Общее и особенное в представлениях о жизненном цикле человека в культуре народов Среднего Поволжья XIX века

Лепешкина Лариса Юрьевна ORCID: 0000-0001-8989-5987 кандидат исторических наук доцент кафедры "Социальные технологии и гуманитарные науки", Поволжский государственный университет сервиса 445017, Россия, Самарская область, г. Тольятти, ул. Гагарина, 4, каб. Э-310 Lepeshkina Larisa PhD in History Associate professor, Department of Social Technologies and Humanities, Volga Region State University of Service 445017, Russia, Samarskaya oblast', g. Tol'yatti, ul. Gagarina, 4, kab. E-310 lara_yura@list.ru Другие публикации этого автора

Представления о жизненном цикле человека в каждой культуре уникальны. В них отражаются специфика взаимоотношений между поколениями, система ценностей, доминирующая в той или иной этнической общности. Культура народов Среднего Поволжья сформировалась путем синтеза западной, русской и восточной традиций, язычества, христианства и ислама, поэтому она включает общерегиональные, конфессиональные и этнические особенности. Само название региона «Среднее Поволжье» носит условный характер: в дореволюционный и советский периоды границы указанной территории устанавливались в соответствии с административной целесообразностью и отличались неустойчивостью. В настоящее время Среднее Поволжье охватывает Татарстан, Саратовскую, Самарскую, Пензенскую и Ульяновскую области. Самые крупные поселения образуют русские, чуваши, мордва, татары и немцы.

Актуальность исследования представлений о человеческом жизненном цикле в выбранном регионе обусловлена, во-первых, культурной неоднородностью территории, где совместное проживание поволжских народов служит историческим примером национальной терпимости на протяжении ряда столетий; во-вторых, на фоне девальвации семейных ценностей в условиях глобализации вызывает интерес опыт предыдущих поколений в вопросах вступления в брак, воспитания детей и ухода из жизни.

Изучение повседневной культуры народов Среднего Поволжья осуществляется в течение нескольких веков. Наиболее плодотворные результаты в этом направлении были достигнуты исследователями XIX в., к примеру, В. А. Сбоевым, В. К. Магницким, М. Е. Евсевьевым, И. Н. Смирновым, Я. Е. Дитц и др., сосредоточившими свое внимание на верованиях, обрядах, языковом своеобразии местного населения ^{[16; 18; 29; 48; 49]}. Рядом авторов проведен сравнительный анализ традиций жителей региона, в том числе посредством обнаружения родственных связей с древними финно-угорскими, ирано- и тюркоязычными народами.

В советской историографии под влиянием марксистской идеологии в освещении обычаев народов Среднего Поволжья преобладает критическая точка зрения, что прослеживается, в частности, в работах Н. Маторина, П. В. Денисова, Г. Е. Кудряшова, К. И. Козловой, В. Д. Димитриева, Д. М. Макарова ^{[14; 15; 24; 27; 30; 31]}. Традиционные элементы культуры назывались «устаревшими», «пережиточными», потенциально «вредными» для граждан СССР. Тем не менее, несмотря на идеологический фактор, глубина научной мысли характерна для публикаций указанных авторов. Примечательно, что в исследованиях В. Н. Белицер, В. Н. Тумайкина, Р. Г. Мухамедовой, Р. Н. Мусиной, З. З. Мухиной ведущими темами стали вопросы воспитания и взросления детей, положения женщины в семейно-брачных отношениях в мордовской и татарской культурах ^{[3; 8; 22; 34; 52]}. Особенности жизни и смерти русского человека в традиционном и советском обществе подробно изучались казанскими учеными Е. П. Бусыгиным, Н. В. Зориным, Е. В. Михайличенко, Н. В. Лештаевой ^{[7; 21]}.

