Молодое поколение: социально-философский аспект в исследовании

Сама история — процесс смены поколений, который Н.Г. Чернышевский определял как источник социального прогресса: «Чтобы совершилось в обществе что-нибудь важное, новое, нужно большинству общества составиться из новых людей, силы которых не изнурены участием в прежних событиях, мысли которых сложились уже на основании достигнутого их предшественниками результата, надежды которых еще не обрезаны опытом» ^[1]. Поколение, выступающее движущей силой социального прогресса, определяет развитие общества, а потому разделить социальный процесс и поколение трудно в силу их тесной взаимосвязи.

Утверждение «деятельностного» подхода к объяснению социальных процессов смещает объяснительные модели с определения «естественно-исторических» закономерностей к утверждению принципа «социально-исторического» процесса, не имеющего жестко заданного вектора. Направление развития общества, его количественные и качественные параметры формируются под воздействием социальных тенденций. Направление их изменения во многом определяют деятельные социальные субъекты, массы обычных граждан ^[2]. Поколение можно рассматривать как деятельный социальный субъект, если население, формирующее его, выступает агентом социальных изменений в экономической, политической, демографической, социокультурной сферах общества.

Рассмотрение поколений как агентов происходящих в обществе изменений основано на следующих положениях. Во-первых, как «реальность первого порядка», объективная структура поколения наблюдается и измеряется при изучении смены и воспроизводства поколений. Во-вторых, как «реальность второго порядка» ^[3] поколение организует повседневную жизнь на основе определенных стратегий поведения. В-третьих, осуществление деятельности поколения предстает протяженным во времени, при этом категория времени имеет субъективный характер. В-четвертых, характер влияния особенностей переживаемого времени на поведение поколения зависит от ценностей и норм, существующих в обществе, особенностей отношений, формирующих сознание сверстников. В-пятых, взаимодействие населения реализуется на основе сочетания солидарности и противоборства между различными возрастными группами современников.

Поколение в историко-культурном смысле определяется как совокупность людей, объединенной общностью времени вступления во взрослую жизнь, «осознавшей себя как особое целое и признанной в этом качестве всем обществом, сформировавшую специфический социокультурный универсум» ^[4]. Исторические события воспринимаются представителями поколений как символы, определяющие их систему ценностей и особенности жизнедеятельности. Различные символы составляют обобщенный образ историко-культурных поколений и представлены во многих исследованиях как именные, соответствующие имени формального (политического) или неформального (например, популярного артиста) лидера эпохи — поколение Николая II, Ленина, поколение Высоцкого, Цоя. Или как соответствующие «местоположению» именных символов, социальному времени, в условиях которого они проявили себя: поколение Серебряного века, революции, войны, фронтовиков, оттепели, застоя, перестройки.

Это могут быть и знаковые символы, лишенные гражданского пафоса: символы свободолюбивой интеллигенции — шестидесятников, асоциальных дворников или истопников 70-х гг., криминальных братанов и бригад 1990-х гг.

В отличие от историко-культурного демографический подход к изучению поколений базируется на применении количественных и качественных индикаторов воспроизводства населения. Особенности оценок первых (количественных) заключаются в использовании конкретных методов анализа, разделении поколений на реальные или условные. Количественный подход к оценке смены поколений применял О. Конт при доказательстве зависимости прогресса человечества, его темпов, соотношения социальных сил от биологических (демографических) факторов, от периодичности смены поколений и значений средней продолжительности жизни, характерных для каждой исторической эпохи ^{[5, с. 9-10]}. Минимальная длительность формирования поколений оценена в 30 лет (к этому возрасту человек достигает социальной зрелости). Расчеты основывались на различных методиках. Так, Ф. Мантрэ использовал соотношение двух демографических показателей: среднего возраста вступления в брак мужчин и середины репродуктивного цикла женщин. Английский статистик Л. Коннор в 1926 г. предложил исчислять длину поколения как сумму среднего брачного возраста и среднего возраста отцовства.

Формирование и смена поколений рассматривается как результат взаимодействия «первичных» факторов с социальными и интеллектуальными, с «превосходящими областями истории». В. Дильтей показал, что в одном и том же возрасте люди испытывают одинаковые господствующие влияния условий интеллектуальной, социальной и политической жизни, поскольку являются современниками: «быть современником — значит подвергаться одинаковым влияниям, а не просто проживать в том же хронологическом времени» ^{[5, с. 15]}. Логическое развитие качественного подхода в поколенческом анализе обнаруживается в исследованиях основных факторов единения поколений в рамках концепций «судьбы» (Хайдеггер) и «энтелехий» (Пиндер).

Таким образом, постановка проблемы поколений в их социально-демографическом осмыслении в исследованиях начала XX века обосновывала необходимость взаимосвязи количественных и качественных оценок. В позитивистской трактовке доказывалась зависимость прогресса, его темпов, соотношения социальных сил от демографических факторов, периодичности смены поколений.

Исследования смены поколений в плоскости конкретного исторического времени основывались на выявлении их качественных особенностей, одинакового влияния социальных условий на жизнь современников. Период, разделяющий поколения, становится субъективно переживаемым временем. К. Мангейм доказал необходимость исследования «фабрики социальных процессов» и их влияния на феномен поколений.

Исследование смены социально-демографических поколений предполагает несколько уровней анализа: изменений демографической реальности на основе оценок ключевых индикаторов структур и процессов, изменений социальной реальности (учитывается «сквозной» аспект подсистем общества: экономики, политики, культуры), а также взаимодействия первых и вторых.

Для его оценки важны наиболее общие демографические характеристики: численность, возрастная и половая структуры, характер воспроизводства (обобщенные показатели, например, нетто-коэффициент), характеристики особенностей его формирования: состояние общественного здоровья, особенности формирования семьи (брачность и рождаемость) и структура семьи. Оценка ритмасмены поколений основывается на «точных и совершенных обобщающих показателях воспроизводства населения, которые опираются на фактически наблюдавшиеся уровни демографических процессов, приуроченные к определенному отрезку времени ... для определенных конкретных совокупностей живущих» ^[6]. Анализ особенностей процессов на определенном историческом этапе развития общества, как правило, проводится для условных поколений и позволяет найти переломные точки в отдельные периоды. Социальная сущность наблюдаемых макродемографических тенденций обнаруживается на микроуровне — при анализе демографического поведения населения.

Современные ученые также признают, что поколение как общность предполагает сплоченность, солидарность людей, объединяемых характерным общественным сознанием. У каждого поколения, отмечает В. П. Яковлев, есть свой духовный склад, который формируется под влиянием противоречивых исторических факторов. Дух времени, в его понимании, есть «осознание настоящего под углом зрения желаемого и ожидаемого будущего» ^[7].

Поколение, в том числе и молодое поколение, отличается определенной коллективностью, универсальностью, типичностью и поведения и мышления.

«Я предлагаю, — пишет известный социолог П. Штомпка, — отнести к категории коллективного поведения… феномен поколения. Ведь поколение — это группа людей, которые были свидетелями одних и тех же важных исторических событий, пережили одни и те же ситуации, должны были реагировать на одни и те же вызовы времени…

Это сходство биографий, эта параллельность переживаний, хотя и происходивших в разных местах, в разные моменты, с разной степенью интенсивности, важны также потому, что они постоянно формируют у участников этих процессов их менталитет, духовные основы, иерархию ценностей» ^[8].

Менталитет поколения, во многом обусловливает его универсальные представления о правовом духе, о сущности права, предопределяет структуру, иерархию правовых ценностей. У поколения пожилых россиян — свое видение права, у молодого поколения — это видение имеет свои, весьма значительные особенности.

В отечественной советской науке в 1960-1980-х годах поколение рассматривалась как социально-демографическое или классово-историческое явление. Ныне поколенческий подход стал одним из активно развивающихся научных направлений в обществоведении ^[19-13]. Фиксируя наличие в социуме поколений, имеющих разные воспитательные идеалы, ценности разных идеологических систем, социологи говорят о разрыве поколений, о конфликте между поколениями, о потерянном поколении и пр.

В российской социальной философской мысли сложилось три подхода к проблемам молодежного радикализма. Первый, который можно назвать социально классовый, исходит из того, что молодежь в российском обществе относится к группе социальной депривации и риска и в современной России не существует внятной государственной политики, которая бы способствовала интеграции молодежи в общество и направляла на общественное благо ее социальный потенциал. По мнению М.Н. Руткевича, Д.В. Петрова, Э.А. Макаревича, российская молодежь, несмотря на внешние признаки социальной апатии и группового эгоизма, быстро политизируется, и этот процесс принимает деструктивные, с позиции социальной стабильности, формы, в виде социального исключения и частичного участия в деятельности радикальных организаций.

