Марксистский гуманизм в СССР: творческое развитие марксизма-ленинизма или реакция?

Емельянов Андрей Сергеевич кандидат философских наук старший преподаватель, кафедра философии, Курский государственный университет 305000, Россия, Курская область, г. Курск, ул. Радищева, 33, оф. 325 Emel'yanov Andrei Sergeevich PhD in Philosophy Senior Educator, the department of Philosophy, Kursk State University 305000, Russia, Kurskaya oblast', g. Kursk, ul. Radishcheva, 33, of. 325 andrei.e1992@mail.ru Другие публикации этого автора

Введение.

Движение марксистского гуманизма не нуждается в своем представлении. В современной отечественной и зарубежной библиографии уже стало традицией рассматривать его в качестве одного из оригинальных течений неомарксизма 50–70-х гг., творчески развившего философско-антропологические постулаты Маркса. В связи с этим бытует мнение, что марксистский гуманизм возник и разрабатывался только на Западе (Франция, Италия, США) и в ряде стран социалистического блока (Югославия, Чехословакия, Польша). При этом в самом СССР, где идеи Маркса, согласно марксистско-ленинской философии, сводились лишь к диамату и истмату, марксистский гуманизм никак не развивался. Следует обратить внимание на то, что именно в СССР в стенах Института Маркса-Энгельса в 1932 году были изданы «Рукописи 1844 года» на языке оригинала^[1]. Именно эта работа стала теоретическим фундаментом христианского социализма и экзистенциального марксизма, в дискуссиях по поводу которых в 50-х гг. на Западе и сформировался марксистский гуманизм.

Более того, значительный пласт монографий, статей и диссертационных исследований, подготовленных отечественными философами в период с середины 50-х по конец 80-х гг., отражает не только объективный факт существования марксистского гуманизма в СССР, но и указывает на институциализацию этого движения в рамках советской науки. Несмотря на то, что в последнее время появилось немало работ, посвященных исследованию советской философии ^{[1; 2]}, а также марксистскому гуманизму на Западе ^{[3; 4; 5]}, до сих пор отсутствуют работы, посвященные возникновению и развитию марксистского гуманизма в СССР. Данное обстоятельство определяет актуальность настоящего исследования.

1. Предпосылки возникновения марксистского гуманизма в СССР.

Если влияние «Рукописей 1844 года» на формирование западного марксистского гуманизма неоспоримо, то их роль в возникновении отечественного марксистского гуманизма спорна. Если не считать Д. Лукача и М. Лифшица, опиравшихся на содержание «Рукописей» в период разработки марксистской эстетики (30-е гг.), публикация этой ранней работы Маркса не оказала существенного влияния на советских теоретиков. Забегая вперед, подчеркнем, что даже в первых работах по марксистскому гуманизму М. Петросян и В. Волжина, о которых речь пойдет немного позже, отсутствовали ссылки на эту гуманистическую работу Маркса (и вообще какое-либо упоминание о ней), несмотря на то что она представляла собой квинтэссенцию марксизма. Объяснение этому примечательному факту кроется не в том, что анализ гуманистического наследия раннего Маркса в 30-х гг. XX века был невозможен в СССР по идеологическим и конъектурным соображениям ^{[7; 8]}, а в принципиальном различии (теоретико-методологического плана), между двумя традициями марксизма в 20–30-х гг. Если на Западе в силу поражения социалистической революции возобладала философская интерпретация работ Маркса, то в СССР, где социалистическая революция одержала победу, развитие марксистской теории осуществлялось в связи с процессом социалистического строительства, что подчеркивало ее практико-ориентированный характер.