На рубеже XX-XXI вв. традиции и обрядовые практики волжан исследуются с позиции их идентифицирующего механизма как возможности выразить самобытность каждого этноса, например, в трудах А. К. Салмина, Р. К. Уразмановой, Г. Ф. Габдрахмановой, Д. Р. Шарафутдинова, Е. А. Ягафовой, Л. И. Никоновой ^{[9; 39; 47; 55; 57]}. Поиском общего и особенного в культуре народов региона занимаются Т. П. Федянович, исследующая семейные обряды финно-угров в XIX-XX вв., Г. А. Корнишина, анализирующая обычаи мордвы, О. В. Егорова, рассматривающая субкультуру детства у чувашей, Г. Б. Сайфутдинова, изучающая родильные обряды и практики социализации в татарской среде, Л. А. Афанасьева, сравнивающая лексику погребальной обрядности чувашей и различных носителей тюркских, иранских, финно-угорских и арабского языков, А. А. Степанова, находящая религиозные связи в чувашских и марийских похоронно-поминальных обрядах ^{[2; 19; 26; 46; 50; 53]}. В последнее время в круге интересов ученых-гуманитариев Н. Д. Алексеевой, А. А. Дорской, Н. Ф. Мокшина, Н. В. Овсянниковой и других оказываются вопросы, касающиеся структуры и функций традиционной семьи, ее роли в трансляции этноконфессиональных ценностей и укреплении межпоколенных отношений ^{[1; 17; 32; 40]}.

Целью данного исследования является определение общего и особенного в представлениях о жизненном цикле человека в культуре народов Среднего Поволжья XIX в. на основе научных и архивных источников. Новизна исследования состоит в культурологическом осмыслении традиций заключения брака, воспитания детей и встречи смерти в регионе, имевших сакральное значение в рассматриваемый исторический период. Выявление общего и особенного в описании жизненного цикла человека предполагает характеристику универсальных правил бытия, объединяющих народы Среднего Поволжья, и специфических маркеров, делающих каждый этнос уникальным в едином пространстве повседневности. Автором выдвигается идея о том, что общее заключает в себе принципы существования, созданные христианством и исламом, вариант компромисса для различных культур, благодаря которому удается поддерживать межэтнический диалог. Следуя тезису апостола Павла о консолидирующем воздействии религии на умы людей («нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» ^{[6, с. 911]}), независимо от их национальности, становится очевидным, что именно христианство и ислам превратились в мощные инструменты созидания универсальной модели жизни со стандартизированными требованиями к человеку. В свою очередь, особенное – это алгоритм выживания этносов в изменчивом мире, маркер их этнической идентичности. В чистом виде этническое – путь к изоляции, к провоцированию конфликтных ситуаций при попытках контактировать с кем-либо. Тогда религия служит способом примирения различных культур, если ее влияние носит не агрессивный, а конструктивный характер. В отношении к культуре народов Среднего Поволжья общее и особенное неотделимы друг от друга, что обусловлено длительными процессами межэтнического взаимодействия. Рассмотрение жизненного цикла человека как носителя определенной этнической и конфессиональной идентичности в свете этих категорий значимо тем, что в современном мире, которому присущи унифицированность и мозаичность мышления, при его столкновении с кризисными явлениями может быть полезным обращение к исторически сложившимся правилам существования как к проверенным рецептам сохранения смысла человеческого бытия.

Источниками для написания статьи стали публикации ученых дореволюционного периода, а также отчеты и дневники этнографов, находящиеся в Научном архиве ФГБУН Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) Российской академии наук (НА МАЭ РАН, г. Санкт-Петербург), Российском этнографическом музее (РЭМ, г. Санкт-Петербург), Государственном историческом архиве немцев Поволжья в г. Энгельсе (ГИАНП).

В научном архиве МАЭ РАН сосредоточены важные документы о культуре народов Среднего Поволжья. В фонде К-I «“Народы мира”. Западно-Восточно-Европейский том» содержатся материалы об обрядах жизненного цикла мордвы, мари, башкир, татар, немцев и др. Значительное внимание сосредоточено на описании традиционной семьи XIX в., специфики взаимоотношений между членами семейного коллектива и восприятия возрастных этапов.

Из научного архива РЭМ (Ф. 2 «Делопроизводственные материалы музея с 1917 г.») был использован отчет этнографа Л. С. Смусина, в котором представлена информация о процессе перехода русских молодых людей во взрослое состояние. Подобный переход происходил в форме игры, без которой невозможными представлялись включение индивида в новою социальную группу, коммуникация со сверстниками и выбор жениха или невесты.

