Однозначный детерминизм в плену иллюзорных представлений

Детерминизм как философское учение о причинной обусловленности всех явлений объективного мира, их универсальной, закономерной взаимосвязи и взаимозависимости «сыграл выдающуюся роль в развитии науки нового времени и сам, в свою очередь, проделал сложную эволюцию в своём развитии под влиянием достижений науки и общественной практики» ^{[1, с. 182]}. Однако с середины XIX века он стал подвергаться всё нарастающей критике из-за якобы очевидной несовместимости однозначных причинно-следственных связей с наличием различных возможностей, случайностей, вероятности, целесообразности и свободы, роль которых в научных теориях стала существенно и неуклонно нарастать. Указывается при этом и на его якобы очевидную и неразрывную связь с абсолютной предопределённостью всех событий, с принципиальной выводимостью всего прошлого и будущего из настоящего. Но так ли всё это на самом деле?

На прояснение вопроса об обоснованности предъявляемых к однозначному детерминизму обвинений, заставляющих усомниться в его универсальности, и направлены усилия автора. А поскольку этот важный для науки вопрос требует глубокого и всестороннего философского рассмотрения, то в основу методологии данного исследования положено выявление сущности всех тех явлений, которые якобы самим фактом своего существования указывают на ограниченность однозначного детерминизма. При этом важнейшей характеристикой данного исследования является последовательное проведение принципа материалистического монизма, требующего признать, что в основе мира, а значит и всех его явлений, нет ничего, кроме движущейся материи. По мнению автора, именно такая логика исследования позволяет объективно оценить ту непростую ситуацию, в которой оказалось учение о причинности на современном этапе его развития.

1. О природе возможностей и иллюзии несовместимости однозначного детерминизма с наличием различных возможностей.

Казалось бы, что вопрос о взаимоотношениях возможности и действительности уже давно снят с повестки дня как получивший достаточно удовлетворительный для большинства философов ответ. Если заглянуть в философские словари, то мы увидим, что возможность и действительность – это две основные ступени в становлении и развитии предмета или явления. При этом возможность отождествляется с объективной тенденцией их становления, выражающейся в наличии соответствующих для этого условий, а та или иная действительность рассматривается в качестве результата реализации соответствующих возможностей ^{[1, с. 118; 2, с. 268; 3, с. 87]}. Однако доказательности, убедительности у сторонников такого понимания возможностей для строгого ума всё же не хватает. Требуется некоторое переосмысление.

Начнём с того, что за словами о той или иной возможности скрывается то или иное возможное событие. При этом человек говорит о наличии возможности какого-то события тогда, когда не видит никаких непреодолимых преград на пути его появления, свершения. Это достаточно очевидно. Но появиться может лишь то, чего ещё нет. А это значит, что возможным может быть только то, чего в самой объективной реальности нигде нет. Это характеристика объективно не существующего. Это характеристика того, что имеет лишь субъективную (словесную) форму выражения, без которой эту характеристику было бы просто не к чему применять. Это характеристика лишь мыслимых человеком событий, причём связанная с прогностической деятельностью человека. Именно стремление заглянуть в будущее заставляет людей выводить его логическим путём из сведений о настоящем, опираясь при этом на отражённые общие свойства и закономерности.

Осуществляется же прогноз в двух взаимодополняющих формах: однозначной и неоднозначной. Что касается однозначного, то это такой прогноз, результатом которого является однозначно определённая картина будущего. Это картина того, что должно быть, если исходить из имеющихся у человека однозначно определённых сведений, позволяющих строить соответствующий прогноз. Что же касается неоднозначного, то это такой прогноз, который отталкивается от мыслимых человеком допущений, произвольно конкретизирующих имеющиеся у него сведения. Это и есть картина того, что может быть (если сбудется соответствующее допущение), картина той или иной возможности. При этом неоднозначность картины будущего является результатом отсутствия конкретизирующих сведений.

Причиной же перехода к неоднозначной форме прогноза является стремление достичь несколько большей степени конкретизации прогноза, чем та, которая обеспечивается имеющимися у человека сведениями весьма общего характера (никто, например, не сомневается в приходе завтрашнего дня, ибо такова всем известная закономерность. Однако для однозначного прогноза всего того, что он с собой принесёт, этой закономерности недостаточно). Именно из-за недостаточной степени конкретизации имеющихся сведений (связанной, часто, просто с нежеланием учитывать «несущественное») человек в своих прогнозах указывает не только то, что однозначно вытекает из имеющихся у него сведений о некой ситуации и законах её развития, но и то, что будет при том или ином стечении обстоятельств, которое не противоречит имеющимся сведениям и потому логически допустимо.

Такой предстаёт природа возможностей, если не закрывать глаза на некоторые упрямые факты. Из которой следует, что сталкивается с возможностями только человек и только в своих прогнозах. Они присутствуют только в его субъективной реальности. Только среди мыслимых событий человек обнаруживает то, чьё появление, с одной стороны, не вытекает из имеющихся у него сведений, а с другой стороны, и не противоречит им (неоднозначно конкретизируя то, что из них вытекает однозначно). Эти события он и наделяет в своём сознании статусом «возможные», отражающем эти их особые отношения с имеющимися у него сведениями и тем самым их особое место в его прогнозах. Но всё это означает, что В САМОЙ ОБЪЕКТИВНОЙ РЕАЛЬНОСТИ НИКАКИХ «ВОЗМОЖНОСТЕЙ» НЕ СУЩЕСТВУЕТ. Всё в ней действительное, а не возможное. За словами о наличии в мире различных возможностей его развития скрывается всего лишь тот факт, что человек в своих прогнозах не видит никаких преград на пути различных вариантов его развития. И ничего более. Мир возможностей – это мир всего лишь мыслимых человеком событий, являющихся продуктом неоднозначной формы его прогнозирования. Всё, что существует объективно, – это уже не возможное, а действительное. Следовательно, представление о точках бифуркации (представляющих собой точки перехода материальных систем к качественно новому состоянию) как о точках «разветвления», «кучкования» различных возможностей, присущих якобы природным процессам, является продуктом всего лишь мифотворчества. Сама природа никогда не оказывается на перепутье различных возможностей - ни в макро-, ни в мега-, ни в микромире. И это естественно, поскольку в своём саморазвитии она опирается не на выявление объективно возможного хода событий (что поставило бы её – творца того или иного хода событий! - в один ряд с тем, кто пытается этот ход всего лишь предугадать), а на достигнутый этап в своём развитии, превращая одну действительность в другую. С «букетами» различных возможностей сталкивается только человек, вынужденный в своих прогнозах её развития прибегать к неоднозначной форме прогноза, связанной с оценкой мыслимых им событий со стороны их объективной совместимости с имеющимися у него сведениями (при их невыводимости из этих сведений). Такой независимой от человека совместимостью этих событий и ограничивается вся объективность любой возможности.

Как теперь видно, никакой «ступенью в становлении и развитии предмета или явления» возможности не являются. Что же касается слов о реализации возможностей, об их превращении в действительность, то за ними скрывается не что иное, как появление такого реального события, которое по описанию совпадает со словесным образом события, фигурировавшего в прогнозах человека в качестве «возможного». В указанном совпадении и состоит весь скрытый механизм «реализации» и «превращения» возможностей. «Реализованная возможность» - это всего лишь статус реального события, в котором находит отражение факт совпадения словесного образа произошедшего события со словесным образом мыслимого человеком события, которое этот человек считал возможным (более же подробно о природе понятий-статусов и важной особенности их объективного содержания можно прочитать в ^{[4, с. 18]}). При этом «результатами реализации возможностей» реальные события оказываются только для субъекта, только в его восприятии этих материальных «двойников» мыслимых им событий, отражающем факт указанного совпадения. А потому говорить о неком превращении возможности в действительность можно только в качестве метафоры.

Но не выдерживает критики и распространённое отождествление возможности с тенденцией. Дело в том, что в материальных процессах и все тенденции имеют материальное выражение (без которого ни о каких реальных тенденциях не может быть и речи). При этом все тенденции как ростки нового находятся, проявляют себя в том, что уже существует в самой действительности и что, расширяя это своё присутствие, преобразует её в соответствующем направлении. А потому отождествление возможности с тенденцией противоречит самой сути этих явлений.

Но именно недостаточное осознание того, что возможности по своему происхождению представляют собой некую разновидность всего лишь мыслимых человеком событий, позволило трактовать реальный переход к неоднозначной форме прогнозирования поведения систем (продиктованный дефицитом конкретизирующих сведений) как переход к рассмотрению систем с неоднозначной формой детерминации поведения, в которой очень многие увидели панацею от тех серьёзных проблем, с которыми столкнулась современная физика на пороге микромира. А на основе такой ошибочной трактовки и возникла иллюзия несовместимости однозначной причинности с наличием различных возможностей.

2. О природе случайностей и иллюзии несовместимости однозначного детерминизма с наличием случайных событий.

Не раскрыли до конца свою истинную природу и случайности с необходимостями. При этом, как и в античные времена, под случайностью понимают то, чего могло и не быть, а под необходимостью - то, чего не быть не могло. И диапазон мнений о природе этих явлений всё так же широк и противоречив. Но нас интересует истина.

А начнём её выявление с констатации достаточно очевидной и неразрывной связи случайности с непредсказуемостью. Не бывает случайным то, что предсказуемо. Всё, что однозначно предсказуемо, является необходимым. Случайны только те события, которые не предсказуемы, т.е. не выводимы из имеющихся у человека сведений. Оказывается, что важнейшим условием случайности событий является их указанная невыводимость. И факт этот весьма примечателен, он требует чёткого осознания.

