Эволюция взглядов Филиппа Меланхтона: от гуманистической религиозности к Реформации

Багровников Николай Адрианович доктор философских наук доцент, кафедра философии, истории и теории социальной коммуникации, Нижегородский государственный лингвистический университет им. Н.А. Добролюбова 603155, Россия, г. Нижний Новгород, ул. Минина, 31а Bagrovnikov Nikolai Adrianovich Doctor of Philosophy Associate Professor, Department of Philosophy, History and Theory of Social Communication, Nizhny Novgorod State Linguistic University named after N.A. Dobrolyubov 603155, Russia, g. Nizhnii Novgorod, ul. Minina, 31a bagrovnikov@mail.ru Другие публикации этого автора

Федорова Марина Владимировна ORCID: 0000-0003-4750-5981 кандидат философских наук доцент, кафедра философии, истории и теории социальной коммуникации, декан Высшей школы социальных наук, Нижегородский государственный лингвистический университет им. Н.А. Добролюбова 603155, Россия, г. Нижний Новгород, ул. Минина, 31 а, ауд. 1204 Fedorova Marina PhD in Philosophy Associate Professor, Department of Philosophy, History and Theory of Social Communication, Dean of the Higher School of Social Sciences, Nizhny Novgorod State Linguistic University named after N.A. Dobrolyubov 603155, Russia, g. Nizhnii Novgorod, ul. Minina, 31 a, aud. 1204 marafed2204@mail.ru Другие публикации этого автора

Интерес к Реформации и к её идейным вдохновителям существовал всегда. Последствия кардинального мировоззренческого перелома, который обусловила Реформации и последовавшие за ней религиозные войны, до сих пор подлежат тщательному научному анализу [см., например, 1, 2, 3, 4].

В огромном объеме историографии по вопросу Реформации в Европе (в частности, в Германии), на наш взгляд, обращает на себя внимание вышедшая в 1917 г. в Берлине книга немецкого филолога Конрада Бурдаха (1859–1936) «Реформация, Ренессанс, гуманизм». Предметом его исследования стало зарождение и развитие в европейском менталитете идеи-образа всеобщего обновления, т.н. «нового рождения» (Wiedergeburt), – преобразования церкви, общества, человека, государства. Он показал, как в зависимости от особенностей европейских регионов, данная идея принимала свои формы, наполнялась своим особенным содержанием; что, в частности, определило различия ренессансной культуры к Югу и к Северу от Альп. Перенесение К. Бурдахом нижней границы Ренессанса в начало XIV в. было, по мнению оппонентов, недостатком его концепции. Но именно это позволило автору убедительно представить изначальное вербальное и семантическое единство обновленческих, реформационных устремлений последователей Иоахима Флорского, участников Соборного движения, учения Данте о преобразовании церкви, человека, государства и общества, ранних итальянских и немецких гуманистов.

Однако данное единство в исторической перспективе не могло быть монолитным, устойчивым. С начала 20-х гг. XVI в. противоречия между гуманистической культурой и Реформацией отразились в оценке Мором и Эразмом книги Лютера «О вавилонском пленении церкви», в полемике Лютера и Эразма о свободе воли, а еще через 10 лет – в противостоянии Томаса Мора Генриху VIII. Разрыв между гуманизмом и Реформацией был болезненным. Он отразился на судьбах многих из тех, кого Ф. Энгельс назвал «титанами Возрождения». Тех, кто, борясь и словом, и мечом одновременно, нередко обращали свой меч против недавних соратников и единомышленников. Не последнее место в их рядах занимает Филипп Меланхтон, совершивший стремительный переход от гуманизма и гуманистической религиозности к Реформации.

Целью написания данной работы является анализ эволюции взглядов Филиппа Меланхтона в период Реформации и последующих ей событий.

Источниковой базой при написании данной статьи стали обзоры трудов немецкой историографии, идеализирующих Филиппа Меланхтона, объявляющих его выдающимся просветителем-гуманистом, «Светочем Германии», заложившим основы германской педагогики в целом и лютеранского образования ^{[5, 6,7,8, 9, 10, 11, 12]}.

Исследования и оценки отечественных историков и философов ^{[2, 13, 14, 15, 16, 17]} отличаются большей сдержанностью. Во всяком случае, налицо их стремление отделить в жизни и мировоззрении Меланхтона и других деятелей Реформации их действительные достижения от того, что может иметь неоднозначную этическую трактовку.