В фонде Р-1831 «Коллекция документов по истории и культуре немцев Поволжья» ГИАНП хранятся документы, посвященные быту немецких колонистов и анализу причин их переселения на Волгу, обрядам и обычаям XIX в., а также черновые записи исследователя региона Я. Е. Дитца. Немаловажное значение Я. Е. Дитц придал описанию взаимоотношений между мужчиной и женщиной, пониманию целомудрия девушки и жены в немецкой среде.

В качестве дополнительных сведений о культуре народов Среднего Поволжья были использованы результаты полевых исследований автора, проведенных в разные годы как в изучаемом регионе, так и в Республике Башкортостан для выявления общих (универсальных) представлений о жизненном цикле человека. Необходимо подчеркнуть, что материалы полевых исследований не выступали приоритетными источниками информации, поскольку тема статьи затрагивает более ранний исторический период. В то же время личные беседы с сельскими или деревенскими жителями – знатоками и хранителями местных традиций – в некоторой степени способствовали подтверждению информации, полученной из архивов.

Методы исследования, применяемые автором, опираются на принцип историзма, который позволяет охарактеризовать отношение народов Среднего Поволжья к жизненному циклу человека в свете социокультурных изменений. При демонстрации примеров, касающихся этапов детства, взросления, вступления в брак и смерти, используется метод научного описания. Для выявления общего и особенного в представлениях волжан о жизненном цикле человека большую роль играет структурно-типологический анализ, помогающий найти сходные и уникальные элементы в региональной культуре. Также в статье применяются историографические методы: сравнительно-исторический, учитывающий особенности исторического времени; логический, показывающий значимость изучаемого явления; ретроспективный, способствующий более глубокому погружению в события прошлого посредством современных научных данных.

Перед непосредственным обращением к характеристике представлений в Среднем Поволжье о жизненном цикле человека следует отметить, что в дореволюционный период вся жизнь крестьянина находилась под влиянием общины, которая контролировала вопросы землепользования, распределяла обязанности и повинности. Ее деятельность простиралась в сферу наследственного права и семейных отношений ^{[1, с. 28]}.

Как указывал историк В. Бердинских, «жизнь каждого человека в деревне от рождения до смерти проходила на глазах всех ее обитателей. Мельчайшие события интересовали других, обсуждались, из них строились дальние прогнозы, вспоминались очень давние происшествия» ^{[5, с. 44]}. Общинный характер бытия крестьянина обеспечивал передачу из поколения в поколение норм и образцов поведения, системы ценностей, стиля мышления. В ведении крестьянской общины находилась традиционная (прежде всего дохристианская) обрядность, не претерпевавшая серьезных изменений вплоть до 1917 г.

Этноконфессиональное разнообразие Среднего Поволжья определяло восприятие жизненного цикла человека. Ключевую роль в отношении к нему играла семья как носительница этнокультурных ценностей. Первостепенными принципами существования семьи в регионе стали самобытность и прочность родственной любви, забота о всех членах семейного коллектива, общность духовных интересов. Данные принципы имели универсальное значение, невзирая на религиозные и национальные различия, но могли включать локальные особенности. В Среднем Поволжье в XIX в. преобладали большие семьи, многочисленные по составу (11 человек и более) и включавшие несколько поколений родственников. В них вместе с родителями могли проживать 2-3 женатых сына со своими семьями ^{[8, с. 69]}.