Однако непредсказуемость события всё же не означает его случайности. Например, трудно назвать случайностью непредсказуемую встречу с человеком на якобы необитаемом острове. Это просто неожиданное событие. Т.е. одной лишь непредсказуемости события для его случайности не достаточно. С другой стороны, обнаруженная невозможность случайности без непредсказуемости достаточно красноречиво указывает на их родственные души, на то, что случайность является некой разновидностью непредсказуемости, её особой формой. Но какой?

Чем, например, отличается непредсказуемая встреча с человеком на необитаемом острове (не позволяющая говорить о какой-то случайности) от непредсказуемой встречи со знакомым человеком в многолюдном городе, являющейся, можно сказать, образцом случайности? А тем, что встреча со знакомым хотя и не выводима из имеющихся у человека сведений, но и не противоречит им, поскольку встреча в городе с его жителями (одним из которых является и «знакомый») вполне предсказуема. Невозможно однозначно предсказать лишь конкретику такой встречи, т.е. с кем именно она произойдёт. Поэтому напрашивается вывод: случайным является лишь то из непредсказуемого, что представляет собой конкретную форму проявления предсказуемого; что непредсказуемо из-за отсутствия уточняющих, конкретизирующих сведений. Если бы мы знали во всех деталях о планах и распорядке дня окружающих нас людей, то ни о какой случайности нашей встречи с любым конкретным человеком (включая знакомого) не могло быть и речи. Именно поэтому одна и та же встреча двух людей может быть случайной для одного и неслучайной для другого человека.

Таким образом, случайность как «то, чего могло и не быть» предстала нам как «то, что не выводимо из имеющихся у человека сведений, но и не противоречит им», т.е. в форме, в которой нашло отражение неприродное происхождение этого явления. Мы обнаружили, что случайность события зависит отнюдь не от самого события. Во-первых, как разновидность непредсказуемости, она представляет собой такую характеристику событий, которая невозможна без субъекта и имеющихся у него сведений. А во-вторых, случайными события оказываются только в своих словесных образах и потому только для человека, отразившего события в соответствующих образах, и только по отношению к имеющимся у него сведениям. Никаких природных причин случайности не существует.

Но результат оценки событий на их предсказуемость зависит не только от объёма и характера имеющихся у человека сведений. Поскольку в сознании человека присутствуют не события, а их словесные образы, то оценивает он события не напрямую, не в их естественном виде (в неразрывном единстве общего, «существенного» и конкретного, единичного, «несущественного»), а через их словесные образы, имеющие ту или иную степень конкретизации событий. А из этого факта вытекает возможность и противоположных вариантов оценки предсказуемости одного и того же отражаемого события. Любое реальное событие может предстать человеку и необходимостью, и случайностью. Всё зависит от того, на основе какого (по степени конкретизации) образа оценивается данное событие. Если, например, встречу с каким-то человеком на улице города преподнести как «встречу с прохожим», то событие предстаёт как неизбежное. А если её же преподнести как встречу с неким Ивановым И. И., то это уже чистая случайность. Даже произошедшее затмение Солнца предстанет для человека случайным, если описать это событие со стороны каких-либо индивидуальных его характеристик.

А с другой стороны, связь случайности события с невыводимостью его словесного образа из имеющихся у человека сведений (при том, что появление этого события и не противоречит этим сведениям) позволяет говорить о некой родственности душ случайностей с возможностями (при всём их различии, состоящем в том, что возможными являются мыслимые человеком события, а случайными – реально произошедшие). Их роднит одна и та же природа данных характеристик событий, связанная со степенью конкретизации сведений и словесных образов событий. Это и позволяет исследователям считать случайности реализованными возможностями.

Таким образом, мы обнаружили, что корни случайностей объективно уходят туда же, куда и корни возможностей – к субъекту и его прогностической деятельности. Никакое реальное событие не может быть ни необходимым, ни случайным само по себе, по своему происхождению. А это значит, что В САМОМ МИРЕ НЕТ НИ НЕОБХОДИМЫХ, НИ СЛУЧАЙНЫХ СОБЫТИЙ. Не существует такой разновидности событий. Такими события не бывают, а всего лишь оказываются, выступают, являются для человека, отразившего в своём сознании, в одном случае, выводимость событий из имеющихся у него сведений, а в другом, - их невыводимость при их логической совместимости с этими сведениями. Только в его сознании (соединяющем образ события с соответствующей характеристикой, не имеющей в самом событии никакого выражения) события и оказываются носителями этих нефизических характеристик.

И тут тоже, как и в случае с возможностями, мы имеем дело с характеристиками, выражающими статус соответствующих событий. Именно в соответствующем статусе предметов и событий человек фиксирует такую сторону их существования, которая не имееет в них самих никакого выражения. И подобно тому, как ложками определённые предметы являются только для человека как существа, отражающего в своём восприятии этих предметов их нефизическую характеристику «то, чем едят», так случайными определённые события являются только для человека как существа, отражающего в своём восприятии событий такую их характеристику, как «то, что непредсказуемо, но и не противоречит имеющимся общим сведениям». При этом человек в повседневной жизни не может обойтись без случайностей и необходимостей только потому, что не может обойтись без оценки происходящих событий (представленных словесными образами той или иной степени конкретизации) со стороны их предсказуемости на основе имеющихся у него сведений. Но всё сказанное означает, что на самом деле имеет место всего лишь иллюзия несовместимости однозначного детерминизма с признанием случайности тех или иных событий. Иллюзия,которая возникает из-за необоснованнной объективации случайностей.

Случайности и необходимости - это отнюдь не «два вида объективных связей материального мира, выражающих степень детерминированности явления» ^{[2, с. 421]}. И не «два начала» в развитии мира ^{[5, с. 135]} – жёсткого (где проявляется необходимое, закономерное) и пластичного, гибкого (где проявляются случайности, которые якобы и отвечают за появление нового, за развитие). И не «два способа превращения возможности в действительность» (как тоже можно услышать). Это всего лишь две характеристики реальных событий со стороны их предсказуемости для человека на основе тех словесных образов, которыми эти события представлены, и тех сведений, которыми он располагает. При этом в характеристике «случайное» находит отражение всего лишь особый тип непредсказуемости.

Что же касается взаимосвязи необходимого и случайного, то, как представляется, в основе её лежит неотделимость общего в происходящем (доступного для предвидения и потому воспринимаемого как нечто необходимое) от конкретного в нём (выступающего для человека случайностью из-за своей непредсказуемости). По-видимому, именно на этой основе возникло сформулированное Ф. Энгельсом в «Диалектике природы» представление о случайности как о дополнении и форме проявления необходимости, прокладывающей дорогу через случайности ^{[6, с. 532 - 536]}. Представление, не учитывающее, что необходимым и, соответственно, случайным общее и конкретное являются отнюдь не сами по себе. И «случайное», и «необходимое» в своей неотделимости от человека как от необходимого условия самой возможности этих характеристик совершенно ничем не отличаются от таких характеристик элементов объективной реальности, как «приятное» и «неприятное», «съедобное» и «несъедобное», «значительное» и «незначительное».

Как отмечал К. Маркс, «...история носила бы очень мистический характер, если бы ”случайности” не играли никакой роли» ^{[7, с. 175]}. Однако и история не может обойтись без случайностей совсем не в том смысле, в котором выпечка хлеба не обходится без дрожжей или хлебной корки. И тут тоже случайность событий означает всего лишь их особую непредсказуемость.

Но вовсе не случай является и «изобретателем, который конструирует эволюционный процесс и отвечает за образование новых форм» ^{[5, с. 135]}. Основой всякого развития в природе является разнообразие причинно обусловленного стечения обстоятельств на разном уровне их конкретизации. А то, является ли для человека некое их стечение случайным или необходимым, для эволюционного или революционного развития природных систем не имеет абсолютно никакого значения. А потому нет никаких реальных противоречий однозначной причинности и с теорией эволюции Ч. Дарвина, объясняющей разнообразие живого через механизм случайных мутаций. Вехой на пути к объективации случайностей её стали считать потому, что она указала на особую роль именно случайных событий в эволюционном процессе. Но дело-то в том, что случайны события не сами по себе, а только в своих словесных образах и только для человека как носителя этих образов и сведений, от которых зависит выводимость этих образов. А в результате получается, что не может обойтись без случайностей не сама эволюция органической природы, а всего лишь человек, рассуждающий об эволюции природы и вынужденный признать специфическую непредсказуемость (на основе имеющихся у него сведений) тех аномальных обстоятельств, которыми вызваны соответствующие мутации.

Подчеркнём, что не из случайности событий (якобы предопределённой их особой природой) вытекает их непредсказуемость, а наоборот, из их непредсказуемости для человека (предопределённой степенью конкретизации имеющихся у него сведений и словесного образа событий) вытекает их случайность для него. Именно их непредсказуемость, её специфическая форма, и заставляет человека считать их случайными, т.е. находит выражение в этом их статусе. Объяснять непредсказуемость события его случайностью - всё равно что объяснять порывы ветра качанием деревьев. Но именно так – случайностью, прикрытой вероятностью, многие физики «объясняют» непредсказуемость поведения, например, частиц броуновского движения. А математики даже пытались выделить случайность в «чистом» виде – в форме последовательности «случайных» чисел (т.е. которые случайны якобы сами по себе), не замечая того, что именно отсутствие алгоритма построения чисел и является причиной их случайности для человека.

