К различению и уточнению понятий «техника», «технология», «техническая среда»

Розин Вадим Маркович доктор философских наук главный научный сотрудник, Институт философии, Российская академия наук 109240, Россия, Московская область, г. Москва, ул. Гончарная, 12 стр.1, каб. 310 Rozin Vadim Markovich Doctor of Philosophy Chief Scientific Associate, Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences  109240, Russia, Moskovskaya oblast', g. Moscow, ul. Goncharnaya, 12 str.1, kab. 310 rozinvm@gmail.com Другие публикации этого автора

Одна из задач философии техники ‒ осмыслять перечисленные здесь понятия. Современное философское осмысление предполагает не только различение понятий, описывающих некоторое сложное явление (в данном случае технику), но и установление между ними связей, для чего в свою очередь нужно нащупать и охарактеризовать реальность, в которой такие связи можно задать. Но спрашивается, в какой реальности можно прописать столь разные явления: техника как орудия, как механизмы и машины, как техническая среда, как техносфера, как технология; технология как деятельность и как техномир? Безусловно, два центральных понятия в этом «семействе» ‒ техника и технология, но их различение представляет собой проблему. «Эта неувязка, ‒ пишет, например, Д.П. Грант, ‒ обнаруживается в названии эссе на данную тему, принадлежащего нашему величайшему современному мыслителю. Работа Хайдеггера называется “Die Frage nach der Technik” (“Вопрос о технике”. ‒ В.Р.) Английский перевод заглавия “The question concerning techology” (“Вопрос о технологии”)... Уже то, что оно ‒ неологизм, заставляет думать о небывалой новизне того, что оно обозначает... Что будет продолжаться развертывание наук, переходящих в покорение человеческой и внечеловеческой природы, ‒ существо всего этого процесса можно назвать технологией, ‒ в целом поддается предсказанию. Что в частности раскроется при таком развертывании, предсказать нельзя... “Технология” ‒ не столько машины и инструменты, сколько то представление о мире, которое руководит нашим восприятием всего существующего <…> В каждый переживаемый нами момент бодрствования или сна мы теперь по справедливости можем называться носителями технологической цивилизации и в возрастающей мере будем повсюду жить внутри сжимающегося кольца ее власти» ^[4].

На мой взгляд, разрешение этой проблемы, отвечающее современным методологическим требованиям, возможно только в рамках генезиса техники и технологии. Проведя такой генезис, автору удалось показать следующее.

(1) В истории европейской культуры имели место две линии формирования. В одной на основе освоения эффектов первой природы и технического искусства сложилась инженерия и соответствующее инженерное понимание техники. В другой линии развития на основе освоения эффектов второй природы (к ней можно отнести коллективную деятельность и организующую ее социальность) и технического искусства, начиная со второй половины XVIII столетия, формируется технология ^{[9; 10]}. Одно из первых инженерных истолкования техники принадлежит нашему первому философу техники Петру Энгельмейеру. «Природа, ‒ пишет в начале ХХ века наш первый философ техники Петр Энгельмейер, ‒ не преследует никаких целей, в человеческом смысле слова. Природа автоматична. Явления природы между собой сцеплены так, что следуют друг за другом лишь в одном направлении: вода может течь только сверху вниз, разности потенциалов могут только выравниваться. Пусть, например, ряд А-В-С-Д-Е представляет собой такую природную цепь. Является фактическое звено А, и за ним автоматически следуют остальные, ибо природа фактична. А человек, наоборот, гипотетичен, и в этом лежит его преимущество. Так, например, он желал, чтобы наступило явление Е, но не в состоянии вызвать его своею мускульную силой. Но он знает такую цепь А-В-С-Д-Е, в которой видит явление А, доступное для его мускульной силы. тогда он вызывает явление А, цепь вступает в действие, и явление Е наступает. Вот в чем сущность техники» ^{[18, с. 85]}.