Второй подход, который продолжает традицию структурного функционализма (Ю.А. Зубок, В.И. Чупров, С.В. Полутин), исходит из того, что российская молодежь как субъект социального воспроизводства не достаточно включена в общественные процессы в силу неадекватности интеграционных социальных и социально-профессиональных механизмов и отсутствия интегральных, ценностно деятельностных ориентаций молодежи, склонности ее к девиантному поведению ^[14]. Российская молодежь является периферийной социальной группой, ее конструктивный потенциал не используется, так как этому мешает узость рынка труда, отсутствие запросов общества на социальную активность молодежи. Таким образом, российские ученые Ю.А. Зубок, С.В. Полутина делают выводы о двойственной роли молодежи в российском обществе, согласно которой молодежь выступает как субъект социальной активности и содержит позиции социального риска, связанные с воспроизводством в молодежной среде радикальных настроений.

К сторонникам третьего подхода можно отнести Г.А. Чередниченко, Л.И. Ионина, которые утверждают, что молодежный радикализм связан с особенностями молодежной субкультуры.

Анализ существующих теоретико-методологических подходов к проблеме молодежного радикализма (дескриптивный, нормативистский, структурно-функциональный) показывает, что, несмотря на несомненные теоретические результаты и обобщения в осмыслении феномена молодежного радикализма, целесообразно выдвинуть субъектно-деятельностный подход, который анализирует молодежный радикализм через выявление когерентности социальных, политико-организационных, идейно-нравственных позиций. Под экстремальностью как сущностной характеристикой молодежи понимаются различные формы проявления максимализма в сознании и крайностями в поведении на групповом и индивидуально-личностном уровнях. На полюсах экстремальных настроений крайними состояниями являются фанатизм, представляющий радикальную направленность сознания, и нигилизм, отражающий преимущественно депрессивное его состояние ^[15].

Молодежный радикализм опирается на весомые идейно-нравственные мировоззренческие и политические аргументы, претендует на статус инновационной силы, способной встряхнуть политическую и социальную рутину. Уровень и направленность экстремальных настроений непосредственно связаны с изменением социального положения молодежи. Негативный характер изменений социального положения молодежи становится причиной реализации экстремальных настроений в радикальных экстремистских проявлениях поведения, в радикализме. Молодежные радикальные направления выступают как определенные социальные, социально-политические и культурно-духовные общности, имеющие определенные базисные диспозиции на место молодежи в российском обществе в целом, оценки состояния российского общества как общества, достойного разрушения или коренной трансформации. Таким образом, молодежные радикальные направления выступают как внесистемная оппозиция, ориентированная на реализацию альтернативных проектов существующим моделям социального и политического порядка

Соколов определяет конфликтную ситуацию, как «совмещение во времени и пространстве субъектов с различными (несовпадающими или противоположными) интересами, определённых обстоятельствами (объективными или психологическими), которые дают почву для противоборства данных субъектов» ^[16].Таким образом закрепляется необходимость конфликтного состояния и противоречий между поколениями, как необходимое условие развития общества.

По мнению одного из сторонников этого направления в отечественной науке — президента Московской высшей школы социальных и экономических наук Т. Шанина, теория поколений является одним из дополнительных ракурсов, который позволит полнее рассматривать проблемы общественного развития ^[17]. Проблематика поколений, в основном, рассматривается в русле положений классической социологической концепции К. Мангейма ^[18].

Мангейм трактует поколение как особый тип тождественности местонахождения запечатленных в историко-социальном процессе возрастных групп ^{[18, с. 26]}. Исследователь отличает поколение от конкретных социальных групп, так как первое не образует сообщества посредством социальных уз. Поколение в своей сути, по мнению автора, более близко понятию «классовое положение» индивида в обществе. Люди имеют определенное классовое положение, даже если не знают о нем, признают его или нет. Также и с принадлежностью к возрастной группе. Тем самым представителей одного поколения с одной стороны объединяют объективные факторы. С другой стороны, Мангейм подчеркивает важность общности местоположения представителей поколения. Современники должны быть в состоянии участвовать в определенном общем опыте в качестве интегрированной группы. Субъективными факторами является принятие людьми определенных энтелехий — исторических идей, что происходит не столько в результате свободного выбора, а сколько в процессе социализации человека.

В зарубежной литературе социальное и экономическое неравенство между различными поколениями как предпосылка возникновения «межпоколенного конфликта», было выявлено исследователями США и Новой Зеландии в 80-е годы XX столетия ^{[19, 20]}. Впоследствии проблема была поставлена учеными европейских стран — Италии, Франции, Великобритании ^{[21, 22]}. Комплексные оценки вероятности возникновения конфликтов между поколениями основывались на данных исследований, проводимых на разных уровнях социальной организации общества. На макросоциальном уровне риск конфликта проявлялся в неспособности государства обеспечить расходы на пенсионное обеспечение и поддержание системы здравоохранения при наличии неравенства вкладов различных поколений в систему социального обеспечения, а также равномерное перераспределение их доходов ^[23]. Анализ взаимодействия между общественными и частными трансфертами и их последствий на социальное неравенство поколений позволил провести границу в постановке проблемы на макро- и микроуровнях исследования. Результаты исследований семейных трансфертов в ряде европейских странах отклонили гипотезу о существовании конфликтов между поколениями. Напротив, они продемонстрировали наличие в семьях прочных связей между поколениями, которые проявляются в разносторонних видах взаимопомощи и дарственных обменов и часто принимают форму «межпоколенного контракта» ^{[24, 25]}.

Влияние демографических процессов на соотношение численности различных поколений, как правило, исследуется в двух направлениях: старение населения, изменение структуры семьи. Так, снижение рождаемости и повышение средней продолжительности предстоящей жизни (в экономически развитых странах) ведет к росту числа поколений, присутствующих в семье, несмотря на сокращение численности представителей одного поколения (как правило, младшего).

В основе построения моделей взаимосвязи между поколениями лежат расчеты агрегированных показателей, отражающих уровень расходов, доходов и трансфертов. Данные показатели рассчитываются как в разрезе отдельных возрастов, так и для домохозяйств в целом. Одна из первых моделей была предложена Самуэльсоном, получившая название модели «совпадающих поколений» (1958 г.), основу которой составило определение зависимости между общественными и частными межпоколенными трансфертами при условии наличия в обществе стилизованной демографической структуры, состоящей из молодых работающих людей и пожилых неработающих — пенсионеров ^[26].

Модель была впоследствии развита Артуром и МакНиколом (1978 г.), которые использовали возраст и время в качестве непрерывных переменных,

характеризующих поколение ^[27]. Они приблизили демографическую структуру общества к действительности, показав, что продолжительность жизни ограничена и зависит от рисков смертности в определенных возрастах, а непрерывность процесса рождаемости связана с принятым в обществе календарем рождений.

Экономические расчеты взаимосвязи между поколениями строились на основе модели, описывающей зависимость размера валового национального продукта от общего количества трудовых ресурсов и наличного капитала (накопленного и физического). В дальнейшем модель была усовершенствована ^[28-30].

Проблема конфликта на макроуровне, возникающая в результате экономического неравенства различных поколений и последствий процесса старения населения в нашей стране, отчасти была поставлена в немногочисленных работах ^[31].

Существует некоторый опыт исследований межпоколенных трансфертов, их направленности, объемов и структуры, на микроуровне семей, позволяющий, с одной стороны, оценить возможность межпоколенного конфликта, резервы солидарности поколений в семьях — с другой стороны ^{[32, 33]}.

Таким образом, конфликты между поколениями в современных исследованиях описываются с разных сторон социальной действительности. Несомненно, что все теории объединяет объективный фактор возникновения конфликта: наличие различных возрастных групп в составе населения страны. Основу же самого конфликта составляют субъективные предпосылки неравенства в их конкретном проявлении.

Такими предпосылками выступают адаптационные механизмы в политической и социальной сфере общественной жизни, в механизме распределения материальных благ между различными возрастными группами населения. Неравенство между различными поколениями, экономическое и социальное, прослеживается как на уровне общества в целом, так и на микроуровне семей. Возникновение конфликта возможно при условии отсутствия механизмов, нивелирующих неравенство.