Значимость и репутация семьи в традиционной культуре народов Среднего Поволжья зависели от качества и количества детей. Отношение к деторождению и детству среди жителей региона имело определенные особенности. Так, русские крестьяне с радостью воспринимали появление ребенка при зажиточности и малодетности семьи. Но поскольку большинство крестьянских семей являлись многодетными и малообеспеченными, то к детям относились как к неизбежному злу, надеявшись на смерть одного из них ^{[40, с. 214]}. В отличие от русских татары воспринимали рождение и воспитание детей в качестве важнейшей функции семьи, о чем свидетельствовала народная пословица «Лучше иметь одного ребенка, чем сорок родственников» ^{[38, с. 105]}. Тем не менее у всех народов Среднего Поволжья отсутствие детей у супругов считалось величайшим несчастьем, что не соответствовало божьему промыслу. У чувашей одно из родительских благословлений молодожен звучало следующим образом: «Плодитесь так же, как орешник пускает ростки, пусть скамьи будут заполнены детьми; пусть у вас будет 9 сыновей и 3 дочери, пусть из поколения в поколение потомство ваше множится» ^{[54, с. 65]}.

Если семья долгое время не имела детей, то вина за подобное «бедствие» возлагалась на плечи женщины, которая зачастую становилась изгоем в общине ^[43]. Особенно велика степень осуждения такой женщины была в татарской культуре ^[44]. Еще в XVIII в. по этому поводу П. С. Паллас писал: «Бесплодие вменялось женщинам в бесславие… поступают другие жены (плодородные) с ними весьма презрительно» ^{[41, с. 178-179]}.

Для всех народов Среднего Поволжья ценным считалось рождение сыновей по причине патриархального устройства традиционной семьи, ее подчиненности христианской или мусульманской картине мира с культом Бога-Отца. Поэтому не случайно во время празднования свадьбы невесте сажали на колени мальчика со словами: «Пусть первым родится у тебя сын» ^{[34, с. 171-172]}.

В крестьянской семье дети росли в труде и под слабым присмотром взрослых. Нередко за младшими детьми присматривали дети старшего возраста. К примеру, у чувашей годовалого ребенка начинали кормить тем, что ели взрослые. Лакомством для него являлись кусок черного хлеба, смоченный кислым молоком, лепешки из яровой муки, кислое и пресное молоко ^{[37, л. 47]}.

В Среднем Поволжье двенадцатилетние девочки могли выполнять функции хозяйки дома, участвовать в его уборке, приготовлении пищи и прочих домашних делах, а мальчики становились полноценными работниками в поле с раннего возраста. Исследователь мордовской культуры Н. Ф. Беляева отмечает: «Эффективным средством трудового воспитания служил личный пример родителей» ^{[4, с. 46-47]}. Причем особое значение придавалось беспрекословному послушанию детей старшим родственникам, важность которого подчеркивалась в Библии и Коране. В воспитательном процессе применялись формы коллективной работы. В татарской культуре девочки привлекались для девичьих «тула омǝсе» – помощи по обработке сукна, вязанию варежек и чулок, подготовке приданого ^{[55, с. 519]}.

У всех народов региона главными задачами трудового воспитания детей являлись их ориентирование на взрослую жизнь и формирование из них ответственных помощников для своих родителей. Их трудовые навыки выступали предметом гордости для старшего поколения и укрепляли положение семьи и рода в крестьянской общине.

Достижение юношей или девушкой совершеннолетия относилось к периоду инициации (посвящения). Под инициацией следует понимать переход индивида во взрослое состояние. В различных культурах она подразумевает не только обретение половой зрелости, но и способности к неограниченному взаимодействию с другими людьми. Инициация предполагает наделение человека новыми правами и обязанностями, делающими его полноценным членом социальной группы. Инициация молодых людей предусматривала, как правило, резкие преобразования в одежде и внешнем облике. На семье лежала ответственность за достойное одевание повзрослевших детей, игнорирование которого могло привести к непониманию в крестьянской общине ^{[1, с. 29]}.

