Монах О:баку Байсао: и развитие традиции сэнтя в Японии периода Эдо (1603–1868)

Лугавцова Алёна Петровна кандидат исторических наук отдел философии, культурологии и религиоведения, Институт монголоведения, буддологии и тибетологии Сибирского отделения Российской академии наук 670047, Россия, республика Бурятия, г. Улан-Удэ, ул. Сахьяновой, 6 Lugavtsova Alyona Petrovna PhD in History Department of Philosophy, Culturology and Religious Studies, Institute for Mongolian, Buddhist and Tibetan Studies of the Siberian Branch of the Russian Academy of Sciences 670047, Russia, Republic of Buryatia, Ulan-Ude, Sakhyanova str., 6 alena.karnap@mail.ru Другие публикации этого автора

Статья подготовлена в рамках государственного задания (проект «Трансформация направлений и школ буддизма: история и опыт взаимодействия с религиями и верованиями России, Центральной и Восточной Азии (с периода распространения буддизма до современности: Россия – ХVIII–XXI вв.; Китай – II–XXI вв.; Тибет – VII–XXI вв.; Монголия – ХVI–XXI вв.)») № 121031000261-9.

В период Эдо (1603–1868) в Японии появилось новое буддийское учение – школа О:баку (黄檗), представлявшая собой третье направление дзэн-буддизма наряду со школами Риндзай и Со:то:. Основателем его был китайский буддийский монах Иньюань Лунци (隠元隆琦, яп. Ингэн Рю:ки, 1592–1673), прибывший на острова вместе со своими учениками в 1654 году. В 1661 году с позволения японских властей ими был построен храм Мампуку-дзи в Удзи, Киото, ставший базой для распространения новой школы по всей Японии ^{[1, c. 285; 7]}. Монахи О:баку по сути являлись «передатчиками» культурных идеалов минского Китая японцам через проповедование своего учения и активную творческую деятельность. Исследователи отмечают, что творческая деятельность монахов О:баку (особенно на раннем этапе) имела на культуру периода Эдо самое прямое влияние, способствуя появлению т.н. «китайских стилей» в живописи, каллиграфии, архитектуре ^{[10; 11, c. 10]}. Школа О:баку подарила Японии многих творческих деятелей – живописцев, каллиграфов, архитекторов и др. Одним из них был Байсао: (売茶翁, 1675–1763). Он был монахом школы О:баку, хотя и не придерживался монашеского образа жизни, и стал известным в первую очередь благодаря своим путешествиям по Киото и продаже чая. Хотя наибольшую известность ему принесла торговля чаем, Байсао: также прославился своими простыми, но выразительными стихами – он свободно владел китайским языком, был искусен как в поэзии, так и в прозе, и часто писал стихи для развлечения или в подарок друзьям. Его мощный, одухотворённый стиль каллиграфии многое взял от каллиграфии минских интеллектуалов. Восхищение, которое Байсао: внушал, скорее всего, отчасти было связано и с его экзотической внешностью. В предисловии к «Стихотворениям и записям старого торговца чаем» (売茶翁偈語), собранию трудов Байсао:, которое составили его друзья, он описывался так: «Он был сед, белобород, светел лицом и чрезвычайно спокоен. Его одеяния отличались скромностью и небрежностью. Его характер в какой-то мере можно было понять, взглянув на его лицо, на котором ясно было видно пристрастие к сакэ» ^{[5, с. 73–74]}. Эти черты прослеживаются и в портретах Байсао: кисти его современников – художников Ито: Дзякутю: (伊藤若冲, 1716–1800) и Икэ-но Тайга (池大雅, 1723–1776), которые в основном изображали его сидящим или стоящим рядом со своим лотком, неизменно в «одеянии журавля» (белые одежды с чёрной окантовкой, по цвету напоминающие оперение японского журавля), традиционной одежде даосов. На формальном портрете авторства Дзякутю:, где он изобразил Байсао: подобно святому, его длинные волосы и борода неопрятно свисают, его подбородок выступает вперёд, а рот приоткрыт в полубеззубой улыбке (Рис. 1) ^{[5, с. 73–74]}.