Невозможно выделить из природы в чистом виде то, чего нет в ней ни в каком виде. И бесполезно ломать голову над тем, каким образом повсеместно действующие в природе причины могут привести к каким-либо случайностям, ибо случайными события оказываются не из-за природных причин, а з-за невыводимости их словесных образов из имеющихся у человека сведений. Лишь отсутствие достаточной ясности в этом вопросе позволяет считать точки перехода системы к непредсказуемому для наблюдателя качественно новому её состоянию «природным царством случайности» ^{[8, с. 90]}. При этом классическая картина мира, в которой нет места ни возможностям, ни случайностям как чему-то объективно существующему, преподносится как нечто статичное, безвременное, как то, в чём невозможно развитие, а возможно только повторение уже заданных форм ^{[9, с. 95 - 126]}. А поскольку опирается она на однозначную причинность, то раздаются голоса (в лице, например, Л. Эддингтона ^{[10, с. 42]}), что само понятие причинности, длительное время служившее основой научного мировоззрения, следует объявить устаревшим.

Возобладало мнение, что, приступив к изучению микромира, наука якобы перешла границу, за которой одни и те же условия приводят к различным следствиям, преподносимым при этом как «случайности». Мнение, не учитывающее того обстоятельства, что в самой природе не бывает ничего абсолютно одинакового. Всё в ней предельно конкретизировано и потому уникально, неповторимо. Прорицательными умами уже давным-давно было отмечено, что дважды в одну и ту же реку войти нельзя. Что-то в природе повторяется лишь по отдельным параметрам, свойствам. А потому одинаковым, повторяемым что-то в ней оказывается только для человека как существа, способного фиксировать нечто похожее в непохожем. Одинаковы условия экспериментов лишь в словесных образах, имеющих ограниченную степень конкретизации отражаемой реальности. Но именно на основе указанного ошибочного мнения утверждается, что однозначные, динамические закономерности должны уступить место вероятностно-статистическим, которым, якобы, и подчиняется поведение микрообъектов. Причём если для макромира однозначная форма детерминации в основном не отрицается, а лишь в меру «разбавляется» неоднозначной, то её роль в микромире как якобы абсолютном царстве случайности, в котором нет места причинным связям, подавляющим большинством физиков полностью отрицается. При этом, как отметил известный исследователь случайности и вероятности Г. Д. Левин, вопрос о самой возможности беспричинных событий отодвигается на задний план или вообще переносится в область веры ^{[11, с. 95]}. Обходится стороной и вопрос о пригодности вероятностных закономерностей на роль детерминаторов поведения. А ведь касаются эти вопросы самых глубоких основ физики, её фундамента. Результаты данного исследования как раз и помогают на них ответить.

3. О природе динамических и вероятностных закономерностей и иллюзии вероятностной детерминации.

Как теперь видно, только невыявленность природы такой характеристики событий, как «случайные», позволяет утверждать, что «случайность говорит не о неполноте наших знаний, а об особой физической природе тех материальных образований, в анализе которых оказались плодотворными методы теории вероятностей» ^{[12, с. 124]}. В частности, утверждать, будто в квантовой физике сами описываемые процессы имеют вероятностную природу. При этом вероятностные закономерности были объявлены более фундаментальными, нежели динамические (поскольку применимы и там, где динамические якобы уже бездействуют). Антиподы динамических закономерностей были возведены в ранг законов самой природы. Но не было ли при этом желаемое принято за действительное? И антиподы ли это?

Это бесспорный факт, что динамические закономерности малопригодны для объяснения поведения некоторых сложных, нелинейных систем макромира и процессов микромира. Но из него вовсе не следует, будто что-то в мире может происходить и без их участия. А мешает этому не что иное, как единство мира, состоящее, как известно, в его материальности, которая «доказывается не парой фокуснических фраз, а длинным и трудным развитием философии и естествознания» ^{[13, с. 43]}.

Но тут важно не ограничиваться устоявшимся представлением о материальном как лишь о том, что, действуя на наши органы чувств, вызывает ощущения. Понятием материи обозначено самое общее свойство всего того, что человек познаёт с помощью органов чувств (дополненных приборами). А потому материально всё то, что проявляет своё существование путём взаимодействия со своим окружением, обладая при этом собственными свойствами, представляющими собой такую сторону существования, от которой и зависит результат взаимодействия, взаимовлияния и тем самым взаимоизменения. Это более общее и потому более точное определение материальности, позволяющее с полным правом считать материальными явлениями не только то, что доступно органам чувств, но, например, и магнетизм. Именно благодаря своей материальности (которая проявляется в воздействии и на органы чувств) мир и познаваем. Ей же он обязан и объективностью своего существования. Более того, поскольку происходящие в нём изменения являются результатом взаимодействий, а всё взаимодействующее – материально, то своей материальности мир обязан и всей своей изменчивостью. Никакого другого источника и детерминатора его изменений, кроме материальных взаимодействий, в нём нет. И это не должно удивлять, поскольку именно свойством оказывать воздействие материальное и отличается от всего нематериального. «Взаимодействующее» и означает «материальное», это синонимы.

Сейчас много и без тени сомнения говорят о нефизическом влиянии (влиянии целей, идей, информации и т.п.). А ведь говорить о влиянии нематериального на материальное позволяет только то, что поведение чего-то материального соответствует какой-то цели, идее или сведению. Однако достаточно очевидно, что, например, вовсе не поставленная перед автоматическими дверями цель обеспечивает такое соответствие (каким-то образом заставляя их вовремя открываться), а их внутреннее устройство, с помощью импульсов от датчика движения заставляющее их вести себя в соответствии с заданной целью. И что важно, обеспечивается такое соответствие, дающее повод говорить о влиянии цели, на основе динамических закономерностей. Но ведь и об информационном влиянии можно говорить только лишь потому, что человек, получивший сведения, обеспечивает такую свою реакцию на их получение, которая соответствует этим сведениям, их значимости для человека. И обеспечивает он её тоже на основе динамических закономерностей, задействованных им при проявлении способностей к надлежащему поведению. Но если «влияющий» фактор не сам обеспечивает то соответствие, исходя из которого говорят о его влиянии, то какой же он «влияющий», «воздействующий»?! А это значит, что за словами о нематериальном воздействии скрывается всего лишь иллюзия такого воздействия, связанная с указанным соответствием и возникающая в условиях неосознания механизма обеспечения этого соответствия (о котором более подробно - в следующей части статьи, а также в ^{[4, с. 19 - 21]}). Это всего лишь квазивоздействие.

А ведь ещё Гегель в «Науке логики» пришёл к выводу, что сущность причинной зависимости раскрывается категорией взаимодействия ^{[14, с. 208 - 221]}. А Ф. Энгельс в «Диалектике природы» писал, что «взаимодействие является истинной causa finalis (конечной причиной) вещей. Мы не можем пойти дальше познания этого взаимодействия именно потому, что позади его нечего больше познавать» ^{[6, с. 546]}. И отдельно подчеркнул, что «только исходя из этого универсального взаимодействия мы приходим к действительному каузальному отношению», не забыв при этом указать, что главное в таком представлении о причинности – это необходимая смена и объективное порождение одного движения другим. А в словах о том, что «причина, которая не действует, не есть вовсе причина» [там же, с. 570], он совсем вплотную подошёл к осознанию неразрывной связи причинности с материальностью. Нам оставалось только высветить её и выставить напоказ в качестве надёжного критерия в вопросе о том, что можно, а что нельзя считать воздействующим фактором.

Но, сбросив очки антропоцентризма в понимании материальности мира (фокусирующие всё внимание на важной, но частности), можно заметить и ещё одно важное следствие его материальности. Дело в том, что динамические закономерности – это как раз и есть закономерности взаимодействия и взаимовлияния обладателей собственных свойств. Именно в этих закономерностях отражены причинно-следственные связи материального мира, однозначные ввиду однозначной определённости свойств участников взаимодействия. А из того, что именно материальные взаимодействия являются источником и детерминатором всех происходящих в мире изменений, следует, что ИМЕННО ОДНОЗНАЧНЫЙ ДЕТЕРМИНИЗМ, ПРЕДСТАВЛЕННЫЙ ДИНАМИЧЕСКИМИ ЗАКОНОМЕРНОСТЯМИ, ЛЕЖИТ В ОСНОВЕ ВСЕХ ПРОИСХОДЯЩИХ В МИРЕ ИЗМЕНЕНИЙ. Где материальность – там и однозначный детерминизм как её неотъемлемая сторона. Всё, что доступно органам чувств или приборам – подчинено динамическим закономерностям. А поскольку материальность лежит в самом фундаменте мироздания, то отсюда неизбежно следует фундаментальность, универсальность однозначной формы детерминизма. При этом именно материальность мира как самая общая причина всех происходящих в нём изменений не оставляет в нём места для каких-либо беспричинных, не обусловленных материальными взаимодействиями явлений.

А с другой стороны, материальность мира и тем самым всеобщая подчинённость динамическим закономерностям нисколько не мешает наличию в нём и нематериальных явлений, и нединамических закономерностей поведения материальных систем (физиологических, биологических, социальных и т.п.). Однако соответствие нефизическим факторам и закономерностям, создающее эффект (видимость) их влияния, возникает только благодаря динамическим закономерностям и стоящим за ними материальным воздействиям. Тут важно осознавать, что воздействие – это форма проявления материальности, это атрибут материи, это её и только её свойство. Именно этим своим свойством, как отмечалось, материальное и отличается от всего идеального (чьё существование проявляется, как будет показано в следующей части статьи, лишь в соответствующем его существованию поведении самоуправляемых материальных систем). А потому говорить о воздействии нематериального – значит говорить о воздействии того, что по своей природе к этому не способно.

Таким образом, мы пришли к выводу, что именно однозначная причинность (причинно-следственная связь) как результат проявления материальности определяет направление и характер всех протекающих в мире процессов. Более того, материальностью мира предопределён и общий способ его самообновления - путём превращения одной действительности в другую в полном соответствии с законами сохранения и без каких-либо возможностей и случайностей для самого мира.

