Право собственности народов: международное и национальное измерения

Исследование правосубъектности народов не может быть полным без определения содержания их имущественных прав; теоретическое значение данного аспекта обусловлено общей нерешенностью проблемы правового статуса народов, а практическое – необходимостью создания эффективных механизмов реализации коллективных имущественных прав негосударственных (в том числе борющихся за самоопределение и коренных) народов. Актуальность данной проблемы обусловлена нерешенностью в современной правовой доктрине вопросов соотнесения собственности народов с прочими формами собственности, возможности иных имущественных прав народов, наличия особых механизмов их реализации.

Целью данной работы является установление содержания права собственности народов и разработка механизмов совершенствования соответствующих международных и национальных правовых механизмов. Основными задачами для ее достижения следует считать критический и сравнительный анализ соответствующей правовой базы, а также доктринальных наработок. Следует признать, что в научных (правовых) работах аспекты публичной собственности анализировались, как правило, в связке с концептом собственности государственной; упоминания о собственности народов носили в первую очередь идеологический, а не предметный характер (ярким примером этого являются труды ученых советского периода).

В современном международном праве, носящем характер межгосударственного, традиционно права народов также понимаются как права соответствующих государств, выступающих от их имени. Нормы конвенций, устанавливающих режимы публичной собственности, трактуют ее как собственность государственную либо как собственность всего человечества; таковы, например, нормы Соглашения о деятельности государств на Луне и других небесных телах от 5 декабря 1979 г. ^[32], Конвенции об охране подводного культурного наследия от 2 ноября 2001 г. ^[10] и Конвенции об юрисдикционных иммунитетах государств и их собственностях от 2 декабря 2004 г. ^[8]. Иные акты, например Конвенция ООН по морскому праву 1982 г., говорят нам о суверенитете государств, их правах пользования и распоряжения, не устанавливая собственность государств на некие публичные ресурсы ^[11] и тем самым фактически развязывая руки национальному законодателю в установлении соответствующих режимов.

В этом контексте интересно указать на нормы принятой Генеральной Ассамблеей ООН 28 сентября 1999 г. Декларации о ходе осуществления Программы действий по обеспечению устойчивого развития малых островных развивающихся государств и инициативы в отношении ее дальнейшего осуществления. В преамбуле данного акта признается, что «в ведении жителей малых островных развивающихся государств находятся обширные районы Мирового океана» ^[3], что несколько размывает этатисткий подход, закрепленный в указанных выше конвенциях, посвященных статусу пространств.

Впрочем, общая гуманизация международного права в ХХ ст. привела к закреплению в нем возможности некоей коллективной собственности, отличной от государственной. Так, в ч. 2 ст. 11 Международного пакта о гражданских и политических правах и Международного пакта об экономических, социальных и культурных правах от 16 декабря 1966 г. говорится о том, что все народы для достижения своих целей могут свободно распоряжаться своими естественными богатствами и ресурсами без ущерба для каких-либо обязательств, вытекающих из международного экономического сотрудничества, основанного на принципе взаимной выгоды, и из международного права; при этом специально подчеркивалось, что «ни один народ ни в коем случае не может быть лишен принадлежащих ему средств существования» ^[28].

Конвенция об охране всемирного культурного и природного наследия от 16 ноября 1972 г. в своей преамбуле устанавливает, что «повреждение либо исчезновение любых образцов культурной ценности или природной среды представляют собой пагубное обеднение достояния всех народов мира» и напоминает о «той важности, которую представляет для всех народов мира сохранение уникальных и незаменимых ценностей независимо от того, какому народу они принадлежат»; что можно трактовать как ясное признание неких прав народов на культурные ценности и природную среду.

При этом ст. 3 данной конвенции возлагает определение и разграничение «различных ценностей» на соответствующие государства, однако их имущественный режим не устанавливает ^[9]; подобный подход к установлению коллективных ценностей содержит и Типовой договор о предупреждении преступлений, связанных с посягательством на культурное наследие народов в форме движимых ценностей от 7 сентября 1990 г., принятый под эгидой ООН ^[33]. В свою очередь в преамбуле Конвенции о международной торговле видами дикой фауны и флоры, находящимися под угрозой исчезновения от 3 марта 1973 г. признается, что «народы и государства являются и должны быть наилучшими хранителями их собственной дикой фауны и флоры» ^[7], что свидетельствует о выделении народа в отдельный субъект имущественных отношений в данной сфере, хоть и наравне с государством.

