История изучения поэмы Махмуда Шабистари «Цветник тайны»

Лукашев Андрей Александрович кандидат философских наук научный сотрудник, Институт философии Российской академии наук 119991, Россия, г. Москва, ул. Ул. Волхонка, д. 14, стр. 5 Lukashev Andrey PhD in Philosophy Sicentific Associate, Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences 119991 Russia, Moscow, Volkhonka Street 14, building #5 andrew_l@inbox.ru

Сочинение Махмуда Шабистари «Цветник тайны» является важной вехой в истории исламской мысли. Оно объединяет в себе целый ряд традиций суфийских сочинений, развивавшихся прежде самостоятельно. С одной стороны, это — суфийская поэма-маснави, и здесь Шабистари идет вслед за такими авторами, как Санаи, Аттар и Руми. С другой стороны, поэма рассматривает теоретические вопросы суфизма, которые прежде разбирались в прозаических трактатах, таких как, например, «Сто этапов» Ансари, «Раскрытие скрытого за завесой» Худжвири и др. Вместе с тем, поэма Шабистари рассматривает и значение суфийской поэтической образности, что сближает ее с теоретическими трактатами по персидской поэтике, и, прежде всего, — сочинением Шараф ад-Дина Рами «Собеседник влюбленных». Хотя поэма Шабистари и была написана раньше трактата Рами, она, в некотором смысле дополнят его сочинение. «Собеседник влюбленных» рассматривает значение основных поэтических метафор и особенности их употребления, но ничего не говорит о том, какие мистические смыслы суфийская традиция вкладывала в конкретные образы и метафоры. Эту функцию выполняет уже поэма Шабистари, открывая, таким образом, дополнительный пласт значений.
«Цветник тайны» оказался не только блестящим примером персидской изящной словесности, но и незаменимым пособием по суфизму, рассматривая не только основные концепции для суфийского дискурса, но специфические формы их передачи в персидской поэзии. Совершенно естественно, что к ней так или иначе обращались многие суфийские авторы, и по сей день она считается классикой суфийской литературы. В этой связи, весьма показательно, даже Мухаммад Икбал — известный исламский реформатор, живший на рубеже XIX и XX вв., написал ответ на сочинение Шабистари — поэму «Новый цветник тайны».
В виду популярности произведений Шабистари как в исламском мире, так и за его пределами, в наших руках — значительное количество изданий, в том числе критических, сделанных по нескольким рукописям с указанием всех разночтений^[1]; собрание сочинений Шабистари на персидском языке, подготовленное Самадом Муваххедом^[2], монографическое исследование на персидском языке, принадлежащее его же перу^[3], многочисленные комментарии и толкования, два комментированных перевода поэмы «Цветник тайны» на английский (Уинфилд^[4], Дарр^[5]), один перевод той же поэмы на русский язык^[6], монография Льюисона на английском языке^[7], посвященная Шабистари, не говоря о значительном числе более мелких работ.
Популярность «Цветника тайны» была весьма высока в средневековье и не ослабевает до сих пор. Существует около сорока комментариев и толкований к поэме, наиболее полный список которых, включающий двадцать девять комментариев-шархов опубликован Казимом Дизфулийаном в водной части к его комментированному изданию «Цветника тайны»^{[8, с.41]}.
Начиная с XV в., когда был составлен первый комментарий к поэме Махмуд Шабистари, принадлежащий перу Шейха Рух-бахшана Бадахшани — преемника шейха Мухаммада Нурбахша (основатель ордена нурбахшийа), практически ни одно столетие не обходилось без появления нового толкования поэмы. В том же XV в. появился другой комментарий — Сейеда Мухаммада Мадини Нишабури — ученика классика персидской поэзии — Касема Анвара^[8].
Наиболее ранним из доступных и пригодных для исследователя комментариев является текст шарха, написанный Саин ад-Дином Али Турке Исфахани. Он были издан Казимом Дизфулийаном в 1997г.^[9]. Саин ад-Дин Али Турке был ученым и философом XV в., заложившим методологические основы для философии эпохи Сефевидов, оказав таким образом существенное влияние на таких авторов, как Мир Дамад, Мулла Садра, Мир Финдариски и др.[8 с.45]. Более всего он известен как автор трактата «Выравнивание в толковании правил единобожия» (Тамхид фи шарх каваид аль-тавхид), представляющий собой толкование трактата «Правила единобожия», принадлежащего перу Фадл ад-Дина Мухаммада Турке.