Стоит отметить, что некоторые современные исследователи наследия Меланхтона пытаются найти компромиссный вариант, который позволит примирить его мировоззрение гуманиста и реформаторский радикализм ^{[1, 18]}.

Большой интерес в изучении эволюции взглядов Меланхтона представляют труды историков – католиков, особенно исследования биографического жанра [см. 19].

Отдельно стоит выделить сочинения Филиппа Меланхтона ^{[20, 21, 22, 23, 24]}, которые помогают проследить эволюцию его взглядов.

Биография Меланхтона изучена довольно хорошо: родился 16 февраля 1497 г. в городе Бреттене в семье Георга Шварцердта и Барбары Рейтер. Это было время надежд; период, когда Немецкие земли вступили «в период всестороннего подъема, расцвета городской жизни и культуры» ^{[25, с. 126]}. Отец Филиппа служил оружейником у графа Палатина Рейнского. Барбара Рейтер была племянницей выдающегося немецкого гуманиста, одного из основоположников германской историографии, Иоганна Рейхлина. В латинской школе Пфорцхайма, в которой с 1507 г. стал учиться Филипп, ее директор Георг Зиммлер лично познакомил его с произведениями древнегреческих и латинских поэтов и философов. Интерес к античной литературе активно поддерживал и его двоюродный дед Иоганн Рейхлин. С целью укоренения этого интереса он предложил внуку последовать обычаю, распространенному среди гуманистов, и изменить свою фамилию с немецкого «Шварцердт» («черная земля») на древнегреческий эквивалент – «Меланхтон» (ΜελάγχθΩν).

В 1509 г. Ф. Меланхтон поступил в Гейдельбергский университет. Здесь он изучал традиционный тривиум. Однако при этом, уже бакалавром он получил известность как знаток древнегреческого языка. С 1512 г. он продолжает образование в Тюбингенском университете: основательно знакомится с медициной, юридическими науками математикой, астрономией. С 1516 г., после получения степени магистра, Ф. Меланхтон читает лекции студентам Тюбингенского университета по риторике и ораторскому искусству; ведет спецкурсы по Вергилию, Лукиану, и Титу Ливию. Таким образом, античная поэзия и филология тесно переплетаются с историей.

Первые труды Меланхтона носят гуманистический характер. В 1511 г. был опубликован ряд его стихотворений в поэтическом сборнике под редакцией Якоба Вимплефинга. Затем следует его Предисловие к «Письмам знаменитых людей» Иоганна Рейхлина (1514 г). Это произведение пропагандировало гуманистические идеи Возрождения и явилось основой, прологом для более известных «Писем темных людей», высмеивающих литературный стиль и методологию схоластики. Далее появляется Предисловие к Собранию сочинений Публия Теренция Африканского (Страсбург 1516 г) и Грамматика греческого языка (1518 г). В них Меланхтон заявляет о себе как о талантливом филологе и педагоге, ученике и духовном наследнике ориентирующихся на Античность немецких гуманистов: Иоганна Рейхлина, Якоба Вимплефинга, Рудольфа Агриколы. Отметим, что Античная филология была для Меланхтона не только источником более чистого знания, он считал ее лучшим средством педагогического воздействия.

Однако, в Эпоху Возрождения светлые образы античности вовсе не были столь сильны, как иногда полагают. Это отмечал еще Ф. Энгельс ^{[26, с. 3]}. Даже в ренессансной Италии. В немецких же землях, для которых Античность не была национальной традицией, – тем более. Итальянскому гуманизму были свойственны акценты поэтические, художественные; в политическом отношении чаще республиканские, а в отношении философии – этические, связанные с гедонизмом, стоицизмом и неоплатонической концепцией художественного творчества. Немецкий гуманизм тоже концентрировался на этических проблемах, но связывал их с ранним Христианством, с социальной организацией и бытом христианских общин в период Римской империи. То, что в жизнерадостной Италии в лице Джироламо Савонаролы, было досадным исключением, в Германии обретало тенденцию стать не просто нормой жизни, но тотально подчинить себе всю жизнь. Гуманистическую сверхзадачу воспитания «homo virtuoso», – человека творческого и всесторонне развитого, немцы переиначивали в религиозно-нравственном смысле, как «подражание Христу», как воспитание «высшего христианского совершенства». К идеалу которого, в конечном итоге, должна была приблизиться и церковь. Поэтому вполне закономерно, что образы Аристотеля, Цицерона, Вергилия, Теренция, и Лукиана в сознании Меланхтона постепенно отступали на более дальний план.

