Концептуальные подходы к изучению феномена власти в семиотике культуры: ретроспективный методологический обзор

Изучение сущности процессов, сопряженных с воплощением публичной власти в культуре, относится к фундаментальным проблемам культурологии. Согласно мнению Б. Малиновского, культура обеспечивает, в том числе, «использование власти в политических целях» ^{[14, 47]}, а современные классики российской культурологии в ряде случаев даже отождествляют культуру с властью общества над индивидом: «Власть общества над индивидом, введение индивида в систему порядков, принятых в обществе – это и есть культура (в какой бы форме это не проявлялось)» ^{[22, 248]}.

Осмысление многообразных форм проявлений власти в культуре современных и исторических обществ в работах Э. Кассирера, Р. Барта, М. Фуко, Ж. Деррида, Ж. Делеза, Ж. Бодрийяра, позволило не только пересмотреть принятые в гуманитарных науках подходы к изучению феномена власти и оценке его роли в истории культуры, но и поставить вопрос о правомерности традиционного определения самого предмета исследования.

Методологический разворот от позитивистской парадигмы, в рамках которой «власть» изучалась как политический и правовой институт, к постмодернистскому прочтению власти как глобальной системы формирования реальности, категории знания и всеобщего подчинения дискурсивным практикам, привел к существенному расширению методологических границ исследований феномена власти.

Власть становится объектом исследования в рамках широкого спектра дисциплин, таких как философия, история, социология, лингвистика, политическая антропология, культурология. В условиях столь значительного дисциплинарного разнообразия приобретает особенное значение семиотика как «инстанция высшего порядка» ^[11], которая по-прежнему «может сыграть важную роль в деле объединения наук» ^{[18, 46]}. На рубеже XXI столетия эксперты обоснованно отмечали, что для продвижения в изучении пространства современных общественных отношений и процессов «требуется создание особой политической семиотики власти» ^[11]. Данная оценка сохраняет свою актуальность, более того, как подчеркивает один из ведущих исследователей проблемы М. Зифкес, «для адекватного семиотического описания власти необходим культурно-семиотический подход, который способен описать общество и культуру как знаковый процесс» ^{[40, 226, 230-231]}.

Принимая во внимание, что исследования феномена власти вышли за рамки сугубо политического измерения в пространство культуры, представляется возможным сформулировать проблему следующим образом: требуется создание особой семиотики культуры, направленной на изучение феномена публичной власти. При этом, несмотря на наличие обстоятельных отраслевых обзоров истории изучения феномена власти в политической семиотике ^{[27; 39]}, история разработки концептуальных подходов к проблеме власти в семиотике культуры не получила достаточного освещения. Настоящая работа призвана восполнить существующий методологический пробел.

Начало оформления семиотики в качестве научной дисциплины можно отнести к XVII веку, когда «в толковании, приближенном современному, его первым употребил Д.Локк» ^{[19, 6]}; в завершающей части своей работы «Опыт о человеческом разумении» он предложил назвать один из разделов гуманитарных наук «σημίώτίκη», или «учение о знаках»: «И так как наиболее обычные знаки – это слова, то семиотику довольно удачно называют также λόγική – «логика». Задача логики – рассмотреть природу знаков, которыми ум пользуется для уразумения вещей или для передачи своего знания другим» [там же].

В XVII веке появляется, вероятно, самое раннее обобщение семиотической теории – произведение И. Пуансо (известного также, как Иоанн Св.Фомы) «Трактат о знаках» (Tractatus de Signis) ^[42]. В своей классификации знаков автор в определенной степени предвосхитил классическую концепцию «разделения языков» Р. Барта, предложив разделить знаки на естественные (naturale), обычные (ex consuetudine) и установленные (ad placitum) властью (per publicam auctoritatem) ^{[42, 27]}. Дж.Дили отметил неопределенность категории власти в работах Пуансо, предложив интерпретировать ее в качестве менее определенной категории «социально структурированного намерения» (socially structured human intention), однако, Дж.Б.Мерфи подверг данную трактовку критике, полагая, что Дж.Дили склонен приписывать автору собственное видение проблемы ^{[34, 62]}. Дж.А. Ёстерле прослеживал в типологии знаков И. Пуансо более четкое присутствие политического и идеологического компонентов, отмечая, что автор связывал знак с необходимостью санкционирования со стороны носителей власти ^{[36, 247]}.