Примером технологического истолкования техники является понятие мегамашины 1.0. и 2.0., предложенное Дмитрием Ефременко. «Мамфорд, ‒ пишет Ефременко, ‒ использовал термин мегамашина для описания феномена совокупного действия политических, хозяйственных, военных, управленческих факторов, объединенных личностью и волей верховного властителя. Впервые созданная в древнем Египте, а затем и в других древневосточных обществах мегамашина представляла собой «незримое сооружение, состоявшее из живых, но пассивных человеческих деталей, каждой из которых предписывалась особая обязанность, роль и задача, чтобы вся громада коллективной организации производила огромный объем работы и воплощала в жизнь великие замыслы» (Мамфорд, 2001, с. 250). Мегамашина древности (на современный лад ее можно назвать мегамашиной 1.0.) послужила моделью для всех позднейших форм механической организации. В этой грандиозной социотехнической системе примитивная техника, главным образом, обеспечивала связь и усиливала эффективность действия живой силы и одновременно, в соответствии с волей сакральной личности фараона или другого верховного властителя, налагала на “человеческие компоненты” жесткие ограничения <…> Отличительную особенность мегамашины 2.0, ‒ пишет Ефременко, ‒ можно видеть в том, что, хотя организующей силой для нее по-прежнему является человеческая воля, мотивированная идеологией или соображениями военно-политической конкуренции, основными составляющими этой социотехнической системы выступают научное знание, передовая техника и развитая индустриальная база, тогда как “человеческий компонент” призван обеспечить ее слаженное и эффективное функционирование» ^{[5, с. 47, 48-49]}.

Технология формируется как деятельность (сначала производственная, потом любая), удовлетворяющая рыночной и другим видам конкуренции. Эта обусловленность приводит к необходимости представлять и организовывать технологическую деятельность в форме операций и условий их осуществления, разделения труда, управления; одновременно технологию характеризуют установки на качество, экономию, стандартизацию, рациональное описание процессов, их оптимизацию и перестройку, на подготовку новых специалистов ‒ технологов» ^{[11, с. 117-120]}. Другими словами, технология ‒ это особый вид социальной организации деятельности.

(2) В технологии в качестве средств используются в том числе орудия, механизмы и машины, но это не означает тождество технологии с инженерией. Однако в ХХ столетии (впервые в рамках атомного проекта) происходит схождение двух указанных линий и складывается «техномир», в котором техника развивается за счет освоения эффектов первой и второй природы, взаимодействия технологии и инженерии. Действительно, чтобы создать отечественные атомную бомбу и реакторы, пришлось решать не только целый ряд сложных инженерных задач, но и создавать, как необходимое условия решения этих задач, современные мегамашины и технологии (новые производства, институты и коллективы, готовить специалистов, выделять необходимые ресурсы, принимать политические решения, организовывать секретность и шпионаж, и все это в условиях жесткой конкуренции с Западом) ^[17].

(3) Концепция техники Хайдеггера, «технетики» Бориса Кудрина или даже более раннее обсуждение машины и человека Николая Бердяева ‒ это взгляд на технику с точки зрения ее влияния на человека, а также в плане одного из современных механизмов ее развития, когда изобретение новой техники влечет за собой необходимость следующих технических изобретений. Этот подход позволяет говорить о «технической среде» человека и если самодвижение техники истолковывается в рамках биологических аналогий, как о «техноценозе». Бердяев писал: «Господство техники и машины есть прежде всего переход от органической жизни к организованной жизни, от растительности к конструктивности. С точки зрения органической жизни техника означает развоплощение, разрыв в органических телах истории, разрыв плоти и духа. Техника раскрывает новую ступень действительности, и эта действительность есть создание человека, результат прорыва духа в природу и внедрение разума в стихийные процессы. Техника разрушает старые тела и создает новые тела, совсем не похожие на тела органические, создает тела организованные… Техника заменяет органически-иррациональное организованно-рациональным. Но она порождает новые иррациональные последствия в социальной жизни…техника хочет овладеть духом и рационализировать его, превратить в автомат, поработить его. И это есть титаническая борьба человека и технизируемой им природы. Сначала человек зависел от природы, и зависимость эта была растительно-животной. Но вот начинается новая зависимость человека от природы, от новой природы, технически-машинная зависимость. В этом вся мучительность проблемы…Человеку удалось вызвать к жизни, реализовать новую действительность. Это есть показатель страшной мощи человека. Это указывает на его творческое и царственное призвание в мире. Но также и показатель его слабости, его склонности к рабству» ^{[1, с. 11, 12, 15]}.