Кроме комментария к «Цветнику тайны» Саин ад-Дин Турке является автором шестнадцати трактатов в разных областях исламской мысли. Четырнадцать трактатов изданы в одном томе^[9], отдельно изданы «Выравнивание в толковании правил единобожия»^[10], перевод «Книги о религиях и сектах» аш-Шахрастани и толкование к «Цветнику тайны» Махмуда Шабистари^[11], в том числе и комментария к «Геммам мудрости» Ибн Араби^[12]. Доступен ряд его трактатов, в частности «Трактат завершения» (Рисале-е анджам), опубликованный Ибрахимом Дибаджи^[8]. Характерной чертой самого шарха Дизфулийан считает его перегруженность арабизмами: автор не только весьма активно использует арабскую терминологию, но зачастую в своих объяснениях и вовсе переходит на арабский. Вместе с тем, Дизфулийан отмечает, что в ряде случаев Саин ад-Дин Турке, напротив пишет довольно простым языком^{[8, c.46-47]}. Также показательным является значительно число отсылок в этом шархе к творчеству Аттара, Руми, Ираки и Касема Анвара^{[8, c.47]}, что говорит о его восприятии творчества Шабистари как части традиции, к которой принадлежали упомянутые авторы. Кроме того, этот шарх — неполный: не все строфы поэмы получили свое объяснение в рамках данного текста^{[8, c.47]}.
Следующим по хронологии (тот же XV в.) идет шарх Низам ад-Дина Махмуда бин Хасана аль-Мухсани (1407/08 — 1465/66), известного также как Шах Даи (Шах призывающий) или ад-Даи иля Аллах (Призывающий к Богу) или просто «Даи» (Призывающий). Это сочинение было названо «Ветерки цветника» (Насаим Гулшан). Он был издан в 1999 г. Парвиз Аббаси Дакани^[13]. Отличительно чертой данного толкования является, в первую очередь, его организация: Шах Даи не идет в комментировании от бейта к бейту, от вопроса к вопросу. Он делает довольно большую выборку вопросов значимых для понимания «Цветника тайны» и рассматривает их в отдельных главах, что свидетельствует о высокой степени творческого осмысления поэмы. Это — не толкование ради толкования, а повод рассмотреть значимые для толкующего вопросы вопросы через призму текста Шабистари. Неоспоримым достоинством данного издания является текст исследования, которое предпосылается толкованию. Парвиз Аббаси Дакани приводит доступные данные по жизни и творчеству Махмуда Шабистари, толкования его поэмы, подробно останавливается на личности заказчика произведения и, конечно, рассматривает личность самого Шаха Даи, его толкование поэмы Шабистари. Особое внимание он уделяет вопросу того, насколько велика авторская составляющая в этом комментарии. Действительно, работа названа не «Комментарий к «Цветнику тайны»», а «Ветерки Цветника». Это свидетельствует о том, что автор не претендует на роль лишь комментатора, но заявляет о своем творческом подходе к произведению. Следует отметить и честность позиции самого Шаха Даи, который отмечает, в каких вопросах он расходится во взглядах с Шабистари вместо того, чтобы вчитывать в текст «Цветника тайны» свои философские предпочтения^{[13, c.97-98]}. Также Парвиз Аббаси Дакани на основании того, что Шах Даи жил раньше Лахиджи выдвигает предположение, что этот шарх мог быть использован Мухаммадом Лахиджи при составлении его текста^{[13, c.99]}, что, конечно, является универсальным доводом, который невозможно опровергнуть.
Кроме того, следует упомянуть, что, в отличие от более раннего текста Турке, сочинение Даи менее арабизировано, однако содержит немало отсылок как к Корану и Хадисам, так и произведениям классиков суфийской поэзии — Руми, Ниматулла Вали, Ираки, Касима Анвара и др.^{[8, c.51]}. Вместе с тем, Дизфулийан все же отмечает сложность языка Даи, характеризуя его текст как малопонятный в отдельных местах даже современному иранскому исследователю^{[8, c.51]}.