Также следует указать, что международные конвенции, устанавливающие ответственность за посягательство на народы как социальные группы, четко не выделяют посягательства на имущественные права народов в рамках составов соответствующих международных преступлений. Так, Международная конвенция о пресечении преступления апартеида и наказании за него от 30 ноября 1973 г. ничего не говорит о нарушении права собственности расовых групп ^[27]. В свою очередь, Римский статут Международного уголовного суда и Конвенция о предупреждении преступления геноцида и наказании за него от 9 декабря 1948 г. не включают посягательство на собственность народов в состав преступления геноцида (хотя и содержат такую форму геноцида, как «предумышленное создание для какой-либо группы жизненных условий, рассчитанных на ее полное или частичное физическое уничтожение» ^[30]. В то же время ряд составов среди воинских преступлений в упомянутом Римском статуте нацелен на защиту публичной собственности, однако ее носитель не конкретизирован. Интересно, что в Принципах международного права, признанных статутом Нюрнбергского трибунала и нашедших выражение в его решении, среди прочего, говорится о таких военных преступлениях, как разграбление государственного либо частного имущества.

Особо следует упомянуть Африканскую хартию прав человека и народов от 26 июня 1981 г., которая в чч 1-3 ст. 21 говорит о том, что все народы свободно распоряжаются своим национальным богатством и природными ресурсами, с использованием этого права исключительно в интересах народа и невозможностью его лишения. При этом особо подчеркивается, что «в случае грабежа своего достояния» обездоленные народы имеют право на его законное возвращение, а также на соответствующую компенсацию. Впрочем, при этом оговаривается, что свободное распоряжение национальным богатством и природными ресурсами осуществляется без ущерба для обязательства развития международного экономического сотрудничества, основанного на взаимном уважении, справедливом обмене и принципах международного права.

Данные нормы хартии закреплены одновременно с чч. 4-5 ее ст. 21, которые предоставляют такое же право свободно распоряжаться своим национальным богатством и природными ресурсами государствам, предоставляя последним «ликвидировать все формы иностранной экономической эксплуатации, особенно те, которые практикуются международными монополиями, с тем, чтобы использовать свои природные ресурсы полностью на благо своих народов» ^[1]. Таким образом, в данной хартии африканские государства, формально признавая имущественные права своих народов, провозгласили себя единственным субъектом реализации данных прав.

В целом наиболее существенное внимание международное право уделяет проблемам собственности коренных народов. В частности Конвенция о коренных народах и народах, ведущих племенной образ жизни в независимых странах (Конвенция МОТ № 169) от 27 июня 1989 г., упоминая в ч. 2 ст. 2 об экономических правах коренных народов, в ч. 1 ст. 7 говорит о праве таких народов решать вопрос выбора собственных приоритетов для процесса развития в той мере, в какой он затрагивает, среди прочего, земли, которые они занимают или используют каким-либо иным образом. В ст. 13 этого договорного акта указывается особая важность для культуры и духовных ценностей соответствующих народов их связь с такими землями либо территориями, «и в особенности важность коллективных аспектов этой связи» ^[6].

Данные аспекты Конвенция № 169 предлагает понимать не только как духовные, поскольку в ее ст. 14 за соответствующими народами прямо признаются права собственности и владения на земли, которые они традиционно занимают; также в данной статье устанавливаются гарантии прав пользования землями, занятыми не только коренными народами, «но к которым у них есть традиционный доступ для осуществления их жизненно необходимой и традиционной деятельности», с учетом особого положения кочевых народов и народов, практикующих переложное земледелие. Обязанности установления границ земель проживания коренных народов, установление эффективной охраны их прав собственности и владения и необходимых процедур разрешения соответствующих споров возлагаются данной конвенцией на государства проживания коренных народов ^[6].