Говоря о новой действительности, Бердяев, и здесь его понимание техники близко к хайдеггеровскому «поставу», трактует технику как среду, с одной стороны, предоставляющую человеку почти бесконечные возможности, а с другой ‒ лишающую его свободы, порабощающую. Техника как постав и техноценоз различаются, пожалуй, уровнями осмысления. «Техническое, ‒ пишет Кудрин, ‒ порождает техни­ческое. Это фундаментальный факт современности… Техносфера все больше поглощает не толь­ко биосферу, но и антропосферу. Тезис Хайдеггера о превращении природы и человека в “постав”, в фукциональный элемент техники не только подтверждается, он стал обыденностью… сформулировав законы техноценоза, мы получаем в руки научный инструмент прогноза и расчета техники. Технетика позволит управлять технической стихией, если только, конечно, менеджеры станут к нам прислушиваться» ^[6].

Итак, необходимо различать технику как инженерию, как технологию и как техническую среду. Но два первых понимания можно сблизить, продумывая, что собой представляет вторая природа, к которой относится коллективная организованная деятельность и, частично, как условие этой организации социальность ^[12]. С одной стороны, кажется, что, говоря о второй природе, мы не мыслим строго, а выражаемся метафорически, ведь и деятельность и социальность ‒ культурно-исторические образования, на изменение которых влияет, в том числе, и человек. Например, в настоящее время под влиянием технологической революции и Интернета явно происходит трансформация второй природы, на которую большую роль оказывают новые идеи, изобретения и концепции человека. Но с другой стороны, в рамках сложившихся культур или сформированных институциональных структур складываются также стабильные социокультурные условия, позволяющие, пока сохраняются эти образования, все же говорить о законах деятельности и социальности. С точностью до этой ситуации можно более строго говорить и о второй природе. Другое дело, что пока закономерности становления, функционирования и развития второй природы не изучены даже приблизительно в такой же степени эффективности и подробности, как описаны законы первой природы в естествознании. И отчасти понятно почему, одно из условий подобного изучения ‒ анализ культуры, истории, человека и общества, удовлетворяющий современным методологическим требованиям.

Так вот, если удастся выявить закономерности второй природы, освоение ее эффектов можно будет поставить не только на опытную основу, но и научную, создав тем самым эффективную социальную инженерию. В этом случае и понятие техники получит дополнительное обоснование: техника ‒ это освоение эффектов первой или второй природы с помощью технического искусства, причем особенности и того и другого (природы и искусства) можно описать и конституировать с опорой на знания и закономерности первой и второй природы. Перекинем теперь мостик от этого понимания техники к понятиям технической среды и технореальности. Здесь наш основной тезис будет в том, что техника ‒ это также и особое семиотическое образование. Чтобы правильно понять это положение, рассмотрим сначала один кейс ‒ историю создания древнеегипетских пирамид. Начнем с формирования мегамашин 1.0.

Если идти от сознания человека Древнего мира, мегамашина 1.0. понималась (концептуализировалась) антропологически и мифологически, а именно, это ни что иное как боги (войны, народа, земледелия, ремесла, любви и пр.). Но если искать рациональное объяснение, то приходится сказать, что данная концептуализация обеспечивала складывающееся разделение труда и коллективную деятельность, предполагающую жесткое вертикальное управление ^{[14, с. 168-169]}. Действительно главные функции языческих богов ‒ власть и управление по отношению к человеку, последний же действовал и жил в больших коллективах (армия, строительство, земледелие и др.) с разделением труда. Культурологический анализ показывает, что формирование подобных мегамашин начиналось со смыслообразования, как необходимого условия понимания. Вот небольшая культурно-историческая реконструкция.

Архаическая культура на исходе (это где-то 8-5 тысячелетие до н. э.). Несколько дружеских племен обмениваются продуктами своего труда и охоты и все чаще прибегают к совместным действиям (защита от врагов или, наоборот, нападение на чужие племена). Принимая решения, каждое племя «спрашивает» совет у своих тотемных духов-защитников, но в случае совместных планов эти духи молчат, поскольку они не компетентны действовать на территории другого племени. Это затруднение разрешается, когда какое-то племя начинает утверждать, что его тотемный дух (позднее его и начинают называть «богом»), решает за всех. В соответствие с этим новым смыслом пересматриваются представления о тотемных духах (они отходят на второй план) и более успешно разворачивается совместная деятельность, но уже под руководством жрецов, служащих богам.

