Иностранцы в Советской России (СССР): регулирование правового положения и порядка пребывания (1917 – 1939-е гг.) Первая часть.

Белковец Лариса Прокопьевна доктор исторических наук профессор, Томский государственный университет 630007, Россия, Новосибирская область, г. Новосибирск, ул. Советская, 7 Belkovets Larisa Doctor of History professor of the Department of History of State and Law, Constitutional Law at Tomsk State University  630007, Russia, Novosibirskaya oblast', g. Novosibirsk, ul. Sovetskaya, 7, of. priemnaya belkovec@ngs.ru Другие публикации этого автора

1. Общий правовой статус

В теории права существуют разные подходы к определению понятия юридическое (правовое) положение личности. Первый, достаточно широкий подход, основывается на включении в содержание данной категории многих составляющих его элементов: гражданства, общей правоспособности, основных прав и обязанностей граждан, гарантий, правовых принципов и ответственности. Более узкой, на их взгляд, является категория «правовой статус», которая рассматривается как «система гарантированных государством прав, свобод и обязанностей граждан». Именно основные права, свободы и обязанности гражданина с соответствующими гарантиями их реализации составляют, по мнению ряда исследователей, ядро, основной элемент правового статуса. Считается, что категория «правовое положение» является более широкой, нежели категория «правовой статус», и включает в себя большее количество составляющих его элементов ^[1].

Другая группа авторов высказывает сомнения в практической целесообразности разграничения указанных терминов, полагая, что этимологически и по существу они совпадают, и считает равнозначными понятия «правовой статус» и «правовое положение». Вдаваться в их суть не входит в нашу задачу, ибо, как уже справедливо отмечено авторитетными учеными, и наше законодательство, и печать, и международные акты о правах человека не проводят между этими понятиями какого-либо различия, «а употребляют в одном и том же смысле» ^[2].

Вопрос о включении в правовой статус личности таких элементов, как правовые гарантии и законные интересы и по сей день остается достаточно спорным. Большинство правоведов, признавая первичность категории «правовое положение» и включение в неё таких элементов, как общие конституционные и общие отраслевые права и обязанности, считают возможность реализации гражданином принадлежащих ему прав лишь при наличии действенных гарантий, установленных государством. Поэтому категория «правовое положение» включает в себя не только права и обязанности, но и правовые гарантии их реализации. Именно совокупность таких гарантий, полагают исследователи, должна способствовать реализации гражданином своих прав.

Правовое положение личности и правовой статус субъектов могут быть определены как соотношение общего и особенного. Один субъект права может иметь несколько различных по своему содержанию правовых статусов. Совокупность правовых статусов формируют то, что может быть обозначено как правовое положение личности.

Относительно содержания и видов юридических гарантий в юридической науке отсутствует единообразие взглядов. Одни авторы полагают, что к ним могут быть отнесены лишь нормативно-правовые средства обеспечения законности (т. е. юридические нормы) ^{[3, c. 237]}, другие, кроме нормативного регулирования, включают в их число и саму деятельность государственных органов ^{[4, c. 44–53]}, позиция третьих – это синтез двух предыдущих взглядов ^{[5, c. 197]}.

Оптимальной представляется третья позиция, согласно которой система юридических гарантий прав и обязанностей личности в государстве может быть представлена двумя основными группами: гарантии реализации прав и исполнения обязанностей и гарантии их охраны. К первой группе относятся закрепленные законодательством пределы прав, обязанностей и законных интересов; юридические факты, с которыми связывается их реализация; процессуальные формы реализации прав, обязанностей и законных интересов; меры поощрения и льготы для стимулирования правомерной их реализации. Ко второй группе относятся меры надзора и контроля за правомерностью поведения субъектов права с целью выявления субъектов правонарушений; меры правовой защиты и юридической ответственности; меры пресечения; процессуальные формы охраны прав и обязанностей ^{[6, c. 207]}.

Права, свободы и обязанности, закреплённые в конституции и других важнейших законодательных актах, составляют сердцевину правового статуса личности. Они определяют её правовое положение в обществе, роль, возможности, участие в государственных делах. Однако необходимо учитывать также и действие других факторов, влияющих на правовое положение личности в конкретное время и в конкретном государстве. Ведь правовой статус объективно отражает как достоинства, так и недостатки реально действующей политико-юридической системы, принципов демократии, государственных основ общества.

Понять и правильно раскрыть его возможно лишь с учётом сущности того социального уклада, в условиях которого он складывается и функционирует ^{[7, c. 183]}. В зависимости от состояния общества правовой статус может быть неустойчивым, слабо защищённым. Могут не действовать гарантирующие механизмы, а государственные властные структуры оказываются не в состоянии эффективно обеспечивать интересы своих граждан.

Стабильность правового статуса подрывается в условиях чрезвычайного положения, военного времени, межнациональными и региональными конфликтами и т. п. На правовое состояние личности оказывают свое воздействие и нравственно-психологические факторы – потеря личностью социальных ориентиров и приоритетов, духовной опоры, неадаптированность к новым условиям жизни. Все эти обстоятельства обнаруживаются как действующие применительно к изучаемому нами времени и политическому режиму в СССР.

Иностранцы как правовая категория. Одним из составных элементов государства в международном праве является население. Под населением понимаются все лица, находящиеся на его территории, независимо от их правового статуса: граждане (в отношении граждан употребляется также термин «народ»), лица без гражданства, иностранцы, лица, обладающие несколькими гражданствами и др. ^{[8, c. 370]}

Правовое регулирование гражданства всегда являлось чисто внутренним делом государств, международное право предусматривало только основные права всего населения государств.

Во время, когда кодифицированные акты о гражданских правах населения, находящегося на территории государства, отсутствовали, ибо первый международный пакт о гражданских и политических правах, обязавший государства уважать и обеспечивать права всем находящимся на их территории лицам, был принят только в 1966 г., в качестве международного обычая действовал принцип уважения прав человека. В соответствии с ним государство строило свои отношения со всеми лицами, находящимися на его территории. На вопрос, каким было отношение к этому принципу советского государства и каким образом решало оно проблемы разных категорий населения, оказавшегося на его территории после распада империи, революции и гражданской войны, попробуем ответить в отношении категории иностранцев.

Первые советские правоведы, участвовавшие в подготовке законодательства об иностранцах, относили режим иностранцев к третьей группе проблем, на которые распадался вопрос о населении в международном праве. С двумя первыми они связывали вопрос о международных правах человека как такового и вопрос о национальности или гражданстве ^{[9, c. 67]}. К определению понятия «иностранцы» они подходили с позиций пролетарской революции, которая в качестве одной из главных идей считала идею «солидарности трудящихся масс всего мира». Клич «пролетарии всех стран, соединяйтесь!» был не только агитационным лозунгом большевистской партии, но он лежал и в основе всей Конституции РСФСР 1918 г., являясь своего рода государственным девизом. Эта основная идея советской конституции дала основание и определению понятия «иностранцы» ^{[10, c. 11]}. Идя по пути отказа от одного из главных положений науки государственного права, считающей основным правовым признаком человека его подданство, Конституция РСФСР, по сути, отменила прежнее понятие иностранца, признав за всеми трудящимися, независимо от их подданства, политические права российских граждан.

«Исходя из солидарности трудящихся всех наций, – гласила ст. 20, – Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика предоставляет все политические права российских граждан иностранцам, проживающим на территории Российской республики для трудовых занятий и принадлежащим к рабочему классу или к не пользующемуся чужим трудом крестьянству, и признаёт за местными Советами право предоставлять таким иностранцам, без всяких затруднительных формальностей, права российского гражданства» ^{[11, c. 553]}.

Надо признать, что в этом советское право не сильно отступило от положений науки международного права в том смысле, что она всегда предоставляла государству право определять условия, при которых оно согласно допустить иностранцев на свою территорию. Автономия местной власти в этом отношении ограничивалась лишь следующими требованиями международного общения: не объявлять иностранцев бесправными на своей территории и вне закона, а также не подвергать их поголовному изгнанию из страны. «Принятие государством подобных мер было бы равносильно его отказу от участия в международных сношениях и поставлению себя вне международного общения», – считал Ф. Ф. Мартенс ^{[12, c. 337]}.

Советское государство не собиралось отказываться от международного общения и потому взяло на себя обязательство не только не объявлять иностранцев бесправными, но и сравнять их с «туземцами», подчинив одинаковой юрисдикции. Ф. Мартенс считал, что такое новшество уже имело место в России при Екатерине II, которая издала в 1763 г. указ с манифестом «О дозволении всем иностранцам поселяться где пожелают, и о дарованных им правах». Более того, советское государство предоставило иностранцам политические права, что выпадало из общего правила, согласно которому законодательства подавляющего большинства государств этого не делало. Политика Советской России в отношении иностранцев вызывала поэтому и удивление, и нарекания у современников.