А вот убеждение, сформированное под воздействием его немецких учителей и самой жизни, что первозданное, истинное христианство – есть нечто отличное и от университетской теологии, и от политики католической церкви в Германии – стало укореняться в нем чем дальше, тем крепче. Здесь показательна эволюция взглядов Меланхтона в отношении античной философии, в частности аристотелизма.

Диалектика аристотелизма в наследии Меланхтона изучена довольно хорошо ^[27]. Известно, что изменение взглядов мылсителя было обулсовено влиянием Мартина Лютера, который категорически высказывался против схоластического аристотелизма, «считая его главной причиной расцвета интеллектуализма, погубившего живую веру в церкви» ^{[27, с. 85]}. Под влиянием Лютера Меланхтон отходит от апологетики учения Аристотеля и, соответственно, от гуманизма в сторону Реформации [18 с. 173]. Процесс этот происходил поэтапно

В 1516 г. в Базеле был издан Новый Завет с параллельным текстом на древнегреческом и латинском языках. Уточнение древнегреческого текста и его перевод на латинский язык был осуществлен Эразмом Роттердамским. Эразм включил в текст своего Нового Завета ряд новых фрагментов, которых не было в Вульгате. В результате появились расширенные редакции Посланий Апостолов (особенно Посланий апостола Павла) и Откровения св. Иоанна Богослова. К последнему оказался причастным Иоганн Рейхлин, предоставивший Эразму для перевода древний рукописный Апокалипсис на древнегреческом языке. Внук Рейхлина не мог не знать о готовящемся издании. Когда книга вышла, ознакомление с переводом Эразма стало для Филиппа Меланхтона отправной точкой для начала изучения Библии. Так усилиями Рейхлина и Эразма, как бы невзначай, уточнялось дальнейшее направление его жизненного пути.

Через год состоялось выступление Лютера в формате, если говорить современным языком, «специально организованного события». Ф. Меланхтон принял его с восторгом. Критика католицизма, схоластики и культивируемого ими невежества на сугубо филологическом поприще превращалась хотя и не в «критику оружием», но явно открывала новые перспективы. Увлеченный примером Лютера, Ф. Меланхтон попытался даже возглавить Реформацию в Тюбингене. Но граждане его не поддержали. И в 1518 г. он переселяется в столицу Саксонского Курфюршества, где стараниями Лютера и при поддержке своего деда И. Рейхлина возглавил кафедру греческого языка в Виттенбергском университете. Его речь при вступлении в должность называлась «О преобразовании детского обучения». Она была произнесена в конце августа 1518 г. и была по содержанию вполне «эразмианской». В ней он изложил гуманистическую программу университетского образования. Но, почти одновременно перед ним открылся и другой путь, впрочем, в начале своем, параллельный гуманистическому. Дело с том, что, еще весной 1518 г. Меланхтон вместе с Лютером участвовал в нелегком диспуте с представителем Ватикана и Сорбонны Иоганном Экком. Здесь внук Рейхлина говорил на совершенно другом языке: воинствующая полемика этого конфессионального противоборства была весьма далека от построенной на диалоге гуманистической риторики. Так начался путь Ф. Меланхтона в Реформацию. И его движение по этому пути оказалось необратимым. Здесь сработала жесткая логика: из гуманиста мог получиться деятель Реформации; но из реформатора гуманист, – никогда. В судьбе каждого отдельного гуманиста неотвратимо «проявлялась закономерность судьбы гуманизма в целом: с началом участия в конфессиональной борьбе на той, или другой из враждующих сторон, гуманисты должны были отказываться от себя, от собственно гуманистической позиции... Уходя в Реформацию, или на службу католической реакции, гуманисты отказывались от наследия гуманистической культуры» ^{[28, с. 13.]}. В 1521 году в «Защите Лютера от парижских теологов» Меланхтон переходит к уничижительной и даже оскорбительной риторике в отношении ценностей античной философии: он называет Аристотеля «грязным человеком», который «наврал с три короба». ^{[18, с. 174]}