Исследование знаков и знаковых систем в XVIII – первой половине XIX столетия происходило под значительным влиянием философии идеализма (Кант, Гегель и др.), и работы, представленные в данном направлении, в меньшей степени сопряжены с политическим контекстом знакового процесса. Популярность движения масонства и различных спиритуалистических учений, переживавших подъем в рассматриваемый период, предопределила повышенный интерес исследователей рассматриваемой эпохи, прежде всего, к символам и их тайным значениям.

Научная теория знакового процесса оформляется на рубеже XIX-XX столетий. Как отмечает Ю.В. Шатин, «семиотика возникла в трёх географически удалённых друг от друга точках - Северной Америке, Швейцарии и России практически одновременно, в 1890 - 1910-е годы, причём её создатели не только ничего не знали один о другом, но и принадлежали к разным отраслям знания - логике, лингвистике и нетрадиционному богословию» ^[26]. Как отмечает К.Д. Скрипник, «Обращаясь к тому, что Пирс называл «semeiotic», теорией знаков в наиболее широком смысле, следует отметить, что она почти полностью отличается от того, что известно теперь под названием «семиотика» и что связано с именами Ф.де Соссюра и Ч. Морриса. Пирсовская «семейотика» следует теории знаков Дунса Скота и ее последующему развитию Иоанном св.Фомы» ^[19].

Интерес к сопряжению семиотики с иными современными методами исследования культурных феноменов впервые ярко обозначается в рамках марбургской неокантианской школы, в трудах одного из наиболее видных ее представителей – Э. Кассирера. Исследователи его творческого наследия склонны рассматривать Э. Кассирера в качестве основоположника «семиотики культуры» (cultural semiothics) ^{[38, 56]}, и причислять его к числу величайших семиотиков двадцатого столетия ^[30]. Как отмечает Э. Кассирер, «подлинно строгое и точное мышление всегда опирается на символику и семиотику. Любой «закон природы» в нашем мышлении принимает вид общей «формулы», но всякую формулу можно представить лишь как связь общих и специфических знаков. Без универсальных знаков, таких, как в арифметике и алгебре, невозможно было бы выразить ни одну физическую связь, ни один частный закон природы» ^{[13, 22]}.

С точки зрения изучения проблем и вопросов осуществления власти, большой интерес представляет классическая работа Э. Кассирера «Техника современных политических мифов», в которой автор обращается к теме современного политического мифотворчества: «Новые политические мифы не возникают спонтанно, они не являются диким плодом необузданного воображе­ния. Напротив, они представляют собой искусственные творения, со­зданные умелыми и ловкими «мастерами». Нашему XX в. — великой эпохе технической цивилизации — суждено было создать и новую тех­нику мифа, поскольку мифы могут создаваться точно так же и в соот­ветствии с теми же правилами, как и любое другое современное оружие, будь то пулеметы или самолеты» ^{[12, 58-59]}.

Э. Кассирер выделяет ряд составляющих мифотворчества, таких как изменение языка (придание ему магических черт), введение новых общественных ритуалов, появление культов (культ героя, ожидание «золотого века» и др.): «Первый шаг, который был сделан, заключался в изменении функций языка. Если мы посмотрим на развитие человеческой речи, то обнаружим, что в истории цивилизации слово выполняло две диаметрально противоположные функции. Говоря вкратце, мы можем назвать их семантическим и магическим использованием слов. Даже в так называемых примитивных языках семантическая функция никогда не устраняется; без нее речь просто не может существовать. Но в примитивных сообществах магическая функция слова имеет доминирующее влияние. Магическое слово не описывает вещи или отношения между вещами; оно стремится производить действия и изменять явления природы. Подобные действия не могут совершаться без развитого магического искусства. Только маг или колдун способен управлять магией слова, и только в его руках оно становится могущественнейшим оружием. Ничто не может противостоять его власти» ^{[12, 59]}.

Как отмечают исследователи, семиотика начинает активно вступать в сопряжение с гуманитарными науками в 1960-х гг ^{[35, 194]}. Из числа представителей современной семиологии одним из первых к проблеме власти обращается Р. Барт, автор семиологической концепции мифа, риторики образа и теории «войны языков». Р. Бартобратился к проблеме мифологической нагруженности и семантической многозначности изображения в его классическое эссе «Миф сегодня» ^[28]. На примерах, заимствованных из современной культуры, автор подробно рассматривает семиотические механизмы, которые обеспечивают функционирование современного политического и культурного мифа и заставляют читателя видеть, например, в изображении салютующего негра на обложке журнала признаки французской «имперскости», архетип государственной политики рассматриваемого периода.