Действительно, в трудах отечественных марксистов: В. Ленина, И. Сталина, М. Плеханова, М. Бухарина, Л. Троцкого – вопросы социалистического строительства, анализ общественно-экономических отношений, познания и социалистического воспитания затеняли гуманистическую составляющую теории Маркса. Более того, советские марксисты были знакомы с социал-демократическим ревизионизмом «Рукописей 1844 года», выраженным еще в 30-х гг. С. Ландсгутом, И. Майером, Г. Маркузе, Р. Такером, Ж. Ипполитом, П. Боннелем, Ж. Кальве ^{[9, с. 238]}. Несмотря на это обстоятельство и декларируемую тесную связь теории с практикой, деятельность Института марксизма-ленинизма носила отчетливо ревизионистский характер.

Ярким примером является осуждение журнала «Большевик» (позже переименованного в журнал «Коммунист») в период философской дискуссии 1947–1949 гг. По результатам одной из проверок в докладной записке Сталину начальник управления пропаганды и агитации ЦК КПСС М. Суслов указывал на многочисленные ошибки редакции журнала. В вину вменялись отрыв от практики социалистического строительства, отсутствие новизны и формализм в подготовке статей, монополизм узкого круга авторов и самовольное (без согласия авторов) добавление текстов, содержащих ссылки на антимарксистские работы ^[10]. По результатам проверки с поста главного редактора с объявлением выговора был снят П. Федосеев, из состава редколлегии были исключены Г. Александров и М. Иовчук, подвергнуты осуждению Т. Ойзерман, И. Кузьминов, В. Светлов. Стоит заметить, что уже в период «оттепели» журнал «Коммунист» и П. Федосеев будут играть важную роль в развитии советского марксистского гуманизма.

2. ФКП и ее роль в развитии марксистского гуманизма.

Роль ФКП (Французской коммунистической партии) в развитии марксистского гуманизма в СССР (по крайней мере, в период 50-х–60-х гг.) отдельно в отечественной и зарубежной литературе не исследовалась. Вместе с тем некоторые обстоятельства, о которых речь пойдет далее, позволяют рассматривать ФКП и тесное сотрудничество некоторых советских теоретиков с ней в качестве одного из источников развития марксистского гуманизма в СССР.

Интересно, что отечественные теоретики марксизма традиционно занимали критическую позицию по отношению к неомарксистским течениям. В разные годы критике были подвергнуты представители итальянского «положительного экзистенциализма» (Н. Аббаньяно, У. Скачелли), экзистенциального марксизма (Ж-П. Сартр, М. Мерло-Понти), христианского социализма (Ж. Кальве, Д. Робертс), экономического гуманизма (М. Маркович). Однако совершенно иным было отношение к марксистскому гуманизму, который развивался теоретиками ФКП. В 50-х гг. мы обнаруживаем ссылки не только на программные теоретические положения ФКП (например, плюрализм и интеллектуальные дебаты внутри партии), но и на выражающие эти идеи журналы «La Pensée» и «Nouvelle Quritice». Среди наиболее авторитетных представителей ФКП, чьи идеи и теоретические положения использовали и развивали советские философы, можно назвать А. Корну, К. Кулиана, Ж. Полицера, Г. Бесса, Р. Гароди, Г. Мюльштейна, К. Клеманна, П. Брюно, Л. Сэва.

Особое внимание среди французских марксистов уделялось Роже Гароди. Еще в конце 1952 года на русском языке выходит его «Грамматика свободы», чуть позже, в 1955 году, – «Материалистическая теория познания». На страницах журнала «Вопросы философии» появляются рецензии на «Les marxistes respondent à lours critiques catholiques» (1957) Н. Садовского и «Humanisme marxiste» (1958) Н. Завадской.