В германской историографии, философских трудах, художественной литературе, и немецком изобразительном искусстве Филипп Меланхтон представлен с чувством глубочайшего пиетета. Постоянно подчеркивается, что он был правой рукой Лютера, его верным другом и товарищем по борьбе. Участвовал вместе с ним в нелегких диспутах с представителями Ватикана; заменял его (например, на Аугсбургском сейме), где Лютер не мог присутствовать лично. Обеспечивал, наконец, как знаток древнегреческого языка, научность и филологическую безупречность перевода Библии и сочинений Лютера. Писал к ним пространные предисловия. Указывается, и это справедливо, что Меланхтон систематизировал идеи Лютера, защищал их публично и при жизни его и после его смерти (последнее не совсем верно), и сделал их основой религиозного образования в немецких землях. Что «мастер Филипп», как его звал Лютер, стал основателем в протестантских княжествах Германии учебных заведений, сочетающих гуманистические и христианские идеалы. Большой акцент обычно делается на том, что Меланхтон составил для школ и университетов учебники греческой и латинской грамматики, логики, риторики и диалектики, богословия, этики, физики и психологии. Они отличались ясностью и систематичностью. Эта восходящая к Аристотелю систематичность сделала Меланхтона учителем германского протестантского мира, и его влияние стало ослабевать только с появлением философской школы Христиана Вольфа. [см. 11].

Став ректором и начав проводить реформы Меланхтон смягчает свое отношение к наследию Аристотеля и к гуманизму. Его трактат “De philosophia” становится попыткой примирения философии и теологии, взглядов Лютера и Эразма Роттердамского. В данном трактате Меланхтон обращается к концепции liberali eruditione, который используется и Эразмом Ротердамским ^{[18, 29]}, и который некоторые исследователи ^{[1, 18]} полагают «синтезом и компромиссом между античностью и новой (реформаторской – Н.Б., М.Ф) религиозностью»^{[18, с. 178]}.

Да, мы соглашается, что в сфере образования Меланхтон сохранил отчасти гуманистические настроения, значительно смягчив («посыпав сахаром», по словам некоторых исследователей протестантского толка ^{[1, с. 157-158]}) радикализм Лютера в отношении схоластической философии.

Нужно отметить, что с изрядной долей немецкой сентиментальности и пишется, и изображается в картинах и гравюрах, насколько гармонично дополняли друг друга два реформатора, как замечательно они дружили семьями. Подчеркивается, что сам Лютер по-мужицки считал себя грубым первопроходцем, в то время как его alter ego был склонен следовать его установкам мягко и дипломатично, обеспечивая, тем самым, успехи Реформации. Лютер был бунтарем, экстремистом, грубияном и даже сквернословом. Меланхтон отличался умеренностью, добросовестностью, осторожностью, медоречивостью, и вкрадчивым миролюбием. Своими произведениями (в сфере образования, можно согласиться, – отчасти гуманистическими) и своим дипломатическим талантом он исподволь, но при этом надежно завоевывал симпатии образованных немцев к лютеранству и Реформации, как процессу. Он олицетворял образ мягкой силы в одном лице. Иногда проводится мысль, что не будь Реформации в Германии и Лютера в жизни Меланхтона, последний был бы, как ученый, обречен на то, чтобы навсегда остаться чудаковатым приверженцем классической Античности, быть несовершенной интеллектуальной копией Эразма Роттердамского [см 30]. Подчас в отношении обоих реформаторов озвучивается протестантская идея призвания, но не в том первозданном виде, как она была сформулирована Лютером в 1523 г. в трактате «О торговле и лихоимстве» ^[31], а более в контексте ее интерпретаций, осуществленных М. Вебером [см. 27].

Но нужно отметить, что Между Лютером и Меланхтоном существовали разногласия в догматических вопросах, например, в вопросе евхаристии, что дало впоследствии повод обвинить Меланхтона с искажении учения Лютера и его сближении с кальвинистами. Н.А. Бережная полагает, что «именно своеобразие меланхтоновской теологии («филиппизма») позволило кальвинизму распространиться на территории Германии» ^{[2, с. 12]}. Кальвинизм является, по сути, радикальным крылом протестантизма, определившим во многом характер религиозных войн в Европе.