Но одно дело – повсеместно проявлять однозначную причинную обусловленность при материальных взаимодействиях, учитывающих абсолютно все нюансы того или иного стечения обстоятельств, и совсем иное дело – пытаться повсеместно её использовать, применять для объяснения процессов, отражённых лишь в самых общих чертах, т.е. без учёта подчинённых динамическим закономерностям подробностей их протекания. Но именно с такими ситуациями человек и сталкивается при изучении сложных, нелинейных систем макромира и процессов микромира. И, как представляется, именно в ограниченных возможностях её использования в качестве средства объяснения как раз и скрываются корни вероятностного стиля мышления.

Принято считать, что появление вероятностного мышления связано с наличием случайностей, преподносимых при этом как нечто объективное, совершенно независящее от человека. «В основе всех попыток объективной интерпретации понятия вероятности лежит “доктрина случая”. Согласно этой доктрине, характерная особенность отношений, описываемых с помощью теории вероятностей, заключается в их случайности. Но что такое случай, случайное? Вопрос этот затрагивает самые глубокие мировоззренческие основы вероятностных представлений» ^{[15, с. 41]}. А поскольку теория вероятности помогала учёным как-то ориентироваться не только в мире случайностей, но и в мире возможностей, то не удивительно, что она получила очень широкое распространение, позволяющее говорить о «великой вероятностной революции в науке» ^[16] и даже считать вероятностной вообще всю современную цивилизацию ^{[17, с. 223]}.

Так каковы же эти «мировоззренческие основы вероятностных представлений»? И в чём принципиальное отличие вероятностных закономерностей от динамических? Рассмотрим эти вопросы на классическом примере подбрасывания монеты.

Разве на подброшенную монету не действуют ни силы притяжения, ни силы вращения, ни энерция движения, ни сопротивление движению? Конечно же действуют. Но для наблюдателя все эти силы не отражены в имеющихся у него сведениях. Отсюда и непредсказуемость (на основе динамических закономерностей) любого результата бросания. Однако в ходе многократного бросания была обнаружена такая закономерность, как стремление результата взаимного соотнесения числа выпавших «орлов» и «решек» к определённому их соотношению, позволяющему численно оценить их относительный шанс на появление при бросании монеты. С выявлением подобных соотношений и связано выявление вероятности соответствующих событий. Так, по мнению А. Н. Колмогорова, «вероятностью называется отношение числа благоприятствующих случаев к общему числу равновозможных» ^{[18, с. 178]}. В нашем примере соотношение «орлов» и «решек» равно 50/50. Это соотношение (представляющее собой некий суммарный результат поведения монеты) и принято считать вероятностной закономерностью появления «орлов» и «решек» в однотипных ситуациях подбрасывания монеты.

Но тут сразу же отметим, что «однотипные» не значит «одни и те же». Достаточно очевидно, что каждый конкретный случай выпадения «орла» или «решки» был предопределён полученным монетой (в момент бросания) импульсом, т.е. является результатом её подчинения всеохватывающим (ввиду материальности мира) динамическим закономерностям. При этом различными результаты поведения монеты в однотипной ситуации оказываются из-за того, что «однотипность» этой ситуации нисколько не мешает различному стечению неконтролируемых наблюдателем обстоятельств, оказывающих влияние на результат бросания монеты. Этими обстоятельствами (и соответствующими динамическими закономерностями) и детерминируется поведение монеты при каждом её бросании. И от того, что эти обстоятельства наблюдателем не учитываются (или не доступны учёту) суть дела не меняется. Вопрос в другом. Он в том, почему поведение материальной системы, подчинённое динамическим закономерностям, соответствует ещё и соотношению различных повторяющихся линий её поведения, позволяя говорить о некой подчинённости ещё и вероятностным закономерностям?

А чтобы ответить на этот вопрос, следует обратить внимание не только на то, что однотипность ситуации вполне допускает возможность различного стечения обстоятельств, но и на то, что индивидуальная неповторимость каждого броска не мешает появлению одинаковых результатов бросания. При этом соотношение «орлов» и «решек» стремится при многократном бросании монеты к 50/50 потому, что именно в нём нашло неявное выражение соотношение частоты повторения тех неучитываемых наблюдателем обстоятельств, которые ведут к появлению «решки», с теми, которые ведут к появлению «орла». Поскольку именно в таком соотношении повторяются при подбрасывании монеты обстоятельства, ведущие к противоположным результатам её поведения, то не удивительно, что суммарный результат её поведения (выражаемый соотношением «орлов» и «решек») будет соответствовать именно данному соотношению. Получается, что за словами о вероятностной закономерности скрывается закономерность относительной частоты появления подчинённых динамическим закономерностям обстоятельств, ведущих к различным вариантам поведения материальной системы в «одних и тех же» условиях. А поскольку при этом в вероятностных закономерностях находит отражение то соотношение вариантов поведения этой системы, которое возникает благодаря воздействию материальных причин на её поведение, то нужно признать, что вероятностное влияние тоже всего лишь кажущееся.

И этому кажущемуся влиянию вероятностных закономерностей соответствует и лишь кажущаяся их фундаментальность (связанная с кажущейся ограниченностью динамических закономерностей). Поскольку в вероятностных закономерностях находит неявное выражение относительная частота повторения подчинённых динамическим закономерностям обстоятельств, обеспечивающих отражённое в этих закономерностях соотношение, то это значит, что на самом деле вероятностные закономерности вторичны по отношению к динамическим, невозможны без них, производны от результатов их проявления. Так, меткий стрелок попадает в цель вовсе не потому, что у него очень высока вероятность такого попадания, а потому, что способен учесть физические факторы влияния и правильно воспользоваться соответствующими динамическими закономерностями, суммарные результаты проявления которых и находят отражение в вероятностной закономерности его попадания в цель. Да и исторические процессы протекают именно так, а не иначе, тоже не из-за различной вероятности того или иного их протекания (выражающей всего лишь шансы на такое протекание), а потому, что именно таков суммарный результат однозначно детерминированного социального поведения огромного количества отдельных людей.

Как видим, «вероятностное» - не значит «не подчинённое динамическим закономерностям». Объективная, истинная природа вероятности, с одной стороны, не позволяет считать вероятность какого-либо поведения материальной системы причиной такого её поведения, а с другой стороны, не позволяет считать случайные, вероятностные события беспричинными, не обусловленными материальным взаимодействием. Об этом же говорит и Г. Д. Левин, утверждающий, что «определяя случайные события как беспричинные, мы фактически утверждаем, что они происходят вопреки законам сохранения» ^{[19, с. 102]}.

Как уже отмечалось, к применению теории вероятности и её закономерностей подталкивает дефицит конкретизирующих сведений. И только потому, что именно с острым дефицитом уточняющих сведений человек столкнулся при изучении микромира, эти закономерности оказались для исследователей микромира на переднем плане, оттеснив динамические. Однако при этом роль этих вторичных (по отношению к динамическим) закономерностей была абсолютизирована, чрезмерно раздута в ущерб закономерностям материальных взаимодействий. Вторичные закономерности были ошибочно возведены в ранг первичных, фундаментальных.

Осознав же, что влиять, воздействовать на поведение материальных систем могут только материальные факторы, к которым вероятность не относится, мы сделали важный шаг к выявлению философской подоплёки представления о мире как о такой физической реальности, в которой область подчинения динамическим закономерностям якобы ограничена вероятностными закономерностями. Как оказалось, такому видению мира объективно соответствует «лоскутное», непоследовательное мировоззрение, где-то признающее материальность мира, а где-то неявно отрицающее её (как будто вовсе не ей познаваемый человеком мир обязан и познаваемостью, и изменчивостью, и объективностью своего существования).

По мнению уже упомянутого исследователя случайности и вероятности Г. Д. Левина, самым серьёзным аргументом против однозначного детерминизма является вывод (вытекающий из того, что однозначные причины не могут привести к случайностям), будто «последовательный детерминизм оставляет теорию вероятностей без объективно существующего предмета. Именно он склоняет серьёзных исследователей к отказу от него и переходу к мягкому детерминизму, согласно которому в объективном мире наряду с однозначно детерминированными происходят и никак не детерминированные события» ^{[11, с. 99]}. Но, как теперь это ясно видно, однозначный детерминизм (который Левин и другие называют «последовательным» за его отрицание беспричинных явлений) нисколько не мешает материальным системам вести себя по разному в однотипных ситуациях и тем самым не лишает теорию вероятности предмета её изучения (коим является выявление соотношения различных возможных вариантов их поведения в однотипных ситуациях). Однако, поскольку это закономерности определённого соотношения, а не воздействия, то пригодны они только для угадывания, только для оценки шансов на то или иное поведение в некой ситуации. Никакое, например, конкретное выпадение «орла» или «решки» вероятностью их выпадения не объяснимо.

При этом, казалось бы, логикатех, кто готов отказаться от однозначной причинности, безупречна: если событие может произойти, а может и не произойти, то это значит, что оно недостаточно причинно обусловлено. Однако эта логика, ведущая в капкан соответствующей иллюзии, не учитывает того, что на самом деле за словами «может быть, а может и не быть» скрывается всего лишь невыводимость некоторых событий из имеющихся у наблюдателя сведений при том, что их появление и не противоречит этим сведениям. Это логика тех, кто за указанными словами необоснованно видит нечто большее, чем всего лишь логическую допустимость появления некоторых событий при том или ином стечении обстоятельств, не противоречащих имеющимся у наблюдателя сведениям.