Рис. 1. Портрет Байсао: на мосту. Автор - Ито: Дзякутю:, 1787 г.

Деятельность Байсао: по продаже чая, ставшая смыслом всей его жизни, способствовала популяризации китайского способа заваривания листового чая сэнтя (煎茶) и привело к созданию церемонии сэнтя-до (煎茶道), фактически противостоявшей существующей чайной традиции тя-но ю (茶の湯, завариванию растертого в порошок зеленого чая). В методе Байсао: целые чайные листья помещались в чайник с кипящей водой и варились на медленном огне в течение короткого периода времени. Этот стиль отличался от чая «маття» (抹茶), самого распространенного в то время в Японии чая, которое состоял из чайных листьев, растёртых в мелкий порошок. Японская традиционная чайная церемония тя-но ю (茶の湯) также изначально возникла как одна из форм практики медитации монахов-буддистов. По различным источникам, начало употребления чая в Японии относится к VII–VIII векам нашей эры. Чай был завезён в Японию с материка. В XII веке монах Эйсай (栄西, 1141–1215) способствовал введению питья чая при дворе, представив сёгуну Минамото-но Санэтомо книгу о сохранении здоровья с помощью чая ^[6]. К XIII веку питьё чая стало обычным делом у сословия самураев, а с эпохи Адзути-Момояма (1568/1573–1600/1603) японская чайная церемония начала развиваться по отличному от китайской пути, следуя японским эстетическим принципам. Подлинный расцвет тя-но ю связывают с именем мастера Сэн Рикю: (千利休, 1522–1591), который разработал атрибуты церемонии, формализовал этикет, последовательность действий участников и даже определил, какие беседы должны вестись в какой момент церемонии, чтобы создавать настроение спокойствия, отхода от забот и стремления к истине и красоте. Мастер основал свою собственную школу Сэнкэ (千家流), которая стала воплощением четырёх главных принципов Пути чая: гармонии (和), почтительности (敬), чистоты (清) и тишины, покоя (寂) ^[9]. Однако к XVII веку, несмотря на авторитет и многовековую историю, тя-но ю, помимо поклонников, нажила себе и немало противников, и альтернативный способ чаепития, предлагаемый Байсао:, пришёлся по душе многим из них. «Байсао:» – лишь одно из имён мастера, взятое им во время странствий, его можно перевести как «старик, торгующий чаем».

Байсао: был родом из небольшого городка Хасуикэ провинции Хидзэн (в настоящее время префектура Сага) на севере Кюсю. Как многие его современники, Байсао: в течение жизни сменил много имён. В детстве его звали Сибаяма Кикусэн (柴山菊泉), он был третьим сыном из пяти детей в семье лекаря, служившего клану Набэсима. Отец Байсао: был прекрасно образован – писал стихи, был сведущ в каллиграфии, искусстве чайной церемонии и составления благовоний, что, несомненно, сказалось на образовании сыновей. Однако когда Байсао: было девять, его отец скончался. В одиннадцать лет мальчик стал послушником в Рю:син-дзи, храме учения О:баку рядом с его домом, и взял монашеское имя Гэккай Гэнсё: (月海元昭) ^{[2, с. 5–7]}. Наставником Байсао: был монах О:баку Кэрин До:рю: (化霖道龍, 1634–1720), японский монах, который учился напрямую у трёх китайских настоятелей Мампуку-дзи, включая самого Ингэна. Вместе со своим наставником Байсао: впервые посетил Мампуку-дзи в 1687–1688 годах для участия в празднествах по случаю дня рождения четвёртого настоятеля храма, Докутана Сё:кэя (独湛性瑩, 1628–1706), духовного наставника его учителя ^{[5, с. 69]}. Хотя Байсао: был тогда ещё слишком юн для того, чтобы присоединиться к практике с остальными монахами монастыря, ему позволили участвовать в утренних и вечерних церемониях чтения сутр, и в целом он произвёл на настоятеля чрезвычайно благоприятное впечатление. Впоследствии Кэрин с учеником несколько лет путешествовали по окрестностям Киото, в том числе посетив храм Ко:дзан-дзи, знаменитый тем, что именно там Мё:э (明恵, 1173–1232), его настоятель и выдающийся буддийский деятель, заложил одни из первых в стране чайные плантации ^{[2, с. 8]}.