Любопытным фактом в инициации молодых людей в Среднем Поволжье являлся их допуск на вечерние «посиделки», особенно это было характерно для христианского населения региона (русские, мордва, чуваши). В Симбирской губернии они устраивались с 1 октября в «кельях» – в просторных избах девушек. Туда приходили парни, подсаживались к девушкам, начинались шутки, смех, песни. У каждого парня была своя избранница – «колышка», которую он там выбирал и затем встречался («играл»). Посидев в одной «келье», парни группой 5–6 человек отправлялись в другую, а вместо покинувших избу приходили иные юноши. Идя улицей, ушедшие парни играли на гармошке и громко пели. На посиделках развлекались также играми «Метелица», «Сосед», «Кольцо хоронить», «Ходить по избе», «На кого король похож», «В монахи». На всех этих собраниях молодежи ни вдовы, ни женатые, ни родители не присутствовали, кроме хозяина, который в это время где-нибудь лежал на печи или на полатях. Из чужой деревни парни редко бывали, а если приходили в «келье», то участие в играх не принимали, боявшись драки ^{[45, л. 36–37]}. Аналогичные собрания молодежи устраивались в с. Новая Бинарадка Самарской губернии, где парень, выбрав девушку, начинал ходить по избе и петь для нее песню ^[42]. Следовательно, на подобных посиделках происходило как взросление молодых людей, включение их в новое пространство более личной, «интимной» коммуникации с противоположным полом, так и подбор будущей спутницы или будущего спутника жизни.

Общинный характер жизни ограничивал территорию заключения браков. В Среднем Поволжье невесту выбирали преимущественно из своего села или из соседних. Возраст вступления в брак для крестьянских девушек начинался в 16 лет, после 20 лет для девицы было уже сложно найти супруга. Юношей женили до призыва в армию в 18-20 лет, для того чтобы они точно вернулись обратно домой ^[28]. Хотя у татар, что служит их особенностью, брачный возраст для девушек приходился на 19-22 года, для юношей – 23-25 лет и нередко 26-30 лет. Если отец-татарин отдавал свою дочь в возрасте 14-15 лет, то это вызывало осуждение общины ^{[22, с. 114-115]}.

Среди мусульманского населения региона получил распространение обычай левирата, когда неженатый брат умершего родственника заключал брак с его вдовой или вдовец женился на младшей сестре умершей жены ^{[36, л. 1]}. Такие брачные союзы зачастую отвечали экономическим интересам семьи, желавшей не терять работницу и не возвращать часть калыма родовой группе жены («Жена без мужа, что лошадь без узды» ^{[38, с. 102]}). На рубеже ХIХ-ХХ вв. обычай левирата становился редким явлением, причем уже требовалось согласие самой женщины на второе замужество ^{[36, л. 1]}.

Вступать в брак в традиционной культуре народов Среднего Поволжья мужчине разрешалось до 50 лет, женщине – до 45 лет. Возрастные различия между женихом и невестой не имели принципиального значения для заключения брака ^[28]. Среди русского населения региона до 1861 г. решение о разновозрастном браке часто принимал помещик, что оборачивалось трагедией для зависимых от него крестьян. Согласно законодательству Российской империи молодая девушка, вдовец и вдова не платили оброк. Чтобы не терять прибыль, барин насильно женил девочек и стариков, мальчиков и зрелых женщин. Впоследствии один из супругов работал за двоих. Решения помещика нередко заканчивались бытовыми преступлениями, когда родителей, несогласных с возрастной несправедливостью, наказывали розгами ^{[1, с. 34]}.

В целом в Среднем Поволжье до 1917 г. преобладали национально однородные браки в силу разделения поселений по национальному признаку, специфики религии и государственных законов. По законодательству Российской империи лицам православного и католического вероисповедания запрещалось вступать в брак с нехристианами. Коран не препятствовал бракам мужчин-мусульман с женщинами немусульманского вероисповедания (женщины-мусульманки по шариату были лишены такого права), но на практике такие браки осуждались. Отсутствовали брачно-родственные связи между татарами-кряшенами и татарами-мусульманами, хотя дружеские связи и поддерживались ^{[56, с. 110]}.

Велика была роль родительского благословления для заключения брака. Родители, почитаемые в христианстве и исламе, старались найти для своих детей достойных избранников, не имевших преданных суду родственников и пользовавшихся уважением. Дети, как правило, не смели перечить воле родителей. Хотя, к примеру, среди немцев Поволжья были известны случаи, когда молодые люди, не желавшие принимать требований родителей или старших родственников по поводу брака, часто совершали самоубийства «через употребление отравы» ^{[10, л. 56]}.