В ст. 15 Конвенции № 169 говорится о собственности коренных народов на природные ресурсы земель их проживания; однако при этом признается возможность «сохранения за государством» ресурсов данных земель, в частности минеральных. При этом возмещение коренным народам за эксплуатацию таких ресурсов должно проводиться не в форме компенсации их стоимости, а как покрытие ущерба интересам коренных народов, в первую очередь касательно пользования их землями. Одновременно ст. 16 данной конвенции устанавливает ограничения возможности принудительного переселения коренных народов с их земель и необходимость материальной компенсации народам при таком переселении.

В ст. 17 Конвенции № 169 подчеркивается приоритет передачи прав коренного народа на землю между его представителями и согласно собственным процедурам, а в ст. 18 говорится о необходимости профилактики и установления ответственности за неправомерное вторжение на земли либо пользование землями коренных народов ^[6]. Следует отметить, что данная конвенция предусмотрела соответствующие права в первую очередь для коренных народов, ведущих традиционный образ жизни, при этом характерно наличие в данном документе патерналистского подхода и ограничение в нем возможностей коренных народов распоряжаться своими имущественными правами самостоятельно.

Несколько иной подход к данной проблеме содержится в Декларации ООН о правах коренных народов от 13 сентября 2007 г. Этот документ распространяется как на народы, рассмотренные в Конвенции № 169, так и на любые другие коренные народы мира; при этом в преамбуле декларации говорится о коренных народах, как о жертвах исторических несправедливостей, как политических (колонизации), так и экономических (лишения их своих земель, территорий и ресурсов). В преамбуле декларации также говорится о неотъемлемых правах коренных народов, основанных, среди прочего, на их экономических структурах, при этом особо упоминаются их права на свои земли, территории и ресурсы, с указанием необходимости осуществления коренными народами контроля за событиями, затрагивающими их и их земли, территории и ресурсы, как с целью сохранения и укрепления своих институтов, культуры и традиций, так и для своего развития ^[4].

В целом механизмы закрепления за коренными народами имущественных прав на земли их проживания и пользования, предусмотренные декларацией 2007 г., подобны установленным в Конвенции № 169, однако при этом расширяется как субъект таких прав (все коренные народы, а не только ведущие традиционный образ жизни), так и их объекты. В частности, ст. 25 декларации упоминает о традиционно принадлежащих, иным образом занятых и используемых коренными народами землях, территориях, водах и морских прибрежных водах, а также других ресурсах. В ст. 26 данного акта более тщательно, чем в Конвенции № 169, установлены соответствующие имущественные права; в частности, указывается, что коренные народы имеют право иметь в собственности, использовать, осваивать или контролировать земли, территории и ресурсы, которыми они обладают в силу традиционного владения или другого традиционного занятия или использования, а также те, которые они приобрели иным образом, упоминая также о наличии у коренных народов собственных «систем землевладения» ^[4].

В ст. 27 данного акта указывается на совместный «справедливый, независимый, беспристрастный, открытый и транспарентный» процесс с участием государств и коренных народов по признанию и юридическому подтверждению прав коренных народов в отношении их земель, территорий и ресурсов; в ст. 29 декларации устанавливаются дополнительные гарантии коренным народам при использовании их земель и территорий в военных целях. Кроме данных норм, развивающих институт имущественных прав коренных народов, связанных с территориями их проживания, декларация 2007 г. содержит ряд норм, посвященных иным имущественным правам коренных народов, таким как интеллектуальная собственность и собственность на организации.

В частности, ст. 31 декларации 2007 г. говорит о том, что коренные народы имеют право на сохранение, контроль, охрану и развитие проявлений их научных знаний, технологий и культуры, включая людские и генетические ресурсы, семена, лекарства, знания свойств фауны и флоры, традиции устного творчества, литературные произведения, рисунки, спорт и традиционные игры и изобразительное и исполнительское искусство ^[4].

Дополнительно указывается, что таковые народы имеют право на сохранение, контроль, защиту и развитие своей интеллектуальной собственности на указанное культурное наследие, традиционные знания и традиционные формы выражения культуры. При этом действенные меры в целях признания и защиты осуществления этих прав государства должны принимать совместно с коренными народами. Кроме того, ст. 16 данной конвенции закрепляет право коренных народов создавать собственные средства массовой информации на своих языках ^[4].