Проблема поколений может рассматриваться с позиций разных дисциплин, в ней также могут выделяться разные аспекты: дифференциация, консолидация, конфронтация, конфликты и даже контракты между поколениями. Очевидно, что наиболее полную поколенческую картину можно получить при комплексном исследовании, в том числе проведении серии социологических исследований в течение нескольких десятков лет. Такие исследования давно проводятся западной наукой, начиная с послевоенных (после Второй мировой войны) поколений. Заключения специалистов там строятся на большой эмпирической базе. В России же, как отмечает В. В. Семенова, для построения моделей, аналогичных западным образцам, не хватает подобной базы, посему у нас в основном преобладает культурологический подход ^[34].

Поколение рассматривается представителями различных отраслей знания двойственно: как особая разновидность социальной общности и как исследовательская модель, созданная для изучения динамичного, быстро меняющегося общества ^[35]. Большинство экспертов сходятся в том, что дифференциация поколения начинается с возрастного критерия. Но в отличие от демографов, историки и социологи видят в поколении общность людей, объединенных не датами рождения и взросления, но событиями, сыгравшими решающую роль в социализации и личностном развитии. Возрастную генерацию делает поколением опыт переживания исторических событий, связанные с этими событиями повседневные практики и доминирующие ценности. Именно поэтому ровесники, представители одной демографической когорты — это всегда несколько социальных поколений, ведь любая эпоха предлагает различные стратегии социального поведения и личностной реализации. Общность людей одного поколения может принимать как институциональные, так и исключительно символические формы, когда групповая солидарность и специфика выражена в художественных образах или поведенческих стилях. Нередко опыт поколения персонифицируется в облике его «среднестатистических» или, напротив, «выдающихся» представителей, которым делегировано право высказываться от имени своего поколения, фиксировать в символических формах свойственную поколению картину мира ^[36].

Самосознание поколения происходит в противопоставлении другим современникам или другой эпохе, о чем на материале советской литературы не раз писала М. Чудакова. Отвечая на принципиальный вопрос: «Каков возрастной диапазон поколения, что служит критерием для включения в состав поколения деятелей культуры», она определила такими критериями «дееспособность» к ответу на вызов времени и условия вступления в самостоятельную творческую жизнь ^[37].

Фактически М. Чудакова разграничила два критерия: общеисторический и профессиональный. Действительно, в художественных профессиях поколения формируются не только под воздействием «больших» исторических событий: революций 1917 г., террора середины 1930-х гг. или Отечественной войны. В таких технически сложных областях творчества, как живопись, скульптура, архитектура или гравюра, поколения кристаллизуются в зависимости от состояния художественного образования (оно во многом предопределяет профессиональную идентичность), а также правил игры на рынке профессионального искусства. Иначе говоря, для поколенческой общности в искусстве особое значение имеет «формирующий» этап жизненного пути, когда происходит профессиональное и творческое самоопределение художника, усваивается корпоративная этика ^[38].

Следует также рассмотреть понятие «возрастная степень». А.Р.Рэдклиф-Браун определяет его как признанное деление жизни индивида по мере того, как он переходит от младенчества к старости ^[39]. И эта система возрастных степеней обозначает не просто дифференциацию положения и социальных функций, а определенную иерархию, так что переход сопровождается ощутимыми изменениями в обязанностях и статусе индивида. Возрастные степени имеют нормативный характер и соответствуют принятому в данной культуре членению жизненного пути.

Следует подчеркнуть, что членение общества по возрастному принципу на страты, либо объединение в возрастные классы на основе возрастных степеней не является следствием онтогенетического развития и тесно связано с миром культуры данного общества.

В работе «Культура и мир детства» Маргарет Мид описывает традиционный (постфигуративный в её терминологии), современный (кофигуративный) и инновационный (префигуративный) типы культур. М.Мид предложила несколько путей возникновения кризиса постфигуративной системы, которые ведут к смене культур. «Конфигурация начинается там, где наступает кризис постфигуративной системе» ^[40]. Нам кажется, что предложенные М. Мид пути возникновения кризиса могут быть и источником смены поколений. Поколение — есть культура, где действуют свои законы, нравы, порядки и традиции, тогда столкновение поколений — есть разрешение кризиса, возникающего между двумя культурами.

Новый тип префигуративной культуры зарождается в начале ХХ века. Он первоначально находит воплощение в изобразительном искусстве, музыке, литературном языке, литературе, науке. Отечественное образование по ряду социально-психологических причин осваивает новые культурные ценности в замедленном темпе. «Традиционная система образования никак не может освободиться от логики, присущей постфигуративной культуре: все люди одинаковы и должны освоить одни и те же совокупности знаний, умений и навыков» ^[41].

Разные авторы рассматривают диалог в различных контекстах и потому по-разному определяют как сам диалог, так и его структуру и функции. Например, педагогической диалог рассматривается как «особое диалогическое пространство середины или «между», обладающее энергией порождения нового. Именно принадлежностью к такому пространству определяется полифункциональность педагогической деятельности» ^[42].

С.А. Шеин определяет диалог функционально, как один из восьми стилей педагогического общения — диалогический, а также выделяет ряд признаков развития диалоговых стилей «педагогического общения: направленность на установление сотрудничества, бескорыстное сосредоточение на партнере и безоценочность, признание равенства личностных, а не статусных позиций педагога и учащегося, их равноценность и совместность творчества» ^[43].

Е.Н. Чеснокова, обсуждая в своём исследовании отсутствие целостной теории диалога, выявляет и ряд установок в понимании диалога, отмечая их фрагментарность и детализацию ^[44]:

1. Отношения в диалоге рассматриваются, как правило, в отрыве от практики этих отношений: любовь ^[45]; свобода, равноправие и личностный контакт ^[46]; уровни общения ^[47]; принципы равенства, свободы, принятия по А.Б. Орлову^[48].

2. Реже встречаются работы практической направленности, рассматривающие диалог как, взаимодействие ^[49].

3. Учитывая постановку проблемы диалога в контексте педагогической психологии, следует отметить «психологию педагогического познания», в рамках которой имеется ряд работ ^[50-52].

5. Оформляется тенденция рассматривать диалог, как образовательную технологию ^{[53, 54]}.

Взаимоотношения поколений могут носить как противоречивый, так и не противоречивый характер, что определяет, соответственно, путь смены или преемственности поколений. Причём, противоречия не всегда приводят к конфликту, таким образом, смена поколений может проходить как конфликтно, так и бесконфликтно.

Смена поколений определяется возникновением диалогического контакта между ними, тогда как преемственность, на наш взгляд, определяется «механическим контактом» поколений находящихся в пределах одной культуры. Поэтому возникающие противоречия при «механическим контактом», являясь движущей силой развития, являются недостаточной причиной для возникновения конфликта, который, если и возникает, может быть лишь причиной дифференциации субкультур внутри поколения,- это максимально возможные последствия. В норме же эти противоречия являются своеобразным условием усвоения данной культуры. Тогда как при возникновении диалогического контакта, который приведёт к смене поколений (через конфликт или бесконфликтно), существующая оппозиция — культурное различие между поколениями — осмысливается через созерцание, осознание и созидание ^{[55, с. 382]}. Это осмысление включает осознание себя как представителя поколения и определения отличности своего поколения от других при интеграции или интенсивном отстаивании своих интересов перед представителями других поколений.

Вторым условием при диалогическом контакте, определяющим конфликтно или бесконфликтно произойдёт смена поколений, является понимание соотнесения идентичности на культурном уровне и переосмысление в новом контексте» ^{[55, с. 384]}.

Конфликтность ситуации зависит от того, как будет рассмотрено оппозиционное поколение; как будет построено его понимание, познание — как вещь или как личность.

Поколения современной России формировались на различных исторических этапах ее развития.

Своеобразие каждой эпохи позволяет выделить социальные особенности, повлиявшие на характер жизнедеятельности современников. Но и сами поколения создавали неповторимые «оттенки» для каждого периода, как образно писал К. Мангейм, называя общество «палитрой из множества цветов различных поколений и возрастных групп». Ю. А. Левада при анализе поколенческого ряда России XX века придавал особое значение временным рамкам формирования определенных поколений и выделял шесть значимых этапов ^[56]. В таблице 1 показано, как изменились численность и соотношение пяти социально-исторических поколений (включены четыре из типологии Ю. А. Левады, а также учтено новое, самое молодое). Если оценить указанные периоды как этапы «массовой жизни» современников, то их жизнедеятельность определялась событиями в каждом из них. В данном случае количественные оценки замещения поколений можно представить во взаимосвязи с характером пережитых событий, придав им символический характер.

Символические характеристики отражают особенности реализации поколения в демографическом и социальном аспектах. В периоды крупных социальных катаклизмов на первый план выходят проблемы количественного воспроизводства поколений, на этапах социально-экономических трансформаций — качественных, «стиля мышления», влияющего на изменение духа времени.