В другом классическом эссе – «Риторика образа» ^[29] – Р. Барт высказывет предположение о том, что совокупность коннотативных составляющих воспринимаемого образа предписывается субъекту соответствующей идеологией, характерной для конкретного общества на определенном этапе развития, а сам образ может рассматриваться в качестве своего рода риторической конструкции, опирающейся на рассматриваемые коннотативные составляющие.

Концепция «разделения языков» представлена Р. Бартом в его одноименной работе 1973 г., и отражает конфронтацию определенных социолектов, характерных для общественных классов, наделенных различной степенью социального могущества и соответствующими инструментами власти: «Наиболее простое разделение языков в современных обществах обусловлено их отношением к Власти. Одни языки высказываются, развиваются, получают свои характерные черты в свете (или под сенью) Власти, ее многочисленных государственных, социальных и идеологических механизмов; я буду называть их энкратическими языками или энкратическими видами дискурса. Другие же языки вырабатываются, обретаются, вооружаются вне Власти и/или против нее; я буду называть их акратическими языками или акратическими видами дискурса» ^{[4, 536-537]}.

При этом Р. Барту удалось, на наш взгляд, предложить расширенную трактовку феномена власти, выводящую изучение рассматриваемого феномена из рамок политологического дискурс-анализа в сферу семиотики культуры – как отмечает автор, «некогда мы полагали, что власть – это сугубо политический феномен; ныне считаем, что это также феномен идеологический, просачивающийся даже туда, где его невозможно распознать с первого взгляда, – в социальные учреждения, учебные заведения… и мы начинаем догадываться, что власть гнездится в наитончайших механизмах социального обмена, что ее воплощением является не только государство, классы и группы, но также и мода, расхожие мнения, зрелища, игры, спорт, средства информации, семейные и частные отношения» ^[3].

Семиотические аспекты функционирования идеологии получили отражение в работе У. Эко «Отсутствующая структура» (1968). Автор предлагает «понимать под идеологией все то, с чем так или иначе знаком адресат и та социальная группа, которой он принадлежит, систему его психологических ожиданий, все его интеллектуальные навыки, жизненный опыт, нравственные принципы (мы бы охотно сказали, всю его культуру, имея в виду антропологический смысл термина, если бы такое понимание культуры не включало также и риторические системы)» ^{[25, 137]}. Семиотика при этом имеет непосредственное сопряжение с изучением идеологической составляющей культуры, поскольку, согласно мнению автора, «знаки отсылают к идеологии и идеология к знакам, и семиотика как наука об отношениях между кодами и сообщениями занимается непрестанным выявлением идеологий, скрывающихся за риторическими приемами (за риториками). В мире знаков, упорядоченных в коды и лексикоды, семиология выявляет идеологии, которые так или иначе отражаются в устоявшихся формах и способах общения» ^{[25, 138]}. При этом «идеология не ограничивается областью значений. Верно, что, претворяясь в знаки, идеология формирует область значений, набор определенных означаемых, соответствующих тем или иным означающим. Но она задает последнюю, окончательную, исчерпывающую форму всей совокупности коннотаций... Идеология есть последняя коннотация всей совокупности коннотаций, связанных как с самим знаком, так и с контекстом его употребления» ^{[25, 140]}.

Важным этапом в осмыслении феномена власти под влиянием семиологии и философии структурализма стали работы М. Фуко, в частности, его произведения «Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы» и «История сексуальности. Воля к истине» ^[32]. Как отмечает Б.Бостилс, М. Фуко является «одним из наиболее четко излагающих свою позицию картографов семиологии властных отношений» ^{[41, 126]}. Принимая во внимание, что проблема власти в творчестве М. Фуко рассматривается в большом количестве философских и политологических исследований ^{[37; 33; 31; 10; 7; 16; 15; 17; 21; 2; 20 и др.]}, в данном разделе мы не будем заострять внимание собственно на концепции эволюции власти в работах М. Фуко, а ограничимся лишь некоторыми методологическими замечаниями. Как известно, исследователи выделяют в творчестве М. Фуко не менее трех периодов: «1) «археология знания» (1960-е гг.), 2) «генеалогия власти-знания» (1970-е гг.), 3) «эстетика существования» с акцентом на «техники работы над собой» (techniques de soi) (1980-е гг.)» ^{[1, 279]}. При этом ранний этап творчества М. Фуко характеризуется влиянием структурализма (анализ дискурсов в рамках исторических форм пределов знания, эпистемы), тогда как для позднего творчества автора характерны скорее постструктуралистские мотивы (деконструкция форм познания и идеологии).