Данные нормы конвенционного и рекомендационного международного права находят свое отражение в правоприменительной практике. Так, Е.Г. Савельева указывает на значимое количество решений международных региональных органов (в первую очередь Американского суда по правам человека) по защите прав коренных народов на принадлежащие им земли и ресурсы, находящиеся на этих землях ^{[31, с. 105]}.

Также следует упомянуть об отображении проблемы собственности народов в национальном праве, в частности, в конституциях государств. Парадоксально, но значительная часть конституционных актов (например, Конституция Исламской Республики Пакистан 1973 г. ^[43]) не уделяет внимание статусу публичной собственности и собственности в целом. При этом в конституции могут, как исключение, освещаться только аспекты возмездного изъятия собственности властью у физических лиц для общественных нужд (например, действующая Конституция Германии 1949 г. ^[69], Конституция Финляндии 1999 г. ^[24] либо действующая редакция Конституции Норвегии ^[15] и др. ^[19]; ^[21]).

В ряде других действующих конституций проблема публичной собственности разрешается достаточно просто – путем установления ее исключительно государственного характера. Так, государственная собственность на землю и природные ресурсы, без каких-либо условий и ограничений, предусмотрена в ст. 23 Конституция Республики Кипр 1960 г. ^[56], ст. 4 Конституции Словацкой Республики 1992 г. ^[65], ст. 14 Конституции Азербайджанской Республики 1995 г. ^[12], ч. 3 ст 6. Конституции Республики Казахстан 1995 г. ^[18], ст. 11 Базового Статута (Конституции) Султаната Оман 1996 г. ^[34], ст. 29 Конституции Катара 2003 г. ^[39], ст. 37 Конституции Республики Союза Мьяньма 2008 г. ^[62] и ст. 12 Конституции Королевства Бутан 2008 г. ^[46].

При этом отдельные конституции описывают перечень объектов такой собственности достаточно детально, например, Политическая Конституция СШ Мексики 1917 г. в ст. 27 ^[73] или Конституция Федеративной Республики Бразилия 1988 г. в ст. 20 (включая в государственную собственность и «земли, традиционно занимаемые индейцами») ^[41]. Некоторые государства ограничивают перечень объектов такой собственности; например Конституция Княжества Лихтенштейн 1921 г. в ст.ст. 21, 22 включает в перечень государственной собственности только воды и недра ^[51].

Значительное число национальных конституций, провозглашая государственную собственность на природные ресурсы, землю и пр., устанавливают при этом ограничения свободы реализации данной собственности, связанные с необходимостью соблюдения общественного интереса. Такие нормы, содержат, в частности, ст. 23 Конституции Объединенных Арабских Эмиратов 1971 г. ^[67], ст. 12 Конституции Кыргызской республики 2010 г. ^[14], ст. 8 Конституции Республики Йемен 1991 г. в действующей редакции ^[64], ст. 18 Конституции Республики Болгария 1991 г. ^[52], ст. 13 Конституции Республики Таджикистан 1994 г. ^[20], ст.ст. 87, 89 Конституции Республики Сербия 2006 г. ^[59] и др.

Одновременно ряд национальных конституций, не устанавливая государственной либо народной собственности на публичные ресурсы и объекты, закрепляет за государством отдельные имущественные права на них. Так, в ст. 43 Конституция Республики Турция 1982 г. говорится о том, что «побережья находятся под суверенитетом и в распоряжении государства» ^[63]. Конституция Республики Хорватия 1990 г. в ст. 52 говорит об «особом интересе» для республики касательно природных богатств, земли, природных объектов, недвижимости и вещей, имеющих особое культурное, историческое, экономическое и экологическое значение ^[54].