Предтечей разделения труда были роли служителей богов (жрецов) и тех, кто руководил армией (цари). Было понятно, почему нужно было слушаться и подчиняться жрецам (они знали язык богов и могли выступить посредниками), но почему необходимо было исполнять волю царей? Разрешение этого затруднения во всех культурах Древнего мира было одинаковым: царь стал пониматься одновременно и как человек и как бог (еще один новый смысл). Соответствующая практика ‒ обожествление царя. Например, в Египте царь (фараон) ‒ это и человек и бог-солнца («Ра»). Но на этом проблемы не кончаются, возникло новое затруднение: что делать, когда царь умирает. Как человека его нужно хоронить, и его тело сгнивает, но как бог он бессмертен. Что в таком случае означает смерть, например, фараона, и что нужно делать, чтобы бог-солнце не рассердился и не наказал своих подданных?

Судя по археологическим данным, за несколько веков египетские жрецы с успехом решили эти сложные проблемы. Сначала они научились отправлять скончавшегося фараона-человека, но живого бога, на небо, ведь он солнце, причем оригинальным техническим способом. Захоронения фараонов (названные потом пирамидами) стали делать в виде лестниц (зиккуратов), ведущих на небо; для этого пирамиды строились все больше и выше, пока они как бы не коснулись неба. Сохранился один папирус, где говорится, что душа фараона по пирамиде идет на небо.

Чтобы одновременно фараон-человек смог попасть в царство смерти бога Озириса, пирамиды делалась монолитными, что выглядело как холм, гора, продолжение земли. Камеру же с телом фараона опускали как можно ниже, получалось, что фараон покоится в лоне земли, где по преданиям и находилось царство Озириса. Способом сохранить тело фараона от гниения, а также сделать его столь же прекрасным как у живого бога Ра, было, с одной стороны, опять же техническое изобретение ‒ мумифицирование тела фараона, с другой ‒ художественное решение (золотые маски лица, вышитые одежды и пр.) ^{[14, с. 37-47]}. Взглянем теперь на эту культурно-историческую реконструкцию с семиотической и технической точек зрения.

С одной стороны, мы наблюдаем развертывание ряда смыслов (представление о богах, царь как человек и бог, «душа фараона, идущая по пирамиде на небо», пирамида как лестница и лоно земли, мумия фараона как тело живого бога), с другой ‒ ряд технических изобретений (мегамашина совместных действий дружеских племен, мегамашины построения пирамид, создание которых потянуло за собой целый ряд других технических изобретений ‒ обработка каменных блоков, подъем их на большую высоту, мумифицирование и т.д. ‒ короче, как утверждают исследователи, настоящая техническая революция). Ответ на вопрос, в чем причина этой технической революции, достаточно очевиден ‒ это культурный и семиотический процесс смыслообразования (разрешение возникающих затруднений и проблем, позволяющий понять), а также процесс реализации техническим путем новых смыслов. Функцию техники в этом плане нужно понимать диалектически: без технического обеспечения и воплощения культурных смыслов последние существовать не могут, и наоборот, техника не может существовать вне смыслообразования. С одной стороны, египетские пирамиды как технические сооружения позволяют понять и натурализовать смысл «смерти и продолжения жизни фараона», с другой ‒ именно картеж этих новых смыслов обусловил изобретение древнеегипетских пирамид. Вот в чем, если обобщить, кратко семиотический смысл техники.

Понятие технической среды можно раскрыть, реконструируя именно семиотический смысл техники, этот смысл, на мой взгляд, хорошо объясняет и хайдеггеровский постав и самодвижение техники в технетике Кудрина. Например, наметить осмысление «взрыва технического развития», падающего на три последние столетия. Социальная актуальность и смысловая основа этого взрыва связана с проектом Френсиса Бэкона. В этом проекте можно различить две части. Одна установка на овладение природой, что позволит, по мнению Бэкона и его последователей, сделать человека могущественным и счастливым, а также обеспечит желательный уровень жизни (благосостояние) населения. Вторая часть представляет собой задачу построения естественных наук и новой магии (инженерии), как необходимое условие овладения природой.

В работе «Великое восстановление наук» Бэкон пишет следующее. «Мы хотим предостеречь всех вообще, чтобы они помнили об истинных целях науки и устремлялись к ней не для развлечения и не из соревнования, не ради того, чтобы высокомерно смотреть на других, не ради выгод, не ради славы или могущества или тому подобных низших целей, но ради пользы для жизни и практики и чтобы они совершенствовали и направляли ее во взаимной любви» ^{[2, c. 71]}. В «Новом органоне» Бэкон утверждает, что «правильно найденные аксиомы ведут за собой целые отряды практических приложений» и подлинная цель науки «не может быть другой, чем наделение человеческой жизни новыми открытиями и благами <…> Власть же человека над вещами заключается в одних лишь искусствах и науках. Ибо над природой не властвуют, если ей не подчиняются... Пусть человеческий род только овладеет своим правом на природу, которая назначила ему божественная милость, и пусть ему будет дано могущество...» ^{[3, c. 95, 147, 192-193]}.