Из того, что физик не может однозначно объяснить различное поведение электронов в однотипных ситуациях, вовсе не следует, что оно в этих ситуациях беспричинно, не подчинено однозначной детерминации. «У человечества есть два принципиальных ограничения: мы не можем познать бесконечность и не можем детерминистски описать события микромира. Но нет никакой логической необходимости заключать на этом основании, что в самом объективном микромире события совершаются не по динамическим и статистическим, а только по статистическим законам, и в частности, утверждать, что квантовая теория полна. Нельзя так грубо льстить самим себе» ^{[19, с. 106]}. Между прочим, Максвелл, благодаря которому вероятностные представления и были введены в физику при разработке им молекулярно-кинетической теории газов, вовсе не отказался при этом от представления, что отдельные акты столкновения между частицами подчиняются динамическим закономерностям и в этом смысле строго детерминированы. Но ведь и «соотношение неопределённости» говорит о невозможности лишь одновременного отражения с максимальной точностью и координаты, и импульса электрона, а вовсе не о том, будто он и не обладает ими одновременно (что противоречило бы законам сохранения, неуничтожимости материи и энергии). Да и принцип дополнительности свидетельствует прежде всего о том, что и на уровне микромира обойтись при объяснении наблюдаемых процессов без динамических закономерностей как основы всех других закономерностей невозможно.

Таким образом, выявленная нами природа вероятностных закономерностей указывает на их абсолютную неспособность подменить в чём-то динамические закономерности, потеснить их. А из того, что однозначная причинность является следствиемматериальности мира, как раз и вытекает та её фундаментальность, перед которой преклонялась классическая физика. А потому, говоря о детерминации поведения материальных систем, можно лишь согласиться со словами Г. Д. Левина: «Назовём вещи своими именами: никакого другого детерминизма, кроме жёсткого, т.е. последовательного, не бывает. Мягкий детерминизм, детерминизм с исключениями – это то же самое, что закон сохранения с исключениями: он тождествен “мягкому” индетерминизму» ^{[11, с. 96]}.

Верить в реальность неоднозначного детерминизма – это всё равно что верить в реальность круглых квадратов. Детерминизм неотделим от материальности, а она – от однозначности. Неоднозначная причинность – это всего лишь миф, в котором желаемое выдаётся за действительное. Миф, возникший в том числе и из-за нежелания науки отказываться от принципа причинности, на практике доказавшего свою эффективность в познании мира. «С отказом от этого важнейшего эвристического принципа физика перестала бы быть тем, чем она являлась всегда, а именно наукой» ^{[15, с. 169]}. Однако поднятая современной физикой волна дискредитации этого принципа продолжает нарастать, всё более усиливая сомнения в его фундаментальности. При этом в области изучения микромира вероятность рассматривается уже в качестве реальной альтернативы причинности: господствующим стало мнение, будто на уровне микромира поведение материальных объектов диктуется именно вероятностью и только ею. А это, ввиду неотделимости детерминации материальных систем от материального воздействия, уже не что иное, как неявный отказ от принципа причинности при всех словесных увещеваниях в обратном. Объективная ситуация такова, что переход к неоднозначной форме прогнозирования (вызванный, как отмечалось, дефицитом конкретизирующих сведений) неправомерно преподносится как переход к области неоднозначной причинности.

Необходимо наконец осознать в полную меру, что ни с какой «особой природой» событий вероятность событий не связана, а явное или неявное признание беспричинности событий превращает научную деятельность в мифотворческую. Осознать, что под личиной неоднозначного детерминизма в науку внедрились бациллы индетерминизма. Осознать, что учение о неоднозначном детерминизме – это внутренне противоречивое учение, лишающее науку важнейших объективных ориентиров и критериев. Осознать, что именноэклектическое мировоззрение современной физики, соответствующее этому внутренне противоречивому, иррационально-мистическому детерминизму, и позволяет философам называть её «сюрреалистичной» ^{[10, с. 8]}.

4. О природе свободного поведения и иллюзии несовместимости однозначного детерминизма со свободным поведением.

В течение двух тысячелетий индетерминисты доказывали существование свободной воли, а детерминисты, напротив, отрицали её на том основании, что все волевые акты мотивированы. «Каузальный детерминизм до настоящего времени является наиболее распространённой метафизической позицией. И, по всей видимости, представляет основное препятствие для свободной воли. Это и есть ядро проблемы свободной воли» ^{[20, с. 178]}. «Очень трудно представить себе рубеж появления свободы воли на границе между неодушевлённым миром и жизнью. Гораздо более естественным является допущение о том, что свобода воли является имманентным, т.е. внутренне присущим свойством всего мира. Только на основе этого исходного положения можно уйти от бессмысленного, полностью детерминированного механистического мира к миру живому и развивающемуся» ^{[21, с. 332 - 333]}. Таковы наиболее распространённые точки зрения на эту проблему. Однако убедительностью, доказательностью и они не отличаются. К тому же современное понимание свободы воли крайне сузилось, приобрело специфический оттенок. «Если проанализировать принятый в современных исследованиях способ обоснования существования свободы воли, то выясняется, что из него вообще, строго говоря, не следует, что метафизическая свобода воли может хотя бы теоретически иметь место. Дело в том, что в современной философии категорию свободы воли принято рассматривать в связи с категорией моральной ответственности и выводить предположение о существовании свободы воли из существования моральной ответственности» ^{[22, с. 20]}. Однако в истории философии всё было наоборот, а придание этому понятию очень узкого смысла нисколько не способствует прояснению вопроса о существовании метафизической свободы воли. Скорее, мешает. Поэтому в нашем исследовании взаимоотношений однозначного детерминизма со свободным поведением мы вернёмся к самому широкому толкованию свободной воли.

Свободу обычно связывают с наличием различных возможностей. Но обладает ли, например, свободой поведения бильярдный шар, которому ничто не мешает двигаться в разные стороны? Конечно же, не обладает, поскольку вовсе не он сам определяет выбор направления своего движения. У него нет ни собственного стремления к реализации какой-либо возможности, ни способности к такой реализации. А это значит, что свобода поведения связана с наличием не только возможностей. Свободен лишь тот, кто способен сам определять линию своего возможного поведения. Свободное поведение - это самоуправляемое, самодетерминируемое поведение материальных систем.

Получается, что сущность свободы – в самоуправлении, самодетерминации. Из анализа же общих свойств самоуправляемых систем следует, что их самоуправляемость обеспечивается их особым внутренним устройством, важное место в котором занимает управленческая структура этих систем (их орган самоуправления, их мозг). Именно благодаря внутреннему устройству, наделяющему составные элементы самоуправляемых систем определёнными функциями, эти системы обладают не только свойствами (как чисто физическими детерминаторами их поведения) но и способностями как внутренней обеспеченностью к определённым самостоятельным действиям, поступкам. Обладают тем, что, в отличие от свойств, они могут проявлять, а могут и не проявлять. А от проявления способностей в их различном сочетании как раз и зависит конкретная форма свободного поведения.

Ну а поскольку все структуры самоуправляемых систем материальны, то функционируют эти системы (проявляя в той или иной форме свободного поведения соответствующую способность) в полном соответствии с однозначными причинно-следственными связями. Орган самоуправления этих систем просто умело использует (в своих управленческих целях) эти связи и соответствующие им динамические закономерности. А потому приходится признать, что СВОБОДНОЕ ПОВЕДЕНИЕ ОСУЩЕСТВЛЯЕТСЯ НА ОСНОВЕ ИМЕННО ДИНАМИЧЕСКИХ ЗАКОНОМЕРНОСТЕЙ. А тот факт, что с помощью только динамических закономерностей свободное поведение не объяснимо, связан с тем, что при этом не учитывается влияние важнейшего участника такого поведения – органа управления самоуправляемой системы (его влияние на то, какие именно динамические закономерности задействованы в свободном поведении).

Подчеркнём, что совместить свободу с жёстким детерминизмом позволяет не что иное, как особое внутреннее устройство самоуправляемых систем, функционирующих на основе динамических закономерностей. Простой пример. Автоматическая самооткрывающаяся дверь откроется «по собственному усмотрению» тогда, когда её «мозг» (элементом которого является датчик движения) задействует её способность открываться. Т.е. тогда, когда он воспользуется причинно-следственными связями, ведущими к её открыванию.

Как видим, свободное поведение - это отнюдь не беспричинное поведение. Но ничего другого в мире движущейся материи, признающем лишь материально обусловленную и потому однозначную причинность, и не следовало ожидать. Только в условиях отсутствии ясного представления о сущности случайности и свободы можно утверждать, что «представления о свободе имеют свои корни в случайном» ^{[12, с. 128]}. И только в таких условиях могла возникнуть ситуация, когда «...весьма и весьма многие исследователи рассматривают случайность и вероятностные концепции как необходимую предпосылку анализа такой важнейшей характеристики общественных явлений, как свобода, свобода воли. Уже в период становления вероятности в физике её часто сопрягали с проблемами свободы воли, что можно проследить по работам Дж. Максвелла, одного из основателей статистической физики» ^{[12, с. 127]}. И такие оговорки, что «...свободу несёт не просто случай, а тонкое взаимопереплетение чего-то почти случайного и непредсказуемого и чего-то напоминающего ограничительное или селективное регулирование, типа цели или стандарта, но, безусловно, никак не жесткий контроль» ^{[23, с. 526]}, ничего по сути не меняют. Теперь совершенно ясно, что на самом деле «свободу несут» вовсе не случайности (в каком бы виде их ни представляли). Источник свободы - в особом внутреннем устройстве материальных систем, обеспечивающем их самоуправляемость. Свобода является атрибутом самоуправляемых систем. Причём присуща она не только всем живым существам, но и всем системам искусственного происхождения, наделённым способностью реагировать на что-либо по собственному усмотрению. Можно сказать, что всё, что самоуправляемо, является свободным по определению.