Знаковым событием для развития отечественного марксистского гуманизма стал выход последней книги «Марксистский гуманизм» (1959) в переводе С. Эфирова и Г. Агамбекова. Уже в предисловии к изданию, написанном М. Иовчуком, обосновывались актуальность и идейная составляющая деятельности Гароди и ФКП. «Стойкая и непоколебимая позиция Коммунистической партии Франции – одной из великих марксистских партий нового типа – имела большое значение в разгроме ревизионизма в международном коммунистическом движении и ныне играет огромную роль в идеологической борьбе против империалистической реакции» ^{[11, c.7]}. Несмотря на ряд неточностей, связанных с преувеличением роли Гегеля в открытии диалектических законов материального мира и «неудачной» попыткой разрешения фундаментального противоречия между идеализмом и «всяким материализмом» ^{[11, c.11–12]}, в книге Гароди, как отмечает Иовчук, формулируется «идея всестороннего развития человеческой личности». Кроме того, к достоинствам работы относится проект построения марксистской антропологии, которую отечественные марксистские гуманисты в скором времени возьмут на вооружение и которая станет основным предметом дискуссий в середине 70-х гг.

Идейная близость отечественного марксизма-ленинизма с теоретиками ФКП объяснялась, прежде всего, необходимостью борьбы «единым фронтом» с христианским социализмом и религиозной философией, которая развивалась представителями реакционных классов. Несмотря на то, что в самом СССР не было христианского социализма, а гуманистические идеи раннего Маркса не оказали существенного влияния на русскую религиозную мысль, критика «гуманизма» Н. Бердяева и в целом «религиозного гуманизма» была одной из составных частей практики научного атеизма. Успех французских коммунистов в теоретической борьбе с этими реакционными течениями обусловил необходимость использования их опыта как в дискуссиях с эмигрантским философским крылом, так и во внутренней антирелигиозной кампании 50–60-х гг. Исходя из этого, марксистский гуманизм стал своеобразной формой противодействия религиозному гуманизму. Именно такая, гуманистическая сущность марксистского атеизма обосновывается в серии работ И. Курочкина, Э. Филимонова, Б. Шерданова, А. Масловой.

В конце 60-х – начале 70-х гг. влияние Гароди в ФКП (и, следовательно, в интеллектуальном пространстве СССР) сильно уменьшилось. Освободившееся место «французского авторитета» занимает фигура Люсьена Сэва. Ключевая его работа «Марксизм и теория личности» выходит на русском языке в переводе Н. Вдовиной и Э. Гроссмана в 1972 году. Во вступительной статье, написанной Г. Курсановым, отмечается, что книга Сэва представляет собой «убедительную критику автором ревизионистских воззрений Р. Гароди по вопросам гуманизма» ^{[12, c. 19]}. По мнению Курсанова, Гароди переоценил значение раннего Маркса и создал марксистскую антропологию, которая базировалась на идеалистическом, абстрактном фундаменте. «Фактически весь современный ревизионизм со всеми его претензиями «гуманизировать» марксизм, придать социализму «гуманный вид», «либерализовать» и «демократизировать» социализм теоретически исходят из той или иной разновидности концепции абстрактного человека, при всех случаях игнорируя социально-классовый подход к анализу и оценке социальных явлений» ^{[12, c. 21]}. Тем не менее, более глубокий анализ марксистской теории личности указывает на то, что в вопросе построения материалистической антропологии Сэв едва ли продвинулся дальше самого Гароди. Забегая вперед, отметим, что эта задача была не решена и представителями отечественного марксистского гуманизма.

3. Марксистский гуманизм: первый этап (50–60-е гг.).