Примером является так называемое «потерянное поколение». Смысловая оценка включает непосредственные потери — прямые (в результате войны, голода), проявляющиеся в утрате погибших (умерших) людей — носителей «энтелехии», а также косвенные — утрату доминирования ценностей данного поколения в обществе.

П. А. Сорокин, анализируя разрушительные для общества последствия «бедствий», выделял «самые разрушительные и страшные» из них — войну, революцию, голод и эпидемию. «Эти четыре монстра» оказывают воздействие «на наши мысли и поведение, на нашу социальную организацию и культурную жизнь» ^[57]. Основное последствие катаклизмов, отмечает П. А. Сорокин, состоит в уменьшении населения и изменении его качественного состава, в том, что они «просто и надежно» разрубают гордиевы узлы тысячи неразрешимых социальных проблем» ^{[58, с. 554]}. Их влияние на социально-демографические структуры проявляется в формировании специфических свойств качества населения в результате «отрицательной селекции, уносящей «лучшие» элементы населения...: a) биологически — более здоровые; b) энергетически — более трудоспособные; c) социально — более моральные; d) психологически — более волевые, талантливые, одаренные и развитые интеллектуально» ^{[58, с. 557]}.

Таблица 1. Изменение численности поколений России 1920 — 1993 гг. рождения и доли различных поколений в их общей численности (все население, 2001 и 2010 гг.)

Исследования влияния крупных катаклизмов на социально-демографическую сферу общества показали, что появились поколения, морально и физически искалеченные, не сумевшие адаптироваться к мирной жизни. К ним относятся поколения, пережившие Первую мировую войну, литературный образ которых был представлен, например, в произведениях Г. Стайн, Э. Хемингуэя, Ф. С. Фицджеральда, Э. М. Ремарка.

В России символ «потерянных» приобрели послереволюционные поколения. За короткий период длиной жизни всего 3 — 4 демографических поколения население пережило потрясения, носившие крайне болезненный характер и проявившиеся в «прямых» и «косвенных» потерях людей — Первую мировую, Гражданскую войну, военную интервенцию, военный коммунизм, голод, репрессии, Великую Отечественную войну, вновь голод, войну в Афганистане, национальные конфликты.

Однако в большей степени это относится к поколению Великой Отечественной войны. Оно испытало потери и количественные, и качественные (в соответствии с оценками П. А. Сорокина): война унесла жизни людей «биологически» здоровых, наиболее трудоспособных, социально — более моральных и волевых. Впоследствии военное поколение — уже поколение победителей, и в мирное время проявившее свой талант, ломалось политическими и партийными кампаниями, послевоенным бериевским террором ^[59]. Однако, несмотря на внешние негативные условия, сохранилась «энтелехия» поколения победителей, определившая их активное общественное сознание на протяжении всей жизни.

Проблематика молодежи как одного из взаимодействующих поколений в историко-социальном пространстве общества внимание исследований, принадлежащих к различным научным школам. В рамках ее, фактически, выделялись два аспекта. Первый заключается в ответе на вопрос, что консолидирует молодежь в качестве особого поколения? В то время наиболее обоснованный ответ на него, фактически, приводил к отрицанию самой возможности консолидации, так как российское общество было крайне расколотым, лишенным очень важного ощущения цельности. О.Н. Козлова высказала в этих условиях идею о том, что «воспроизводство молодежи как целостной социальной поколенческой группы опирается на восстановление системного, целостного отражения в сознании молодежи мира, своего места в нем, способов адаптации и самореализации» ^[60]. Фактически, эту же позицию отстаивает А.С. Запесоцкий, когда подчеркивает особую роль ценностей в общественном развитии и пишет: «Современная Россия оказалась лишена подобных ценностей. У нее теперь нет идеалов, консолидирующих общество. Взрослеющая молодежь изолирована от нашего великого наследия — русской, российской культуры, и это объективная реальность» ^[61]. Следовательно, необходимым условием для обретения молодежью «поколенческого единства» является наличие у большинства молодых людей более или менее общего ценностного отношения к миру.

Молодежь — поколенческая группа, завершающая процесс социализации. В качестве ее нижней возрастной границы рассматривается обретение половой зрелости, а верхней — обретение социальной зрелости, под которой понимается способность самостоятельного существования в обществе. Относительно абсолютных значений этих возрастных границ в научной литературе нет единого мнения. К молодежи причисляют людей как в возрасте 12 — 20 лет, так и возрасте 15 — 35 лет. Такое разнообразие точек зрения связано с объективными трудностями. Точный возраст достижения половой зрелости определяется индивидуальными особенностями организма, состоянием здоровья, особенностями климата, половой принадлежностью и т.д., поэтому его значение может колебаться в большом диапазоне. Еще трудней четко определить верхнюю границу, так как она будет зависеть от особенностей социализации индивидов в том или ином обществе и от того, что будет рассматриваться в качестве критериев социальной зрелости. В качестве международного стандарта, закрепленного в документах ООН, используют возрастной отрезок от 15 до 25 лет.

В современном российском обществе полифония молодежных статусов и миров имеет устойчивую тенденцию к расширению. Социокультурную полифонию, очевидно, следует рассматривать как одну из наиболее характерных черт бытия современной молодежи, детерминирующей многие особенности ее развития, в том числе процессы организации и самоорганизации.

Вторым вопросом, на который пытались ответить исследователи статуса молодежи как особого поколения, был вопрос об общей оценке ее роли в современном российском обществе. Безусловно, в ситуации существенной дифференциации молодого поколения он в значительной мере лишался смысла. Однако крайне важно было определить некую общую установку в оценке молодежи. Как показывает история, такая оценка является непременным атрибутом формирования картины социальной реальности . По нашему мнению, важным для понимания статуса молодежи выводом в этот период стало положение о необходимости объективной, основанной на научных данных оценке молодого поколения. Формулируя его, В.Т. Лисовский писал: «В отношении к молодому поколению существуют, на мой взгляд, три методологических подхода: 1) восторженно-оптимистический или идеализированный; 2) негативный, или критически ругательный; 3) научный, проверенный и подтвержденный данными серьезных социальных исследований. Не следует ни захваливать, ни ругать молодежь, ибо во все времена молодежь очень и очень разная. И только строгий научный подход позволяет делать объективные выводы о молодом поколении» ^[62].

По мнению авторов, этот тезис в значительной мере определил общее отношение к молодежи в современной российской социологии, несмотря на то, что выводы социологов далеко не всегда принимались и принимаются практиками. В настоящее время радикально меняется социальный контекст самоорганизации общества и, в соответствии с этим, самоорганизации молодежи. И крайне важно осмыслить суть происходящих изменений, тем более что нередко они изображаются в виде линейной смены конкурирующих друг с другом ценностных моделей: патриархально-коллективистской и постиндустриальной индивидуалистической ^[63].

В начале 1990-х годов стало возможным вести речь о нравственной дезориентации значительной части молодых людей, которые все чаще стали затрудняться различать в реальной жизни нравственное и безнравственное, добро и зло, потеряли четкое представление о моральной норме. Это наглядно подтвердило социологическое исследование «Негативные явления в молодежной среде и их предупреждение», проведенное в Белгородской области в 1994 году. В ходе его лишь 55,65% опрошенных молодых людей заявили, что имеют представление о том, какие действия и поступки являются нравственными. 14,97% признали, что не имеют такого представления. 28,69% — вообще затруднились ответить ^{[64, с. 13]}.

При этом реально число дезориентированных молодых людей было значительно выше, так как гораздо большее число респондентов затруднилось дать моральную оценку конкретным поступкам и действиям. Так лишь 49,77% опрошенных оценили, как безнравственное, воровство, 48,39% — вымогательство; 35,60% — проституцию; 42,74% — измену друзьям ^{[64, с. 22]}.

В юношеской среде основными ценностнообразующими факторами стали не идеальные требования и установки, усвоенные в процессе воспитания, но жизненные обстоятельства и образцы поведения, интериоризированные в результате общения с наиболее авторитетными представителями референтных групп из числа сверстников и взрослых. В случае противоречия между ними приоритет отдавался вторым и третьим. Нравственная дезориентация молодежи имела множество предпосылок, но главными среди них были: целенаправленное разрушение традиций; тотальное утверждение квазирыночных отношений, основанных на имитации товарно-денежного обмена и пролонгирование таких отношений на все сферы жизни.