Предоставление иностранцам политических и иных прав. Учитывая всю сложность проблем, связанных с урегулированием правового положения народонаселения в многонациональной стране, выходившей из войн и революций, можно понять, почему советскому государству на практике провести в жизнь принцип полной отмены понятия «иностранец», в общепринятой административной терминологии, оказалось невозможным. Государству пришлось, сохранив поначалу в полной мере пользование публичными правами для лиц, идейно близких к советской власти, независимо от их формального гражданства, заняться оформлением правового положения иностранных подданных на своей территории. Идея же равенства прав граждан и не граждан в советском государстве получила своё полное воплощение в законодательстве, касающемся прав иностранцев. Однако речь в каждом конкретном случае шла об иностранцах – «трудящихся». Так, Положение о союзном гражданстве от 29 октября 1924 г. разрешало пользование всеми политическими правами граждан Союза ССР иностранцам, проживающим на его территории «для трудовых занятий и принадлежащим к рабочему классу или непользующемуся чужим трудом крестьянству» ^{[13, 1924, № 23, cт. 202]}. Последние могли на равных началах с российскими гражданами избирать и быть избранными в советы, исполкомы, съезды советов и т. п., занимать всякую должность в государственных учреждениях и общественных организациях.

Иностранцы пользовались в СССР правом убежища, если у себя на родине они подвергались преследованиям за политические или религиозные преступления. Выдача таких лиц по требованию тех государств, гражданами которых они являются, как утверждала ст. 21 Конституции РСФСР 1918 г., «производиться не может». Народный комиссариат по иностранным делам осуществлял квалификацию преступления в случае, если поступало требование о выдаче преступника, и решал вопрос о том, является ли оно политическим, религиозным или носит характер общего уголовного преступления. В зависимости от характера преступления делался тот или иной вывод по вопросу о выдаче ^{[14, с. 30–31]}.

Освобождение от обязательной военной службы. Советское законодательство освобождало иностранцев от обязательной военной службы, но «добровольцы», «выразившие желание служить в русских войсках и принимать участие в защите завоеваний русской революции» ^{[15, c. 62]}, могли его реализовать. Только однажды во время гражданской войны принцип добровольности был нарушен, когда, в связи с острой потребностью в медицинском и санитарном персонале, был осуществлён призыв иностранных врачей и санитаров. Но он касался только лиц, получивших образование в России ^{[16, 1919. № 53. Ст. 514]}.

Служивших в войсках иностранцев оказалось достаточно много, поэтому в течение 1921–1922 гг. по приказам Реввоенсовета республики шёл процесс их увольнения, который сначала также осуществлялся «по желанию покинуть ряды армии» ^{[17, c. 67–68]}, но затем приобрёл обязательный характер. Среди увольняемых были не только рядовые, но и начальники частей, управлений, учреждений и заведений военного ведомства. Доказательствами иностранного гражданства лиц, увольняемых с военной службы, служили иностранные паспорта, выданные до 1917 г. за границей правительствами или в России дипломатическими или консульскими представительствами соответственных государств. Признавались виды на жительство иностранцев, выданные российскими властями до 1917 г. ^{[18, c. 69–70]}.

С начала 1922 г. приобретение иностранцем установленного для них вида на жительство, то есть в случае признания его иностранным гражданином, требовало освобождения от учёта военнообязанных. Запрещался приём таковых на военную службу, как по призывам, так и по мобилизации ^{[19, c. 67]}. Исключение по-прежнему составляли добровольцы, которые могли быть приняты на военную службу по их заявлениям в индивидуальном порядке. Оно не распространялось лишь на уволенных из Красной Армии «уроженцев» и беженцев республик, вновь образовавшихся на территории бывшей Российской империи (по западной границе РСФСР). Решение о том принимали командное управление штаба РККА или командование войск округа.

Иностранцы могли учиться в военно-учебных заведениях. Приём осуществлялся при наличии обязательной политической рекомендации партийной организации ^{[20, c. 70–72]}. Для окончивших ВУЗ устанавливался срок обязательной службы (1,5 месяца за каждый месяц пребывания в ВУЗе, а для вышедших из ВУЗа до его окончания – 2 месяца за каждый месяц) ^{[21, c. 73]}.

Закон запрещал привлекать иностранцев к каким-либо повинностям и к налогам и сборам на военные цели (мобилизации лошадей, других рабочих животных, повозок и упряжи, автотранспорта, плавучих средств и т. п.), при условии, если это предусмотрено соответствующими договорами ^[22]. Окончательно «защиту Союза ССР» «обязанностью граждан Союза» объявил закон «Об обязательной военной службе» 1925 г. ^{[23, c. 74]}.

Такая политика советской власти в отношении военной службы иностранцев находилась в полном соответствии с международным правом и международной практикой. Приверженность к ней подтверждалась уже первыми советскими договорами. Так, Торговое соглашение между РСФСР и Великобританией, заключённое в Лондоне 16 марта 1921 г., провозглашало нижеследующее положение: «Лица, допущенные вследствие настоящей статьи на территорию другой стороны, будут освобождены на время пребывания их там по торговым делам от всякого рода принудительной службы гражданской, морской, военной или иной и от всякого рода налогов, денежных или натуральных, налагаемых взамен личных повинностей, а также будут пользоваться правом выезда» ^{[24, c. 74]}.

Допуск к государственной службе. Иностранцы допускались к государственной службе, за исключением службы во флоте (судовыми механиками и судоводителями морского торгового флота). Запрет не затрагивал суда, плавающие в заграничных водах и имеющие некомплект команды, капитаны которых могли с разрешения консула пополнять её иностранными гражданами. Общее число их, однако, не должно было превышать ¼ её часть (в водах тропического пояса – ½ часть). Должности береговых служащих и агентов Добровольного флота за границей могли замещаться иностранцами с разрешения Народного комиссара внешней торговли по соглашению с НКПС и с НКИД ^[25].

Врачи, окончившие иностранные университеты, получившие дипломы на звание доктора медицины, должны были для получения врачебного звания и работы в России проходить «соответствующее испытание при одном из университетов или высших медицинских школ в СССР». По решению народных комиссариатов здравоохранения и просвещения те из них, кто обладал «учёным или практическим стажем», могли быть освобождены от испытаний. Советским полпредствам и консульствам предлагалось ставить в известность о предстоящем испытании желающих найти врачебную работу в СССР и удостоверять, во избежание представления подложных дипломов, их подлинность ^[26]. Советское правительство этим актом ограждало отечественных медицинских работников от конкуренции иностранцев. Серьёзные планы эмиграции в Россию были, в частности, у немецких врачей, испытывавших в послевоенные годы огромный дефицит возможностей приложения своих сил у себя на родине. В германском МИДе осуждали такую позицию России и считали, что это делается исключительно из соображений престижа ^[27]. При этом было признано, что крупные российские города в достаточном количестве снабжены врачебными кадрами, а также клиниками, лабораториями и необходимым медицинским инструментарием.

Обучающиеся в высших учебных заведениях технического профиля студенты-иностранцы получали стипендии и пользовались другими видами социального обеспечения. Правда, закон обязывал их после окончания ВУЗа поступать в распоряжение «хозяйствующих органов» республики и отрабатывать по своей специальности срок, равный сроку учёбы. Не бравшие на себя такого обязательства студенты-иностранцы исключались со всех видов материального обеспечения. Процент таких студентов устанавливался соглашением с соответствующими государствами на основе взаимности ^[28].

Обложение налогами. Иностранцы наравне с российскими гражданами подлежали всем видам натуральных и денежных налогов, за исключением налогов, устанавливаемых в целях государственной обороны. Так, во исполнение положения об обязанностях иностранцев, равных с гражданами РСФСР, советское правительство в начале 1919 г. распространило на иностранных граждан единовременный чрезвычайный революционный 10-миллиардный налог. Этот налог, как не являющийся военным (не в целях обороны), должны были уплачивать все граждане, проживающие в пределах Советской России. Допускалось изъятие из действия чрезвычайного налога граждан отдельных нейтральных стран, согласившихся заключить с РСФСР специальные соглашения, «при условии предоставления Советской Республике соответственных компенсаций» ^[29].

Гражданские права иностранцев. Что касается гражданско-правового положения иностранцев, оно в начале ХХ века было довольно сложным во всём мире. Иностранцы за границей обычно не пользовались всеми правами «национальных» граждан, и их положение выравнивалось либо особыми договорами, либо общими правилами о взаимности. Исключение составляла консульская юрисдикция в колониальных странах, которой пользовались привилегированные иностранцы. Советская Россия, признав иностранцами лиц, не являющихся гражданами СССР и обладающих правами гражданства или подданства какого-либо иного государства, распространила на них все права, предоставленные российским гражданам. В первую очередь это касалось гражданского, трудового и семейного права. Иностранные граждане могли на равных основаниях с советскими гражданами вступать в соответствующие правоотношения, приобретать субъективные права и обязанности, осуществлять эти права и исполнять обязанности на тех же условиях, что и советские граждане.