Первые работы по марксистскому гуманизму в СССР появляются в середине 50-х гг. Речь идет о статье армянского марксиста М. Петросян «Марксизм и гуманизм» ^[13] и книге В. Волжина «Гуманизм и социализм» ^[14]. Характерной особенностью описания социалистического гуманизма в обеих работах являлось рассмотрение его в качестве теоретико-методологического «орудия разоблачения буржуазной идеологии» ^{[13, c. 46]}. Прогрессивный и революционный характер социалистического гуманизма здесь сравнивается с регрессивным буржуазным гуманизмом. Несмотря на то, что «буржуазный гуманизм сыграл значительную роль в разоблачении феодализма» ^{[14, c. 19]}, по мнению Волжина, он являлся лишь надстройкой капиталистического способа производства и в настоящий момент утратил свою значимость для общественного прогресса. Острота противоречий между буржуазным и социалистическим гуманизмом подчеркивается анализом развития общественных отношений, который, как утверждает Петросян, указывает на то, что «буржуазия <…> ведет общество не к гуманизации, а к фашизации» ^{[13, c. 51]}. Отсюда именно коммунизм оказывается полным и единственным воплощением реального гуманизма ^[15]. В указанных работах поднимается одна из центральных для советского марксистского гуманизма 60–70-х гг. тема – соотношение личности и общества, индивидуального и коллективного. Однако в 50-е гг. марксисты лишь указывают на то, что стратегической целью марксистского гуманизма является разрешение непримиримых противоречий между полюсами «личного» и «коллективного». Для достижения этой цели «марксистский, социалистический гуманизм решающим условием освобождения личности считает уничтожение частной собственности и эксплуатации человека человеком» ^{[13, c. 51]}. Социалистический гуманизм здесь приобретает специфическую форму пролетарского человеколюбия и одновременно пролетарской «ненависти к его врагам», исключающей «сентиментально-жалостливое, снисходительное» отношение к слабостям и отрицательным качествам человека.

Если в 50-е гг. отечественные марксисты лишь намечают контур антропологической проблематики, то в 60-е гг. такие исследователи, как П. Федосеев, Г. Смирнов и другие, ставят во главу угла вопросы взаимоотношения личности и общества, социалистического понимания личности, социализации личности и всестороннего развития личности при социализме. Так, в работе «Гуманизм в современном мире» (1964) Федосеев, комментируя выше обозначенные проблемы, пишет, что «понятие человек» представляет собой продукт общественных отношений. И коль скоро любая социальная теория всегда «служила ареной ожесточенной борьбы интересов» ^{[16, c. 31]}, само понятие человека, область его применения и распространения в настоящее время значительно расширились. Исходя из такой «демократизации» ключевых философских понятий происходит «как бы персонификация» человека, в том смысле, что слова «человек–личность» стали фактически понятиями тождественными. Однако если в рамках буржуазной общественно-экономической формации и буржуазной идеологии персонификация человека была связана с процессом идентификации личности как существа, обладающего частной собственностью, мерой масштаба которой была мера его обладания, то в рамках социализма мерой масштаба личности оказывается её социальная значимость. Таким образом, марксистский гуманизм призван, во-первых, «разоблачить фальшь буржуазного абстрактного гуманизма» ^{[16, c. 33]}, а, во-вторых, подчеркнуть, что освобождение немногих в буржуазном обществе осуществляется путем эксплуатации остального большинства и что, следовательно, освобождение немногих – это не гуманизм.

В отличие от абстрактного гуманизма буржуазной идеологии, «коммунистический гуманизм – это гуманизм в действии» ^[17]. «Гуманизм действия» здесь преподносится как этический и моральный (светский) гуманизм, наступление которого является не следствием революционной борьбы и создания соответствующих общественно-экономических отношений, а надежды на «возможность искоренения эгоизма из отношений между людьми» ^{[16, c. 506]}. Несмотря на то, что эгоизм и корысть здесь определяются как формы общественных отношений, природа которых заключается в экономической эксплуатации одних классов другими, борьба с этими «негативными» формами общественных отношений рассматривается не с позиций разрешения классовых антагонизмов, а с позиций их «угасания», «растворения» и «примирения».

Наравне с противопоставлением абстрактного и практического, буржуазного и социалистического гуманизма важное место в работах этого периода занимают попытки разрешения противоречия между личностью и обществом. Наиболее авторитетной в этом вопросе была точка зрения, согласно которой личность рассматривалась в качестве отражения общественного сознания. Во многом опираясь на теоретические постулаты представителей деятельностного подхода С.Л. Рубинштейна и А.Н. Леонтьева (согласно которым интрапсихологические процессы складываются на основе интерпсихологических), советские марксистские гуманисты заявляли о тождестве личности и общества.

