Мотив удивления в творчестве Г. К. Честертона

Поринец Юрий Юрьевич кандидат педагогических наук доцент, кафедра зарубежной литературы, Российский Государственный Педагогический Университет имени А. И. Герцена 191186, Россия, г. Санкт-Петербург, ул. Наб. Р. Мойки, 48 Porinets Yurii Yur'evich PhD in Pedagogy Associate Professor of the Department of Foreign Literature at Herzen State Pedagogical University of Russia 191186, Russia, g. Saint Petersburg, ul. Nab. R. Moiki, 48 porinets2015@yandex.ru Другие публикации этого автора

Мотив удивления является одним из центральных мотивов в творчестве Г. К. Честертона. Вопрос о значении этого мотива в художественном мире писателя в литературоведении затрагивался лишь отчасти (например, в работах Н. Л. Трауберг и Е. В. Васильевой), но детально не рассматривался.

Само слово «удивление» неоднократно встречается в произведениях Честертона. Оно присутствует в его трактатах («Ортодоксия», «Вечный человек»), литературных биографиях («Чарльз Диккенс»), многочисленных эссе, рассказах и романах писателя. Очевидно, что Честертон придает ему особенное значение. Лицо Розамунды Хант в романе «Жив-человек» носит «отпечаток самого детского удивления» ^{[1, с. 37]}. С «детским удивлением» ^{[2, c. 292]} задает свой вопрос Гейл в рассказе «Рубиновый свет». Когда героиня рассказа «Злой рок семьи Дарнуэй» видит Гарри Пейна, о ней сказано, что «удивление, засветившееся на ее лице, сделало это лицо еще более удивительным» ^{[3, с. 495]}. В книге о Диккенсе Честертон говорит о «священном даре удивления» ^{[4, с. 82]}. Писатель замечает, что у диккенсовского Пиквика достаточно «человеческого, чтобы странствовать и удивляться» ^{[4, с. 65]}. Слово удивление стоит для писателя в одном ряду со словом «радость. В эссе «Несколько слов о простоте» он пишет: «Только одна простота стоит стараний – простота сердца, простота удивления и хвалы» ^{[5, с. 284]}.

В трактате «Ортодоксия» Честертон называет «потребность удивляться» «древним инстинктом» ^{[6, с. 318]}. В другом месте этого трактата писатель говорит о «врожденном чувстве интереса и изумления» ^{[6, с. 319]}. Таким образом, можно утверждать, что для Честертона чувство удивления – одно из главнейших в человеке, оно заложено в нем изначально. Именно благодаря удивлению человек может радоваться происходящему в мире, чувствовать себя живым и обновляющимся. «И сильнейшее из них – чувство, что жизнь столь же драгоценна, сколь изумительна. Жизнь прекрасна, ибо она – приключение; жизнь – приключение, ибо она – шанс» ^{[6, с. 320]}, – пишет Честертон. Чувство удивления связывает человека с миром, открывает ему истинную сущность мироздания и самого себя. «Раза два за свою жизнь человек видит мир извне, и ощущает саму жизнь как неначатое приключение» ^{[7, с. 126]}, – говорится в романе «Шар и крест». По выражению Е. В. Васильевой, творчество Честертона пронизано «удивлением и восторгом» ^{[8, с. 133]}.

Мотив удивления неразрывно связан для Честертона с мотивом чуда. Они для писателя фактически невозможны друг без друга. Говоря о своем детстве, Честертон, утверждает, что «все в нем было чудом» ^{[9, с. 31]}. «Я всегда чувствовал, что все на свете – чудо, ибо все чудесно; тогда я понял, что все – чудо в более строгом смысле слова: все снова и снова вызывает некая воля. Короче, я всегда чувствовал, что в мире есть волшебство; теперь я почувствовал, что в мире есть волшебник» ^{[6, с. 328]}. Таким образом, очевидно, что удивление связано для Честертона с религиозным Откровением. Удивление возвращает миру простоту, смысл и приносит счастье. Все в мироздании удивительно и замечательно. Мир чудесен потому, «что нам никогда его не выдумать; даже мысль о нем показалась бы нам глупой или слишком прекрасной. Наш мир – самый лучший из невозможных миров» ^{[4, с. 177]}, – утверждает писатель.