Еще Ф. Энгельс назвал Реформацию для немцев национальным несчастьем ^{[26, с. 3]}. И, таким образом, бывший гуманист Меланхтон оказывается, как и Лютер, к данному Unglüсk основательно причастным. И если данное несчастье исчислять человеческими жизнями, то история может выставить обоим серьезный счет. Это и погибшие при подавлении князьями невольно спровоцированной Лютером Великой крестьянской войны 1525 – 1526 гг.; и жертвы войны Шмалькадской (между протестантскими и католическими княжествами 1547 г.) в которой приняли участие приведенные Карлом V испанцы; наконец, как долгосрочное последствие Реформации это – Тридцатилетняя война, в которой немецкие земли потеряли одну пятую часть своего населения.

Томас Мор, отказавшийся присягать королю, объявившему себя главой английской церкви, и оставшийся гуманистом посмертно, считал, что «ничто из того, что есть в мире, не может сравниться с человеческой жизнью» ^{[32, с. 138]}. К человеческим жизням, потерянным в битвах, вызванных конфессиональными столкновениями, реформаторам, пребывающим в тиши кабинетов и решающих проблему, какими умственными ухищрениями сделать веру в Бога более рациональной, можно было бы отнестись отрешенно. С убедительными ссылками на труды античных стоиков, утверждавших, что все в этом мире предопределено и человек не в силах противостоять грозным событиям, которые не могут не свершится. Мы здесь вовсе ни при чем; все человеческие жертвы – плоды человеческого несовершенства. Мы к насилию не призывали; это плоды неправильного, слишком радикального понимания нашего учения нашими сторонниками и, особенно, – преступной воли наших врагов. И вообще, война не здесь, она слишком далеко, и в том, что там in Ferne происходит, нет ничего нашего личного, – так они могли пытаться успокаивать свою совесть. И казуистически были бы правы: ведь они не призывали к данной войне, и тем более к убийствам и казням конкретных людей.

Однако, с личностью Меланхтона, который мог бы стать для Германии «вторым Эразмом», дело обстоит иначе. Не зря было высказано мнение, что протестанты превзошли католиков в преследовании инакомыслящих ^{[26, с. 4 – 5]}. И вот, следуя стилю мышления Лютера, который в 1530 г. «пришел к мнению, что власть должна карать смертной казнью всех, кто поддерживает не то, чтобы бунтарские, но даже просто кощунственные идеи» ^{[19, с. 354]}, Меланхтон в 1539 г. (напряженный период формирования лютеранской церкви), пишет ландграфу Филиппу Гессенскому: «Светская власть должна принимать самые жесткие меры против богохульства, кощунств, святотатств, если они приобретают публичный характер… она же должна карать и наказывать авторов ложных учений, ересей и беззаконных культов» ^{[19, с. 354]}. Напомним, что Томас Мор писал в «Утопии»: «Я полагаю, что смертная казнь недопустима…» ^{[32, с.139; 33, с. 32, 55]}. В 1554 г. Ф. Меланхтон объявил сожжение Мигеля Сервета женевскими кальвинистами «благочестивым и достопамятным для потомства примером», и эти слова он лично написал в письме Жану Кальвину [см. 34, с. 268.]. Хотя он вполне мог промолчать, никак не реагировать на полученное известие о казни Сервета. В 1556 г. «Светоч Германии» приветствовал казнь Иоганна Функа и других сторонников Андреаса Озиандра в Кенигсберге, о чем опять же писал в письме герцогу Альбрехту Бранденбургскому… ^{[19, с. 355; 1]}. Как это противоположно Томасу Мору, утверждавшему, что «Бог запретил убивать кого бы то ни было»! ^{[32, с. 139]}.