Сам Шах Даи принадлежал к роду алидов. После получения образования он примкнул к ученикам известного суфийского шейха Муршид ад-Дина Абуисхака Бахрани, который сам относился к ученикам Шаха Ниматулла Вали и представлял орден Ниматуллахи в Ширазе, а после смерти Муршид ад-Дина Абуисхака Бахрани сменил его в качестве духовного наставника суфиев Ниматуллахи в Ширазе. Он является автором примерно восьмидесяти книг в разных областях исламской культуры и «Ветерки цветника» относится к лучшим образчикам его творчества. Известны также такие его произведения, как поэма «Машахид дараи» объемом более 500 бейтов, поэма «Гяндж раван дараи» объемом более 700 бейтов, поэма «Чехель сабах дараи» объемом более 700 бейтов, поэма «Чахарчаман» объемом более 900 бейтов и др^[14].
Общепризнанной вершиной комментаторской традиции текста Шабистари является сочинение «Ключи к тайнам в толковании ''Цветника тайны''», принадлежащее перу Шейха Мухаммада бин Яхьи бин Али Гилани Лахиджи. Этот шарх — наиболее полный и признанный исследователями из всей традиции комментирования «Цветника тайны». В отличие от более ранних текстов, он дает подробное толкование каждому бейту поэмы. При этом Лахиджи старается привести все возможные толкования и все возможные коранические и поэтические аллюзии. Этот комментарий оказался настолько подробен, что позднейшие авторы лишь в большей или меньшей степени переписывали сочинение Лахиджи, не сказав ничего принципиально нового, а все последующие значимые исследователи поэмы непременно обращались к его комментарию. Более того, этот комментарий до сих пор является единственным, где дано толкование каждого бейта (даже современные комментаторы, такие как, например, Сарватийан зачастую дают объяснение отрывкам текста, включающим в себя несколько бейтов).
Также важной чертой шарха является обращение к большему числу персоязычных поэтических источников, чем у его предшественников (Санаи, Аттар, Марагаи, Мавлави, Ираки, не говоря уже о своем творчестве, которое Лахиджи также активно цитирует^{[8, с.55]}). Кроме того, в комментарии много отсылок к другим произведениям Шабистари, что говорит о глубоком знакомстве Лахиджи с творчеством комментируемого автора.
Наряду с «Ключами к тайнам...» Лахиджи является автором поэтического дивана, известного как «Диван Асири» и поэтического трактата «Тайны свидетельства» (Асрар аш-шухуд), отрывки из которого Лахиджи приводит и в своем толковании поэмы Шабистари.
Сам Лахиджи принадлежал к кружку учеников Сеййеда Мухаммада Нурбахша и являлся одним из наиболее известных шейхов его тариката. Он также был ревностным шиитом и всегда носил черное одеяние в память об имаме Хусайне. Лахиджи приложил немало усилий для продвижения тариката Нурбахшийа в Ширазе и даже открыл там ханаку, известную под названием «Ханака нурийа».
Следующим по хронологии из наиболее значимых комментариев стал шарх Хусайна Ходжи Шараф ад-Дина Абд аль-Хакк Ардабили (1465/66-1543/44), известного также под именем Иллахи. Его учителями были известные мыслители того времени — Шейх Азиз ад-Дин Али Амали, Сафи ад-Дин Ардабили. Он был приближен к султану Хейдару Сафави и был близко знаком с такими учеными как Джалал ад-дин Давани, Амир Гийас ад-Дин Ширази, Амир Джамал ад-Дин Атаулла бин Фазлулла. Часть своей жизни он провел в Герате, где общался с Амиром Алишером Наваи, а в 1496/97 переехал в Азербайджан. Позже он вернулся в Ардебиль, где преподавал при ордене Сафавие — последователей шейха Сафи ад-Дина Ардабили^{[8, c.56-57]}.