Фундаментальным вкладом М. Фуко в развитие теории власти может считаться предложенный автором подход, в соответствии с которым власть рассматривается не как частный директивный акт (совокупность актов) предписания или навязывания воли одного субъекта другому (другим), а как сложноуравновешенное пространство общественных коммуникаций, пронизанных «микрофизикой» властных отношений: «Власть – это не институт, не структура и даже не могущество, которым наделены некоторые: это название, которым обозначают сложную стратегическую ситуацию данного общества» ^{[23, 191-192]}. Власть при этом формирует определенный дискурс, предписывающий индивиду знание об истине: «Нет власти без рационального использования дискурса об истине, который проявляется во власти, исходит от власти и действует посредством нее» ^{[24, 43]}.

Другой классик семиологии, Ж. Деррида, развивает в своих работах концепцию «различения» или «различая» (переводчики стремились найти адекватный термин для перевода оригинального авторского понятия differance), противопоставляя ее любым иерархическим структурам и возможности авторитарной интерпретации ^{[9, 44-45]}. При этом автор усматривает истоки авторитарной власти в дискурсе, который оказывает сопротивление логике деконструкции предписанием соответствующих значений и путей интерпретации явлений: «Какое специфическое сопротивление философский дискурс оказывает деконструкции? Оно состоит в бесконечном господстве, которым, как представляется, его обеспечивает инстанция бытия (и) собственного; оно позволяет ему интериоризировать любой предел как сущее и как сущее в качестве его собственного. Следовательно, в своем господстве и своем дискурсе о господстве (поскольку господство – это значение, которым мы этому дискурсу и обязаны) философская власть, представляется, всегда комбинирует два типа. С одной стороны – иерархия: частные науки и региональные онтологии подчинены общей онтологии, а через нее и фундаментальной онтологии... С другой стороны – в включение: все включено в каждую часть – в спекулятивном модусе рефлексии и выражения... Два этих типа присваивающего господства, иерархия и включение, сообщаются друг с другом по фигурам сговора…» ^{[9, 17]}.

Определенное влияние на формирование французской семиологии рассматриваемого периода оказали идеи Ж. Делеза, прежде всего, концепциясимулякра, разработанная автором в работе «Различие и повторение» (1969). В данной работе Ж. Делез сформировал когнитивную типологию власти, выделив следующие формы, условно обозначенные как «власть абсурда», «власть загадки» и «власть философской Одиссеи»: «Что значит мыслить? Когда нет гения Идеи, возникает величайшая монотонность, глубочайшая слабость нового обыденного сознания; но появление Идеи величайшей силы порождает могущественные «повторения», величайшие изобретения парасмысла. Напомним лишь принципы такой онтологии вопроса: 1) вовсе не означая эмпирического состояния знания, призванного исчезнуть в ответах, когда ответ найден, вопрос заглушает все эмпирические ответы, претендующие на его отмену, чтобы «форсировать» единственный ответ, поддерживающий вопрос и вечно возобновляющий его, подобно Иову, настаивающему на ответе из первых рук, сливающемуся с самим вопросом (первая власть абсурда); 2) отсюда способность вопроса впутать в дело вопрошающего и то, о чем он спрашивает, а также поставить под вопрос самое себя: таков Эдип и его способ не порывать со Сфинксом (вторая власть загадки); 3) отсюда открытие Бытия как соответствующего вопросу, несводимому ни к вопрошаемому, ни к вопрошающему, но объединяющему их в сочленении собственного Различия: не небытие и не негативное бытие, но не-бытующее или бытие вопроса (таков Улисс и ответ «Никто», третья власть философской Одиссеи)» ^{[8, 239-240]}.