Гражданские права иностранцев были определены в 8 статье Гражданского кодекса 1922 г. Она разрешала им заниматься торговлей, нанимать жилые помещения, заводить промышленные предприятия, нанимать рабочих и служащих и т. п. Но существовали и особые права, связанные с теми или иными мирными договорами или торговыми соглашениями правительства РСФСР с иностранными государствами. В отношении этих государств действовал принцип «наибольшего благоприятствования». Так, положение германских граждан в России, как увидим далее, определялось особыми договорами между двумя странами.

Имели место и изъятия из гражданской правоспособности, в частности, в отношении тех иностранцев, чьи права не были предусмотрены соглашениями и специальными законами. Они могли ограничиваться в правах на свободное передвижение по территории РСФСР, избрание профессии, открытие и приобретение торгово-промышленных предприятий, приобретение вещных прав на строения и земельные участки особыми постановлениями «подлежащих органов правительства РСФСР по соглашению с НКИД» (ч. 2. ст. 8 Гражданского кодекса) ^[30].

Такая практика – устанавливать особые правила в отношении занятий ремеслом и профессией, защищать национальный рынок труда, в особенности в условиях безработицы, имела место в исследуемое время и в договорах зарубежных стран, предусматривающих национальный режим иностранцев. В некоторых случаях такие ограничения применялись для ограждения интересов народного хозяйства страны, в том числе для охраны её стратегических интересов. Так, иностранцам в 1921 г. было запрещено заниматься рыболовством в Белом море и Северном Ледовитом океане. Однако ограничения не распространялись на неуказанные в ч. 2 ст. 8 права на приобретение и отчуждение вещных прав на другие имущества, как и на вступление в обязательства ^[31].

На равных с гражданами РСФСР основаниях иностранные граждане пользовались правами на «трудовое землепользование». Земельный кодекс, не знавший имущественных прав на землю, предполагал допуск к пользованию землёй только граждан, «желающих обрабатывать её своим трудом» (ст. 9) ^[32]. То есть фактическим субъектом права на пользование землёй становились «трудящиеся», в том числе и иностранные, «проживающие на территории Российской Реcпублики» ^[33].

Наследование после иностранных граждан в отношении строений, права застройки, при правоотношениях, вытекающих из землепользования, определялись в СССР исключительно советскими законами, отражавшими особенности общественного строя государства ^[34]. Согласно Постановлению СНК СССР от 3.02.1925 союзным республикам с учётом растущего потока в страну иностранцев – иммигрантов и реэмигрантов, было предложено дополнить свои Земельные кодексы статьёй, предусматривающей трудовое пользование землёй трудящихся иностранных граждан, как проживающих на территории Союза ССР, так и прибывающих в её пределы ^[35]. Лишь в том объёме, в каком они относились к российским гражданам, на иностранцев распространялись все декреты и распоряжения правительства РСФСР о демуниципализации строений и денационализации имуществ, без всяких изъятий, как в виде льгот, так и в виде ограничений.

Иностранцы и семейно-наследственное право. На иностранцев в полной мере распространялся Кодекс актов гражданского состояния. Все декреты, регулирующие наследственное право, семейное право, вопрос о дееспособности граждан, были действительны и для иностранцев. Они могли пользоваться всеми видами социального обеспечения, но, как и российские граждане, могли привлекаться к некоторым видам трудовой повинности, если в специальном постановлении СНК об установлении таковой будет указано, что она распространяется и на иностранцев. Исключение, как мы уже видели, составляли воинская повинность и те виды трудовой повинности, которые имели прямое отношение к делу обороны республики (рытье окопов, возведение укреплений и т. п.).

Не подлежали трудовой повинности иностранцы, включённые в списки дипломатического корпуса при Рабоче-крестьянском правительстве, иностранные консулы, кроме консулов, состоящих в российском гражданстве (поначалу сохранялись ещё таковые), или иностранцев, приезжающих в Россию в целях торговых, если их пребывание длится не более 2-х месяцев.

Вступивший в силу с 1 января 1927 г. Кодекс законов о браке, семье и опеке РСФСР в отличие от своего предшественника – Кодекса об актах гражданского состояния 1918 г., имевшего целью «борьбу с церковным браком» ^[36], – содержал в себе ряд правил, касающихся брачных прав иностранцев, находящихся в РСФСР. Основное правило было сформулировано в ст. 136, которое гласило: «Браки между иностранцами и советскими гражданами, а равно браки между иностранцами, заключённые на территории СССР, регистрируются на общих основаниях» ^[37]. Это означало, что и материальные условия для вступления в брак иностранцев в РСФСР (брачный возраст, взаимное согласие и осведомление о здоровье, отсутствие близкого родства и т. п.) определялись российским законодательством.

В условиях, когда стали действовать правила о консульской регистрации браков (по договору с Германией она имела место) брачующимся предоставлялись на выбор две формы регистрации брака. Причём, регистрация брака у консула считалась не обязательной, а факультативной, и производилась лишь тогда, когда брачующиеся сами желали выбрать данную форму. Но они могли зарегистрировать свой брак и на общих основаниях в подотделе ЗАГС. Обо всех заключённых браках консул обязан был немедленно заявить местным властям, а органы ЗАГС, получив (через НКИД) это заявление, проверяли законность регистрации брака и могли, обнаружив противное, возбудить (опять же через НКИД) протест, результатом которого являлось аннулирование акта, совершённого консулом, т. е. не придание ему юридической силы в пределах России и СССР ^[38].

При выезде все иностранцы, кроме граждан тех государств, с которыми заключены особые соглашения (к таковым относились германские граждане), а также дипломатических представителей и консулов, пользовались теми же правами, как и русские граждане, как в области ликвидации своего имущества, так и в области вывоза за границу ^[39].

Судебная защита прав. Предоставив иностранцам равные с российскими гражданами возможности приобретать и осуществлять права, советское государство предоставило им и возможность судебной защиты приобретённых прав. Иностранные граждане в СССР пользовались юрисдикцией, т. е. могли «искать и отвечать на суде», «использовать все средства защиты, как в судебных, так и в административных учреждениях», подавать «заявления и жалобы по инстанциям». Национальный режим действовал для них как в области гражданского, так и в области уголовного процесса. Иностранцы могли предъявлять иски и требовать от суда защиты своих субъективных прав или признания наличия или отсутствия определённого правоотношения. Конечно, если это не касалось случаев, по которым иски не могли предъявляться вообще. Таковыми были «гражданские правоотношения, возникшие до 7 ноября 1917 г.» или требования возвращения имущества, экспроприированного у бывших собственников «на основании революционного права» или вообще перешедшего «во владение трудящихся до 22 мая 1922 г.». Основным коллизионным критерием в области гражданского процесса для советских судов являлся принцип закона суда (lex fori). Отступления от него могли иметь место только в случаях, предусмотренных международным договором ^[40].

Предоставление иностранцам широких процессуальных прав в советском суде, без каких-либо ограничений, является одним из ярких свидетельств демократизма советского государства.

Одинаковой была и ответственность иностранных граждан за «общие уголовные, а равно и за контрреволюционные деяния». Здесь также действовал национальный режим. Так, ст. 1 УК гласила: «Действие Уголовного Кодекса распространяется на все преступления, совершённые в РСФСР, как её гражданами, так и иностранцами, если последние по своему дипломатическому положению не пользуются правом экстерриториальности». Причем, иностранцы отвечали «за преступления против основ государственного строя и военной мощи РСФСР», совершённые и вне пределов Республики (ст. 3). Изъятия из этого правила могли иметь место только в порядке особых договоров о том с отдельными государствами ^[41].

На всех иностранцев, привлекаемых к уголовной ответственности, распространялся действующий Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР, все правила подсудности, защиты, обвинения, обжалования приговоров и т.п. Иностранцы подлежали аресту и обыскам, закон лишь обязывал следователя, избравшего в отношении иностранца меру пресечения в виде заключения под стражу, сообщить копию своего постановления в НКИД (ст. 160) ^[42]. Исключение, как мы уже видели, составляли иностранцы, пользующиеся дипломатической неприкосновенностью и имевшие специальные удостоверения от НКИД (дипломатические карточки). Они не могли быть арестованы, обысканы, задержаны и привлечены к ответственности за уголовные преступления, они не были подсудны судам и административным учреждениям РСФСР.