Иллахи Ардабили обладал весьма широкой эрудицией не только в области исламских наук, но и в медицине. После себя он оставил тридцать томов сочинений в различных областях знания. Особой заслугой Иллахи Дизфулийан считает то, что он стал первым, кто начал писать сочинения по шариатским наукам в шиитской интерпретации на персидском языке^{[8, c.57]}.
Издатели его толкования «Цветника тайны» приводят описание тридцати одного произведения Иллахи^{[15, c.30-38]}, среди которых есть и сочинения по шариату, математике, переводы с арабского на персидский, напр. работы Сеййеда бин Таввуса «Сердца призвания и путь поклонений», краткое изложение Китаб ат-тахрир («Книга освобождения») Насир ад-Дина Туси, в свою очередь являющуюся изложением «Начал» Евклида на арабском, и целая серия комментариев-заметок (хашия), в том числе и к тем же «Началам».
Он является автором первого полного персоязычного толкования Корана, известного как «Тафсир иллахи», его перу принадлежит и арабоязычный коранический тафсир.
Иллахи реализовался и как поэт: он является автором поэтического дивана объемом около двух тысяч бейтов^{[15, c.36]}, который в настоящее время утерян, и мы располагаем лишь косвенными данными о нем. Таким образом, его толкование поэмы Шабистари является одновременно и его единственным сохранившимся поэтическим источником.
Этот комментарий заслуживает особого внимания. Хотя, его предшественник Лахиджи, казалось бы, сказал все, что можно в комментировании памятника, заслуга Ардабили заключается в том, что он предпослал своему толкованию обширное и содержательное предисловие где информативно, но в сжатой форме рассматриваются наиболее важные вопросы исламской философии (напр. соотношение возможного и необходимого, множественные проявления единого, место человека в мироздании и др.), также интерес представляет глава, посвященная ирфану как отдельной науке об Абсолютном Бытии и его совершенном единстве. Вводная часть, которую Ардабили предпосылает своему толкованию, может рассматриваться как самоценное сочинение и источник по средневековой исламской мысли^{[15, c.1-19]}.
Как Дизфулийан, так и издатели шарха Иллахи отмечают, что он ощутил сильнейшее влияние текста Лахиджи, на который Иллахи, несомненно опирался^{[15, c.20],[8, c.57]}. Однако автор постарался дать толкование, которое содержательно не расходится с текстом Лахиджи более простым языком, избегая по возможности арабизмов, и даже старается переводить приведенные высказывания суфийских шейхов с арабского на персидский^{[8, c.169]}. Подобно предшественникам Лахиджи, он не стремится объяснить каждый бейт, объединяя многие бейты в смысловые блоки, и давая комментарий к отрывкам, содержащим несколько бейтов. По утверждению Дизфулийана, двести двадцать бейтов поэмы и вовсе остались без комментария^{[8, c.60]}. Также отличительной чертой шарха является стремление автора, где возможно, в поэтической форме толковать произведение Шабистари: общее число бейтов поэтического комментария близко к двум тысячам^{[8, c.60]}, что, с одной стороны, превышает в два раза объем толкуемого произведения, а с другой — добавляет художественной ценности данному тексту. Существует критическое издание трактата, подготовленное на основании трех рукописей Мухаммад-ризой Баразгар Халики и Иффатом Карбаси^[15]. Тексту предпослано обширное исследование, где подробно рассмотрены не только «Цветник тайны» и личность его автора, но и жизненный путь, творчество Иллахи Ардабили, его интеллектуальная традиция, исторические реалии, в которых протекала жизнь ученого.
Он является автором и других шархов, например, шарх к работе «Утверждение необходимого» Джалал ад-Дина Давани, шарх к сочинению «Руководство разумов к укреплению веры» Хасана ибн Юсуфа Адама Халли, являющегося одним из наиболее значимых сочинений по шиитскому фикху. Эта работа оказала и сильнейшее влияние на другое фикховое сочинение Иллахи - «Выборка из фикха» (Халаса аль-фикх), в котором, по сути, переведены отрывки из сочинения Халли^{[15, c.37]}.