Но там, где есть свободное поведение, там присутствует и целесообразность (целеустремлённость) как неотъемлемая сторона свободного поведения. Именно целесообразность поведения позволяет удовлетворять жизненно важные потребности всем природным автоматам (т.е. живым существам, организмам). И именно с ней связано предназначение всех искусственных автоматов. Каждый шаг свободного поведения – это шаг к достижению той или иной цели, присутствующей в свободном поведении как нечто идеальное (поскольку это её присутствие проявляется всего лишь в соответствующем этому её присутствию поведении самоуправляемой системы). При этом у самоуправляемых систем, достигших понятийного уровня самоуправления, появляется и воля как осознанное стремление к достижению той или иной цели. А соответствие свободного поведения некой цели, осознанной или неосознанной, позволяет говорить о диктате,соответственно, цели или свободной воли. Но как же осуществляется такой диктат?

Вернёмся к нашему примеру. Свободное, самоуправляемое поведение автоматических дверей полностью соответствует поставленной перед ними цели вовремя открываться. А возникает такое соответствие благодаря своевременному проявлению их способности открываться, что обеспечивается деятельностью их мозга. И никакой мистики в подобных «актах влияния» идеального на поведение материального не наблюдается! Мозг, «дирижируя» проявлением различных способностей управляемой им системы в соответствии с отражёнными в его структуре закономерностями, связями и зависимостями, этим и обеспечивает необходимое соответствие, предопределённое внутренним устройством этой системы. При этом основной формой свободного целесообразного поведения всех живых существ являются разнообразные рефлексы. Любой рефлекс – это проявление способности реагировать в соответствии с собственными интересами. Отвечает же за такое соответствие мозг. А оттого, что в голове человека цели приобретают словесную форму, форму того или иного волеизъявления, суть дела не меняется. Следовательно, за словами о диктате цели или свободной воли скрывается не что иное, как диктат особого внутреннего устройства самоуправляемых систем. Им и обеспечивается соответствие, порождающее иллюзию влияния нематериального на материальное.

Таким образом, мы пришли к следующим выводам.

Во-первых, свободная воля всё же существует. Но никак не в области физических явлений. Она – из области идеальных явлений. Её корни уходят в управленческую деятельность органов управления самоуправляемых систем. При этом, представляя собой словесно выраженное стремление к чему-либо, она присутствует в управленческой деятельности только разумных существ. И вовсе не в роли «главнокомандующего», поскольку рассуждает и приходит к какому-либо выводу всё же мозг на уровне сознания, а не само сознание, представляющее собой высшую форму управленческой деятельности мозга, связанную с появлением речи. Это мозг воплощает свой выбор в соответствующее «свободное волеизъявление» (о чём убедительносвидетельствует тот установленный нейропсихологами факт, что выбор мозга опережает осознание человеком осуществлённого им выбора на вполне измеримую величину: примерно на 300 миллисекунд). При этом отметим, что присутствие свободной воли в человеческой деятельности отражается не только в словах «я должен» (как будто волеизъявления связаны только с преодолением неких трудностей), но и в словах «я хочу», смысл которых - «такова моя воля».

Во-вторых, и это для нас главное, объективно никакого конфликта, противостояния между однозначной формой детерминации и возможностью свободного поведения, в том числе на основе свободного волеизъявления, не существует. А нет его по той простой причине, что на основе именно однозначной формы детерминации как раз и осуществляется любое свободное поведение. Поскольку все «свободолюбивые» системы материальны, то они по самой своей природе не могут оказаться вне зоны действия материальной и потому однозначной причинности. Особенность детерминации свободного поведения материальных систем состоит лишь в том, что проявление динамических закономерностей, участвующих в детерминации этого их поведения, находится под контролем самих этих систем в лице их органов самоуправления. Поэтому набивший оскомину тезис о несовместимости однозначной формы детерминации со свободным поведением – не более чем миф, рождённый в условиях туманного представления о том, в чём суть свободы, откуда берётся воля и каков механизм её диктата.

А в-третьих, поскольку истоки свободы и свободной воли – в самоуправляемости материальных систем, которая обеспечивается наличием определённых способностей, подконтрольных органам самоуправления, то материальные объекты или системы, не обладающие особым внутренним устройством, обеспечивающим их самоуправляемость, ни к какому свободному поведению не пригодны. Поэтому искать корни свободной воли в якобы свободном поведении каких-либо элементарных частиц (которым физики чаще всего приписывают склонность к свободному поведению) – это абсолютно безнадёжное занятие. К тому же попытки подменить диктат динамических закономерностей диктатом свободной воли или вероятности (представив и то, и другое носителем некой мягкой формы детерминации, проявляться которой позволяют якобы некие «люфты», «зазоры» в системе жёсткой детерминации) уводят философов в тупик непримиримых и неустранимых при таком подходе противоречий.

Но для понимания механизма детерминации свободного поведения требуется прояснить вопрос и о душе как неком специфическом факторе влияния. А тут всё указывает на то, что природа, пойдя по пути совершенствования самоуправляемых систем, обеспечила их мозг способностью обозначать для себя происхождение и значимость поступающих от различных органов чувств импульсов путём их «окрашивания» разнообразными ощущениями (на основе которых и возникли субъективные образы объективной реальности). Поэтому неудивительно, что люди обнаружили у себя способность испытывать разнообразные ощущения и переживания, от которых они и отталкиваются при своих волеизъявлениях. Однако объяснили они эту свою способность наличием души, якобы и обеспечивающей их жизнь духовной составляющей, их духовным «Я». При этом всё живое стали называть одушевлённым, подчёркивая наличие в нём некого «животворящего начала». А ведь на самом деле, как подтверждено наукой, средоточием всех переживаний живого существа и его «животворящим началом» является его мозг. Именно мозг и выступает для живого существа тем, что принято называть душой этого существа. Но тут важно осознать и то, что вовсе не ощущениям и переживаниям подчинено поведение всего живого, а мозгу, наполняющему жизнь ощущениями и переживаниями. Так, вовсе не боль заставляет человека отдёргивать руку от горячего предмета, а его мозг, выражая болевыми ощущениями своё крайне негативное отношение к поступающим к нему при таком контакте импульсам от кожных рецепторов. И вовсе не сама сила воли как некий активный элемент человеческой души заставляет человека обливаться холодной водой для закаливания, а всё тот же его мозг, облачающий своё решение в набор произносимых мысленно или вслух звуков, наделённых для человека ролью словесной команды к исполнению.

Это всего лишь метафора, что человеком двигают его желания, его воля. На самом деле человеком, как и атомом, реально двигает только «физика». Но не просто физика, а физика, скрывающаяся за проявлением человеческих способностей к определённым действиям и используемая человеческим мозгом в качестве инструмента целенаправленного воздействия на поведение. А с другой стороны, только умением пользоваться физикой для достижения той или иной цели ограничивается и всё влияние мозга на свободное поведение. Так, вовсе не сам наш мозг двигает нашими руками и ногами. Мозг влияет на движение наших конечностей не путём какого-то собственного воздействия на них, а путём управления внутренними для человека механизмами такого воздействия, функционирующими на основе «жёсткого» диктата динамических законов.

Что же касается ответственности человека за совершаемые им поступки, то логика тех, кто выступает против такой ответственности, обычно сводится к тому, будто выбор под давлением каких-либо обстоятельств – это не свободный выбор. Однако на самом деле человек свободен в своём выборе при любых обстоятельствах. Он, конечно, вынужден учитывать объективные обстоятельства, но от этого его выбор не становится менее свободным, поскольку осуществляется всегда самим человеком. А для того, чтобы в этом свободном своём выборе он не забывал и об общественных интересах, как раз и необходима ответственность за совершённые им поступки. Причём не мешает свободе выбора и некоторая предопределённость человеческих поступков. Разве человек, который не враг самому себе, не выбирает всегда (т.е. предсказуемо) из двух зол меньшее? Сомнения в совместимости свободы с предопределённостью связаны с тем, что многие философы под свободным поведением понимают беспричинное, ничем не мотивированное поведение (тогда как по своей природе «свободное» тождественно «самоопределяемому»). Такое ошибочное понимание свободного поведения и делает для них вопрос «как можно свободно выбирать в условиях предопределённости выбора?» риторическим.

Причём универсальный механизм ответственности самоуправляемых систем за их «самоуправство» природа создала задолго до того, как сам вопрос об ответственности возник в человеческих головах. А своё воплощение этот механизм нашёл в таком функциональном элементе управленческой структуры самоуправляемой системы, который принято называть системой положительной и отрицательной обратной связи. Именно эта система лежит в основе всех инстинктов живых существ, и именно она определяет и предопределяет «генеральную» линию их свободного поведения, контролируя её соответствие интересам этих существ с помощью импульсов положительной или отрицательной обратной связи, обозначенных их мозгом, соответственно, положительными и отрицательными ощущениями. Например, человек волен совершать и бессмысленные, необдуманные поступки. Однако отрицательные последствия такого выбора дают о себе знать ему отрицательными ощущениями, заставляющими его впредь относиться к свободному выбору более ответственно. Наличие в структуре мозга указанного механизма «кнута и пряника», контролирующего свободный выбор и порождающего, в одном случае, боязнь ошибиться, а в другом, - надежду на удачу, как раз и свидетельствует о возложенной на мозг (в ходе его формирования) ответственности за результаты его управленческой деятельности. Система же мер общественного воздействия просто «подключается» к работе этого природного механизма ответственности за результаты свободного поведения. Его работу мы и ощущаем в наших повседневных «душевных переживаниях».