С точки зрения Честертона мир не является чем-то, что можно поставить под сомнение. Для него жизнь – «приятный сюрприз» ^{[6, с. 320]}, подарок, «удивительный дар» ^{[6, с. 323]}, «все на свете удивительно» ^{[6, с. 350]}. Сам Честертон называет свое видение мира «философией феи-крестной» ^{[6, с. 323]}. Часто его мироощущение называют, как он назвал мироощущение Диккенса, «философией радости» ^{[4, с. 177]}. Как пишет С. С. Аверинцев, Честертон считает, что «бытие хорошо не тем, что оно идет к лучшему, а тем, что оно противостоит небытию, и, чем бы ни кончилась битва, нужно с благодарностью принимать именно ее риск, ее нерешенность, ее непредсказуемость, с которой, как уже говорилось, связана свобода человеческого выбора» ^{[10, с. 331]}. По выражению самого Честертона «Все прекрасно в сравнении с ничем» ^{[9, с. 68]}.

Е. В. Васильева резонно полагает: «Можно утверждать, что «философия радости» Честертона, которая предполагает чудесность мира и радостное удивление, и благодарность человека по отношению к бытию, реализуется в художественной картине мира писателя» ^{[11, с. 104]}. Главный герой романа «Человек, который был Четвергом», Сайм, находясь перед угрозой смерти, остро ощущает красоту мира. Позднее, уже очнувшись от своего сна, пережив свое фантастическое приключение и уже научившись удивляться миру, он «чувствовал, что обрел немыслимо благую весть, рядом с которой все становится ничтожным и в ничтожности своей – драгоценным» ^{[12, с. 258]}. Чувство благодарности за то, что невероятным образом остался в живых, испытывает и отец Михаил в романе «Шар и крест». Такое же состояние переживает доктор Имс в романе «Жив-человек» в сцене, когда Смит угрожает ему револьвером. Модный поэт Дориан Уимпол в романе «Перелетный кабак», оказавшись в необычной обстановке, один лесу, испытывает такое же чувство.

Честертон считает, что современный человек потерял свою идентичность, люди утратили ощущение реальности мира, способность удивляться, радоваться каждому дню как новому. В этом – одно из проявлений болезни современности. В романе «Возвращение Дон-Кихота» болезнью мира называется «слепота к краскам» ^{[13, с. 58]}. «Если человек утратил удивление, его надо лечить, и совсем иначе (…) Что бы ни было причиной, он ослеп» ^{[14, с. 110]}, – пишет Честертон. В «Вечном человеке» говорится о том, что «необходимо вернуть ему (человеку – Ю. П.) детскую простоту и детское удивление – тот реализм, ту объективность, которых нет без невинности» ^{[14, с. 109]}. Описание вещей Инносента Смита сопровождается комментарием о том, что он – «воистину ребенок», «младенец» ^{[1, с. 22]}. Близость детству подчеркивается Честертоном и в других героях (патере Брауне, профессоре Грине, отце Михаиле, Макиене, докторе Булле и других). Можно без преувеличения сказать, что персонаж, похожий на ребенка, встречается почти в каждом произведении писателя. Детство и удивление тесно связаны в творчестве Честертона. Для него важно, что ребенок удивляется вещам, которые находятся на своих местах, воспринимает мир с доверчивостью, принимает мир таким, какой он есть.

Писателя полагает, что для того, чтобы вернуть подобное видение мира, «чтобы стать беспристрастным в здравом, единственно верном смысле слова, надо увидеть все заново» ^{[14, с. 109]}. В романах писателя повторяется сюжет, в котором герои, столкнувшись с чем-то неожиданным, не укладывающимся в их привычные представления о мире, удивляется происходящему и испытывает сильное потрясение. Герои изменяются, отказываются от ложных представлений о мире, в результате чего мир для них преображается. Это можно назвать прорывом к подлинному бытию, мир действительно приобретает для персонажей истинные очертания.