Последним значимым шархом из ранней традиции комментирования является толкование «Цветника тайны» шейха Баба Ниматулла бин Махмуда Нахдживани (ум. 1514/15), известного как «Шейх Ульван». Он принадлежал к ордену Накшбандийа. Кроме шарха к поэме Шабистари оставил после себя ряд сочинений на арабском языке: тафсир к Корану «Божественные открытия и тайные ключи» (аль-Фаватих аль-иллахийа ва аль-мафатих аль-гайбийа), «Трактат о бытии», «Ведение братьев [по правильному пути]» (Хидайа аль-ихван), комментарии к «Геммам мудрости» Ибн Араби и «Светам ниспослания и тайнам толкования» Кади Бидави Ширази^{[8, c.62]}.
Комментарий к поэме Шабистари «Цветник тайны» Шейха Ульвана до сих пор не получил критического издания и исследователи располагают лишь его рукописным экземпляром из библиотеки тегеранского университета. Этот текст представляет собой короткие комментарии, причем далеко не к каждому бейту. Его достоинством является то, что в тексте дается объяснение ряду терминов, которые были оставлены без внимания в других шархах^{[8, c.63]}.
Тем не менее, комментарии Лахиджи и его современников — такие же средневековые тексты, как и сама поэма Махмуда Шабистари. Таким образом, при всех его достоинствах, актуальность новых комментариев не была исчерпана. Хотя, по мнению Дизфулийана, позднейшие комментарии не сказали ничего нового в исследовании и понимании текста Шабистари, лишь повторяя то, что было сказано в ранних комментариях^{[8, c.45]} (в первую очередь, - в комментарии Лахиджи), они стремились к наиболее простому и понятному изложению содержания поэмы, что в отдельных случаях может быть полезно исследователю, рассматривающему традицию извне.
Кроме того, имеется пласт комментариев, подготовленных исмаилитскими авторами, которые давали памятнику специфическое исмалитское прочтение, включив его в комплекс своих текстов, что нашло отражение в европейском востоковедении: Анри Корбен в 1961 году издал анонимное исмаилитское толкование «Цветника тайны»^[16]. Само толкование невелико по объему: 28 стр по 14 строк в насталике. Сочинение озаглавлено «Некоторые толкования (та'вилат) «Цветника тайны» Махмуда Шабистари». Таким образом, текст вполне может не иметь одного автора, а быть собранием исмаилитских толкований на отдельные отрывки поэмы. Учитывая общую закрытость исмаилитского учения, можно предположить, что это толкование может быть собранием отрывков из неизвестных до сего дня текстов, представлявших исмаилитскую традицию комментирования «Цветника тайны». Доступный же нам текст весьма скуп. Чаще всего комментарий ограничивается одной фразой после продолжительного цитирования Махмуда Шабистари. Часто выбираются различные фразы памятника из разных мест сочинения. Порядок комментария не совпадает с порядком бейтов в поэме. Есть приблизительно 175 отрывков, из «Цветник тайны», которые исмаилитский автор(ы) цитирует или комментирует.
Также Корбен отмечает в тексте большое количество орфографических ошибок, многие фразы не закончены, будто автор не имел достаточно времени, чтобы все записать. Многие цитаты на арабском, отрывки из Корана и хадисов настолько отрывочны, что их трудно идентифицировать. Коранические цитаты обычно даются как речь Имама^{[16, c.26]}.
Ссылаясь на Иванова В.А., Корбен относит этот текст к Бадахшану или Центральной Азии. Комментатор использует термины натик, асас, худжат во множественном числе, что является характерным для фатимидского исмаилизма. В то же время, такой трактат как «Семь глав» или «Семь врат» (Хафт баб) Абу Исхака Кухестани говорит о том, что эти термины в восточном исмаилизме (аламутскй традиции) использовались по-другому^{[16, c.25-26]}.