А вообще-то свободная воля это такой «дар» природы, который требует очень осторожного обращения и при неумелом его использовании легко превращается из средства существования в средство самоуничтожения.

5. Об абсолютной предопределённости событий и иллюзии её неразрывной связи с однозначным детерминизмом.

Как оказалось, никаких объективных оснований обвинять классическую физику в «абсолютизации роли динамических закономерностей» нет, ибо без этих закономерностей в материальном мире и в самом деле ничто не может произойти. Однако к отказу от однозначного детерминизма подтолкнула и якобы вытекающая из него абсолютная предопределённость всех событий. Однозначный детерминизм даже стали называть лапласовским по имени человека, преподносившего это учение в качестве инструмента для ничем не ограниченного предвидения. А с другой стороны, стремление обнаружить некое «природное противоядие» от такой предопределённости в развитии мира подталкивало деятелей науки к всемерной объективации возможностей и случайностей и приданию вероятности статуса «мягкого», неоднозначного детерминатора поведения материальных тел и процессов. Таким образом, именно устрашающий образ лапласовского детерминизма как царства жёсткой необходимости, где «всё существование вложено в замороженном состоянии в единственное мгновение... ни прошлое, ни будущее не имеют реального значения. Фактически нет ничего, чтобы происходило» ^{[24, с. 14]}, всемерно способствовал распространению мнения, будто представление об однозначной детерминации событий устарело. Считается, что если бы существовал такой мировой разум, который сумел бы получить абсолютно точные и полные сведения о каком-либо текущем моменте существования мира, то, в условиях всеобщей подчинённости однозначной причинности, этому разуму открылось бы и всё прошлое, и всё будущее этого мира.

Но откуда такая уверенность, что мир может быть отражён и представлен с абсолютной точностью в сведениях, в результатах измерений? Как, например, измерить облака и расстояние между ними, не наделяя их условными (т.е. объективно не существующими) границами? Или как «точно» сосчитать число деревьев в лесу, не составив целый список всякого рода условностей (начиная с границ леса и заканчивая пояснением того, что же именно считать в нём «полноценным деревом»)? А где «естественная» граница Солнца с его устремлёнными в космос протуберанцами и полем гравитации, уходящим за границы солнечной системы? А как без всякой доли условности измерить расстояние между галактиками или атомами? А где именно проходят «истинные» границы тел, если их поверхность состоит из отдельных молекул и атомов, к тому же никогда не находящихся в состоянии покоя? Причём нет в самой природе чётких границ и во времени существования её объектов. Всё в ней проходит этапы постепенного становления, развития, а затем угасания, старения, разрушения и превращения. Абсолютно все границы в природе в той или иной степени размыты, расплывчаты, неоднозначны. Что и не позволяет человеку обходиться без определённой доли условности.

Но в таком случае абсолютная точность отражения невозможна в принципе. Невозможно абсолютно точно отразить то, что не имеет абсолютно чётких очертаний. Не может быть абсолютно точных сведений о том, у чего нет абсолютно чётких и в этом смысле идеальных границ. Самой же природе такие границы не нужны. Более того – неприемлемы, поскольку, как подробно показано в отдельном авторском исследовании этой проблемы ^{[25, с. 88-97]}, идеальность границ означает их абсолютную непрерывность и тем самым их принципиальную непреодолимость, непроницаемость, незыблемость, что несовместимо ни с изменчивостью, ни с развитием. В природе всё существующее находится в состоянии перехода от одного к другому. И в пространстве, и во времени. Поэтому все границы в природе, умело сочетающей непрерывность с дискретностью, представляют собой нечто «пунктирное», неоднозначное и объёмное. Это «зоны перехода»: от объекта к не-объекту (или другому объекту); от того, каков объект (или процесс) сейчас, к тому, каким он будет. При этом в человеческой практике эта природная расплывчатость границ постоянно напоминает о себе в форме принципиальной невозможности избавиться от той или иной «погрешности измерения». Погрешность – это вовсе не «случайная ошибка в измерении, оценка отклонения полученного знания величины от её истинного значения» ^{[26, с. 12]}. Это не какое-то «фундаментальное воплощение случайности в естествознании» ^{[27, с. 38]}, а проявление такой фундаментальной закономерности существования мира, как отсутствие в нём абсолютно чётких разграничений. Кстати говоря, неосознанная идеализация пространственных и временных границ поспособствовала появлению не только лапласовской страшилки, она «аукнулась» в появлении и чисто логических проблем, которые представлены в апориях Зенона.

Но о какой абсолютной предопределённости всех состояний мира можно говорить в мире, не имеющем абсолютно чётких границ этих своих состояний?! Там, где нет абсолютной определённости существования, не может быть и абсолютной предопределённости существования. А это значит, во-первых, что от абсолютной предопределённости событий мир избавляют вовсе не возможности со случайностями и вероятностью. А во-вторых, ОДНОЗНАЧНЫЙ ДЕТЕРМИНИЗМ ВОВСЕ НЕ ОТКРЫВАЕТ ДОРОГУ К АБСОЛЮТНОЙ ПРЕДОПРЕДЕЛЁННОСТИ. Да, он обеспечивает возможность предвидения. Однако возможность эта имеет естественные пределы. Присутствующая на всех уровнях природных разграничений доля неопределённости, размытости (не мешающая однозначной детерминации, но резко возрастающая в микромире) как раз и выступает для абсолютной предопределённости событий непреодолимым и неустранимым препятствием. Следовательно, не выдерживает критики и последний из аргументов, ставящих под сомнение универсальный характер однозначной причинности. Причём в основе и этого аргумента – тоже всего лишь иллюзия, иллюзия самой возможности абсолютной предопределённости. Получается, что Лаплас как убеждённый сторонник неограниченности однозначного детерминизма неправ лишь в том, что связывал эту его однозначность с абсолютной предопределённостью. А если учесть, что все альтернативные однозначному детерминизму учения внутренне противоречивы и эклектичны, то остаётся лишь согласиться со словами Г. Д. Левина о том, что единственный выход из сложившейся непростой ситуации – это «вернуться в лоно последовательного детерминизма и разрешить возникающие в нём первичные трудности, исходя из его исходных принципов» ^{[11, с. 103]}.

6. Заключение.

На сегодняшний день преобладает мнение, что низвержение принципа однозначной причинности с пьедестала основополагающего научного принципа является объективно неизбежным. Однако результаты данного исследования позволяют утверждать, что на самом деле его низвержение является результатом заблуждений, поскольку вызвано оно всего лишь кажущейся ограниченностью однозначной причинности, её кажущейся несовместимостью с наличием различных возможностей, случайностей, свободного поведения и столь же кажущейся её неотделимостью от абсолютной предопределённости и от механицизма как учения, игнорирующего качественную специфику различных явлений и их подчинённость нефизическим, «надфизическим» закономерностям. Но весьма негативную роль сыграла тут и всеобщая математизация науки, отнюдь не способствующая философскому осмыслению того или иного научного представления и выявлению сущности изучаемых явлений (в частности, выявлению неразрывной связи однозначного детерминизма с материальностью познаваемого человеком мира).

Было бы логично прежде чем утверждать, что «детерминизм ведёт к фатализму, к абсолютной предопределённости, отнимает у человека свободу воли», и что «природа мудро выбрала нечто среднее, нечто промежуточное (между детерминизмом и индетерминизмом - Н. П.) и при этом в жизни имеют место и свобода воли, и предсказуемость событий» ^{[28, с. 39]}, докопаться вначале до сущности соответствующих явлений. Однако в условиях антропоцентричного понимания материальности мира для уверенного движения по непростому пути выявления сущности возможностей, случайностей, свободы и вероятности не хватало чёткого ориентира. Не выявленной осталась и неразрывная связь причинности с материальностью. А в результате получилось так, что современное учение о причинной обусловленности явлений преподносит как причину и то, что по самой своей природе причиной каких-либо изменений в материальном мире быть не может. Т.е. оно привносит в науку под маской причин квазипричины. И от такого вывода, если называть вещи своими именами и не отказывать миру в его материальности, никуда не деться.

Эйфория, вызванная кажущейся революционностью вероятностного стиля мышления, оказалась сильнее здорового скептицизма и боязни выплеснуть с водой и младенца. Обуздать её могло только последовательное проведение того мировоззренческого принципа, в котором нашли отражение подтверждённые наукой и многовековой практикой самые общие свойства нашего мира и который называется материализмом. Только исходя из того, что в основе мира нет ничего, кроме движущейся материи, можно было придти к пониманию, с одной стороны, того, что возможности и случайности, являясь «питательной средой» для вероятности, не являются природными явлениями, а с другой стороны, того, что абсолютно все природные процессы неотделимы от динамических закономерностей. Однако материальность мира учитывалась деятелями науки, как правило, весьма однобоко – лишь со стороны признания того, что материя первична, а сознание вторично. А ведь материальность мира проявляется и в его изменчивости, и в наличии динамических закономерностей (включая законы сохранения), и в их фундаментальности, и в невозможности беспричинных явлений и многом другом.

Но тут нам придётся сделать небольшое отступление, связанное с тем, что и сегодня, как во времена Маха, раздаются голоса, что понятие материи «устарело». В связи, например, с попытками назначить на роль «первичной субстанции всего сущего» информацию, прямо утверждается, что «назрела необходимость введения новой категории, более общей, чем материя» ^{[29, с. 31]}. Возможность же этого обосновывается на основе ленинского определения материи, согласно которому «единственное “свойство” материи, с признанием которого связан философский материализм, есть свойство быть объективной реальностью, существовать вне нашего сознания» ^{[30, с. 255]}. Мол, из «быть объективной реальностью» вовсе не выводится «быть единственной реальностью» ^{[29, там же]}. Такова найденная лазейка для «назревшей» замены представлений о первооснове. Но дело в том, что определение материи, отождествляющее её с объективной реальностью, неточно. Разве возникающие в мире связи и отношения (пространственные, временные, причинно-следственные и иные), являясь объективными, обладают собственной материальностью? А как быть с идеальными явлениями, объективно присутствующими в управленческой деятельности самоуправляемых материальных систем?