«Прогресс наук (пишет позднее один из последователей бэконовского проекта философ Кондорсэ в книге «Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума». – В.Р.) обеспечивает прогресс промышленности, который сам затем ускоряет научные успехи, и это взаимное влияние, действие которого беспрестанно возобновляется, должно быть причисленно к более деятельным, наиболее могущественным причинам совершенствования человеческого рода». С прогрессом наук Кондорсэ связывает увеличение массы продуктов, уменьшение сырьевых и материальных затрат при выпуске продуктов промышленности, уменьшение доли тяжелого труда, повышение целесообразности и рациональности потребления, рост народонаселения и в конечном итоге устранение вредных воздействий работ, привычек и климата, удлинение продолжительности человеческой жизни…В последней главе, посвященной десятой эпохе, Кондорсэ намечает основные линии будущего прогресса человеческого разума и основанного на нем прогресса в социальной жизни человека: уничтожение неравенства между нациями, прогресс равенства между различными классами того же народа, социального равенства между людьми, наконец, действительное совершенствование человека» ^{[7, c. 149, 151-152]}.

Если смыслы, обусловливающие техническое развитие, были в средних веках связаны с религиозными догматами, и поэтому техника развивалась медленно, то в новое время эти смыслы касались природы и ее овладения, которое становится главной задачей. «Искусство, ‒ замечает С.Неретина, подразумевая переход к новому времени, ‒ тогда и превращается из техне в технику, когда представляла ее изобретение чем-то только предметным, лишенным любовного отношения и к материалу, и к субъекту-пользователю, представляя некое нейтральное знание. От нее и ограждали мир теологи-философы и мастера. Потому средневековый мир и кажется нетехничным, косным, не реагирующий на новшества, потому что мы на него смотрим из современности, где бытует представление о ее нейтральности» ^{[8, с. 213-214]}. «Да будет известно, ‒ читаем мы в одной из городских хроник, ‒ что к нам явился Вальтер Кезенгер, предложивший построить колесо для прядения и сучения шелка. Но, посоветовавшись и подумавши со своими друзьями…совет нашел, что многие в нашем городе, которые кормятся этим ремеслом, погибнут тогда. Поэтому было поставлено, что не надо строить и ставить колесо ни теперь, ни когда-либо впоследствии» ^{[8, с. 177]}. С.Неретина комментирует этот известный пример так: «техника или техническое умение не должны расти произвольно, но только при учете блага человека…расчет был именно на это благо, а не только на снижение конкурентноспособности» ^{[8, с. 204]}.

Принципиально другая ситуация складывается в новое время. По мере изучения природы ученый открывал все новые и новые процессы, на основе которых инженер, реализую бэконовский проект, создавал очередные инженерные сооружения. При этом, как правило, для технического овладения новыми природными процессами приходилось изучать процессы, их обусловливающие (факторы и причины новых процессов), и на этом, как правило, дело не заканчивалось. Вот одна иллюстрация ‒ наша реконструкция формирования электричества (как инженерии, технологии, «техноприроды» и среды), опирающаяся на исследование О.Симоненко ^[16].

«П е р в ы й э т а п (1830-1870 гг.). Возникновение электротехнической изобретательской деятельности. Техники осваивают лабораторные физические открытия путем эмпирического поиска целесообразных конструктивных решений; физические знания – качественный ориентир в изобретательской работе.

В т о р о й э т а п ( 1870-1890 гг.). Формирование электротехники как самостоятельной отрасли техники. Возникает специфическая электротехническая проблематика, в связи с чем осознается необходимость специальных электротехнических знаний и вырабатываются специфические методы исследования и способы теоретического описания. Эти методы становятся образцами для исследования электротехнических устройств…

Т р е т и й э т а п (1890-1920 гг.). Экспансия электротехники во все отрасли техники и промышленность. Становление электротехнической науки с развитым исследовательским аппаратом, дисциплинарным подразделением, системой подготовки кадров» ^{[16, с. 26]}.

На первом этапе, собственно говоря, было два основных источника появления новых электротехнических устройств: физические эксперименты и прямые функциональные задачи, например, необходимость создать источники тока, проводники, измерительные приборы и прочее» ^{[16, с. 26-27]}.