Само указание на то, что это сочинение принадлежит к жанру та'вил свидетельствует о том, что его нельзя использовать как средство адекватного научного прочтения поэмы. Та'вил — особый жанр толкования, который изначально означал более глубокое, смысловое толкование текста (прежде всего — Корана) по отношению к тафсиру — филологическому толкованию. В исмаилитской традиции таавил стал пониматься как особое толкование, которое осуществляет имам при поддержке Первого Разума. Это толкование относится к тексту Корана как форма к материи. Таким образом, с точки зрения нормативного исмаилитского учения, отраженного, в частности, в трудах аль-Кирмани, Коран сам по себе не может быть адекватно понят верующим, не получив богооткровенное толкование (та'вил) из из уст имама.
Конечно, цель такого толкования — не столько разъяснение толкуемого текста, сколько преподнесение исмаилитского учения. То же самое можно сказать и о данном толковании «Цветника тайны». Неверно было бы пытаться исследовать текст Шабистари, используя его как источник, однако это толкование имеет неоспоримую ценность само по себе и способно многое сказать не о произведении Шабистари, а об особенностях исмаилитского учения и его отличиях от суфизма, при условии, что текст Шабистари будет прежде изучен с использованием суфийских комментариев, и, прежде всего — текста Лахиджи.
Следует отметить, что внимание исмаилитов к произведению Шабистари не было случайным. Текст поэмы дает вполне пригодную почву для исмаилитского толкования по нескольким причинам. Во-первых, сам Шабистари, хотя и подвергает критике различные направления исламской мысли (фальсафа, калам, фикх, зухд) не касается темы противостояния суннитов и шиитов. В его поэме «Книга о счастье», конечно, приводится восхваление четырех праведных халифов, что является сильным доводом в пользу его приверженности суннизму, но не стоит забывать и о том, что его предшественник и кумир — Фарид ад-Дин Аттар в поэме Мусибат-наме после восхваления четырех праведных халифов переходит к восхвалению Хасана и Хусайна — детей Али, признаваемых только шиитами, а далее дает отдельную главу с критикой фанатизма (также как и в поэме «Язык птиц»). Очевидно, Аттар считал разногласия между суннитами и шиитами не столь существенным для следования по суфийскому пути, и мы не можем с уверенностью говорить о том, что эти взгляды не разделял и Шабистари. Его поэма могла быть написана не только для суннитов, но и для приверженцев шиитской ветви ислама.
Во вторых, метод аллегорического толкования та'вил, которому исмаилитские авторы подвергли поэму Шабистари, не был чужд и самому средневековому философу. Он считал, что метод та'вил лежит в основе механизма формирования суфийской образности:

724. Когда же человек сердца (мистик, — А.Л.) толкует смысл,
Он выражает смысл через уподобление.
725. Ведь чувственно воспринимаемые [вещи] – как тени того мира,
Так что этот [мир] как ребенок, а тот – словно кормилица.
726. По моему, сами толкуемые слова («толкуемые» — подвергнутые процедуре та'вил)
С первого слова были приложены к тому смыслу.
727. В обычном употреблении они характерны для чувственно-воспринимаемых [вещей],
[Но] что знают обычные [люди] о том, каков тот смысл?!
728. Когда обратили взор в мир разума,
Оттуда перенесли слова.

Данный отрывок подробно рассмотрен в монографии «’’Цветник тайны” Махмуда Шабистари. Энциклопедия суфийской мудрости»^[17]. Для нас сейчас важно лишь то, что, в соответствии с трактовкой Шабистари, смысл, полученный в результате та'вил, является не перетолкованием некоторого изначального, общепринятого смысла слова, но сам этот общепринятый смысл слова является вторичным по отношению к тому, который эксплицируется в результате толкования-та'вил.
Таким образом и в этом отношении мы не склонны видеть в исмаилитском комментарии существенного насилия над текстом, что само по себе создает возможности и предпосылки для осуществления такого толкования, но не позволяет воспринимать его как вполне адекватный учению Шабистари.