Заключение брака повсеместно воспринималось в традиционной культуре как необходимость, как неотъемлемая часть жизненного цикла. Будучи связанным семейно-брачными узами человек получал стабильное экономическое и правовое положение в обществе. Лишь в 1920-е гг. с установлением советской власти молодые люди самостоятельно принимали решение о вступлении в брак, что также способствовало более легкому восприятию семейных отношений ^{[11, л. 23]}.

В XIX в. женщина, вступавшая в брак, не имела имущественных прав и превращалась в прислугу для своего мужа. К примеру, в мордовской культуре особенностью отношения к молодой жене служило то, что новобрачная должна была выполнять все требования супруга и его родни, даже если младшим братьям мужа было 5-6 лет. Она подавала всем родственникам напитки во время обеда; в течение долгого времени не имела права садиться вместе со всеми за стол и обедала стоя; ее не допускали к печи для самостоятельного хозяйствования. Ее положение становилось более свободным с рождением детей, тогда она могла заменить свекровь у печи. В случае смерти мужа, если после него не оставалось детей, она не получала ничего из общего хозяйства ^{[35, л. 18]}.

Во второй половине XIX в. основными способами заключения браков являлись договорные (добром) и «убегом». Договорные браки подразумевали согласие на них молодых людей и родителей, организацию свадебных торжеств с приглашением гостей. Браки «убегом» заключались при отказе родителей в благословлении на супружество юноши и девушки ^{[1, с. 34]}. В мордовской культуре был распространен обычай «самокрутка» – воровство невест для избегания свадебного застолья. Зачастую девушка и не подозревала о намерении мужчины сделать ее своей женой. Захваченная врасплох на улице невеста увозилась в дом к будущему мужу и таким образом фиксировалось ее вступление в брак ^{[18, с. 94]}.

В Среднем Поволжье умыкание невесты не считалось безнравственным поступком среди чувашей и мордвы, который можно воспринимать в качестве культурной особенности. Что касается рождения детей вне официального брака, то отношение к данному явлению в XIX в. было противоречивым в разных этнокультурных общностях в зависимости от религиозных воззрений. Так, русские крестьяне нецеломудрие невесты расценивали как грех: «Бери жену, чтоб не каяться, жить в любви да не маяться», «Не страшно жениться, а страшно к попу приступиться» ^{[12, с. 533]}. Впоследствии после заключения брака это могло стать поводом для систематического избиения жены ^{[40, с. 199]}.

У немцев Поволжья довольно сурово наказывали девушку и замужнюю женщину за нецеломудрие. Я. Е. Дитц подробно описал способы наказания распутниц. К воротам дома девушки могли выставить чучело из старых тряпок и лохмотьев – Butzemann (кургузого). Эта шутка служила официальным признанием развратности молодой особы. Нередко безвинная девушка привлекала виновника к суду и подвергалась освидетельствованию у врача или бабки с целью реабилитации. «Другой способ опорочить женскую честь… замужней женщины – вымазать ворота, забор или дом дегтем. Иногда это расстраивало семейную жизнь, доводило до разводов, даже до женоубийства, ибо каждый пальцем указывал на такую “развратную” женщину и “обманутого” мужа» ^{[16, с. 394–395]}.

Татары Среднего Поволжья имели иные взгляды на процесс заключения брака и в целом семейную жизнь. Для них, как и других мусульманских народов, принципы существования основывались на Коране и шариате. Ключевыми факторами в выборе невесты являлись ее здоровье и целомудрие. Подробно изучалась родословная девушки на предмет хронических заболеваний, поскольку в приоритете было рождение здорового поколения детей ^{[1, с. 35]}.