Иная точка зрения была выражена в работе И. Кона «Социология личности» (1967). Примат «личного» над «индивидуальным» в ней объясняется тем, что «общество и личность не тождественны» и, мало того, «в повседневном опыте <…> выступают как противоположности». Другими словами, в нашем повседневном опыте «сознание индивида противостоит общественному сознанию как чему-то внешнему» ^{[18, c. 9]}. По мнению Кона, гуманистический посыл освобождения человека заключается в его освобождении как личности, под которым понимается «его самоосвобождение» ^{[18, c. 153]}. Несмотря на ряд традиционных для марксистских гуманистов «формальных» и «общих» фраз в отношении характера освобождения человека, в работе Кона мы встречаемся с изложением идеи Э. Фромма о личном освобождении. Революционная борьба и партия, организующая эту борьбу, оказывается здесь излишней в достижении основной цели – освобождении, так как «подлинное освобождение всегда начинается с самого себя» ^{[18, с. 154]}.

4. Марксистский гуманизм: второй этап (70–80-х гг.).

Нерешенность ряда вопросов в предыдущие годы стала причиной возникновения в середине 70-х дискуссии между сторонниками создания марксистской «философской антропологии» и ее противниками ^[19]. Если первые настаивали на институциональном закреплении философской антропологии в системе марксистко-ленинской философии, в рамках которой марксистская концепция личности могла бы развиваться как независимая от других разделов научного коммунизма теория, то вторые рассматривали ее лишь как дополнение к уже существующей теории исторического материализма. Отдельную группу составляли философы, выражавшие сдержанный скепсис по отношению к возможностям построения в рамках марксизма в каком-либо варианте «целостной теории человека/личности» ^{[20; 21]}.

Наравне с социал-демократическими и ревизионистскими идеями на содержание ряда текстов указанного периода начинают влиять и популярные в интеллектуальном пространстве Запада идеи светского гуманизма, синтетической теории эволюции, биоэтики, синергетики. Яркой иллюстрацией этого влияния являются работы И. Фролова. В частности, в работе «Перспективы человека» коммунизм определяется им в качестве «новой цивилизации» – цивилизации техники и информации. Тем самым эволюция технической сферы жизни общества становится основанием для утверждения «новых форм нравственности, новых принципов гуманизма» ^{[22, с. 300]}. Исходя из этого, коммунистический гуманизм истолковывается в качестве совершенно новой системы ценностей, которая возникает не столько в границах социалистического способа производства, сколько в пространстве всемирной технической цивилизации. «Коммунистический гуманизм, этапом становления которого является его социалистическая форма – это именно «новый гуманизм», соответствующий тем новым условиям, в которых оказалось человечество, в частности, в результате обострения глобальных проблем, появления реальной угрозы для существования человека и человечества» ^{[22, с. 300]}. Коммунистический гуманизм оказывается теперь не просто выражением интересов пролетариата, который стремится к миру «без аннексий и эксплуатации», а выражением интересов всего человечества.

Несмотря на критику ряда буржуазных теоретиков (Дж. Хаксли, Э. Тоффлера), сам Фролов активно использует понятийно-категориальный аппарат (например, «судьба», «смерть», «жизнь») критикуемой им традиции, давая этим идеалистическим понятиям нематериалистическое объяснение. Апеллируя к докладам «Римского клуба», Фролов отводит на второй план объективные причины возникновения глобальных проблем современности, в частности, империалистический характер гонки вооружений и антиэкологический характер капиталистического способа производства. Кроме того, сами дискуссии «Римского клуба» исследовали вопросы поиска резервов роста при капиталистическом способе производства (при иссякании технологии индустриального производства), а отнюдь не проблемы гуманизма. На наш взгляд, такая трансформация содержания марксистского гуманизма находилась в прямой зависимости от «политики мирного сосуществования двух систем» и «политики разрядки», которые нивелировали сущность и революционную деятельность государства диктатуры пролетариата. Не случайно и то, что позже ведущие теоретики марксистского гуманизма в СССР (Г. Смирнов, И. Фролов) в конце 80-х станут советниками М. Горбачева и идеологами перестройки.