Нравственная дезориентация была дополнена правовой безграмотностью, которая, безусловно, не сопоставима с невежеством в нравственной сфере, но в ряде случаев существенна. Неслучайно, по данным отмеченного нами исследования, на наличие у себя ясного представления о правовых и противоправных действиях в 1994 году указали лишь 66,36% респондентов. 14,75% ответили, что не имеют такового. 19,12% — затруднились ответить. Однако и в этом случае многие из ответивших затруднились дать правовую оценку конкретным правонарушениям: 1,73 % — воровству; 31,22% — бродяжничеству; 4,26% — вымогательству; 15,21% — проституции ^{[64, с. 13]}.

В первой половине 1990-х годов сформировалась особая иерархия целевых установок, которая в некоторой степени сохраняет свое значение до настоящего времени. При этом произошло своеобразное разграничение индивидуальных и коллективных ценностно-целевых установок. В частности, наиболее важными жизненными целями молодежи в целом участники исследования «Негативные явления в молодежной среде и их предупреждение» называли: деньги, деловую карьеру, образование, профессию.

При этом в иерархии ценностей на более низких местах оказались: мир, секс, любовь, идеалы, вера. 5,01% респондентов вообще не ответили на вопрос, 7,52% затруднились ответить.

Приоритеты своих личных целей молодые люди определили так: семейное счастье (69,73%); свобода и независимость в поступках (37,16%); богатство (32,78%) ^[65].

Сравнение двух иерархий показывает, что в 1990-е годы в сознании значительной части молодежи, как уже отмечалось выше, сформировался когнитивно-ценностный диссонанс, который проявился в противоречии между личными смысложизненными ориентациями и установками, предлагаемыми нестабильным обществом в качестве универсальных норм поведения ^[66]. Подобное противоречие не типично для стабильных обществ, но может рассматриваться как весьма характерный элемент кризисного социума, которым была Россия на протяжении более чем десятилетия, и, к сожалению, в значительной мере остается и в настоящее время.

Концептуальное осмысление социальных и культурных эффектов глобального финансово-экономического кризиса и его влияния на жизненные траектории и биографии нынешних молодых — дело будущего. На данном этапе приходится оперировать достаточно широкими и абстрактными категориями — молодежь, поколение, кризис. Первыми заговорили о новых тенденциях в молодежных реакциях на кризис западные исследователи, которыми вводится категория «поколение R» — поколение рецессии. Это поколение — первое глобальное поколение начала ХХI века, формирующееся в условиях глобального финансово-экономического кризиса. Насколько эвристично понятие «поколение R», что оно может внести нового в понимание современности (сегодня и в будущем)? И что мы, собственно, пытаемся найти, вводя это понятие в научный словарь? Это второе, после постсоветского, поколенческое имя, в котором находят выражение глобальные социально-экономические процессы. В то время как предыдущие имена подчеркивали какие-то точечные характеристики, в частности — появление или использование новых прогрессивных возможностей, в поколении R подчеркиваются изменения вследствие потерь. Его использование помогает специфицировать постсоветское применительно к реальной ситуации, с другой стороны — включает Россию в глобальный контекст. Кризис объединил молодежь разных стран и социальных позиций, наделив их мироощущение схожими переживаниями.

Но глобальное включение и унификация объективной ситуации не привело к унификации эффектов кризиса, эффектом стало специфическое реагирование в каждом национальном контексте. То, что было плохо, стало еще хуже. В России — это усиление коррупции, усложнение доступа к высшему образованию, рост молодежной безработицы.

1998 год встречало молодое поколение, мечтавшее добиться сразу всего — карьеры, денег и славы. Не зря период 1990-х годов называют в социологии молодёжи «революцией притязаний». Докризисное поколение некоторые называют «поколением стабильности», подчеркивается, что среди молодёжи появились совершенно новые социальные группы, которых десять лет назад почти не было. Современную молодёжь можно также отнести к первому постсоветскому поколению, у которого сложились не только особые политические взгляды, но и потребительские практики. Она не застала пустых полок в магазинах, продуктовых талонов и «колбасных» поездов в столицу. Зато ей знакома проблема того, как сориентироваться в имеющемся изобилии. Шопинг становится особой культурной практикой, выполняющей важные социализирующие функции. Причем «традиционная» шопинг-культура дополняется новыми формами аутентичного потребления. Молодежь не попадает в число самых уязвимых групп населения. Чем моложе человек в России, тем лучше его материальное положение. К тому же считается, что молодым по силам использовать самые активные стратегии приспособления: осваивать новые профессии, находить дополнительные заработки, менять местожительство и т.п. Традиционно используемые в исследованиях такого рода индикаторы не всегда подходят ей. Обычно основное внимание — к трудовому поведению — фактический уровень безработицы, доля боящихся увольнения и пр. — приметы нестабильности в плане занятости населения. Но трудовые стратегии молодёжи и в докризисные времена не отличались постоянством. Многие юноши и девушки предпочитают откладывать начало своей трудовой деятельности до тех, пор пока не найдут достойного, на их взгляд, места. Но и те, кто принялся за работу, остаются открытыми новым предложениям. Юноши и девушки не так держатся за место, как их родители.

Какие черты можно приписать новому поколению рубежа первого и второго десятилетия ХХI века? Те, кому в 2008-09 было 15-19 лет, в максимальной степени оказались подверженными влиянию кризисных явлений, что скажется на их поведении и практиках к 2020 году, когда они завершат свой молодой цикл и начнут претендовать на взрослые статусы, когда поколение R начнет занимать ключевые посты в политическом, культурном и экономическом истеблишменте. Станет ли оно молчаливым или более граждански ответственным, полностью откажется от моральных обязательств или выработает неотрадиционалистский кодекс семейно-брачных отношений?

Некоторые исследователи отмечают, что радикальная трансформация ценностных ориентаций российской молодежи в последние 20 лет идет преимущественно в направлении вытеснения общественно значимых ценностей сугубо индивидуалистическими. Кроме того, как отмечают ученые, данная трансформация в целом характеризуется утверждением технократической парадигмы и вытеснением принципов гуманистической ^[67].

События последнего десятилетия XX века оказали негативное влияние на сознание населения страны. На протяжении этих лет снижался уровень российской культуры, искусства и образования, как одних из самых важных инструментов воспитания чувства патриотизма и гражданского долга. Вместо этого постепенно происходило насаждение западной культуры, направленной не на воспитание новых высоких целей и идеалов, а скорее, на разрушение уже имеющихся.

Не надо забывать о том, что «путинская молодежь», поколение, активная социализация которого пришлась на первое десятилетие 2000-х, это «дети» 20–30-летних современников перестройки и гласности, начала либерально-демократических и рыночных реформ, и внуки 40–50-летних «прорабов перестройки». В отличие от наиболее образованного слоя, «интеллигенции», сохранявшего по меньшей мере до начала первой чеченской войны (декабрь 1994 г.) и даже до президентских выборов 1996 года надежду на удержание демократического вектора перемен и реформ (в начале 1990-х правительство Гайдара поддерживалось не менее одной пятой взрослого населения), основная часть взрослого населения страны, после недолгого периода надежд на быстрые перемены, погрузилась в состояние глубокой фрустрации, растерянности и раздражения, вызванного чувством заброшенности и оставленности государством. Отношение к переменам не связывалось у большинства с идеями будущего развития, движения к общему благу, идеалами свободного и демократичного общества, самостоятельности, освобождения от диктата и контроля государства, установками на профессиональное достижение, качественное образование и квалификацию как пути социального продвижения, а осознавалось как «выживание». Эти коллективные установки активизировали традиционный для советского и российского человека комплекс жертвы, лишенный идеального смысла, но запускавший компенсаторные механизмы коллективного самовозвышения и самоутверждения: ностальгию по советскому прошлому, тоску по «сильной руке» и т. п., вытесняя тем самым память о собственном опыте советской жизни и не допуская его последовательного осмысления и оценки.

Нынешние молодые люди (15–35 лет) оказались поколением, следующим не только за уходящими «шестидесятниками», современниками «хрущевских реформ», но и за поколением, входившим в активную жизнь в эпоху брежневского безвременья и застоя, закончившегося перестройкой, временем молодости их родителей и тех, кого они привыкли считать своими авторитетами, национальными «лидерами», — руководителей страны. Брежневский застой был средой жизни их родителей, для которых закат империи и атмосфера безвременья, советского разложения были естественными, нормальными условиями существования, системой нормативных координат.

Новое поколение, пришедшее уже после краха советской системы, «свободно» как от либеральных иллюзий и напрасных ожиданий, так и от чувства горечи и инфантильных разочарований. Но его смысловой горизонт узок, поскольку ценностное пространство задано простыми координатами — по преимуществу развлекательными медиа, масскультурой и глянцем, магическим миражом «больших денег» как самым общим показателем успеха и статуса в нынешних условиях массовидного общества.