Вспомним работы Галилея и Гюйгенса: естественная наука предполагает экспериментальное обоснование и ориентацию на технику, а та, в свою очередь, использует закономерности и знания естественных наук. При этом при постановке эксперимента ученый, во-первых, расщепляет изучаемое явление на две составляющие – идеализированный процесс и факторы, его искажающие, во-вторых, чтобы вывести эти факторы из игры, вынужден создавать и изобретать новые технические устройства. То есть естественнонаучное изучение влечет за собой обнаружение и изучение все новых и новых взаимосвязанных явлений природы.

Но и создание нового технического устройства, как правило, влечет за собой обнаружение и необходимость исследования новых природных явлений, поскольку, разбираясь, почему новое устройство еще не работает, инженер часто обнаруживает, что он не учел такие-то процессы и такие-то факторы. Другими словами, тендем «естественнонаучное исследование – создание технического устройство» работает как генератор выявления все новых и новых природных явлений; в свою очередь, их изучение – источник новых технических идей. Таким образом, уже на первом этапе развития электротехники начал действовать своеобразный «генератор» обнаружения и порождения как новых природных явлений, так и новых технических идей.

После 1870-х гг. сложившаяся, еще очень неразвитая, электротехническая практика начинает предъявлять новые требования к научному обеспечению, поскольку к этому времени «удалось методом проб и ошибок создать удовлетворительные в технико-экономическом отношении генераторы электрического тока и наметились перспективные области их применения (освещение, электрохимия, передача двигательной силы» ^{[16, с. 27]}.

Создавая на этом этапе электротехнические устройства, инженер не находил готовой теории, но он не действовал и по старинке ‒ методом проб и ошибок. Развитие естествознания, например, осознание единства природы и открытие закона сохранения сил, в плане опосредования создавало возможность обнаружения новых технических эффектов и, следовательно, выводило к постановке новых технических задач (превращения электрических процессов в движение, работу, тепло, свет, химизм и наоборот, работы в электричество). При этом конструирование электрических устройств в этот период уже шло в рамках инженерной деятельности, что предполагало обязательное использование знаний физики, если же их не было, электротехники сами восполняли этот пробел, становясь исследователями. Причем исследовать приходилось не столько чистые природные процессы, сколько природные процессы в изобретаемых или уже изобретенных технических устройствах. Но электротехника еще понимается в бэконовском духе, то есть как частный случай «порабощения природы».

Исследование становления электротехники позволяет понять не только как «техническое порождает техническое», но и показать, что становление электротехники (также как и других областей современной техники) предполагает исследование не только обычных природных процессов, но и процессов управляемых человеком, наконец, в общих чертах уяснить, каким образом формируется «сфера электротехники».

Вообще говоря, техническое порождает техническое практически всегда. Так, например, изобретение лука и копья потребовало в качестве защиты изобретения щита и шлема, изобретение железа привело к быстрому вытеснению бронзы и т. д. и т. п. При этом здесь нужно различать два разных момента. Во-первых, к созданию новой техники ведут новые функциональные требования, возникшие в связи новыми изобретениями. Например, изобретение паровоза привело к изобретению рельс, рельсы – шпал, шпалы - насыпи. Во-вторых, необходимость новой техники обусловливается взаимодействием и конкуренцией технических устройств, когда более эффективные, удобные и экономичные вытесняют менее эффективные и дешевые. Но стоит обратить внимание, что последнее решение все же принимает не сама техника, а человек и, так сказать, социум.

Выше мы уже фактически говорили о том, как одни электротехнические изобретения порождали другие: изобретение источников тока потребовало изобретения проводников, изобретение генераторов тока и динамомашин позволило создать электрические лампы и электрохимию, развитие и того и другого сделало необходимым изобретение приборов для измерения величины тока и напряжения и прочее.