К тому же, объективной реальностью всё материальное оказывается только в человеческом сознании, отразившем такую характеристику материального (не выраженную в нём самом), как его независимость от человеческого сознания. А значит, такую, которая невозможна без субъекта и его сознания. Поэтому приходится признать, что без субъекта не может быть не только ничего субъективного, но и ничего объективного (ввиду привязанности этой характеристики материальных элементов к наличию субъекта). Причём отражает человек не объективную реальность, а нечто материально обусловленное, лишь после отражения приобретающее в голове человека статус объективного, выражающий взаимоотношения материального с субъектом.

На самом деле, как было указано при выявлении природы динамических закономерностей, главным свойством всего материального является существование, проявляемое путём взаимодействия со своим окружением (чем и обеспечивается объективность такого существования в том или ином месте и форме). И более общего свойства всего того, из чего состоит познаваемый человеком с помощью органов чувств и приборов мир, выделить уже невозможно. А потому устареть понятие материи, которым обозначено всё то, чьё существование проявляется путём взаимодействия, не может никогда.

А значит не может никогда «устареть» и материализм, т.е. материалистическое мировоззрение. Но тут важно не ограничивать его рамками признания первичности материального перед духовным. Необходимо иметь ввиду, что именно такая ограниченность и не позволяла в полной мере воспользоваться его неистощимым эвристическим потенциалом, не позволяла по достоинству оценить его научную значимость. А потому неудивительно, что материализм оказался потеснённым в некоторых областях науки позитивизмом как учением, отрицающим познавательную ценность философского исследования и объявляющим единственным источником истинных знаний конкретные (эмпирические) науки, задачей которых якобы является чистое описание фактов, а не их объяснение. И в значительной мере это была реакция на якобы неспособность научной философии в лице материализма дать ясные ответы на накопившиеся философские вопросы (в том числе и о природе случайности, вероятности и свободной воли).

А в результате сложилась ситуация, когда философии вообще отказывают в статусе науки. Это якобы не наука о всеобщих свойствах и закономерностях, а просто «форма духовной деятельности» ^{[1, с. 714]}. Философию ставят в один ряд с обыденным, художественным, религиозным и мифологическим познанием и отводят роль угодливой служанки вперемежку с ролью отставного свадебного генерала. А напоминать о партийности всякой философии стало плохим тоном. При этом статус материализма как научно обоснованного и подтверждённого практикой направления развития философской мысли низводится до статуса всего лишь некой «точки зрения». Но проявляется позитивизм и в отказе от мировоззренческого критерия истинности научных теорий, в фактическом отсутствии требования к научным теориям о необходимости соответствовать мировоззрению, исходящему из того, что в основе всего мироздания лежит такое его свойство, которым обеспечивается и его познаваемость с помощью органов чувств и приборов, и сам факт его объективного существования. А ведь именно такое мировоззрение ограничивает те «свободные вымыслы», на которые в своё время открыто уповал А. Эйнштейн, утверждавший, что «физика представляет собой развивающуюся логическую систему мышления, основы которой можно получить не выделением их какими-либо индуктивными методами из пережитых опытов, а лишь свободным вымыслом» ^{[31, с. 58]}. Произошёл отказ от важнейшего ориентира в поисках объективной истины. При этом «основным критерием оценки учёных стало количество публикаций... и иллюзорная “новизна” (вместо вечной ИСТИНЫ)» ^{[32, с. 203]}. К тому же негативное влияние он оказывает и на саму науку. «Современная физика имеет ряд принципиальных недостатков, препятствующих дальнейшему развитию естествознания: физика феноменологична, т.е. предпочитает внешнее описание явлений в ущерб изысканиям их внутренней сущности; физика оказалась подчинённой математике, из неё исчезли представления о природе явлений, об их сущности, об их внутреннем механизме; общепринятой методологией физики стало выдвижение постулатов, под которые затем сортируются природные явления; вместо изучения движения материи во внутренних механизмах явлений теоретическая физика сводит физические явления к искажениям пространства и времени; физическая теория игнорирует задачу познания структур микрообъектов» ^{[33, с. 47-50]}. Причём позитивизм – это тоже мировоззрение, но отрицающее наличие неких общих для всей науки объективных ориентиров и потому бесплодное по определению. Его популистский девиз - каждая наука сама себе философия. Но это и одна из непрекращающихся безуспешных попыток найти в философии некую золотую середину, от которых предостерегали классики диалектического материализма: «“Реалисты”... “позитивисты”, махисты и т.д., всё это – кашица, презренная партия середины в философии, путающая по каждому отдельному вопросу материалистическое и идеалистическое направление. Попытки выскочить из этих двух коренных направлений в философии не содержат в себе ничего, кроме “примиренческого шарлатанства”» ^{[30, с. 332]}. Тот, кто, занимаясь наукой, игнорирует материалистическое мировоззрение, игнорирует тем самым в своих теориях самое общее свойство того мира, явления которого он в этих своих теориях пытается как-то объяснить, истолковать или предвидеть.

Открытых, убеждённых идеалистов, игнорирующих в своих теориях и собственный, и общечеловеческий практический опыт и считающих всё видимое, слышимое и ощущаемое продуктом сознания, совсем немного. А потому спор между приверженцами однозначного и неоднозначного детерминизма – это спор не между материалистами и идеалистами. Это, по сути, спор между последовательными и непоследовательными материалистами, выступающими чаще всего под флагом позитивизма. Именно под этим флагом оказываются и сторонники «мягкого» детерминизма, предполагающие ограниченность сферы диктата динамических закономерностей (как якобы не оставляющих места ни возможностям, ни случайностям, ни свободе, и к тому же ведущим к абсолютной предопределённости). Их мировоззренческая близорукость и непоследовательность просто не позволяют им заметить, что какая-то ограниченность однозначной формы детерминации возможна только в условиях ограниченной материальности окружающего нас мира.

Принято считать, что предметом новой физики выступают явления, необъяснимые с позиции классической физики. Но это не совсем так. Новая физика – это физика, столкнувшаяся с ситуацией, когда требуется объяснить поведение системы в условиях полного или частичного отсутствия сведений о влияющих на её поведение факторах (что хорошо видно на примере с подбрасыванием монеты). Это такая физика, которая из-за проблем со сведениями (со степенью их конкретизации) вынуждена объяснять поведение материальных систем не причинно, а исходя из теоретически наиболее возможных вариантов их поведения. Поэтому она и обратилась за помощью к теории, позволяющей оценить шансы различных линий поведения таких систем. Т.е. изменился не предмет физики, коим является поведение материальных систем, а ситуация с его рассмотрением, когда, либо из-за отсутствия конкретизирующих сведений, либо из-за невозможности объять их необъятное количество, приходится ограничиваться лишь оценкой шансов на реализацию различных «возможностей». Но стоит ли при этом упускать из виду, что и в этом случае все наблюдаемые в материальном мире явления всё так же материально обусловлены и потому всё так же подчинены динамическим закономерностям? Однако такое упущение всё же произошло, и наука оказалась в мировоззренческом тупике. Об этом говорят и сами физики: «Была надежда, что новейшие теории помогут устранить противоречия в классических теориях. Но этим мечтам не суждено было сбыться. Новые теории сами оказались в трудном положении, причём трудности новейших теорий имели классические корни» ^{[34, с. 74]}.

И в то же время даже «позитивно» мыслящие деятели науки от понятия объективной реальности не отказываются (понимая, что тогда их деятельность вообще окажется за гранью научной). Но ведь объективной реальностью для человека может быть только то, чьё существование проявляется путём какого-либо взаимодействия со своим окружением и что, следовательно, по определению материально. Следовательно, за признанием объективной реальности скрывается неявное, скрытое признание исходной материальности познаваемого человеком мира (являющейся условием не только его объективности, но и познаваемости). Более того, скрывается оно и за признанием общественной практики как критерия истины. «Если то, что подтверждает наша практика, есть единственная, последняя объективная истина, - то отсюда вытекает признание единственным путём к этой истине пути науки, стоящей на материалистической точке зрения» ^{[30, с. 138-139]}. А это значит, что мировоззренческий стержень в лице именно материализма в науке всё же неистребимо присутствует, пусть и под масками признания объективной реальности и объективной истины. Недостаёт лишь осознанной и полноценной опоры на него. Недостаёт осознания того, что призывы отказаться от проверенного наукой и практикой мировоззрения, требующего учитывать самое общее из обнаруженных человеком свойств познаваемого им мира, равносильны призывам к капитану корабля отказаться от надёжного компаса как якобы мешающего свободному плаванию.

Но следует осознать и то, что для той науки, которая признаёт и объективную реальность, и объективную истину, единственно приемлемым выходом из тупика противоречий является полное оправдание однозначного детерминизма. Приходится выбирать: либо исходить из представления об универсальности и фундаментальности однозначной причинности, за которым скрывается признание материального единства мира и которое оставляет открытым путь к обнаружению истинных причин загадочного для науки поведения некоторых объектов макро- и микромира, либо исходить из представления о некой ограниченности однозначной причинности, за которым скрывается (в форме провозглашения вероятностной природы некоторых явлений) неявное игнорирование материального единства мира и, как следствие, неявный отказ от поиска действительно причинного объяснения явлений. Но где псевдопричина, там и псевдонаука.