Наступившее время стало для молодежи девяностых–нулевых годов временем самоутверждения, нарастающего довольства жизнью («страна никогда не жила так хорошо, как сейчас») и самодовольства, возникающего, помимо прочего, благодаря сравнительно невысокому потолку притязаний и относительной доступности средств их осуществления при отсутствии больших идей и перспектив.

Правильнее было бы назвать его постаномическим поколением, в определенной мере унаследовавшим опыт институционального разложения советской системы, процесс которого не закончился и в настоящее время, более того, последствия которого будут ощущаться еще как минимум 30–40 лет.

Однако следует принимать во внимание наиболее интенсивную и важную фазу этого разложения, начавшуюся в конце 1980-х годов и продолжавшуюся практически все 1990-е годы. Именно этот период был ключевым для понимания особенностей самосознания и трансформации идентичности родителей нынешнего поколения молодых, от опыта и баланса удач и поражений которых нынешние молодые люди отталкиваются.

Аномия, то есть разрушение системы базовых ценностей и норм, действительно захватила российское общество. Показатели социальной дезорганизации (преступность, в том числе такие формы девиантного поведения, как антимигрантская агрессия, расизм, нацизм, вандализм, самоубийства, алкоголизм, наркомания) в 1990–2000-е годы заметно помолодели. Особенно это касается таких классических показателей аномии, как самоубийства. В отличие от западноевропейских стран, где суицидные пики приходятся на старшие группы, точнее — на пожилых мужчин, в России суицидальным поведением характеризуются главным образом люди самого активного и трудоспособного возраста — 25–45 лет, а по самоубийствам среди подростков Россия вышла на «первое» место в мире. 80% всех преступлений в России совершаются людьми до 35 лет, с невысоким уровнем образования и дефектами семейной социализации (родители алкоголики, неполные семьи, конфликты в семье, брошенные дети). Учитывая массу совершаемых преступлений, приходится говорить о том, что каждый пятый-шестой мужчина в России имеет сегодня лагерный опыт, то есть знаком с тюремной субкультурой и «моралью».

Особые напряжения характерны для полярных в социальном плане групп населения — депрессивной среды социальной периферии (сел, малых городов) и самых активных групп — предпринимателей, особенно занятых в малом бизнесе, где давление коррумпированной бюрократии и административной системы ощущается сильнее всего. То же можно отнести к молодежи, которую, как показывает опыт предшествующих исследований, можно рассматривать как «общество в обществе». Оно устроено так же, как «большое» общество, здесь есть свой центр и своя периферия, свое «социальное болото»; как и в обществе в целом, мы наблюдаем здесь по мере социального расслоения и относительного роста благосостояния значимость таких социально-психологических реакций, как зависть, озлобление, чувство относительной обездоленности. Эти последние не только способствуют росту и распространению девиантного поведения, но и создают социальную базу для публичных форм агрессивной «самоорганизации» — от «нашистов» до бунтующих футбольных фанатов и фашистских и расистских группировок.

В массе своей, конечно, аномическое поведение характерно главным образом для провинциальной молодежи (а также низовых слоев в крупных городах, эквивалентных ей по типу культуры), где социальные противоречия и контрасты между достатком и богатством немногих, быстро набирающих социальный вес и капитал, и отсутствием ресурсов у большинства особенно сильны и заметны. Но аномия захватывает и прямо противоположные группы — самых активных и дееспособных граждан: каждый шестой предприниматель в России «сидит», будучи осужденным (в большой степени — по сфабрикованным правоохранительными органами вместе с конкурентами делам, но не только). Вне зависимости от степени правоты или реального правонарушения такой опыт, приобретаемый наиболее предприимчивой, инициативной частью населения, не может не отражаться на моральном состоянии общества в целом ^{[68, с. 13]}.

Особенно тяжелой по последствиям предстает при этом деградация смысловых, ценностных и моральных (профессиональная этика) оснований в институциональной системе образования — от школы до университетов.

Речь идет о девальвации всего, что связано с наследием Просвещения и культуры, не о мертвом наследии, а о механизмах поддержания значимости тех ценностей, которые определяют наиболее сложные формы социальной организации — мотивацию научного познания, высокий смысл литературы, морали, человеческой солидарности и свободы. Сегодня в России нет таких групп, которые олицетворяли бы собой, в своем социальном поведении ценности метафизики (познания, добра и т. п.). Почему это так, это отдельная тема. Но практически это означает полное отсутствие соответствующей мотивации у студентов даже лучших вузов, ориентированных в первую очередь на адаптацию: хорошо оплачиваемую, но не обязательно интересную работу в коммерческих или бюрократических структурах, а соответственно, подгонку получаемых знаний и навыков к адаптивному проекту жизни и биографии. И в школе, и в вузах смысл и значение получаемого образования резко снизились. Российский вуз сегодня — не храм и не место передачи высокой культуры, а рутинное учреждение по натаскиванию студентов для получения «корочек». Жизнь мыслится молодыми людьми как не зависящий от знаний поток, как то, что не имеет отношения к обесцененным, ходульным шаблонам и умениям, выносимым молодежью из вуза. Значительная часть студентов (около 40–45% по разным замерам) уже в вузах знает, что они будут работать по другой специальности и в другой сфере, а это означает снижение потолка запросов и требований как к преподаванию, так и к собственной учебе, оправдание своей неготовности к серьезной и основательной учебе избыточностью преподавания, хоть в какой-то мере ориентированного на фундаментальность.

Такая установка была значительно распространена в студенческой, даже в университетской среде еще в 70-е годы, когда гуманитарные факультеты постепенно сползали к уровню педвузов или педучилищ, чему в значительной мере способствовала система обязательного распределения после учебы, идеология которой сложилась еще в эпоху форсированной советской модернизации. И сегодня в российском обществе (экономике, науке, социальной жизни) успех, а соответственно, доходы, социальное положение, влияние и авторитет не определяются образованием, личной компетенцией, квалификацией. Иными словами, «достоинства» определяются чиновниками или иерархией (чтобы заслужить их поддержку, надо приспосабливаться), а не более сложными системами квалификации и стимулирования — открытым рынком, профессиональным сообществом, обществом в широком смысле слова, его разветвленными и многократно опосредованными связями. Поэтому чем ниже или проще запросы и ожидания, чем меньше убеждений, тем быстрее в учебе и работе усваиваются именно навыки халтуры и приспособленчества, терпимость к серости, правила «не высовывайся» и «не парься». Отсутствие реальной конкуренции и соперничества за общественное признание компенсируется соперничеством за признание власти (в лице начальства и чиновника), пустым (не порождающим новых смыслов) самоутверждением, коррупцией и снижением продуктивности работы в любых областях занятости. Иначе говоря, работает механизм приспособления, понижающей адаптации, а не развития и повышения качества труда, достижения высоких целей, инновационности ^{[68, с. 14]}.

Это не случайность и не следствие исторической «зависимости от колеи» (path dependency), а результат незавершенности трансформации институциональной структуры советской тоталитарной системы. Центральные ее институты (вертикальная конструкция власти, зависимые от исполнительной ветви парламент и суд, политическая полиция, право охранительные органы — МВД, прокуратура, следственный комитет, а также армия, система образования, наука, СМИ) сохраняют прежний тип организации. Власть, не подчиненная общественному контролю и лишь имитирующая принцип разделения властей, функционально не дифференцированная, выстроенная сверху вниз, когда вышестоящие инстанции подбирают себе удобных и управляемых исполнителей, резко противостоит другим институтам — рыночной экономике, конкуренции в отдельных сферах общественной жизни и т. п. Конфликт определяется тем, что ценностная, смысловая основа репрессивных и господствующих институтов власти построена на архаических, квазитрадиционалистских символах и значениях: приоритетность отношений господства-подчинения, иерархическая система социальной стратификации, основанная на доступе к статусу, а не на достижении, имперская культура позапрошлого века с ее геополитическими представлениями о реальности, изоляционизмом как тактикой отношений с окружающим миром, этнократией, этноиерархией, базирующейся на привилегиях и исключениях, обмане как принципе взаимодействия с другими и проч. Именно консервативное воздействие этих старых силовых или репрессивных институтов на новые области общественного взаимодействия, вышедшие из-под тоталитарного контроля, саморегулирующиеся, внутренне автономные, то есть ориентирующиеся на негосударственные ценности и приоритеты, оказывают разлагающее воздействие на молодежь, поскольку она чувствительнее других групп воспринимает насилие в качестве кода социальности и болезненнее реагирует на ложь и двоемыслие господствующих отношений.