Последней страницей в комментировании поэмы Махмуда Шабистари стали комментарии, сделанные Казимом Дизфулианом и Бихрузом Сарватийаном^[1]. Они оба активно используют толкование Лахиджи^[18], но первый стремится дать одновременно предельно полное толкование и современный взгляд на произведение Шабистари, в то время, как второй предлагает «простой» комментарий, предназначенный, прежде всего, для образовательных целей. В нем, наряду со смысловым комментарием, встречается разбор филологических трудностей, что также является большим подспорьем для исследователя. Тем не менее, несмотря на довольно богатую традицию комментирования поэмы Шабистари и превосходство работы Лахиджи, которая предельно высоко поставила планку в этой работе, на наш взгляд, Дизфулийану удалось вписать новую страницу в историю изучения памятника. В отличие от Сарватийана, который пошел по пути популяризации текста за счет простоты комментариев, Дизфулийан предпринял попытку терминологического рассмотрения трактата. Если Лахиджи в своем толковании идет о бейта к бейту, то Дизфулийан сделал акцент на разъяснении терминологии (здесь ему, очевидно, хорошую службу сослужил комментарий Шейха Ульвана, рассмотренный выше): комментируя поэму, он идет от термина к термину, предельно детализируя таким образом свой комментарий. Эта работа была бы невозможна без привлечения широкого круга текстов, как принадлежащих самому Шабистари, так и его коментаторам. В основу критического издания были положены шархи Турке, Шах Даи, Лахиджи, Иллахи и Шейха Ульвана, в тексте приведены все разночтения. Комментарий же, в силу своей терминологичности представляет большую ценность для любого исследователя суфийской мысли, поскольку оказывается, по сути, словарем средневековой исламской культуры, привязанным к тексту «Цветника тайны», который сам выполнял аналогичную функцию в XIV в.. Оба шарха (и Дизфулийана, и Сарватийана) базируются на критическом издании текста поэмы, что выгодно отличает их от собрания сочинений Шабистари, выпущенного Самадом Муваххидом в 1987 г.
Несмотря на то, что это — не критическое издание, оно включает в себя большинство доступных произведений Шабистари, за исключением немногих, которые приписываются его перу, но не атрибутируются ему несомненно. Тем не менее, в тех местах, где есть разночтения в рукописях поэмы, Самад Муваххид в большинстве случаев предлагает наиболее распространенное чтение спорных мест, выбранное большинством издателей поэмы. Это отличает его от текста Дизфулийана, который зачастую предлагает чтения, отвергнутые другими издателями (напр. Муджахидом/Кийани, Лахиджи, Сарватийаном). Неоспоримым же достоинством работ Муваххида является подробное рассмотрение учения и биографии Шабистари, сведения о которых можно почерпнуть как из введения к собранию сочинений Шабистари, так и из отдельного монографического исследования, посвященного его творчеству. Эти работы стали христоматийными и в европейском востоковедении, в частности, очевидно, с опорой на исследование Муваххида написана уже упомянутая монография Леонарда Льюисона «За верой и неверием», посвященная Шабистари.
Внимание западных востоковедов «Цветник тайны» впервые привлек в XVIII в., когда французские путешественники Шарден и Бернье познакомили научные круги с поэмой как с «собранием премудростей». Вскоре, в 1821 г. Тулук А. перевел отрывки из произведения в своей книге «Суфизм или персидская пантеистическая теология»^[19]. Позже, в 1825 г. появился перевод трети поэмы на немецкий язык под названием «Антология восточной мистики». В 1838 г. в Лейпциге был издан немецкий поэтический перевод поэмы, сделанный Йозефом фон Хаммер-Пургшталом ^[20]. Издание также включало персидский текст и комментарий Лахиджи. Книга сопровождалась предисловием переводчика, краткой биографией Шабистари, а также общими сведениями по суфизму. Тот же персидский текст был пересмотрен и дополнен несколькими рукописями, обнаруженными Хаммером. Он был издан Уинфилдом А.Х. в Калькутте в 1876г. и переиздан в 1978г.^[21]. В Англии он был переиздан с английским переводом, комментарием и предисловием самого Уинфилда А.Х.^[22], причем этот перевод считается лучшим английским переводом поэмы^{[7, c.15]}.
Наряду с ним существует и другой английский перевод «Цветника тайны», сделанный Джонсон-Пашой и опубликованный в Лондоне вместе с рубаи Омара Хайяма в 1969г.^[23].