Предъявление различных требований к женщине в традиционной культуре региона во многом обуславливалось наличием ярко выраженных гендерных различий в выполнении тех или иных функций. До 1917 г. существовало половозрастное разделение труда, где главным добытчиком материальных благ считался мужчина. Он обладал большей свободой и ценностью в глазах общества. В крестьянской семье мужчина являлся «большаком», хозяином, кормильцем, авторитетом, советником, примером для подражания, судьей в семейных спорах и конфликтных ситуациях, носителем архетипа Бога-Отца. Как правило, «большаком» становился самый старший мужчина в семье, он распределял обязанности по хозяйству, отвечал за торговые и денежные вопросы, но в то же время нес ответственность перед властями за всю семью. Остальные мужчины в семье выполняли полевые, огородные, строительные работы, плели лапти, ухаживали за скотиной ^{[8, с. 72]}. У русских крестьян большаком мог стать как женатый, так и холостой член семьи, не моложе 25 лет. В случае смерти старших родственников и при необходимости заботиться о малолетних братьях и сестрах статус большака обретал восемнадцатилетний юноша ^{[28, с. 68]}.

Предназначением женщины в традиционном обществе являлись деторождение и помощь мужу в его делах. В целом жена главы семейства имела высокий статус у всех народов Среднего Поволжья. В ее функции входили контроль женских дел, управление остальными женщинами дома, выпечка хлеба, приготовление праздничной и будничной пищи. Все члены семьи почитали и слушались хозяйку так же, как и самого большака. Невестки от нее были полностью зависимы, «без ее согласия они и шага не могли ступить» ^{[23, с. 156]}. В случае, когда женщина становилась вдовой и у нее были несовершеннолетние дети, она превращалась в «большуху». Статус большухи среди русских могла иметь и молодая девушка, если семья преимущественно состояла из женщин и стариков ^{[28, с. 69]}.

Неоднозначной была роль женщины в традиционной татарской культуре. Особое место в ней занимала старшая женщина – хозяйка, в зависимости от которой находилась вся женская половина семьи. Она обеспечивала порядок в доме и хозяйстве, контролировала дочерей и снох, распределяла работу между ними, приучала к ведению хозяйства, прядению, вязанию, воспитывала внуков.

Тяжелым оказывалось положение снох в больших семьях. Некоторыми преимуществами обладала старшая сноха, которая в случае отсутствия свекрови управляла домашним хозяйством. Все тяготы по обслуживанию дома и старшей родни мужа ложились на плечи младшей снохи ^{[34, с. 142]}. В малых татарских семьях положение женщины было относительно легче, чем в больших. Она подчинялась своему мужу, но не испытывала давления со стороны его старших родственников. Дочери как в больших, так и малых семьях пользовались некоторой свободой по сравнению с другими женщинами семейного коллектива, поскольку считались в нем временными членами. В их задачи входила подготовка приданого и подарков для своих родных и родственников жениха во время свадьбы ^{[8, с. 72]}.

В традиционной татарской культуре женщина не допускалась в мечеть и на кладбище, к участию в общественной жизни и народных сходах. Будучи замужем, она ограничивалась шариатом в правах наследства, получая из имущества умершего мужа ¼ часть, если у него не было ребенка. Но если у мужа был ребенок, то ей принадлежала ⅛ часть имущества ^{[25, с. 90]}. Дочь от своих родителей получала вдвое меньше наследства, чем сын. «Аллах заповедует вам относительно ваших детей: мужчине достается доля, равная доле двух женщин» ^{[25, с. 90]}.

Замужняя женщина-мусульманка не смела перечить своему мужу, которому при желании развестись с ней достаточно было 3 раза сказать ей: «Я с тобой развожусь» ^{[20, с. 11]} или «Талак» (отпущение, разрешавшее жене покинуть дом мужа и вернуться к родителям). При этом муж отступался от данного за нее «мэhер» (махр, материальные ценности, предоставленные невесте при заключении брака) и обязывался содержать разведенную женщину в течение 4,5 месяцев. Иногда муж выгонял жену без средств к существованию ^{[51, с. 260]}.

Шариатские законы допускали многоженство среди мусульманского населения Среднего Поволжья, но большинство татар отдавало предпочтение моногамному браку. В XIX в. случаи многоженства или двоеженства встречались все реже как в городе, так и в селе. К примеру, в 1844 г. всего 55 (2,6%) мужчин, проживавших в Казани, имели двух жен, 6 (0,2%) — трех, 2 (0,09%) – четырех. В сельской местности двоеженство было менее распространено. В частности, в д. Бавлы мужей-двоеженцев насчитывалось около 2,2% ^{[22, с. 114]}.