Кроме того, в ряде конституций закрепление государственной собственности на природные ресурсы совмещается с нормами, декларирующими наличие в данной сфере особых прав народов (общества, населения) страны. Так, в ст. 9 Конституции Республики Беларусь 1994 г. указано, что территория страны является естественным условием существования народа и «основой его благосостояния» ^[17]. В ст. 51 Конституции Королевства Камбоджа 1993 г. говорится, что камбоджийский народ является хозяином своей страны ^[47], а ст. 143 Конституции Китайской Республики (Тайвань) 1947 г. говорит о том, что земля в пределах Китайской Республики принадлежит всем ее гражданам ^[53]. Конституция Итальянской Республики 1947 г. в ст. 9 упоминает категорию исторического и художественного наследия нации, но специальной формы общественной собственности не выделяет ^[44].

В Конституции Народной Демократической Республики Корея 1972 г. в действующей редакции предпринята попытка смешения институтом народной и государственной собственности; так, ст. 21 данного акта говорит о том, что «государственная собственность является собственностью всего народа» ^[40]. Подобную модель предлагает и Конституция Китайской Народной Республики 1982 г., указывающая в ст.ст. 6, 7, 9 на общенародную собственность, как форму социалистической общественной собственности, при этом уравнивая общенародную и государственную собственность между собой по содержанию и кругу объектов ^[50]; Конституция Республики Куба 1976 г. в ст.ст. 14-17 аналогично уравнивает в статусе «собственность всего народа» и «социалистическую государственную собственность» ^[55].

Интересно, что такое совмещение категорий характерно не только для социалистических стран. Так, аналогичную модель совмещения государственной и народной собственности содержит и Конституция Княжества Монако 1962 г., в ст. 33 которой устанавливается институт имущества публичного достояния, однако при этом в ст. 36 говорится о том, что свободное и бесхозное имущество является частным достоянием государства ^[13]. В свою очередь Конституция Исламской Республики Иран 1979 г. в ст. 45 говорит о ведении (но не собственности) государства над объектами общественного достояния ^[42].

Подобное соотнесение национального богатства (национального наследия, наследия нации, достояния народа) и прав государства на его использование и охрану можно также встретить в ст. 9 Конституции Республики Мальта 1964 г. ^[37], ст. 46 Испанской Конституции 1978 г. ^[74], ст. «о» Основного Закона (Конституции) Венгрии 2011 г. ^[68], а также в ст. 12 Конституции самопровозглашенной Республики Южная Осетия от 8 апреля 2001 г. ^[22].

Аналогичный дуализм содержится и в ст. 6 Конституции Монголии 1992 г., согласно которой земля, ее недра и богатства природы Монголии принадлежат только народу и находятся под защитой государства; одновременно утверждается, что вся земля, не переданная в частную собственность граждан Монголии, недра земли, их богатства, леса, воды, животный и растительный мир являются государственной собственностью. Дополнительно в ч. 5 ст. 5 данной конституции говорится о том, что «скот является национальным достоянием и охраняется государством», а ее ст. 7 говорит о научных, интеллектуальных и духовных богатствах монгольского народа, а также о произведениях литературы и искусства как о национальном достоянии ^[38].

Попытки совместить институты народной и государственной собственности в конституциях могут быть и более изощренными. Так, в ст. 13 Конституции Народной Республики Бангладеш 2004 г. говорится о том, что «народ распоряжается или контролирует инструменты и средства производства и реализации собственности», а «государственная собственность – это собственность, которой распоряжается государство от лица всего народа» ^[49]. В то же время Политическая Конституция Перу 1993 г. в ст. 21 и 66 вводит институт «наследия нации», одновременно гарантируя государству суверенитет в его использовании и устанавливая институт государственной собственности ^[72].

Однако существует также ряд конституций, в которых упоминания о государственной собственности не содержится; при этом, за публичной властью традиционно резервируются права по контролю и управлению в данной сфере, однако титул собственника остается конституционно неопределенным. В рамках такой модели ст. 15 Конституции Народной Демократической Республики Лаос 1991 г. говорит о земле, «находящейся в ведении национального сообщества» ^[48]; Конституция Социалистической Республики Вьетнам 1992 г. в ст. 11 вводит институт общественной собственности, а в ст. 15 – общенародной собственности, не именуя ее государственной ^[66].