В 1696 году, когда ему было двадцать два года, невзирая на изнурительную кишечную болезнь, Байсао: отправился в путешествие, решив приобщиться к мудрости известных монахов по всей стране. Странствия привели его в город Сэндай на севере Японии, где он провел несколько лет, после чего вернулся в Мампуку-дзи в 1703 году. Некоторые более поздние записи указывают, что перед этим Байсао: мог остановиться в Нагасаки, где наблюдал за жизнью местных китайских эмигрантов и узнавал больше о сэнтя – листовом чае. Хотя вероятнее всего, что он узнал об этом виде чая еще в Мампуку-дзи ^{[5, с. 69]}. В дополнение к религиозной практике, монахи О:баку, как указывал Ингэн, изучали классическую китайскую литературу и философию по шестидесяти одному трактату, которые он привёз с собой в Японию – это были книги по истории, философии, религии и поэзии, куда входил и «Чайный канон» Лу Юя (кит. 陆羽, 733–804). В соответствии с китайскими чаньскими ритуальными практиками многие церемонии О:баку включали в себя чаепитие, где использовался кипячёный листовой чай, который сами монахи пили на неформальных собраниях и на встречах с прихожанами. К эпохе Мин (1368– 1644) в китайских храмах отошли от приготовления порошкового чая, вместо которого стал использоваться листовой, однако в храмах Японии продолжалась прежняя традиция. Буддийские монахи Китая эпохи Мин, к которым относились и монахи О:баку, не ограничивали питье чая только религиозными церемониями, а вместо этого свободно использовали его в качестве стимулирующего дух напитка на пути просветления. Очень часто он становился объектом медитации в их ко:анах (公案, кит. гунъань – иррациональные вопросы или притчи-загадки, размышление над которыми должно было придать ученику импульс для понимания сути учения и достижения просветления) и вдохновлял их на создание стихов.

Как нам дают понять несколько каллиграфических свитков, созданных монахами О:баку, чаньские патриархи времен династии Тан (618–907) также использовали чай как объект для гунъаней. Хотя он упоминался там исключительно как способ фокусирования разума для достижения просветления, само его появление говорит о том, что листовой чай был частью монастырского быта, каждодневной рутины. Мирские записи Ингэна также свидетельствуют в пользу этого. Обычай монахов О:баку пить листовой чай по «нечётным часам» между принятием пищи и вечерами часто упоминался их знаменитыми японскими современниками, которые бывали в храмах О:баку – вероятнее всего, потому что последователи Риндзай такой привычки не имели ^{[3, с. 47]}. К началу восемнадцатого века листовой чай стал тесно ассоциироваться с О:баку и в особенности с Ингэном. Самурай Морикава Кёроку (森川許六, 1656–1715), ученик великого поэта Мацуо Басё (松尾芭蕉, 1644–1694), упоминал «чай Ингэна» (隠元茶, «Ингэн тя») в своём труде «Об обычаях» (風俗文選), антологии хайку поэтов школы Басё, поэтому велика вероятность, что Байсао: узнал и полюбил сэнтя благодаря монахам О:баку ^{[4, с. 35]}. Вернувшись в Мампуку-дзи, он служил в храме в качестве распорядителя вплоть до 1723 года, когда Дайтё: Гэнко: (大潮元皓, 1676–1768) стал его настоятелем. За несколько лет до этого скончался его наставник Кэрин, который перед смертью хотел передать ему пост настоятеля Рю:син-дзи, однако Байсао: отказался, не считая себя достойным такой должности, поскольку он считал, что «не обладал ни мудростью, ни иными добродетелями» ^{[2, с. 12–13]}. В 1724 году Байсао:, окончательно отказавшись от монашеской жизни, отправился в Киото, где и жил впоследствии, около 1735 года начал продавать чай в различных живописных местах города, чем и занимался следующие двадцать лет.