Не менее показательно, как шла конкуренция электрических устройств, работающих на постоянном и переменном токе. В этом соревновании, как известно, победил переменный ток, что, в свою очередь сделало необходимым и позволило разработать системы передачи электрической энергии на большие расстояния. «Решающим фактором для развития передачи на большие расстояния, обеспечившим перевес переменного тока над постоянным еще до создания асинхронного двигателя (1891 г.), было изобретение трансформатора…усилиями приверженцев переменного тока в 1885-1890-х гг. были созданы промышленные типы трансформаторов, разработаны схемы их включения и выполнены установки переменного тока, в которых высокое напряжение сети или линии передачи преобразовывалось в низкое напряжение у потребителя…

В 1891 г. вступила в строй спроектированная и реализованная С.Ферранти Депфордская электростанция для электроснабжения Лондона с напряжением в линии передачи 10 000 В. Для своего времени это была сенсация, так как напряжения выше 2000 В считались крайне опасными, «испытывающими провидение»…

Начало 1910-х гг. характеризуется зарождением энергосистем, объединением электростанций в единые комплексы за счет линий электропередач…Возрастание напряжения в сфере производства и передачи электрической энергии обусловлено тем, что чем больше напряжение в линии электропередачи, тем большие мощности могут быть переданы на большие расстояния, то есть растет радиус энергоснабжения электростанции» ^{[16, с. 39-40, 41, 51]}

Понятно, что описанные здесь процессы «порождения электричества электричеством» на самом деле обусловлены множеством факторов: действием тендема «изучение электрических явлений – создание новых электрических изделий», расширением области применения электричества, формированием сферы потребления электрической энергии, быстрым расширением этой сферы, политикой государства и другими.

Начиная со второй половины ХХ столетия, при наличии устойчивых условий (сформировавшейся сферы потребления, массового производства электрических изделий, системы документов – проектных и эксплутационных, нормирующих производство и использование электрических изделий, ограниченных ресурсах), складываются и электроценозы, то есть своеобразные популяции электротехнических изделий, ведущих себя сходно с биологическими популяциями (см. подробнее исследования и разработки школы Б.Кудрина). В рамках электроценозов электрическое порождает электрическое по законам технетики. Однако понятно, что изменение социально-экономических условий, происходившее, например, в нашей стране в период перестройки, губительно для техноценозов: технические изделия перестают вести себя как популяции со всеми вытекающими из этого последствиями.

Если учесть, что социум представляет собой особую форму социальной жизни, что отдельные культуры напоминают собой организмы (имеют подсистемы жизнеобеспечения ‒ это сфера хозяйства и различные социальные институты; своеобразное сознание и генетический код ‒ это семиозис и картины мира, сферы образования и культуры (см. подробнее наши работы ^{[69; 70]}), то помимо понятия “техноценоз”, необходимо ввести понятие “техногенной основы” социума. В особое качестве таковой выступают различные инфраструктуры и сети, в частности, электрические. Подобно тому, как кровь и нервная система являются органическими подсистемами биологического организма, техногенная основа выступает в качестве органической основы социума (о чем, правда, еще в конце XIX века писал создатель философии техники Э.Капп).

Но это означает, в частности, что электричество подчиняется не столько законам второй природы, то есть законам технетики, сколько третьей, что оно является не только техническим и технологическим феноменом, но и социальным. На мой взгляд, и технетика пытается рассмотреть электричество именно в этом плане, но не достаточно радикально. Нужно учесть, что документы и технологические условия, определяющие природу техноценозов, обусловлены социокультурными факторами, поэтому техника и технология в значительной мере живут по социальным законам. Изучение техники и технологии как социального явления должно стать в нашем столетии основным.

Становление электротехники показывает, что в число главных ее объектов изучения входят электрические процессы и феномены, связанные с функционированием электротехнических устройств и их управлением (включением, выключением, перераспределением нагрузок и прочее). Другими словами, наряду с другими приходится исследовать, так сказать, искусственно-естественные (природно-деятельностные) феномены.

Быстрое развитие электротехнической науки и промышленности уже в начале ХХ столетия приводит к формированию сферы электротехники, включающей не только собственно науку, инженерию и промышленность, но и такие моменты как формирование электротехнического сообщества, электротехнического образования, коммуникации и других структур, необходимых для воспроизводства и развития этой области человеческой деятельности» ^{[15, c. 176-199]}.

На мой взгляд, этот кейс и реконструкция демонстрируют три вещи: во-первых, пространство, в котором сходятся и взаимодействуют все основные ипостаси техники (техника как инженерия и технология, как техноприрода, как среда, как сфера деятельности); во-вторых, что развитие составляет сущность техники, причем оно идет как под влиянием внешних факторов, так и внутренних; в-третьих, что одним из важных условий развития техники является смыслообразование, которое в данном случае было связано с естественнонаучным исследованием, инженерной деятельностью, технологией, а также социальными потребностями и требованиями.