Создание СССР и принятие Конституции СССР 1924 г. вызвали к жизни «Положение о союзном гражданстве», утверждённое ЦИК СССР 29 октября 1924 г., которое установило единое союзное гражданство. Соранялось в то же время и гражданство отдельных союзных республик, в которых союзный гражданин обладал полнотой всех прав. Нарком иностранных дел Г. В. Чичерин считал, что СССР в этом отношении сблизился с Германией, которая своей Веймарской конституцией покончила с «обособленностью гражданства» отдельных германских государств. Она провозгласила принцип, согласно которому «общегерманское гражданство и гражданство отдельных государств приобретается и утрачивается согласно постановлению общегерманского закона. Всякий гражданин отдельного государства есть тем самым общегерманский гражданин. Каждый немец в любом государстве внутри общегерманского государства имеет те же права и обязанности, как и гражданин этого местного государства» ^[43].

2. Дискуссия о правах иностранцев

В Положении о союзном гражданстве нашло своё отражение закреплённое в Конституции РСФСР 1918 г. предоставление иностранцам, проживающим на его территории «для трудовых занятий и принадлежащим к рабочему классу или к непользующемуся чужим трудом крестьянству», политических прав. Как и прежде, они объявлялись обладающими всеми политическими правами граждан Союза СССР.

В 1924 г. в той же конституционной комиссии ЦИК СССР, которая разрабатывала Закон о гражданстве, была предпринята попытка разработать специальное положение «О правах иностранцев на территории СССР», чтобы объединить в нём все разрозненные нормы, содержащиеся в отдельных кодексах и законах. Специальные положения о правах иностранцев были в 1922 г. приняты на Украине и в Белоруссии.

Проект такого Положения предложил ЦИК УССР. В нём «граждане иностранных государств, состоящих в договорных отношениях с СССР, имеющие постоянное пребывание на территории СССР, в отношении личных и имущественных прав» объявлялись «равными с гражданами СССР». Ограничения могли быть установлены только СНК СССР.

В проекте подтверждалось дарование иностранным гражданам ст. 20 Конституции РСФСР «всех политических, личных и имущественных прав». Иностранные юридические лица могли получить допуск «к производству торгово-промышленных операций в СССР лишь с разрешения Правительства», были, как и отдельные граждане, обязаны подчиняться «всем законам и распоряжениям как центральных, так и местных органов власти» ^[44].

Мнения за и против принятия закона активно обсуждались в прессе. Было, в конечном счёте, признано, что актуальность его осталась позади. В начале нэпа, с которым было связано появление гражданских правоотношений, вызвавших оформление прав иностранцев в виде кодексов, их издание диктовалось самой жизнью. Внешние сношения советских республик только начинали налаживаться, рос приток в страну иностранных бизнесменов, купцов и концессионеров, росли возможности приложения иностранного капитала в СССР. К 1925 г. положение заметно изменилось. СССР обладал уже достаточно обширным законодательством, как общесоюзным, так и отдельных республик, и большинство законодательных актов включали нормы о правах иностранцев. Среди них были и такие, которые определяли частные права, как законы о патентах на изобретения, о промышленных рисунках, моделях, об основах авторского права и т. д. Появился и ряд международных договоров, детально нормирующих правовое положение иностранцев в СССР.

Издание специального положения, содержащего лишь декларативные постановления об общих правах иностранцев, утратило свою актуальность, хотя вопрос об унификации всего законодательства в положении кодификационного характера и обнимающего все ранее изданные нормы оставался актуальным. Так считал тогда известный специалист в этой области А. Марбор ^[45]. Однако такое положение так и не появилось.

Во второй половине 1920-х гг. в русской юридической литературе развернулся терминологический спор по поводу указанных в законе категорий, а именно об иностранцах, «проживающих в стране для трудовых занятий и принадлежащих к рабочему классу или к непользующемуся чужим трудом крестьянству». Если с понятием «крестьянство» существовала достаточная определённость, не дающая оснований для разного рода толкований, то с понятием «рабочий класс» возникла проблема. Сторонники расширительного толкования этого понятия предлагали включать в него не только лиц, «работающих физическим трудом», но всех «трудящихся», занятых производительным и общественно-полезным трудом, в том числе служащих, домохозяек, обеспечивающих для первых возможность производительного труда. Им возражали сторонники узкого толкования, призывающие видеть в рабочем классе исключительно работников физического труда – рабочих.

«Термин «принадлежащие к рабочему классу» иностранцы имеет, конечно, в виду лиц, «являющихся рабочими», – утверждалось в одной из статей. По мнению автора, «законодатель здесь не имел в виду наделить политическими правами сына рабочего (лицо, происходящее из рабочего класса), хотя бы он сам и перестал быть рабочим и стал служащим или даже предпринимателем, а имел в виду наделение этими правами лишь самого иностранного рабочего. Самое же понятие «рабочий» для нашего правосознания достаточно определённо. Хотя советское право не содержит точного определения этого понятия, однако, правовой уклад советского государства со всей определённостью говорит за то, что под понятие рабочего можно подводить лишь лицо, добывающее средства к жизни физическим трудом по найму, а не служащего, т. е. лицо, добывающее эти средства умственным трудом» ^{[46, c. 719–720]}.

Распространение избирательного права на иностранцев-служащих. Это мнение было признано несправедливым и политически неправильным. В СССР к концу 1920-х гг. постоянно проживало такое огромное число иностранцев, теснейшим образом связанных со страной, её советской системой и советской государственной жизнью, что недопущение их к осуществлению политических прав, а стало быть, и к участию в политической жизни, стало расцениваться как «сплошное недоразумение». Поэтому ЦИК Союза ССР в своём постановлении от 28 марта 1928 г. решил предоставить избирательным комиссиям право «в отдельных случаях» наделять политическими правами иностранцев – служащих, в том числе и тех, кто проживает в стране временно ^{[46, c. 719]}.

В 1930 г. избирательные права были распространены на всех «иностранных граждан из категории служащих, проживающих на территории Союза ССР». Учитывалось, правда, наличие «достаточных доказательств» полной лояльности их по отношению к советской власти ^[47]. Поскольку к этому времени участвовавшая в социалистическом строительстве иностранная интеллигенция успела себя зарекомендовать в качестве «энтузиастов борьбы за успешное построение социализма», избирательные комиссии стали широко наделять иностранцев-инженеров и других специалистов политическими правами ^[48].

Право избирать и быть избранным в советы разных уровней необходимо признать основным политическим правом иностранцев, чего нельзя сказать о праве иностранцев состоять на государственной службе. Его не относили к политическим правам, поскольку пользоваться им могли и лица, не имеющие избирательных прав.

Часть юристов того времени считали также политическим правом членство в потребительских и жилищных кооперативах, поскольку по советскому законодательству состоять в них могли только лица, обладающие правом избирать и быть избранными в советы. Такое положение считалось справедливым, учитывая ту важную роль, которую играло в деле «социализации хозяйства» начавшееся кооперирование страны, в первую очередь, деревни. Запрет мог воспрепятствовать «засорению кооперации классово чуждыми элементами» ^{[46, c. 720]}.

Но в 1930-е гг. на иностранцев – трудящихся, ещё не наделённых избирательными правами, было распространено право состоять во всех видах кооперации, вступать в профессиональные союзы, пользоваться снабжением через государственные и кооперативные организации. Оставалось единственное ограничение для них – невозможность избирать и быть избранными в органы управления и контроля кооперативных организаций и участия в избирательных и иных собраниях членов кооперативов.

Было учтено существенное изменение социального состава постоянно проживающих в СССР иностранных граждан, происшедшее в связи с ликвидацией в стране рыночных отношений. При ликвидации частного хозяйственного сектора судьбу тех категорий советских граждан, которые были заняты в этом секторе, разделили и соответственные категории иностранных граждан. Ликвидация капиталистического хозяйства и оттеснение единоличного крестьянского сектора на второстепенные позиции сняли многие проблемы права иностранцев, которые были актуальны в 1920-е гг. Так, завершение первой пятилетки, результатом которой было признано достижение экономической независимости страны, превращение её в индустриальную державу, изменило отношение к концессиям. Новые концессии перестали предоставляться иностранцам, а старые, и ранее не игравшие заметной роли в народном хозяйстве СССР, постепенно сошли на нет благодаря специальным соглашениям с советским правительством о досрочном выкупе предприятий советскими объединениями.

Такая же участь постигла смешанные общества, образованные при участии иностранного капитала на основании постановления ВЦИК от 13 марта 1922 г. «О внешней торговле». Деятельность этих акционерных обществ (её пределы, объекты и т.д.), как и концессионеров, каждый раз в особом разрешительном порядке устанавливалась правительством СССР. Государство перестало нуждаться в их услугах после того, как перешло к прямым внешнеторговым операциям, совершаемым советскими органами с иностранными фирмами, в том числе с крупными техническими фирмами. Органы монополии внешней торговли за рубежом стали более самостоятельными, окрепли, перестали нуждаться в посредниках, перешли к заключению крупных соглашений о поставках, кредитах и т. п.