Сам Байсао: подчёркивал, что, невзирая на то, что в обществе торговцы презирались и считались самым низшим сословием, он осознавал свое занятие как почётное, дарующее ему привилегию жить в странствиях и созерцательности, подобно китайскому мудрецу. Даже процесс торговли чаем в исполнении Байсао: был особенным: свой небольшой переносной лоток он назвал Цу:сэнтэй (通仙亭, «павильон по пути к бессмертным»), а бамбуковую корзину, куда складывал свои нехитрые пожитки, – Сэнка (僊窠, «убежище мудрецов») ^{[5, с. 70]}. Несмотря на обилие могущественных друзей и почитателей, Байсао:, судя по всему, жил почти в нищете, хотя это почти не омрачало его счастья. Он не требовал с покупателей какой-либо определённой суммы, вместо этого прося их оплатить, сколько смогут, бросая монеты в полую бамбуковую трубку, которую ставил за своим ларьком. Чаще всего собранных денег хватало на то, чтобы купить немного риса, иногда – даже с пастой мисо и соевым соусом, но бывало и так, что Байсао: после неудачного дня приходилось идти просить милостыню ^{[2, с. 4]}. Однако это не изменило подхода Байсао: – знак рядом с лотком гласил, что ему жаль, что нельзя продать чай меньше, чем за бесплатно. Подобно учёным Когаку-ха (古学派, «школа древней науки»), которые превозносили конфуцианство классического толка и намеревались возродить атмосферу, в которой жили мудрецы древности, Байсао: стремился возродить интерес к изначальным духовным преимуществам чаепития. Вдоль своего ларька Байсао: повесил вывеску, на которой были начертаны иероглифы «сэйфу» (静風), призванные выразить истинные философские и эстетические качества, которые, как он считал, были заключены в сэнтя. Он использовал это выражение как сокращение от «сэйфурю:» (静風流) – «чистота и изящество» ^{[5, с. 71]}. Так описывал приготовление чая Байсао: его друг Дайтэн Кэндзё: (大典顕常, 1719–1801): «Он устанавливал свою жаровню, потом заливал чистую проточную воду в чайник с помощью тыквенного черпака, и уже через несколько мгновений от закипающего чая начинал подниматься пар, завитками взмывающий в небо. Когда он веером оживлял огонь в жаровне, воздух наполнял волшебный аромат. Те, кому посчастливилось разделить с ним чаепитие, дивились необычайной сладости запаха» ^{[5, с. 71]}.

Хотя листовой чай появился в Японии задолго до рождения Байсао:, тот, которым он торговал, прославился именно ароматом. Была ли тому причиной аура таинственности, окутывавшая старого торговца, его особый метод приготовления чая, вода, которую он использовал, или сорт самого чая – неизвестно. Стихотворение Байсао: «Заваривая чай под соснами в летний день» даёт понять, что его чай, возможно, был из Китая ^{[5, с. 71]}:

Я наслаждаюсь бездельем

Долгих дней сентября

Возле ароматной жаровни

Под десятью тысячами сосен;

Изнуряющая жара

Суетного людского мира

Не достигает моего убежища;

Мне нет нужды искать

Затерянных пейзажей

Мира мудрецов.