Не следует забывать и о совсем уже не гуманистической реакции Ф. Меланхтона на книгу Николая Коперника «Об обращении небесных сфер», с предисловием Андреаса Озиандра, вышедшую в 1543 г. из типографии Иоганна Петрея в Нюрнберге. Известно, что друг Галилея, профессор Падуанского университета Чезаре Кремонини решительно отказался на предложение Галилея посмотреть в телескоп. Его, как ученого старой школы, вполне устраивала старая картина мира; он не желал видеть в звездном небе ничего для себя нового. Впрочем, в дальнейшем это не помещало двум ученым оставаться друзьями ^{[28, с. 64, 334]}. Реформатор Филипп Меланхтон, как и гуманист Чезаре Кремонини, был приверженцем аристотелевско-птолемеевской картины мира. Но в отличие от Кремонини, он позволял себе резкие высказывания, далекие от христианского смирения и находящиеся вне научной полемики того времени. Он характеризовал систему Коперника «как мнение злое и безбожное», и считал, что правительства немецких княжеств должны решительно бороться с ее распространением. Осуждая Коперника, он фактически стал воспроизводить язык «темных людей», – тех схоластов, с которыми боролся его дед, – гуманист Иоганн Рейхлин. Стоит подчеркнуть, что благодаря предисловию Андреаса Озиандра, теория Коперника, сформулированная в «Обращении небесных сфер» была представлена всего лишь как гипотеза. Более того, – одна из многих гипотез, от постижения которой читатели, как писал Озиандр, вряд ли станут умнее. С таковым ее научным статусом согласился Ватикан: во всяком случае, Папа и инквизиция никак не отреагировали. В список запрещенных книг книга Коперника попала только в 1616 году, уже после отречения Галилея. Протестант Меланхтон в данном случае почти на 70 лет опередил католиков эпохи Контреформации. Тем самым он, как и Лютер, поставил себя вне философских вопросов своего времени, а также всех проблем, которыми занимались тогда их современники – естествоиспытатели.

Перед нами не просто отречение от идеалов гуманизма. Налицо трагическая ситуация, когда интеллектуал высокой пробы, выдающийся филолог, наследник немецкой гуманистической культуры, знаток Античности стал первым учеником в школе Реформации. Этого не может искупить то, что после смерти Лютера, в своих более поздних трудах Меланхтон отказался от идеи абсолютного предопределения и допускал возможность для человека определенной толики моральной свободы; т.е. разрешил некую долю свободной воли. И, даже использовал при этом определение свободы как способность человека обращаться к благу и добру, заимствованное им у Эразма Роттердамского. Определяющим были не эти «подслащающие уточнения», а то, что он, по сути, вступил в соревнование с коллегами, и с представителями других реформационных течений (Кальвин, Цвингли) в разучивании и выражении неправедного гнева по отношению к своим инакомыслящим современникам. Людям достойным, верящим в Бога, безусловно склонным к добру и благу, но не понимающим и не принимающим ценностей Реформации.

В этом, охватившем Филиппа Меланхтона соревновании, ценность человеческой жизни утратила всякое значение. Своими авторитетом «Светоча Германии» он создавал из инакомыслящих обобщенный образ врага, подлежащего всенепременному уничтожению. Молодые побеги стиля мышления и современного кризиса либеральной демократии Западной Европы растут именно отсюда. Поэтому, вряд ли стоит причислять Филиппа Меланхтона к христианскому гуманизму. Возможно, что он и был на пути к нему в самый ранний период своей деятельности – до 1516 г. Но он не успел христианским гуманистом стать. Ему не было отпущено на это времени. Тем более, что первозданный христианский гуманизм Рейхлина, Эразма, Мора, Колета, как показал И.Н. Осиновский, идейно уходил своими корнями в итальянский неоплатонизм ^{[10, с. 32, 33]}. Но от концепций Георга Гемиста Плифона, Марсилио Фичино и, как первоисточника – Платона соратник Лютера был весьма далек: на первое место он всегда ставил Аристотеля. Христианский гуманизм имел большое значение в развитии германской культуры XV в., в борьбе с схоластикой, в формировании германской историографии, в подготовке Реформации, – в тот период, когда Эразм и Лютер еще совместно выступали против схоластики и пытались бороться за обновление и Христианства и страны в целом. После разрыва Эразма с Лютером и казни Томаса Мора, Христианский гуманизм как мировоззренческое течение, оказался в состоянии глубокого кризиса. И лично для себя – легко преодолен Ф. Меланхтоном, осуществившим выбор между гуманистической религиозностью и Реформацией. Вера в разум, в творческие силы человека, почитающего Творца, сохраняющего связь с Ним и стремящегося к христианскому совершенству, была раздавлена авторитетом веры. Этому кризису хронологически соответствовал кризис немецкого ренессансного искусства: станковой живописи и скульптуры (традиционно-католических в своем сюжетном наполнении), главной причиной которого стала Реформация [см. 36, 37].