В конце 1980-х — начале 1990-х молодежь в СССР была в наибольшей мере открыта Западу, демократична и либеральна, толерантно и интернационально настроена, еще не затронута (или на короткое время защищена культурным запасом, накопленным советской интеллигенцией) теми ксенофобскими и националистическими настроениями, которые распространились в России позднее. Эти настроения, нарастая в низах и на периферии общества (что в социологическом смысле одно и то же), отметили следующую фазу пассивной адаптации населения, глубоко фрустрированного распадом Союза и обвальными реформами в начале 1990-х годов. Поколение отцов и дедов сегодняшних двадцатилетних стало все больше погружаться в ностальгию по советскому прошлому со всей сопутствующей мифологией защищенности, стабильности, даже достоинства советской жизни. Этой значительнейшей перемене общественных настроений от надежды к отчаянию, от недолгого прорыва чувства униженности и недостойности прежнего существования к всплеску надежд на более достойную жизнь времен перестройки и гласности, от чувства потерянности и заброшенности в начале реформ к последовавшей за этим тоске по прошлой, понятной жизни в весьма высокой мере способствовала массовая интеллигенция советского образца. Она быстро уступила свои позиции как в культуре, так и в политике новой или уцелевшей в новых условиях политической и культурной номенклатуре.

Неудивительно, что к концу первого десятилетия 2000-х годов именно

молодежь проявляет особенно сильные антимодерные установки — анти-западные, националистические и ксенофобские настроения, с одной стороны, и готовность к поддержке высшей власти (отказ от политической альтернативы и выбора), с другой. Соединение подобных ориентиров и оценок стало теперь яркой чертой в портрете среднестатистического молодого человека нынешней России.

Общество, как и молодежь в целом, в массе своей удовлетворено относительно расширившимися потребительскими возможностями и приняло ситуацию своего политического, социального и гражданского бесправия с привычной для «советского человека» покорностью и терпением. Но это не означает, что население в целом и молодежь в частности довольны тем, что происходит во власти, в сфере экономики, в образовании, здравоохранении, ЖКХ и т. п. Недовольство значительно и постоянно, но оно носит латентный характер, прорываясь время от времени лишь в неорганизованных и стихийных бунтах или всплесках низового насилия, в формах, которые Ю. Левада назвал в свое время (после стихийных протестов старшего поколения, связанных с монетизацией льгот) «восстанием слабых», или, добавим, — в виде дичающих или одичавших молодых людей, собравшихся на Манежной площади и готовых громить все вокруг ^{[68, с. 28]}.

Нарастание этих размытых и особенно ощутимых на «периферии» общества настроений недовольства, унижения, бесправия сопровождается безотчетной, порой сильнейшей завистью, глухой злобой, ненавистью к более приспособившимся, успешным, вписавшимся «в систему», в иерархические, коррупционные структуры власти и бизнеса («чиновникам», «богатым», «бизнесменам», «политикам», «золотой молодежи») и выливается в неприязнь и агрессию, в том числе направленную на «чужаков», «приезжих» и проч.

Синонимом общественного развития российского общества стали нестабильность экономического, политического, культурного развитий, нестабильность в сферах семейно-брачных отношений, семейной политики государства, образования, труда и т.д. Естественно, что при таких условиях зона риска будет расширяться. К примеру, если говорить о такой зоне риска, как демографическая, то на современном этапе она характеризуется не иначе как катастрофическая ^[69]. Мы склонны согласиться с О.Н. Яницким ^{[70, 71]}, что социальные риски в России являются следствием ее переходного характера развития, так как кризисное состояние основных социальных институтов не способно оградить общество от социальных рисков, а реализация возможностей в данном обществе не всегда носит позитивный характер и часто приобретает негативную окраску, что позволяет определить социальный риск как определяющий показатель переходного общества.

Одним из важнейших источников рискогенности молодежной среды является процесс социальной дифференциации российского общества. Мы согласны с Ю.А. Зубок, которая утверждает, что для уроженцев малых городов и сельских поселений, а также для малообеспеченных молодых людей выше риск оказаться безработными, а сам источник эскалации риска в молодежной среде заключается в расслоении молодежи, так как, проявляясь в самом начале жизненного пути молодых людей, социальное расслоение определяет всю их дальнейшую судьбу ^[72]. В результате, молодое поколение сельских поселений в современной России еще более ограничены в возможностях социальной и профессиональной мобильности, чем городская молодежь, что порождает риск снисходящей мобильности и девиантности в среде сельской молодежи. Еще одним немаловажным источником порождения социальных рисков в молодежной среде является социокультурный кризис, поразивший российское общество после распада СССР и выразившийся в распаде ценностной системы россиян. Современная российская молодежь оказалась представлена сама себе и ее ценностно-идеологические воззрения формируются стихийно.

Выступления на Манежной площади в конце 2010 года, рост проявлений насилия, выплескивающегося не только на этнически или расово «чужих», но и на «близких» (соседей, друзей) именно среди молодых россиян можно рассматривать как преобладание в обществе низовых, «стихийных» (не организованных) аномических форм действия. И что не менее характерно, недовольны при этом не только «низы» или социальная периферия общества, но и обеспеченные, социально активные его слои — молодые и относительно успешные горожане, довольно хорошо образованные, мобильные, то есть те, кого можно, хотя и весьма условно, отнести к российскому «среднему классу», например, по ориентации на западный образ или стиль жизни. Для этого меньшинства молодежи прежде всего важны интенсивная деловая активность и статусное (или демонстративное, знаковое) потребление ^[73].

Такая молодежь испытывает желание жить в «нормальном» обществе и все чаще в последние годы, пусть на декларативном уровне, высказывает желание навсегда или на неопределенное время уехать из России туда, где жизнь человека ценится превыше всего, где люди равны перед законом, права защищены конституцией и независимым судом, у индивида есть возможность индивидуального выбора, а его свободы — социальная и политическая реальность, а не отвлеченные мечты. Такие настроения характерны для значительной части постсоветского общества (по меньшей мере для 30–40% взрослого населения), но, наверное, в особенной степени — для самых молодых, не имеющих опыта приспособления к государственному произволу и насилию, характерного для старших поколений нынешнего российского социума.

Ю.А.Зубок выделяет три направления воспроизводства социальных рисков: социально-репродуктивный риск, риск в социально-структурных изменениях, риск социального исключения. Прежде всего, следует сказать об изменении типа репродуктивного поведения молодежи, основными признаками которого являются: малодетность, бездетность, ориентация на супружеские отношения. Согласно данным социологических исследований, согласно которым только 51% женихов и 47% невест планировали в течение ближайшего после бракосочетания года обзавестись ребенком ^[74]. На репродуктивных установках молодежи сказываются общероссийские тенденции трансформации взглядов в области семейно-брачных отношений.

Серьезную угрозу для демографического будущего страны представляет состояние здоровья молодежи. Сегодня абсолютно здоровые юноши и девушки из числа выпускников школ составляют не более 10 % ^[75]. Наблюдается также рост особо опасных заболеваний среди молодежи, таких как туберкулез и инфекции, передаваемые половым путем, в том числе такое социально-опасное заболевание, «болезнь поведения», как ВИЧ-инфекция. По данным Саратовского областного центра по профилактике и борьбе со СПИД и инфекционными заболеваниями (на 01.06.2010г.) доля лиц в возрасте от 18 до 29 лет составляет 67,2 % из общего числа зарегистрированных ВИЧ-инфицированных. Среди факторов заражения преобладает внутривенное употребление ПАВ общими шприцами и иглами. На наличие такого фактора инфицирования указали 60,24 % опрошенных ВИЧ-инфицированных, 38,6 % заразились половым путем. Наибольшее количество ВИЧ-инфицированных данной возрастной группы зарегистрировано в г. Саратове — 43,4 %, г. Балаково — 23.7 %, г. Вольске — 8,8 %. Женщины составляют 34,7 %, из них 3571 чел.( 96,7 %) находятся в репродуктивном возрасте, в том числе 3,7 % (390 человек) выявлены в возрастной категории 15-17лет. Продолжается рост наркомании, алкоголизма, табакокурения в молодежной среде как типичных примеров субъективного социально-демографического риска стилевого характера.