Я разливаю воду

Из чистых потоков реки Отова,

А мой чай вырос в самом Китае,

Его прислали с самой его родины.

Величайшая радость жизни –

Избавление от забот.

Хотя люди тычут пальцами, хихикая:

«Старик свихнулся на своём чае!»^{[2, с. 131]}.

Действительно, Байсао: вполне мог заказывать чай из Китая благодаря связям в родном городе, которые могли вывести его на торговые маршруты, однако вряд ли бедный торговец постоянно использовал дорогой импортный чай в своем ларьке, несмотря на поддержку поклонников и влиятельных друзей. Скорее всего, он заваривал японский чай высокого качества, который выращивали для маття в Удзи и Сирагаки. Этот чай вполне мог сохранить свой аромат в ходе приготовления сэнтя по методу Байсао:, когда листья бросали в кипящую воду, а потому чайнику ещё раз давали закипеть ^{[5, с. 71]}. К 1737 году сэнтя стал настолько популярен, что Нагатани Со:эн (永谷宗円, 1681–1778), занимающийся выращиванием чая в Удзи и знакомый Байсао:, изобрел способ получения листового чая нежного нефритово-зелёного оттенка, который также назвал сэнтя. Нагатани отбирал лучшие молодые листья, замачивал их в воде, пропаривал, чтобы сократить время ферментации и сушил на жаровне. Эта новая техника заменила прежнюю, когда в печи поджаривалась смесь старых листьев и жёстких черенков. В 1742 году Байсао: навестил его и пришёл в восхищение от особой сладости получившегося чая, высоко оценив усилия Со:эна ^{[2, с. 50]}.

Байсао: сам видел в чае путь к духовному просветлению, на что неоднократно указывал в своих стихах. Торгуя сэнтя в самых живописных местах Киото, он стремился возродить интерес к изначальным духовным преимуществам чаепития. Объясняя престиж сэнтя авторитетом китайских культурных традиций, он фактически связывал предпочтения в чае с политическими и идеологическими вопросами современности. Более того, в своих сочинениях он откровенно утверждал, что сэнтя превосходит тя-но ю, поскольку даёт возможность приобщиться к утерянной мудрости интеллектуалов древнего Китая и раскрывает давно забытую сущность приготовления священного напитка, которую в японском варианте свели к бездумному набору определённых действий и предметов ^{[5, с. 72]}. Традиционную японскую чайную церемонию нещадно критиковали за излишне строгие правила и формализованный этикет, за необходимость организовывать особые собрания, эстетику, которая «воспевает бедность» и способствует размыванию социальных границ, и «гнетущую», «искусственную», «удушливую» атмосферу ^{[5, с. 76]}. Первым о превосходстве сэнтя над тя-но ю написал японский ученик Ингэна, монах Гэттан До:тё: (月潭道澄, 1636–1713). Он утверждал, что, хотя мудрецы древней Японии действительно понимали, какие духовные сокровища таятся в чаепитии, как только тя-но ю обрела свои тягучие формальные ритуалы и стала популярна среди сословия самураев, она перестала быть способом раскрыть чудесные свойства чая, превратившись в показуху для элиты. Он настаивал, что только монахи О:баку и их достойные наследники сохранили верность истинной природе чаепития, наслаждаясь превосходным вкусом напитка мудрецов, заваренного в простом чайнике посреди скромной хижины. Следуя традициям китайских интеллектуалов, которые заваривали чай для себя, предаваясь изящным искусствам, будь то стихосложение или каллиграфия, храмы О:баку не стали центрами новых чайных церемоний и не строили для сэнтя специальных павильонов, какими славилась традиция тя-но ю и храмы Риндзай. Кроме того, к началу восемнадцатого века тя-но ю обрела стойкую ассоциацию с сёгунатом Токугава, чьи правители требовали от вассалов участвовать в чайных церемониях согласно положенному этикету. Некоторые японские учёные-конфуцианцы, а также приверженцы даосизма стали расценивать чайную церемонию как чересчур претенциозную и слишком сильно завязанную на правящую верхушку, выходцы из самурайской элиты критиковали тя-но ю за то, что она стала размывать границы сословий, смешивая самураев и незнатных людей ^{[3, с. 47–49]}. На этом фоне сэнтя, который мог готовиться индивидуально, в том числе просто для собственного удовольствия, по обычаям древних мудрецов Китая, и который можно было пить на природе, одновременно наслаждаясь её красотой и вкусом чая, смотрелся в их глазах более выигрышно. Кроме того, поклонники нового способа чаепития считали, что сэнтя не только помогает достичь просветления, но и просто полезен для здоровья и хорошего расположения духа, что положительно сказывалось на росте его популярности. Заваривание сэнтя для всех них фактически стало символом пассивного сопротивления существующему режиму и надоевшим традициям, и многие из поклонников сэнтя закономерно образовали восторженную группу поклонников Байсао:, проповедовавшего превосходство китайского способа заваривания листового чая.