В связи с экономическим кризисом, вызвавшим рост безработицы в странах Запада, наём квалифицированной рабочей силы был также изъят у иностранных фирм и передан в руки советских органов. Они вступали теперь в непосредственные отношения с инженерами, техниками и рабочими, минуя посредничество технических фирм.

Выводы. К середине 1930-х гг. вопрос о непосредственном приложении иностранного капитала к хозяйственной деятельности в СССР был окончательно снят с повестки дня, что, однако, не привело к сокращению объёма отношений с зарубежным миром. Но количественный и качественный состав иностранных граждан в СССР резко изменился. В стране остались только иностранцы – трудящиеся, состоящие из двух основных групп: старожилов (колхозников, рабочих и единоличников) и новосёлов, прибывших в страну в годы первой пятилетки и участвующих в социалистическом строительстве.

Политика правительства и правовая практика в отношении обеих категорий иностранцев становится одинаковой – приобщение к новой жизни. Формируется новое отношение между иностранцами и социалистическим государством, основанное на доверии, с одной стороны, и на признании, с другой. Социалистический образ жизни воспитывали пресса и литература на иностранных языках, школы, клубы, театры, красные уголки, всестороннее участие в политической жизни. Создавалась новая картина жизни иностранцев в СССР, необычная для зарубежного мира. Одновременно формировались необходимые «посылки для изживания права иностранцев, для ликвидации, в конечном счёте, самого понятия иностранства вообще, сохраняющегося в СССР только потому, что он находится в капиталистическом окружении» ^{[48, c. 78]}.

Точку в этом развитии поставило новое Положение о гражданстве СССР 1938 г. Оно изъяло у иностранных граждан избирательные и иные политические права. Это было вызвано усложнением международной обстановки, непрекращающимися нацистскими провокациями и развернувшимся в стране беспрецедентным по масштабам массовым террором сталинского режима в отношении собственных граждан. Иностранцам, институт которых к этому времени практически подвергся резкому сокращению, перестали предоставляться права участия в управлении страной, право избирать и быть избранным в органы советской власти и на другие ответственные государственные посты. Новый Закон о гражданстве не объявлял об этом, законодатель пошёл по пути умолчания ^[49].

Итак, можно сделать вывод, что при определении правового положения иностранных граждан в России в 1920–1930-е гг. действовал национальный режим, то есть правовой режим, которым пользуются собственные граждане. Он нашёл отражение, прежде всего, во внутреннем законодательстве Советской России, в конституциях, декретах, кодексах и других нормативных правовых актах. В известной степени в законодательстве о режиме прав и обязанностей иностранцев нашли отражение обычные нормы международного права, действующие в каждой стране, где пребывают иностранцы, в частности, о праве на элементарные гарантии личной безопасности и принадлежащей им собственности. Однако главным основанием для введения национального режима являлось установление в России «государства рабочих и крестьян» и введение полного тождества прав, предоставленных иностранцам, проживающим на его территории «для трудовых занятий и принадлежащим к рабочему классу или к непользующемуся чужим трудом крестьянству», и собственным гражданам. История и международная практика ХХ в. не знали прецедента предоставления иностранцам равного режима с местными гражданами во всех сферах правового регулирования, в том числе – политических прав.

Но советское государство, устанавливая такой режим, не прибегло к нарушению общепризнанных норм международного права, которое запрещает применение принципа равенства граждан и иностранцев к обязательной военной службе. Согласно общепринятой обычной норме международного права, подтверждённой всеобщей договорной практикой государств, на иностранцев не может возлагаться обязанность военной службы ^[50].

Надо признать также, что принцип равенства не применяется в международном праве и к сфере политических прав, в частности, к избирательному праву. Отказ СССР от него в Законе 1938 г. может быть расценен как возвращение государства в рамки общепринятых норм международного права.

Наибольшее применение принципа равенства иностранцев с гражданами находит в сфере гражданских прав и судебной защиты. Советское государство, установив его поначалу на основе собственного законодательства, даже без учёта условия о взаимности, придерживалось в дальнейшем принципа закрепления этого режима в международном договоре, который предусматривал сферу и условия его взаимного применения. Таким был, к примеру, советско-итальянский договор от 7 февраля 1924 г., 10 статья которого гарантировала «гражданам и юридическим лицам, включая коммерческие и гражданские общества другой стороны, режим местных граждан в том, что касается неприкосновенности, а также пользования и распоряжения всем принадлежащим им имуществом» ^{[50, c. 110]}.

Такой же режим гарантировался в советских договорах, касающихся мореплавания, по вопросу о помощи судам, грузам и пассажирам, терпящим бедствие, по вопросам внутреннего налогообложения ввезённых в страну товаров и т. п.

Советское право знало также и режим наибольшего благоприятствования, в силу которого за соответствующими иностранцами признаётся равное право на все преимущества, предоставляемые местным законодательством или международными договорами гражданам какого-либо третьего государства. Такие договоры знали и негативную формулу национального режима, поскольку приравнивали иностранцев к гражданам в том, что касалось не дозволенной местными законами профессиональной деятельности: запрет собственным гражданам и гражданам наиболее благоприятствуемой нации. Договаривающиеся стороны могли по своему усмотрению применять факультативно принцип национального режима и принцип режима наибольшего благоприятствования.

3. Организация обмена военнопленными и интернированными лицами

О военнопленных. Эта новая, достаточно многочисленная категория иностранцев, сложилась в ходе мировой войны (1914–1918 гг.). Военнопленным считался «обезоруженный противник, временно находящийся во власти не отдельного лица или командира воинской части, а во власти воюющего государства (стороны), которое и несло полную ответственность за его судьбу» ^[51]. Существовали соглашения, с помощью которых воюющие государства могли возвращать на родину своих пленных. Так, «Гаагские конвенции» 1907 г. предоставляли нейтральным государствам право разрешать перевозку через их территорию раненых и больных, принадлежащих к армиям воюющих, при условии, что вместе с ними не перевозятся ни войска, ни военное снаряжение» ^[52].

В сентябре 1917 г. в России находились 143 602 военнопленных солдата и офицера германской армии ^[53]. По подсчётам Эльзы Брандштрём, сотрудницы шведского Красного Креста, их численность достигала к началу советско-германских переговоров о перемирии 167 082 человека ^{[54, S. 8]}. Большая часть их оставалась в Сибири, где в годы войны располагались многочисленные лагеря военнопленных. Только в Восточной Сибири, в том числе в Забайкалье, военнопленные Германии содержались в лагерях в Берёзовке, Верхне-Удинске, Троицкосавске, Чите, Нерчинске, Сретенске, Благовещенске, Хабаровске, Речке, Спасском, Шкотове, Раздольном, Владивостоке. Колонии германских военнопленных были и во всех городах Западной Сибири. Ко времени подписания Брест-Литовского договора в России среди германских военнопленных было 1.800 офицеров, число австрийских военнопленных достигало 1.600.000 ^[55].

Советское правительство связывало возможность обмена военнопленными с достижением перемирия между всеми воюющими державами. Уже 8 ноября 1917 г. Народный комиссариат по иностранным делам обратился с нотой ко всем послам союзных держав с предложением объявить перемирие на фронте и начать мирные переговоры. Но Антанта, как и русская контрреволюция, не собиралась прекращать войну. Нота советского правительства вызвала у союзников «категорический протест» против ведения Россией мирных переговоров и попытки заключения сепаратного мира или перемирия. В случае начала таких переговоров они настаивали на оставлении войск на своих местах и невозможности производить обмен военнопленными. Россия не должна была снабжать германцев хлебом и сырьём ^[56][1].

Что касается Германии, то её правительство, жаждавшее сепаратного мира уже с лета 1917 г., поддержанное движением народных масс за мир во всех странах блока, 14 ноября ответило согласием на советское предложение начать мирные переговоры. Получив это согласие, В. И. Ленин от имени Совнаркома ещё раз обратился с нотой к правительствам Франции, Великобритании, Италии, США и др. прекратить «бойню без смысла и цели» и приступить к общим мирным переговорам. В противном случае советское правительство будет вынуждено начать сепаратные переговоры с Германией. Однако заговор молчания союзников в отношении России как прямое следствие нежелания признавать её новое правительство, продолжался. 2 декабря перемирие между Россией, с одной стороны, и Германией, Австро-Венгрией, Болгарией и Турцией – с другой, было заключено.

9 декабря в Брест-Литовске начались переговоры о мире. Мирному договору предшествовало Соглашение о возвращении на родину раненных или больных военнопленных от 25 января 1918 г. ^[56] Порядок их отправления определялся тяжестью болезни, возрастом (старше 55 лет) и продолжительностью плена. Скорейшему возвращению на родину подлежали лица, имеющие повреждения или болезни, перечень которых состоял из 13 пунктов. На первом месте стояли потеря конечности, заболевания спинного мозга, паралич, повреждения мозга, отсутствие одного глаза или потеря зрения, огнестрельные ранения, туберкулёз, психические заболевания. Подлежали учёту все повреждения и скрытые болезни, независимо от причин их вызывающих, которые по заключению врачей не могли быть излечены ранее 6 месяцев.