В 1920 г. Ледерер перевел «Цветник тайны» на английский
язык, но, в отличие от предыдущих авторов, сделал не
просто перевод, а собрал отдельные высказывания Шабистари о движении, времени, христианстве и идолопоклонстве, о реальном и нереальном, добре и зле, о суфийской метафорике.
В 1959 г. в Париже поэма Гулшан-и раз была переведена на французский язык^[24].
Первое критическое издание «Цветника тайны», основанное на материале 10 различных рукописей, было опубликовано в Тегеране Джавадом Нурбахшем в 1975г. Через десять лет последовало упомянутое издание работ Шабистари, подготовленное Самадом Муваххидом, и включавшее в себя «Цветник тайны»^[2]. Кроме того, Махмуду Шабистари и его поэме «Цветник тайны» посвящены монографии Леонарда Льюисона «За верой и неверием» и Самада Муввахеда «Махмуд Шабистари».
Существуют также переводы «Цветник тайны» на языки урду, турецкий, азербайджанский, немецкий, французский, английский, русский.
Из переводов на английский наиболее известным является перевод поэмы, сделанный Уинфилдом еще во второй половине XIX в. Он оказался настолько удачным, что на многие годы закрыл вопрос о повторном переводе поэмы на английский язык. Работа Уинфилда представляет собой блестящий филологический перевод, сделанный с опорой на наиболее авторитетный комментарий к поэме, принадлежащий перу Мухаммада Лахиджи. В 2007 году вышел другой перевод поэмы на английский язык, выполненный Робертом Абдулл Хайй Дарром, много лет изучавшим суфизм и исламскую миниатюру в различных уголках исламского мира. Этот перевод обладает большим изяществом, хотя и проигрывает переводу Уинфилда в точности.
Имеется и ряд пересказов поэмы на английском языке, которые не имеют ценности для академического исследования.
На русский язык отрывки из поэмы были ранее переведены и откомментированы Бертельсом Е. Э.^[25]. Существует и полный перевод поэмы на русский язык, сделанный азербайджанским исследователем Шаигом Исмаиловым. Этот перевод был издан в 1976г. в Баку^[26]. Он неточен: некоторые отрывки не поддаются пониманию, отсутствует комментарий сложных мест. Творчеству Шабистари посвящена и его монография «Философия Махмуда Шабустари», где автор, привлекая богатый материал (как произведения самого Шабистари, так и западные работы, посвященные ему), делает попытку рассмотреть весь комплекс философских взглядов поэта. Эта книга – первая и на данный момент единственная монография на русском языке, посвященная Шабистари.
Неоспоримым достоинством работы является привлечение широкого круга источников, в том числе редких рукописей из библиотек среднеазиатских государств и Великобритании. Однако философская составляющая несет на себе глубокий след эпохи (60-70-ее годы XX века). Красной нитью через монографию (да и остальные работы Исмаилова) проходит мысль, которую можно изложить в форме силлогизма: пантеизм – это тождество мира и Бога, Шабистари утверждает единство мира и Бога, следовательно, Шабистари – пантеист^{[24 ,c.51]}, а так как, согласно Фейербаху, «атеизм – это пантеизм наизнанку» ^{[24 ,c.53]}, то Шабистари – атеист, и, следовательно, прогрессивный философ Востока, а также борец с «авторитетом религиозной ортодоксии»^{[24, c.107]}. Таким образом, здесь мы видим, что Исмаилов подменяет понятие «единство» понятием «тождества», что дает ему возможность получить желаемый результат: доказать, что Шабистари был «прогрессивным философом Востока», то есть атеистом.
Из всего этого делается следующий вывод: «Историческая заслуга Шабистари, как и других выдающихся мыслителей того времени, определяется не степенью влияния религии, а степенью расхождения с ней» ^{[24, c.8]}. То, что такой подход не соответствует действительности, видно даже при поверхностном знакомстве с исламом (где нет разделения ортодоксии и ереси), а также с самим памятником, где, хоть и поднимается вопрос о вере и неверии, его решение никак не укладывается в предложенную Исмаиловым схему.
В настоящий момент в России творчеством Махмуд Шабистари занимается автор данной статьи, опубликовав ряд статей, посвященных творчеству средневекового философа и поэта^[27].