Герои Честертона, осознавшие удивительные свойства мира, стремятся поделиться этим видением с другими, передать его другим. Дориан Уимпол отказывается от модернистского творчества и начинает вместе с Патриком Дэлроем и Хэмфри Пампом сочинять баллады, в которых прославляет простые, естественные вещи (красоту мира, любовь, дружбу, пиры) Сайм щедро делится своими размышлениями о мире с обретенными в процессе приключения друзьями. Отец Михаил спасает всех персонажей в финале романа «Шар и крест». «Я пройду по свету, как нечаянное чудо – полечу беспечно, как перекати-поле, явлюсь бесшумно, как восходящее солнце, сверкну внезапно, как искра, и исчезну бесследно, как затихший зефир. (…) Я направлю дуло револьвера в лоб Современного Человека. Но не с тем, чтобы убить его, а затем, чтобы вернуть его к жизни» ^{[1, с. 85]}, – говорит Инносент Смит в романе «Жив-человек». В этом романе перед читателем предстает описание играющего мира, мира, который смеется, который улыбается. Честертон изображает становящийся мир, мир, который как будто рождается на наших глазах, в котором все меняется местами. Неслучайно, когда Инглвуд видит слезы Розамунды, ему кажется, «будто небо и земля поменялись местами, потолок стал морем, а пол усеян звездами. Нельзя передать словами, как это изумило его» ^{[1, c. 40]}.

Честертон пытается вернуть читателю возможность видеть вещи такими, какими они являются. Сделать это становится возможным, если попытаться увидеть мир так, как будто никогда раньше его не видел, отказавшись от привычного взгляда на вещи. Как пишет Л. В. Сумм: «Увидев деталь в новом сочетании, мы, наконец, поймем, как важна сама эта деталь» ^{[15, с. 198]}. Именно ради достижения подобного эффекта Честертон использует прием парадокса, который можно с полным основанием назвать центральным в его художественном творчестве ^[16-17]. Хотя уточнение Н. Л. Трауберг о том, что «Честертон парадоксален не только потому, что хотел удивлением разбудить читателя» ^{[18, с. 19]} является правомерным. С помощью парадокса писатель пытается преодолеть кажущиеся противоречия этого мира. Мир, увиденный парадоксально, предстает миром порядка и гармонии. «Удивительные вещи» привели Честертона, по его словам, к признанию что «надо любить мир, не полагаясь на него; радоваться миру, не сливаясь с ним. Я узнал, что у христиан Бог – личностен и что Он создал отдельный от себя мир» ^{[6, с. 349]}. На приеме парадокса основаны сборники «Охотничьи рассказы», «Парадоксы мистер Понда» и «Клуб удивительных промыслов» и другие. В рассказах, входящих в эти циклы, происходят неожиданные вещи, опрокидывающие стереотипные представления о мире, возвращающие героям ясность зрения и суждений, открывающие им истинный мир.

В романе «Жив-человек» герои, под влиянием Смита впервые поднявшись на крышу, видят мир с иной точки зрения. Они испытывают чувствоудивления. Им кажется, что они оказались в вечности, которая воспринимается ими как нонсенс, «чепуха, неразбериха», «что они находятся в сиянии светлого и лучезарного неведения, которое было началом всех верований» ^{[1, с. 24]}. Первое появление Инносента Смита в этом романе совпадает с описанием разбушевавшейся стихии, «крылатого вихря» ^{[1, с. 8]}. Подобно ветру, герой вносит в жизнь героев обновление. Автор подчеркивает абсолютную неожиданность происходящего. Е. В. Васильева справедливо пишет, что Смит «с помощью представлений-игр освобождает нравственные понятия и принципы от ничего не значащих слов, утративших свой первоначальный смысл. Идея, или принцип, превратившись в действие, став жизнью, обретает утерянное, забытое значение, рождается для новой жизни» ^{[19, с. 403-404]}. Под влиянием Смита герои как будто просыпаются, отказываются от ложных представлений о мире, для них открывается настоящий мир, который Майкл Мун в романе называет «страной фактов» ^{[1, с. 39]}. Можно утверждать, что в романах Честертона до определенного момента герои пребывают в состоянии внутреннего сна, своего рода оцепенении, что символически указывает на их близость смерти. После происходящего с ними преображения персонажи как будто начинают жить подлинной жизнью, жизнью, которая никогда не может закончиться, потому что неразрывно связана с вечностью.