Такой конструкт можно встретить и в Переходной Конституции Непала 2007 г., которая в ст. 35 упоминает об интересах народа в сфере природных ресурсов и наследия страны ^[70]; Конституция Японии 1947 г. в ст.ст. 12 и 29 применяет категорию общественного благосостояния, которой, в частности, не должно противоречить право собственности ^[36]. Конституция Республики Филиппины 1987 г. в ст. 19 закрепляет право народа эффективно контролировать национальную экономику, а в ст. 9 – вводит категорию общественного пользования ^[61].

Ряд современных конституций, не закрепляя прав публичной собственности вообще, указывают на особый статус публичной собственности. Так, в ст. 9 Конституции Государства Бахрейн 2002 г. говорится о неприкосновенности общественных средств ^[45]; ст. 5 Конституции Республики Эстония 1992 г. закрепляет за полезными ископаемыми и природными ресурсами статус национального богатства ^[57], ст. 17 Конституции Государства Кувейт 1962 г. говорит о нерушимости общественной собственности ^[71]; в ст. 70 Конституции Словении 1991 г. говорится о пользовании публичного достояния ^[60], преамбула же Конституция Литовской Республики 1992 г. говорит об естественном праве народа «свободно жить и творить на земле своих отцов и предков» ^[58]. В ст. 9 Конституции Рoссийской Фeдерации 1993 г. указывается о том, что земля и другие природные ресурсы являются основой жизни и деятельности народов, проживающих на соответствующей территории, но при этом указывается возможность их пребывания в «частной, государственной, муниципальной и иных формах собственности» ^[23].

Прямое признание собственности народа на ряд публичных ресурсов содержится лишь в некоторых конституциях. Так, Конституция Ирландии 1937 г. в ст. 2 указывает, что «принадлежащая народу территория состоит из всего острова Ирландия, прилегающих к нему островов и территориального моря» ^[35], а Конституция самопровозглашенной Республики Абхазия 1994 г. в ст. 5 говорила о том, что «земля и другие природные ресурсы являются собственностью народа» ^[16]. Наиболее рельефно такое видение права публичной собственности отражено в ст. 13 Конституции Украины 1996 г., согласно которой земля, ее недра, атмосферный воздух, водные и иные природные ресурсы, находящиеся в пределах территории Украины, природные ресурсы ее континентального шельфа, исключительной (морской) экономической зоны являются объектами права собственности Украинского народа. В данной статье конституции специально указывается, то «от имени Украинского народа права собственника осуществляют органы государственной власти и органы местного самоуправления», но не в полной мере, а «в пределах, определенных настоящей Конституцией» ^[25].

Приведенный анализ показывает, что вопрос государственного либо народного характера публичной собственности не имеет некоего стандарта разрешения на конституционном уровне. При этом, кроме ряда приведенных социалистических конституций, национальную модель разрешения данной ситуации сложно увязать с формой государства, и экономическим режимом соответствующей страны. Можно утверждать, что указанные конституционные нормы несут в первую очередь политико-идеологическое содержание; анализ национального гражданского законодательства позволяет говорить о том, что даже будучи закрепленным на конституционном уровне, институт собственности народов не находит отражения в законодательной базе.

Следует указать на ряд публикаций на постсоветском пространстве, посвященных аспектам имущественных прав народов. Данные работы носят в первую очередь конституционно-правовой характер. Так, В.П. Мозолин предлагает установление конституционного положения «об образовании особой формы собственности, называемой всенародным достоянием». К объектам данного права народной собственности, помимо земли и других природных ресурсов, данный автор предлагает отнести территории и места общего пользования граждан (улицы, площади, парки, побережья рек, морей и иных больших водоемов), национальные музеи, театры, иные культурные ценности, использование и развитие которых должно осуществляться за счет налоговых отчислений, получаемых государством.

При этом интерес вызывает предложение о том, что основные функции по распоряжению всенародным достоянием, «могут быть возложены на общественный орган, избираемый населением страны по регионам на основе норм представительства, определяемых от числа проживающих в них граждан» ^{[29, с. 29, 30]}. Тем самым делается не совсем удачная попытка отойти от монополии государства (публичной власти) по распоряжению народной собственностью, так как указанные избираемые структуры неминуемо получат властное содержание, существуя параллельно с государственными и муниципальными пользователями имущества.