К началу 80-х гг. марксистский гуманизм приобретает мощное теоретическое обоснование. Популярная и широко транслируемая в неомарксизме позиция, согласно которой в ранних работах Маркса содержится квинтэссенция марксизма, была подвергнута основательной критике еще в работах Ф. Константинова и Т. Ойзермана. В частности, по мнению Ойзермана, эта позиция выражает «то, чего там нет, т.е. экзистенциализм, персонализм, философскую антропологию <…> Речь, следовательно, идет о том, чтобы открыть в марксизме нечто чуждое марксизму» ^{[9, с. 9]}. Или у Константинова: «И как бы мы высоко не оценивали ранние рукописи молодого Маркса, но не только в них, и даже не главным образом в них заключены основные гуманистические идеи, принципы и зрелое существо марксистского революционного гуманизма» ^{[23, с. 164]}.

Однако сам тезис «марксизм есть гуманизм» (le marxisme est un humanisme), сформулированный в работе А. Шаффа «Марксизм и человеческий индивид», несмотря на свою реакционность, продолжал быть ведущим для советских философов и требовал своего теоретического обоснования если не ранними текстами Маркса, то работами его предшественников – работами, которые подготовили появление марксизма. Их содержание мыслилось как отправная точка в диалектическом развитии от гуманизма к коммунизму. Это обоснование марксистский гуманизм получает благодаря обращению к немецкой классической философии и представлению ее наследия не в качестве реакционной теории компромисса между немецкими интеллектуалами и представителями немецкой буржуазии, а в качестве идеалистической теории революции (И. Нарский, Т. Ойзерман, К. Любутин).

Во многом благодаря такому подходу деятельность человека стала описываться строго в идеалистических тонах. Человек как субъект деятельности выступал в роли единственного творца «мира человека», а его отношение к этому миру рассматривалось «как процесс самопорождения человека в истории» ^{[24, с. 17]}. Исходя из этого, гуманизм немецких идеалистов рассматривался как отражение определенных отношений деятельного и познающего субъекта к окружающей его объективной природе. Несмотря на этот субъективно-идеалистический базис, «…сквозь мистическую оболочку проступает все же действительность. Гегелевский идеализм не только противоположность натурализму, но и уже поставленный на голову «материализм»» ^{[24, с. 23]}. Согласно этой позиции, идеализм немецких философов рассматривается как «наименьшее зло» по сравнению с натурализмом. Однако перемещение центра марксизма в сторону исследований «диалектического отношения между субъектом и объектом» не является чем-то совершенно новым в истории философской мысли. За полвека до этого в работе «История и классовое сознание» (1923) аналогичный подход предложил Д. Лукач. Кроме того, хотя этот подход и решал косвенным образом вопрос соотношения теории и практики, позволяя рассматривать «человека как такового» в качестве «объективного основания исторической диалектики» ^{[25, с. 243]}, он все же восстанавливал идеалистическое понимание человека как субъекта исторического процесса, что было подвергнуто критике советскими марксистами еще в конце 20 – начале 30-х гг. во время борьбы с «меньшивинствующим идеализмом».