Патер Браун, главный герой цикла детективных рассказов Честертона, также совершает невероятные поступки, разрушающие стереотипные представления о мире и о людях. Его действия и образ мыслей удивляют тех, кто с ним сталкивается, его видение мира открывает другим персонажам мир заново. Там, где появляется священник, кажущийся воплощением обычного, происходит что-то неслыханное. И сам он в рассказе «Разбойничий рай» назван «удивительным священником» ^{[20, с. 208]}, а в рассказе «Злой рок семьи Дарнуэй» – «удивительным человеком» ^{[3, с. 496]}.

Для Честертона удивительно не только неожиданное, поражающее, неслыханное. Не менее удивительным для него является обыкновенное, привычное. Характерно, что писатель написал эссе «В защиту серого цвета». Честертон был убежден в том, что «обычное ценнее необычного, оно даже более необычно» ^{[6, с. 310]}. В присущей ему парадоксальной манере Честертон опрокидывает привычное представление о Журдене, который «с восторгом узнает, что всю жизнь говорил прозой» ^{[4, с. 67]}, не соглашается с его авторской иронической оценкой. Писатель восхищается тем, что у героя «хватило простоты обрадоваться неизвестному сведению, более того, сведению, давно известному» ^{[4, с. 67-68]}. Все, что находится на своих местах свидетельствует о гармонии мира, в этом заключено не меньшее чудо, чем в том, что принято называть сверхъестественным. «Хорошее – хорошо, плохое – плохо, в этом чудо, неизъяснимое никакими словами» ^{[1, с. 107]}. Для Честертона «обязанности и условности – самый верный путь к тому, чтобы видеть траву зеленой, а розу алой» ^{[4, с. 68]}.

Мотив удивления связан в его творчестве и с мотивом любви. Любовь всегда вызывает удивление у героев. В рассказе «Салат полковника Крэя» о влюбленных говорится: «Браун не слышал слов, но лица их говорили об удивлении, а не о печали» ^{[21, с. 315]}. Любовь показывается Честертоном как озарение. Через нее как будто происходит явление иного мира. Другой человек, увиденный в новом свете, оказывается совершенно невероятным чудом, и вызывает удивление. Для писателя характерно изображение любви как чувства, которое раскрывает перед героями чудо мироздания. Честертон называет любовь «чудной и неожиданной» ^{[6, с. 324]}. «Земля преобразилась» ^{[13, с. 100]} для героя романа «Возвращение Дон-Кихота», Херна, в тот миг, когда он увидел Розамунду в каком-то новом свете. Фактически для Честертона именно любовное чувство соединяет в себе обыкновенное и необыкновенное. В романе «Возвращение Дон-Кихота» любовь помогает Херну увидеть в обычной и типичной с точки зрения реалистического романа Розамунде Северн прекрасную принцессу «и в средневековом платье, и в современном» ^{[13, с. 79]}. Любовь как чувство, открывающее мир заново, связанное с удивлением и благодарностью, раскрывается и в других произведениях Честертона («Шар и крест», «Перелетный кабак», «Человек, который был Четвергом», «Жив-человек» и других).