Заключённый 3 марта 1918 г. Брест-Литовский мирный договор между Россией, с одной стороны, и Германией, Австро-Венгрией, Болгарией и Турцией – с другой, объявлял возвращение военнопленных на родину результатом их добровольного волеизъявления. «Военнопленные обеих сторон, говорилось в нём, будут отпущены на родину, поскольку они не пожелают с согласия того государства, которое взяло их в плен, оставаться в его пределах или выехать в другую страну». Обмен начинался с категории военнопленных, «непригодных к военной службе», и должен был осуществляться «наивозможно быстрее» ^[57].

27 апреля 1918 г. в РСФСР для оказания помощи пленным и беженцам в составе Народного комиссариата по военным делам была создана Центральная коллегия по делам пленных и беженцев (Центропленбеж) ^[58], после чего обмен военнопленными стал осуществляться более быстрыми темпами. ЦКВБ имела постоянное Совещание представителей организаций, которые оказывали врачебно-санитарную помощь военнопленным в период обмена, приема, эвакуации и распределения. Представительство из двух членов (главы и заместителя) имели следующие организации: Всероссийский союз городов, Земский союз, Красный крест, Военно-санитарное управление, Комиссариат социального обеспечения, Комиссариат внутренних дел города Москвы. При Совещании действовали комиссии из специалистов для разработки отдельных вопросов врачебно-санитарной помощи военнопленным и беженцам» ^[59].

В июле 1918 г. по инициативе Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, публиковавшего приказы ЦКПБ в своих Известиях, во всех лечебных и лечебно-вспомогательных заведениях военного ведомства, Красного креста, Всероссийского союза городов, обслуживающих возвратившихся из плена русских военнопленных, были уволены все санитары из «вражеских военнопленных» и заменены «вольнонаемными русскими служителями» ^[60].

В обмене военнопленными принимала участие нейтральная организация Красного креста. На территории России в 1918 г. работали представители от Датского и Шведского Красного креста, русским военнопленным помогала такая же делегация в Германии и Австро-Венгрии. ЦКПБ в своём обращении к гражданам России, призывала их и все «установления Советской Республики», «по возможности облегчать деятельность делегатов нейтральных обществ Красного креста, всячески ограждать их личную безопасность от разного рода случайностей. Следовало помнить о том, что эти делегаты, работая в интересах человеколюбия на пользу всех военнопленных, имеют право, как наши гости на всяческое содействие и покровительство» ^[61].

Значительная часть германских и австро-венгерских военнопленных была вывезена из России ещё до разрыва дипломатических отношений в ноябре 1918 г.

После подписания Версальского мирного договора 1919 г., завершившего мировую войну, в «репатриации пленных германцев» приняли участие союзные и ассоциированные державы. Часть военнопленных покинула Восточную Сибирь через Владивосток в декабре 1919 г. на средства США, которые пожертвовали на вывоз из России пленных разных стран, приславших свои комиссии во Владивосток, 900.000 долларов ^{[54, S. 38, 235]}.

Возможно, среди них находились и те «граждане иностранного подданства», которые добровольно поступили в ряды Красной Армии, но могли, согласно постановлению Реввоенсовета республики от января 1919 г., уволиться из неё и отправиться на родину ^[62]

Массовое интернирование германских военнопленных и гражданских лиц из России состоялось в 1920–1921 гг. Обмен начался после подписания 19 апреля 1920 г. в Берлине соглашения об обмене военнопленными с Германией, а затем и с другими странами: Бельгией, Францией Италией, Венгрией. Германскими военнопленными считались «все германцы или бывшие германские подданные, которые попали во власть русских, сражались за германское государство или участвовали в борьбе против Российской Советской Республики». Возвращение на родину объявлялось делом добровольным («возвращаются те, кто этого желает»), но при этом стороны, в соответствии с нормами международного права, не могли задерживать кого бы то ни было, в том числе и тех, кто «связан служебными отношениями или исполняет частноправовые обязательства». Не подлежали задержанию лица, находящиеся под следствием или имеющие обвинительный приговор по делам о нарушении дисциплины или за политическое преступление и проступки, в частности, по обвинению в шпионаже. Лица, совершившие уголовные преступления, должны были отбывать наказание или дожидаться иного соглашения между обеими сторонами. Таким образом, полное освобождение получали и все те, кто боролся «против государственного устройства своего отечества политическими действиями или с оружием в руках» ^{[63, т. 2, c. 129]}.

Созданные в странах специальные миссии в своей деятельности руководствовались особыми соглашениями по вопросам собственности, наследства умерших, обмена списками умерших, мест погребения и т.п. О процедуре предстоящего обмена пленными между Германией и РСФСР было заключено также в Ревеле особое Соглашение от 23 апреля 1920 г. Обмен должен был начаться 11 мая, проходить в Эстонии. Германия доставляла на свои средства русских военнопленных до Нарвы, Россия – германских и австро-венгерских военнопленных – до Штеттина. При обмене эшелонами в Нарве обязательным было присутствие уполномоченного Международного Красного Креста, удостоверявшего число обмениваемых пленных ^{[63, т. 2, c. 132]}.

Представители России приняли также участие в конференции Международного Красного Креста, собравшейся в Риге в 1921 г. «для обсуждения вопроса об обмене военнопленными и гражданскими пленными различных западноевропейских государств и России»^[64].

Благодаря предпринятым мерам в 1920–1921 гг. Германии и России удалось произвести обмен военнопленными и интернированными лицами. По данным Эльзы Брандштрём, в эти годы из России выехали 49 тыс. военных и гражданских пленных ^{[54, S. 235]}. Но и тогда в Германию выехали не все, тысячи бывших военнопленных по разным причинам остались в России и должны были стать объектом правового воздействия открывшихся в 1923 г. германских консульств. Одних привлекла Сибирь, где, как казалось, можно было устроить нормальную обеспеченную жизнь. Многим удача улыбнулась ещё во время лагерного пребывания, когда размещённые в крупных городах военнопленные получили возможность зарабатывать деньги, нанимаясь на разные работы к частным предпринимателям (личные услуги, домашняя прислуга, конторщики, приказчики и т.п.) ^[65]. Какой была свобода, говорит весьма показательный документ от 13 октября 1917 г., рисующий положение военнопленных после февральских событий в России. Это почто-телеграмма начальника Переселенческого управления заведующему районами, в которой говорилось: «В Центральный Комитет по делам военнопленных при Главном Управлении Российского Общества Красного Креста поступили сведения о том, что работающие на некоторых фабриках и частных предприятиях военнопленные находятся в совершенно исключительном положении, а именно: живут свободно, одеты в цивильное платье, при чём некоторые имеют по нескольку пар сапог; на руках у них находятся довольно крупные суммы денег, доходящие иногда до 1–2-х тысяч рублей» ^[66].

Значительная часть немецких военнопленных приветствовала Октябрьскую революцию в России и действия Карла Либкнехта и его сторонников в Германии. Вместе с русскими рабочими и крестьянами они выступали за прекращение империалистической войны, свержение ига «генералов и офицеров Вильгельма и всех верных слуг капитализма» ^[67]. Немецкие военнопленные были активными участниками движения «интернационалистов», возникшего в Москве, Петрограде, Ташкенте и других, в том числе сибирских городах. Застрельщиками движения были влившиеся в него члены бывших немецких организаций левого толка, в том числе союза «Спартак». Они сотрудничали с новой властью и получили разного рода, большие и малые посты в новых руководящих структурах. В Сибири в 1920 г. германскими и австрийскими военнопленными были укомплектованы Национальный отдел при Сибревкоме (Сибнац), в котором наряду с эстонской, латышской, татарской и другими была организована немецкая секция. В Омске, Томске, Барнауле, Красноярске, Иркутске, Семипалатинске и Новониколаевске работали губернские, а в 10 уездах компактного проживания немцев – уездные национальные отделы в советских органах. Национальные отделы и немецкие секции действовали в Сиббюро ЦК, при губернских и уездных комитетах РКП, иностранные отделы были сформированы при уездных партийных комитетах ^[68]. «Интернациональные батальоны» функционировали в Красной Армии. Немецкие секции были созданы также при губернских отделах народного образования (в Омске, Барнауле, Красноярске). Главной задачей их была пропаганда коммунистических идей посредством национальной печати и литературы, которые должны были помочь «классовому расслоению», «росту классового самосознания» национальных меньшинств ^[69]. Немецкой секции при губернском отделе народного образования было поручено организовать работу немецких школ в сибирских колониях.