А.В. Зарщиков в рамках анализа соотношения понятий «народное достояние» и «государственная собственность» применительно к использованию земельных ресурсов исследует исторический и современный опыт национального законодательного закрепления названных категорий, отстаивая возможность признания за таким субъектом, как народ, статуса субъекта права на землю ^{[2, с. 93, 94]}. Г.В. Грициенко, помимо государственной, совместной и частной собственности, выделяет такую ее форму как собственность малых народов ^{[5, с. 28]}. Эти предложения отталкиваются от российской конституционной модели и свидетельствуют в первую очередь о понимании несовершенства такой формы, существующей, как мы могли убедиться, в целом ряде государств.

По мнению И.С. Лукьянова народная собственность предусматривает реализацию модели законного владения несобственника, управляющего в лице государства собственностью народа, «представляющую сумму равных долей собственности, принадлежащих персонально каждому члену общества, объединенных в рамках единого хозяйства в нечто целостное – обобществленную, или общественную собственность». Оперативное управление такой общественной собственностью, как суммой равных долей персональной собственности каждого члена общества, объединенной в целостную сущность, И.С. Лукьянов считает целесообразным полностью передать государству ^{[26, с. 193, 194]}. С таким мнением нельзя согласиться в силу того, что коллективное право нельзя рассматривать, как механическую совокупность прав индивидов, и совокупность индивидуальных собственников не составляет народ, как субъект с постоянно неопределенным, в силу демографических, политических, исторических процессов количеством участников.

Подводя итоги сложившейся ситуации, можно утверждать, что международное право признает возможность права собственности народов, как коллективного публичного права, имеющего и публичные, и частноправовые механизмы реализации, однако критериев разграничения государственной (а также иной публичной) и народной собственности не содержит. Такое право признается на уровне национальным правовых систем в формате политико-идеологических деклараций, поскольку слабо корелирует с общепринятой в государствах моделью распределения публичной (государственной) и частной собственности. Понимание нарушения природных прав народов путем огосударствления всех публичных ресурсов приводит к поиску правотворцем разнообразных компромиссных форм, практическая эффективность большинства из них является сомнительной. Поиск модели реализации права собственности народов позволяет выдвинуть следующее предложения.

Собственность народа должна распространятся на все публичные ресурсы, не имеющие индивидуально установленного собственника или выгодоприобретателя и представляющие значение для реализации иных коллективных прав народов (права на развитие, на безопасную окружающую среду, на мир, на самоопределение, на самоосознание и пр.). К таким ресурсам следует отнести атмосферный воздух и не задействованные в хозяйственных целях части природных экологических систем, включая морские пространства. Кроме того, право собственности народа должно распространяться на объекты культурного и исторического достояния данного народа, имеющие значение для реализации указанных выше прав.

Реализация права народа на владение, пользование и распоряжение такой собственностью должно осуществляться им непосредственно; публичные власти правомочны лишь создавать механизмы такой реализации (референдумы, общественные инициативы и пр.), не становясь выгодоприобретателями. Такая модель не отрицает наличия государственной, региональной, муниципальной собственности на отдельные природные ресурсы (например, земельные участки или отдельные акватории), но такое право не должно подменять право собственности народа и должно быть четко нормативно отграничено от него по объектам. К собственности народа не относится имущество, необходимое для осуществления публичной власти, в частности, имущество государства за рубежом, публичные финансовые фонды и пр. Публичная власть не может обращать собственность народа в государственную, муниципальную либо частную без надлежащего волеизъявления и эффективных компенсаций; народ не разделяет своей собственностью риски частного хозяйствования и властной деятельности, в том числе внешнюю задолженность государства.

Указанная модель распространяется как на государственные народы, так и на народы, живущие в многонациональных государствах, в частности, на коренные народы, а также на народы, борющиеся за свое самоопределение. Поиск механизмов имплементации данной модели в правовую реальность может стать предметом дополнительных научных исследований.