В 1745 году, в возрасте семидесяти лет, Байсао: отказался от своего монашества и изменил свое имя на Ко: Ю:гай (高遊外). Он перестал продавать чай в 1755 году, потому что сильная боль в спине уже не позволяла ему носить лоток и долго ходить по городу. Осознавая свою славу и надеясь избежать создания ритуализированной традиции сэнтя, настолько же удушающей, как официальная церемония тя-но ю, которую он так часто осуждал, в возрасте восьмидесяти лет Байсао: сжёг свои принадлежности для заваривания чая, чтобы они не стали бездушными игрушками в чужих коллекциях ^{[2, с. 4]}. Это был вызов традиции тя-но ю, где предметы, которыми владели прославленные мастера, бережно сохраняли – они становились настоящими сокровищами. Большинство сожжённых вещей Байсао:, скорее всего, были выполнены из самых обычных материалов, однако именно их он использовал в своём переносном ларьке. Тем не менее, Байсао: сохранил некоторые представляющие для него ценность чайные принадлежности в качестве сувениров для ближайших друзей. После сожжения всего, что связывало его с делом всей его жизни, Байсао: запер двери своего дома и отказался принимать посетителей, решив провести остаток дней в одиночестве, скончавшись в возрасте восьмидесяти восьми лет ^{[2, с. 114]}.

После смерти Байсао:, несмотря на символическое уничтожение чайной посуды мастером, на основе его методов вскоре появилась кодифицированная чайная церемония сэнтя. Его друг Кимура Кэнкадо: (木村蒹葭堂, 1736–1802), видный учёный и коллекционер предметов искусства, опубликовал подробные описания и иллюстрации его чайной посуды. Кимура также был и ремесленником, создавшим копии некоторых образцов сожженной утвари ^{[8, с. 352–354]}. Он и другие друзья Байсао: способствовали почитанию старого торговца дела его жизни и написали подробные инструкции по завариванию цельнолистового чая, благодаря чему сегодня Байсао: считается одним из первых мастеров заваривания чая сэнтя. Несмотря на то, что он со временем отошел от монашеского образа жизни, несомненно, что именно учение О:баку, фактически олицетворявшее в Японии уголок минского Китая, определило его дальнейший жизненный путь, связанный с китайской чайной традицией. Можно сказать, что именно его активная деятельность по распространению в Японии чайной культуры, в которой сам Байсао: находил отражение своих духовных идеалов, привела к созданию полноценной альтернативы церемонии тя-но ю, благодаря чему многие его современники и их потомки заново полюбили чаепитие в духе китайских мудрецов древности. Хотя сам мастер противопоставлял две чайные традиции друг другу, история сохранила обе, и сэнтя, которому Байсао: посвятил свою жизнь, по праву и поныне пользуется любовью японцев.