Интернациональные организации развернули активную издательскую деятельность, в ходе которой были опубликованы тысячи экземпляров немецких газет, брошюр, листовок и воззваний для немецких и австрийских солдат. В них перепечатывались отдельные статьи В. И. Ленина и вождей немецкого рабочего движения, сообщения о положении на фронтах гражданской войны и революционных событиях в Германии. Около 10 тыс. немецких военнопленных-интернационалистов сражались с оружием в руках против врагов Октябрьской революции в рядах Красной Армии и партизанских отрядах ^[70].

После подписания Соглашения 19 апреля 1920 г. о возвращении на родину, о чем власти, согласно договорённостям, оповестили пленных «посредством правительственного сообщения», руководство секций развернуло в Сибири массовую пропагандистскую кампанию с целью предотвратить выезд в Германию «интернационалистов» и выковать из отъезжающих настоящих борцов за дело мировой революции в самой Германии. Были организованы многочисленные заседания, митинги, собрания, лекции, конференции разных уровней, на которых партийные эмиссары произносили речи об интернационализме, задачах мировой революции и советской власти, в cоответствующих тонах изображали политическое и экономическое положение послевоенной Германии.

Так, летом 1920 г. отправился в служебную поездку по Сибири заведующий Немецкой секцией при Губнаробразе в Омске бывший германский военнопленный Рудольф Кизилевский. Одной из задач его путешествия была агитация среди немцев в связи с начавшимся возвращением на родину. Во всех городах, крупных и мелких (от Омска до Иркутска), он встречался с активистами, проводил разнообразные мероприятия, отчёт о которых сохранился в ГАНО. На встречах он произносил на немецком языке речи «о значении коммунизма», об интернациональных организациях, обязательно «давал подробное описание того, что сейчас творится в Австро-Германии», чтобы убедить «возвращающихся на родину товарищей в том, что их там ожидает мало радости». В Томске, в частности, такую речь он произнёс на митинге на станции Томск-2 «перед отъезжавшими на родину инвалидами», на собрании в интернациональном батальоне сформировал отдельную немецкую ячейку среди красноармейцев – иностранцев. Немецкие секции были созданы им и в других местах ^[71].

Результатом этой и других аналогичных акций стало то, что тысячи настроенных прокоммунистически военнопленных не захотели возвращаться на родину и остались в России строить новое социалистическое государство. Другие, промедлив, утратили право на бесплатный выезд, и столкнулись потом с массой сложностей, связанных с хозяйственной и транспортной разрухой, препятствовавшей выезду.

Многие бывшие германские и австрийские военнопленные сумели к этому времени обзавестись семьями и детьми и остались в Сибири в силу своего семейного положения. Об отношении населения к военнопленным свидетельствует доклад членов делегации шведского Комитета Красного Креста, Ф. Тормейера и Ф. Феррьера, в октябре 1915 – феврале 1916 гг. изучавших положение военнопленных в сибирских лагерях. Они определяли его словом «хорошее». «Пленные ходят по улицам, – говорилось в докладе, – заходят в лавки, не вызывая ни малейшего недоброжелательного замечания. В деревнях отношения между пленными и крестьянами превосходны. Русский народный характер, полный сердечности и добродушия, совершенно исключает возможность какого-либо насилия над побежденным и безоружным врагом» ^[72]. Сотни военнопленных, заменив в качестве работников ушедших на фронт глав семей в немецких колониях, осели в них, переженившись на местных сибирских немках ^[73].

Так, попытку осесть на сибирской земле предприняли семеро бывших пехотинцев, добровольно отказавшихся от возвращения на родину и основавших в деревне Кимильтай Иркутской губернии коммуну российских немцев-коммунистов «Родина». Здесь они занялись сельским хозяйством и промыслами. Главным поводом создать коммуну, как считал консул Гросскопф, было желание овладеть огромным складом с продуктами, одеждой, бельём и прочими товарами, принадлежавшим Германскому Красному кресту, на железнодорожной станции с аналогичным названием. В августе 1920 г. в «коммуне» числились 83 члена (из них 5 коммунистов, остальные – сочувствующие). «Коммунары владели слесарной мастерской, кузницей, пошивочной и сапожной мастерскими и возделывали 120 десятин земли. Большинство членов коммуны состояли в браке и имели намерение оставаться в Сибири» ^[74].

К сожалению, ожидания обеспеченной жизни в России не оправдались, дела коммунаров шли не слишком хорошо, и в начале 1922 г. они обратились к германскому правительству с просьбой оказать им материальную помощь, которую можно было бы считать компенсацией за их отказ вернуться домой. Просьба была рассмотрена в отделе по делам военнопленных и интернированных Министерства финансов и удовлетворена. Каждому новоиспечённому немецкому колонисту было выделено «из частных средств» по 1 тыс. марок ^[75]. Дальнейшая судьба коммунаров не прослеживается по документам, кажется, что позже, когда были проедены и эти деньги, они вернулись на родину ^[76].

Консульская помощь военнопленным. С проблемами бывших военнопленных германский консул Гросскопф в Новониколаевске (Новосибирске) столкнулся уже в первые месяцы своего пребывания на сибирской земле. Поскольку официально иностранное гражданство их не было легализовано, местные сибирские власти стали рассматривать их вместе с другими сибиряками иностранного происхождения советскими гражданами и в 1923 г. начали их мобилизацию в Красную Армию. В процессе принудительной вербовки на военную службу власти отказывались признавать немецкие заграничные документы, в том числе паспорта и свидетельства о рождении. Военнообязанными были объявлены и те бывшие военнопленные, которые служили в новосибирском консульстве (Вильгельм Кремер, в частности). Германскому послу в Москве Брокдорф-Ранцау по просьбе консула Гросскопфа пришлось вмешаться и принести «решительный протест» народному комиссару по иностранным делам Г. В. Чичерину «в связи с политикой сибирских властей» ^[77].

Протест возымел действие, мобилизации были приостановлены, а соответствующие органы занялись подготовкой документов, в которых определялось правовое положение немцев на советской земле. Ими стали подписанные в Москве Брокдорф-Ранцау и М. М. Литвиновым 12 октября 1925 г. уже упоминавшиеся торговый и консульский договоры между Германией и СССР, которыми следовало руководствоваться консулам, решая проблемы бывших военнопленных. Желающим остаться на жительство в Сибири требовалось помочь с оформлением законного пребывания в СССР и отправить домой желающих выехать на родину.

Решение обеих задач оказалось делом довольно сложным. Тех бывших военнопленных, которые завели семьи в местах расположения лагерей, вступив в брак с местными русскими женщинами, консулы считали навсегда потерянными для Германии, поскольку их дети говорили только на русском языке, а «сами они ощущали себя уже русскими людьми». Гросскопф, в частности, весьма сожалел о том, что лишь немногие из них продолжали сохранять интерес к происходящему на родине и поддерживать связи с консульством. Большинство отвергали или оставляли без ответа все усилия консула по оформлению их статуса и пренебрегали его требованиями оформления разрешающих пребывание в России документов – видов на жительство иностранца ^[78].

Консульские списки германских подданных за рубежом. Гросскопф, надо признать, действовал в рамках новых правил, изменивших старый имперский закон о гражданстве 1870 г., по которому 10-летнее отсутствие немца из Германии на территории рейха делало его свободным от германского подданства, если в течение этого времени он ничего не предпринимал, чтобы закрепить за собой германское гражданство. Но эмиграция из Германии в период, предшествовавший мировой войне (на американский континент, в Россию, во Францию), принявшая огромные размеры, причём, с принятием эмигрантами иностранного гражданства, заставила руководство страны, готовившееся к переделу мира и стремившееся к использованию в своих интересах всех этих немцев, пересмотреть в 1913 г. старый закон. По новому закону немцам было разрешено иметь гражданство других стран, не теряя при этом и германского подданства. Более того, немецкий гражданин, не теряя прежнего гражданства, мог приобрести гражданство другого государства. Так Германия признала право на двойное гражданство.

Согласно закону «Об организации имперских консульств, о правах и обязанностях штатных консулов» от 8 ноября 1867 г. ^[79] консулы должны были составлять именные списки подданных Германии, постоянно проживающих в их служебных округах. Пункт 2 параграфа 12 этого закона гласил, что имперскому подданному гарантируется отеческое право гражданства до тех пор, пока он находится в таком списке, и, стало быть, потеря гражданства могла наступить исключительно вследствие пребывания на чужбине. Соответственно и прежний германский закон о приобретении и утрате союзного и земельного гражданства от 1 июня 1870 г. предусматривал в качестве основания утраты германского имперского подданства более чем 10-летнее непрерывное пребывание за границей.