Критическое отношение к этому подходу было выражено и в статье В. Мухачева «Формирование Марксова гуманизма». Здесь гуманизм или положительный гуманизм рассматривается лишь как «необходимая историческая ступень на пути к будущему социальному идеалу» ^{[26, c. 30]}. Выделяя две исторические формы развития гуманизма – ранний (моральный гуманизм), свойственный социал-утопистам, и зрелый (теоретический гуманизм), свойственный представителям немецкой философии ^[27], Мухачев указывает, что представители марксистского гуманизма забывают, что сам Маркс еще в 1843 году (т.е. до начала работ над «Рукописями 1844 года») в письме Руге писал о том, что гуманистический принцип – это лишь «особое выражение» или «одна из сторон», раскрывающая реальное бытие человеческой сущности ^{[28, с. 379]}. Стоит подчеркнуть, что такая попытка (критика теоретического гуманизма немецких идеалистов) осветить тему «Маркс и гуманизм» не нова. Еще в 1970 году румынский марксист О. Кецан, будучи одним из немногих выступивших с поддержкой «теоретического антигуманизма» Л. Альтюссера ^[29], говорил о том, что само понятие гуманизма представляет собой не теорию, а идеологию.

Попытка согласовать зрелый марксизм с гуманизмом немецкой классической философии привела к подмене содержания ключевых категорий исторического материализма и их наполнению идеалистическим содержанием («личность», «культура», «самость», «самосознание»). Как резюмирует в упомянутой выше работе Мухачев, материалистическое понимание истории может «быть достигнуто только через отказ от «теоретического гуманизма», от той мировоззренческой позиции, которая возводила идею гуманизма в наиболее общий и универсальный принцип» ^{[26, c. 38–39]}. Конечно, трансформация основ марксизма преследовала невинную цель – показать преемственность теории Маркса по отношению ко всей предшествующей истории развития философии. Однако эта трансформация привела, с одной стороны, к нивелированию значения диалектического характера такой преемственности, а с другой – к растворению марксистско-ленинской философии в концепциях буржуазной философии и в неомарксизме.

Заключение.

Марксистский гуманизм занимает важное место в системе марксистско-ленинской философии 50–80-х гг. Вместе с тем при анализе марксистского гуманизма нельзя не обратить внимание на ряд особенностей в формировании и развитии этого движения, которые, с одной стороны, сближают, а с другой – кардинальным образом отличают его от зарубежной традиции.

1. Прежде всего речь идет о гипотезе, что на возникновение советского марксистского гуманизма существенным образом повлиял выход «Рукописей 1844 года», влияние которых на Западе было неопровержимым и беспрецедентным. В отличие от западной традиции, влияние «Рукописей» в СССР было незначительным. Исходя из этого, ключевую роль в возникновении и формировании советского марксистского гуманизма сыграл вовсе не сам по себе факт появления «Рукописей», а скорее интерпретация их содержания рядом теоретиков неомарксизма, среди которых самой авторитетной была позиция членов ФКП.

2. Последнее обстоятельство объясняет то, почему отечественный марксистский гуманизм имел довольно малое влияние за пределами советской науки (в сравнении с идеями этого движения в других частях мира: Западной и Восточной Европе и США). По сути, в рамках отечественной традиции марксистского гуманизма мы встречаемся с достаточно тривиальным переложением идей, которые до этого уже были в той или иной мере выражены зарубежными философами, начиная с Лукача и заканчивая Сэвом.

Во многом под предлогом творческого развития марксизма-ленинизма и под прикрытием марксистского гуманизма в СССР развивалась реакционная философская традиция. На наш взгляд, подобного рода понятийно-категориальные «диверсии» привели к теоретической и, что самое главное, идеологической фальсификации основ марксизма-ленинизма – и в конце концов к тому, что сама идея социалистического строительства была выхолощена и истолкована как бессмысленная растрата сил и ресурсов диктатуры пролетариата.

^[1] До этого выходили в свет лишь отдельные фрагменты «Рукописей» и их переводы. Например, Анри Лефевр и Норберт Гутерман опубликовали фрагменты в своем журнале «Revue Marxiste», № 1 в середине 1920-х гг.