Одним из наиболее интересных современных теоретиков власти может, на наш взгляд, считаться Ж. Бодрийяр, который в 1977 году выпустил работу «Забыть Фуко», в которой подверг критике концепцию власти этого знаменитого философа:дело, по мнению Ж. Бодрийяра, «не просто в рассеивании власти», а в том, что она «полностью, пока еще непонятным для нас образом, растворилась, обратившись в свою противоположность, самоустранилась или обрела гиперреальность в симуляции...» ^{[5, 40]}. Перефразируя концепцию М. Фуко о невозможности отождествления власти со структурами или персоналиями, Ж. Бодрийяр предлагает концепцию исчезающей символической власти: «Мы должны возразить, что власть – это нечто, подлежащее обмену. Не в экономическом смысле, а в том, что власть осуществляется согласно обратимому циклу совращения, вызова и уловки (не ось, не передача до бесконечности, а цикл). И если власть не может обмениваться таким образом, то она просто-напросто исчезает» ^{[5, 71]}.

Более подробно концепция власти Ж. Бодрийяра сформулирована в его работе «Симулякры и симуляция» (1981). По мнению автора «власть, истинная власть, больше не существует, и потому нет ничего опасного в том, что кто-то ее возьмет или возвратит» ^{[6, 36]}. Дискурс окончательно вытеснил, подменил собой социальные институты, сформировав невозможность существования власти, самостоятельной по отношению к данному дискурсу: «В этом состоит секрет дискурса, который больше не является лишь неоднозначным, как это случается с политическим дискурсом, но выражает невозможность определенной властной позиции, невозможность определенной позиции в дискурсе» ^{[6, 36]}.

Автор развивает концепцию контаминации трех дискурсов – истории, природы и власти: «Раньше дискурс истории набирал силу, решительно противопоставляя себя дискурсу природы, дискурс желания – дискурсу власти, – сегодня они обмениваются своими значениями и своими сценариями» ^{[6, 38]}. При этом гиперреальность и симуляция рассматриваются автором как «средства апотропии любого принципа и любой цели, и они оборачивают против власти средство апотропии, которым она так хорошо пользовалась в течение длительного времени. Ведь, в конце концов, на протяжении всей своей истории капитал сам первым способствовал разложению всего, что связанно с референтным, всего, что связанно с человеческим целеполаганием, это капитал уничтожил все идеалистические различия между истинным и ложным, между добром и злом, чтобы установить свой радикальный закон эквивалентности и обмена, железный закон своего господства... Так вот сегодня именно эта логика все более радикально выступает против капитала. И всякий раз, когда он пытается вырваться из этой катастрофической спирали, испуская последний проблеск реальности, чтобы основать на нем последний проблеск власти, он лишь умножает знаки и ускоряет игру симуляции» ^{[6, 46]}.

Выполненный обзор позволяет сделать вывод о том, что в работах классиков семиотики (семиологии) XX столетия, работавших в направлении семиотики культуры, были обозначены подходы и сформированы предпосылки формирования методологических оснований семиотической теории власти. Анализ представленных работ позволяет выделить следующие основные познавательные проблемы изучения феномена власти и обозначить релевантные подходы (концепции) их решения в рамках семиотики культуры:

· проблема современного мифотворчества (Э. Кассирер) и концепция мифа как вторичной семиологической системы (Р. Барт)

· проблема пансоциетального характера идеологических отношений (Р. Барт) и концепция риторического кода идеологии (У. Эко, Р. Барт)

· проблема власти как сферы стратегического взаимного влияния множества центров силы, технологий производства знания, эпистемы, дискурса (М. Фуко) и концепция деконструкции как альтернативы иерархическому авторитарному знанию (Ж. Деррида)

· проблема социального функционирования симулякров (Ж. Делез) и концепция симуляции власти в эпоху гиперреальности (Ж. Бодрийяр).

Таким образом, в работах представителей западных школ семиотики (семиологии) прошедшего столетия были сформулированы базовые проблемы изучения феномена власти в семиотическом контексте и обозначены теоретические предпосылки к их решению. Представляется, что перспективным направлением дальнейшего развития рассматриваемого направления станет интеграция достижений европейской школы семиологии с теоретическими наработками Московско-Тартуской школы, которая в силу ряда культурно-исторически обусловленных факторов дистанцировалась от изучения феномена власти, однако, в рамках которой продуктивно осуществлялось изучение процессов эволюции культуры и специфики исторических социально-культурных форм.