Когда другой персонаж романа «Возвращение Дон-Кихота», Мэррел, вторично видит дочь Хэндри, он видит ее как будто в первый раз. Автор, уже описывавший ее ранее, замечает: «Девушка, глядевшая из окна, появляется в нашей повести впервые» ^{[13, с. 66]}. В дальнейшем же в романе говорится, что девушка сразу понравилась Мэррелу, и поэтому он спас ее отца от сумасшедшего дома. Здесь в романе присутствует видимое противоречие. Хотя оно преодолевается тем, что перед нами не реалистический роман. Неслучайно именно в этот момент автор вторично это подчеркивает. Впервые Честертон противопоставляет свой роман реалистическому в эпизоде, когда Мэррел пытается разыскать нужную ему уникальную краску в супермаркете. Любопытно отметить, что автор сначала говорит о том, что не будет рассказывать об этом происшествии, а затем дает довольно подробный синопсис разговора героя с девушкой-продавцом. Действие искусственно задерживается, ничего не происходит, герой останавливается на месте вместо того, чтобы продолжать поиски. Если рассматривать путешествие Мэррела в романе в поисках красок как подобие рыцарского подвига, что в тексте прямо несколько раз подчеркивается (сам герой несколько раз прямо называется рыцарем, он не только с большими трудностями добывает краску доктора Хэндри, но и защищает самого художника от гонителей, щедро одаривает владельца кеба и спасает «деву в беде»), то можно сделать вывод, что эпизод в супермаркете является ироническим аналогом приключения рыцаря в заколдованном замке, время в котором на протяжении пребывания там героя как будто выключается. Таким образом в романе создается ощущение рутинности происходящего. Честертон как будто предлагает читателю ознакомиться с содержанием «скучного» ^{[13, с. 50]} современного реалистического романа, интерес которого сосредоточен исключительно в области социальных отношений, материальной сферы. Здесь автор в присущей ему субъективной манере полемизирует с современной литературой, показывая ее несколько односторонне, выхватывая из нее те аспекты, которые соответствуют предмету его полемики. Современный роман, каким он предстает в тексте, это скучное, предсказуемое произведение, в котором кажется «естественным все, что толкает вниз» ^{[13, с. 66]}. В этом мире нечему удивляться, невозможны исключения и счастливый финал. В романе же Честертона действует совершенно иная логика, события ничем не детерминированы. Несмотря на предсказуемость многих сюжетных поворотов, о чем в связи с детективными текстами Честертона писал Борхес, и то, что «пристальный читатель» ^{[22, с. 399]} может угадать развязку намного раньше, чем она описана, роман строится по принципу невозможного и удивительного. То, что герой практически не видел дочери доктора, но она ему понравилась настолько, что он ради нее готов совершить подвиг, не противоречит внутренней логике повествования. Это выглядит совершенно нереалистичным, что сознательно подчеркивается автором. Неслучайно в тексте перед этой сценой сказано: «Когда он свернул за угол, крутую улицу прорезал солнечный луч, весомый, как лучи, прорезавшие весомые тучи на старых иллюстрациях к Библии» ^{[13, с. 66]}. Тем самым автор указывает на то, что речь идет о чудесном, а не о правдоподобном. В действие вступает мир, который просвечивает сквозь этот. Недаром Честертон пишет, что освобождение доктора Хэндри от сумасшедшего дома, «символизировало иную свободу и лучший, иной мир» ^{[13, с. 66]}. В текст как будто включаются элементы средневековой литературы (мистерии, рыцарского романа и других жанров). Это вполне соотносится с тем, что на протяжении всего романа актуализируется тема средневековья (разыгрывается пьеса о трубадурах, много говорится о научной литературе, посвященной этой эпохе, для спектакля изготавливаются костюмы, далее же в Англии начинается «возрождение» эпохи, в результате чего появляется король, путешествие Мэррела сопоставляется с рыцарским подвигом).

Честертон как будто расширяет пространство современного реалистического романа с помощью элементов средневекового повествования. Поэтому невозможное событие, фактически чудо, описанное в романе, не воспринимается как нечто инородное и неподготовленное автором. Мисс Хэндри, столкнувшаяся с невозможным событием (освобождением своего отца), приподнимается над своей жизненной ситуацией, жизненным опытом, как будто освобождается от них, мгновенно перестает быть «бледной, как растение», «тенью», она больше не «окутана мраком», не заключена в «тесноте и темноте дома» ^{[13, с. 66]}. Героиня поражается чуду, выходит за привычные рамки, забывая о себе, и преобразившись, становится прекрасной. «О наружности своей она давно забыла и очень удивилась бы, если бы сейчас увидела себя с улицы. Однако удивилась она и глядя на улицу. Красота ее расцвела, как волшебный цветок на балконе не только потому, что на нее упал солнечный луч. Ее украсило то, что прекрасней всего на свете; быть может, лишь это на свете и прекрасно. Ее украсило удивление, утраченное в Эдеме и обретаемое на небе, где оно столь сильно, что не угасает вовек» ^{[13, с. 66]}. Таким образом Честертон соединяет мотивы удивления и любви с другим важнейшим мотивом своего творчества – мотивом рая.