До 1917 г. в Среднем Поволжье, как и во всей Российской империи, преобладал патриархальный уклад жизни, поэтому бракоразводные дела становились редкостью. Добиться развода, особенно для женщины, было крайне сложно по причине вмешательства духовенства в вопросы брака и семьи. Русской православной церковью указывались четыре причины для развода: 1) прелюбодеяние; 2) врожденная и добрачная неспособность к сожительству; 3) отсутствие супруга на протяжение пяти лет; 4) лишение свободы одного из супругов ^{[17, с. 6-7]}.

Для мусульманского населения Российской империи основным поводом для развода было прелюбодеяние: «Если двое из вас совершат такой поступок (прелюбодеяние), то подвергните обоих наказанию. Если они раскаются и станут поступать праведно, то оставьте их, ведь Аллах – Принимающий покаяния, Милосердный» ^{[25, с. 91]}. Мужчина мог развестись, как отмечалось ранее, посредством простой фразы, женщина вынуждена была обращаться в шариатский суд. Если жена получала развод, то она обязывалась возвратить удержанную при браке половину махра и до нового замужества выдержать срок бесправия – 4,5 месяца (иддат) ^{[51, с. 260]}. На указанный срок нередко возлагались надежды родственников на примирение супругов и сохранение семьи.

Традиционное общество требовало от человека следовать течению жизни, покорности судьбе. Поскольку продолжительность жизни была короткой (около 35-40 лет), а смертность высокой, он старался жить в согласии с передаваемыми из поколения в поколение правилами, обычаями и не задавался вопросами об их полезности или вреде. В народных верованиях жителей Среднего Поволжья смерть носила антропоморфный характер, именовалась Эсрелем (чуваш.), Газраилом (татар.), Навью (рус.) и т.д., создавала ощущение тревоги как перед кровожадной убийцей. Страх перед нею и покойниками существовал с первобытных времен, когда появились поверья, связанные с воскрешением мертвецов, которые представляли угрозу для живого человека. К примеру, у русских на Святки, как на другие праздники, и при совершении обрядов жизненного цикла задабривали умерших. На стол ставили кутью, предназначенную для покойных, бросали липовые веники, чтобы умершие родственники могли попариться в бане, сочиняли о них фольклорные святочные и литературные рассказы ^{[33, с. 175]}. Однако существовало понимание того, что кончина человека неизбежна, а смерть ассоциировалась с иным бытием: «От смерти не посторонишься»; «Смерть на живот дана» ^{[13, с. 233]}. В результате души умерших людей сохраняли свои интересы, привычки и повседневные занятия в загробном мире. Проявлением человеческой мудрости считалось спокойное восприятие жизни и смерти.

Для мусульманского населения региона было характерно суждение о зависимости всей жизни и смерти человека от воли Аллаха: «Ему (Аллаху) принадлежит власть над небесами и землей. Он оживляет и умерщвляет, и Он способен на всякую вещь» ^{[25, с. 486]}. В отличие от христианства земная жизнь в сознании мусульманина оценивалась высоко. Тем не менее человек на протяжении всего своего существования помнил, что Аллах «с вами, где бы вы ни были», он «видит все, что вы совершаете» ^{[25, с. 487]}.

Таким образом, изучение представлений в Среднем Поволжье о жизненном цикле человека позволяет говорить о существовании двух явлений в региональной культуре XIX в. – особенного и общего. Особенное выражало себя через этническое разнообразие местного населения, через маркеры уникальной сути каждого этноса. В то же время традиционное мышление, впитавшее христианские или мусульманские ценности под давлением государственной власти и в результате межкультурного взаимодействия, выдвигало общие требования к бытию человека: воспитываться в труде, слушать и почитать старших и Бога, жене уважать мужа, смиренно принимать смерть. Мысль о возможности нарушить указанные требования не допускалась, в силу чего представления о жизненном цикле человека в XIX в. отличались консервативностью и зависимостью от мнения крестьянской общины.