Известно, что в 2006 году была утверждена Стратегия государственной молодежной политики России до 2016 г. В содержании этого документа можно выделить следующие основополагающие идеи:

- молодежь — субъект общественной жизни;

- общество и государство заинтересовано, чтобы молодежь была вовлечена и интегрирована в полноценную жизнь общества;

- молодежь, обладая специфическим инструментом взаимодействия с обществом и государством — инициативой, может вступать в эффективное взаимодействие посредством проектной деятельности;

- государство и общество должны и могут предложить молодежи простые схемы не программно-целевого, а проектного управления молодежной политикой и молодежной средой.

Появление такого документа — результат поиска междисциплинарных подходов к проблемам молодежи.

Большой вклад в исследование различных аспектов проблем молодежи внесли современные ученые Д.Л. Константиновский, Ю.А. Зубок, В.Т. Лисовский, В.И. Чупрова и др. В их трудах раскрыты сущностные характеристики современной молодежи, отчуждение от жизни общества, представляемое как системное. Именно поэтому цель молодежной политики в проекте Стратегии сформулирована как «развитие потенциала молодежи в интересах России». По мнению ученых, новая инфосфера создает новую интеллектуальную среду, благодаря быстрому распространению компьютерного интеллекта. Безусловно, это несет с собой определенные риски. В условиях информационного общества молодежь не испытывает острой потребности в идентичности, так как проще уметь пользоваться средствами информатизации и технологизации. Новейшие открытия в области синергетики показывают, что в кризисные периоды развития общества усиливается роль среды. Влияние среды обостряется с расширением массмедиа и ее характеристики оказывают решающее влияние на поведение человека. При этом роль информационной среды (СМИ) столь велика, что молодежь приходит к определенному типу когерентного поведения. Неразработанность социально одобряемых программ самоопределения молодежи и наличие манипулятивных образований конъюнктурного характера существенно усложняют процесс сознательного выбора субъектом стилей поведения и коллективной идентификации. Типологическая неопределенность социокультурных идентичностей приводит индивида к крайностям: во-первых, в ситуации постоянного выбора, понимаемого как стремление адаптироваться к реальной культурно-цивилизационной динамике; во-вторых, в состояние прострации и пассивной неопределенности человека, уставшего от бесконечной борьбы за выживание. В таких условиях идентичность как результативная характеристика самоопределения также представляется размытой и не верифицируемой индивидуальным сознанием.

Тезис о том, что социальная среда способна развивать индивидуальность и формировать определенный социальный тип личности, определяет ее роль в жизнедеятельности человека и позволяет рассматривать ее как потенциал становления личности и фактор развития ее идентичности. В современных социокультурных условиях, когда ценностные ориентиры неустойчивы, объективно возрастает роль устойчивых образцов культуры, транслируемых в образовательных системах. В связи с этим особое значение приобретает инновационная среда образовательных учреждений, которая может выступать условием и средством формирования и развития креативной личности с особым набором внутренних характеристик. К их числу, прежде всего, следует отнести такие базовые составляющие как ценностность, ответственность, саморазвитие, толерантность, эмпатия, внутреннее единство, целостность, автономность, независимость, свобода и социальная активность. Проблема состоит в том, насколько субъект образования осознает объективные условия или параметры направленной идентификации, и как его цели и мотивы согласуются с объективными процессами в культуре и социально одобряемыми культурными образцами. Эффективность использования возможностей образования как части культуры и как пространства самоопределения и самоидентификации личности зависит от осознания субъектом того культурного поля, в котором происходит процесс культурного самоопределения. Поэтому характеристика креативной среды, в этом смысле, немаловажный фактор, влияющий на проявление коллективной идентичности в самосознании молодежи.

Социально-философские концептуальные разработки отечественных и зарубежных школ философии позволяют сформулировать принципиальные условия и пути создания креативной среды, необходимой для становления коллективной идентичности молодежи в трансформирующемся обществе:

1. Проектирование специальных социальных коридоров — эффективно спроектированных траекторий, осваивая которые, молодые люди присваивают инновационный опыт творческой деятельности, развивают эмоционально — ценностные отношения с окружающим миром.

2. Создание адекватной рефлексивной развивающей среды, способствующей развитию креативного мышления и самоидентификации через предоставление знаний, объясняющих мир собственных возможностей, позволяющих развивать свои ресурсы.

3. Вовлечение в процесс социального творчества, стимулирование потребности в коллективном творческом сотрудничестве.

4. Предоставление свободы самореализации, возможности сознательной постановки целей, определения путей, ведущих к их достижению, ведущей к социальной ответственности.

Большую роль в создании креативной инновационной среды играют общественные молодежные объединения и организации. Можно согласиться с мнением современных исследователей, которые считают, что молодежь — это не проблема общества и не угроза его устоям, а его потенциал, стратегический и уникальный ресурс страны. Социальные и культурные инновации, молодежные проекты и программы, школы демократии и лидерства, центры креативных технологий и др. — это новые формы создания креативной среды, та область социализации и идентификации, которая существенно отличается от традиционных сфер своей инновационностью, самоорганизацией, творческой и социальной направленностью. Отсюда и вытекает та важная роль креативной среды, которая обеспечивает преодоление идентификационных стереотипов молодежи, способствует возникновению креативного класса.

Решение долгосрочных задач невозможно без конструктивного взаимодействия поколений. От способностей, возможностей и убеждений молодежи зависит ускорение процесса формирования гражданского общества в России. В связи с многоаспектностью проблем в молодежной сфере хотелось бы предложить ряд решений, способных помочь современным молодым людям быть успешными в ситуации глобальной конкуренции и недостаточной общественно-политической развитости социума. Наиболее перспективным путем в формировании мировоззрения и духовно-нравственных ценностей молодежи, её социального и профессионального самоопределения нам видится использование ресурсов молодежного самоуправления.

Чтобы защитить нравственное и физическое здоровье молодежи, необходимо:

- усиление нравственно-воспитательной функции системы образования на основе отечественных нравственных и культурных традиций и ценностей;

- использование средств социальной рекламы для распространения в молодежной среде духовно-нравственных ценностей;

- развитие механизмов, повышающих воспитательное воздействие семьи, усиливающих его в социализации молодежи;

- обеспечение правовой защиты молодежи от информационной продукции, причиняющей вред их физическому, психическому и духовно-нравственному здоровью и развитию;

- обеспечение развития безопасной социальной инфраструктуры в сферах образования и досуга молодежи.

Одной из особенностей молодежной культуры на современном этапе является ее возросшая обособленность в социуме, отстраненность от традиционных культурных ценностей. Стиль жизни неформальных групп способствует размыванию жизненных перспектив и духовно-нравственной ценности общества в целом.

Неуправляемое движение «неформалов» способно приобретать социально-опасную негативную направленность. И здесь особенно важна роль молодежного самоуправления. Необходимо искать пути сотрудничества с молодежными субкультурами. Но для этого нужна серьезная научная проработка проблемы прогнозирования развития неформальных молодежных объединений, анализа ситуации в молодежной среде. В работе с неформалами главной причиной конфликтов является элементарное незнание предмета молодежных увлечений, некомпетентность и незаинтересованность.

Важным условием результативности социально-педагогической помощи представителям молодежных субкультур является создание клубных сообществ на основе их интересов. Во многих европейских странах клуб, клубное сообщество решает проблемы взаимодействия с неформальными движениями достаточно эффективно.

По сравнению с советским периодом возможности государственного участия в процессе культурной социализации подрастающих поколений снизились. Это связано с отсутствием стратегических целей и тактических задач, а также с сокращением численности социально-ориентированных и массово-доступных культурно-досуговых учреждений. Назрела крайняя необходимость опоры в этом вопросе на молодежное самоуправление.

Сегодня остро стоит задача обеспечения равных условий доступа всем социальным категориям молодежи к полноценному участию в культурной жизни общества и творческой самореализации. Если для студенческого сообщества такие возможности достаточно широки, то для работающей молодежи, как и для неформалов, это большая проблема.

Вопросы трудоустройства, адаптации в новом трудовом коллективе, проблемы молодой семьи, социальная незащищенность, возможности профессионального роста, жилищные проблемы и т.д. на сегодняшний день являются актуальными для этой категории граждан.

В заключение хочется подчеркнуть еще раз основные моменты:

- и мы с вами, и органы государственной власти должны конкретно представлять, что молодежь — главный стратегический ресурс государства и общества;

- должны помочь самой молодежи и её объединениям стать основным субъектом политики;

- должны осознавать, что для поддержки молодого поколения в решении всех указанных выше проблем необходима консолидация власти, общественных, политических сил и производственного сектора;

- и наконец, нужно понять, что всего этого можно достичь, используя активность, мобильность, творчество молодежи как главного ресурса местного самоуправления.