Новый закон об имперском и земельном гражданстве от 22 июля 1913 г. ^[80] не знал этой нормы, и внесение в консульский список не имело более таких правовых последствий. Оно имело теперь только то значение, что полученное благодаря внесению лица в консульский список матрикульное свидетельство могло служить доказательством обладания имперским гражданством и тем самым облегчить ему в случае необходимости получение такого свидетельства. Остающиеся действующими правила ведения консульских списков вошли в общую служебную инструкцию от 6 июля 1871 г. ^[81] (во исполнение указанного закона 1870 г.). Она предписывала включать в списки только тех имперских подданных, которые проживали в данном консульском округе и изъявляли желание быть внесёнными в него. Подданные, пребывающие в округе временно, в списки не вносились. Лица призывного возраста вносились в список в том случае, если они урегулировали свои военнообязанные отношения.

Внесение в список осуществлялось только по заявлению имперского подданного. Консул же не имел ни права, ни обязанности принуждать кого-либо к подаче заявления. Предварительное внесение в список ещё не гарантировало оказание консульской защиты. Она осуществлялась только в отношении тех лиц, которые доказывали свою принадлежность к имперскому подданству. Перед внесением консул обязан был проверить принадлежность заявителя к германскому гражданству. В странах, где иностранцы имели защиту консула вследствие обычая или договора, было принято вносить в списки и арестованных (подданных де-факто).

Единого формуляра для консульского списка введено не было. Инструкция же предписывала, что в нём указываются фамилия и имя заявителя и членов его семьи, состояние или профессия, религия, дата и место рождения, адрес или место проживания. Указывались и те документы, которые подтверждали правильность этих данных.

Первоначально предусматривалось, что внесение в список будет действительным только на срок в один календарный год, а поэтому заявку следовало обновлять ежегодно. Но это предписание было отменено уже в 1872 году.

Процедура внесения в списки оплачивалась прежде сбором, который был отменён законом о консульских тарифах от 17 мая 1910 г. Также и действовавший тарифный закон для заграничных представительств от 1 июля 1921 г. не предусматривал платы. Тариф в сумме 10 марок (сохранённый и в предписании от 18 июня 1926 г.) вносился за выписываемое по просьбе заявителя свидетельство (патент о консульской защите). Формуляр свидетельства зависел от принятых в местном обращении обычаев. Как правило, свидетельства обладали юридической силой в течение года, затем они подлежали возобновлению. Но в России, в силу местной специфики, они выдавались сроком на 10 лет. Правда, после пребывания в отпуске за границей они прекращали своё действие. Внесение в список аннулировалось в случае смерти или выезда лица из данного консульского округа на длительный срок, потери подданства, по требованию заявителя, наконец, по достижении призывного возраста военнообязанным, если он не смог за время предоставленной ему отсрочки урегулировать своё военнообязанное отношение ^[82].

Отправка бывших военнопленных на родину. Между тем срок организованного обмена военнопленными был продлён до весны 1924 г. 4 июля 1923 г. ^[83] СНК РСФСР объявил о новой регистрации находящихся за границей русских военнопленных и интернированных и о возвращении их в Россию. В январе 1924 г. консул Гросскопф снабдил германскими паспортами около 300 бывших военнопленных, проживавших в Омске. Он же инициировал и продление срока обмена до 1 июля 1924 г., и его просьбу Германское посольство выразило в ноте Наркомату по иностранным делам от 22 марта 1924 г. Советское правительство согласилось на предложение германской стороны, поскольку к этому времени не была закончена и реэвакуация русских военнопленных из Германии ^[84].

Всем желающим вернуться на родину разрешалось по предъявлении документа о службе в армии получить в сборных пунктах бесплатные билеты до Москвы или Петербурга, где их принимали и обслуживали уже германские власти. Местом сбора обретавшихся в Сибири немцев стал Новониколаевск, и консулу пришлось прибегнуть к помощи испытывавшим острую нужду соотечественникам. С целью хоть как-то облегчить жизнь самых неустроенных из них он арендовал дом и соорудил приют, для которого работавший в консульстве столяр смастерил деревянную мебель (нары и столы), а посольство прислало 8 узких войлочных матрацев, 4 подушки из птичьего пера, 5 ватных одеял из простой серой материи и 6 простыней. «Все они сильно потрёпаны, частично разорваны и грязны, – писал консул, – и очевидно, происходят из бывшего лагеря военнопленных, но при нынешних обстоятельствах ничего другого не остается, как использовать их» ^[85].

Обитатели приюта должны были выехать на родину в первую очередь. Но происходившие в мае 1924 г. события, связанные с полицейским налётом на советское торгпредство в Берлине, осложнив ситуацию, задержали их отправку. Во время «налёта» был произведен обыск, ряд сотрудников торгпредства были арестованы и в наручниках отведены в полицию, что вызвало решительный протест советских властей. Дело почти дошло до разрыва экономических отношений, о чём 17 мая 1924 г. было объявлено в советской печати ^[86].

Инцидент закончился победой советской стороны, настаивавшей на признании экстерриториальности своего торгпредства, что и было зафиксировано в Договоре 1925 г. Сообщая об этом послу, Гросскопф отмечал весьма корректное, вопреки обстоятельствам, отношение к проблеме и содействие её решению Сибревкома ^[87].

В дальнейшем Гросскопф отправлял желающих выехать на родину бывших военнопленных на средства Германии. Все последующие годы он с помощью Сибирского краевого исполнительного комитета проводил большую работу по установлению их места жительства, составлял списки установленных, рассылал им циркуляры о возможности получить бесплатно немецкое гражданство. Он делал запросы на родину, в те места, где они родились, чтобы установить родителей, других родственников. Некоторые откликались на призыв, соединялись с консульством. Немногие даже согласились на предложение консула выехать на родину. Кое-кто, поблагодарив консула за заботу, отказывался от неё и объяснял отказ тем, что здесь, в Сибири, уже заведена семья и растут дети. Были среди нежелавших возвращаться домой и двоеженцы, оставившие на родине жену и 4-5 детей. Некоторые немногие писали о том, что уже приняли советское гражданство, вступили в большевистскую партию, и сопровождали свой отказ не слишком вежливыми выражениями. Так, Йозеф Шульце из дер. Сосновки Омской губернии писал консулу: «Больше не беспокойте меня, пожалуйста, так как я стал гражданином РСФСР и имею об этом документы. Ехать на родину у меня нет желания, пока там отсутствует советская власть. И если здесь власть изменится, я найду путь без Вас» ^[88].

На 1. 02. 1928 г. в списке разысканных им бывших военнопленных значились 214 человек. Один из них – Пауль Пауч (рожд. 1891 г. в г. Штеттине), проживаший в Варгашинском районе Курганской области, от возвращения на родину отказался, но стал помощником Гросскопфа в консульстве в качестве курьера-швейцара ^[89]. Под № 195 стоит в списке Гросскопфа имя Пауля Борста, проживавшего тогда в Иркутске. Извещение о бесплатном возвращении на родину ему было послано 21.04.1926 г. «Он отказывается от родного гражданства, – значится в документе, – он является членом компартии и гражданином СССР» ^[90]. Павел Борст сделал в СССР неплохую карьеру. Он был организатором в 1930 г. МТС в Гальбштадте, центре Немецкого района на Алтае, стал её директором. В юбилейном для района, которому исполнилось 5 лет, 1932 году, он, за заслуги в деле социалистического строительства, в том числе за самоотверженные действия во время восстания в Гальбштадте в 1930 г., был награждён орденом Ленина. В 1934 г. за «контрреволюционную деятельность» Борст был осужден на 10 лет лагерей, из которых уже не вернулся ^{[89, c. 188]}.

К концу 1930 г. в округе Гросскопфа остались 152 бывших германских военнопленных (не считая коммунистов), большинство которых проживали в тех местах, что и во время плена, занимались сельским хозяйством (115 были самостоятельными сельскими хозяевами), состояли в браке с русскими женщинами и «ощущали себя русскими людьми». Только 26 человек из них проживали в городах, Омске, Новосибирске, Томске, Иркутске ^[91].

Уход за могилами военнопленных. Консул организовал также уход за могилами военнопленных на многочисленных сибирских кладбищах. За два года (1925 – 1926) он лично объехал все места расположения бывших лагерей, в том числе такие отдаленные, как Канск, Ачинск, Иркутск, Берёзовка. Необходимо было разыскать места захоронения военнопленных и установить на их могилах памятники. Он заручился в этой работе поддержкой НКВД, который снабдил его специальным обращением к местным властям об оказании ему «всяческого содействия». При этом местные административные и коммунальные органы должны были следить за тем, чтобы не были поставлены памятники, могущие вызвать «недовольство местного населения».

Около двух тысяч могил военнопленных были установлены им в пределах сибирской части консульского округа и получили свои надгробия, в том числе в городах: Новониколаевске (700 могил), Омске (218), Березовке (217), Иркутске (70), Ачинске (36), Красноярске (38), Канске (61), Барнауле (190) и в других местах (47). Для ухода за ними в ряде мест были наняты сторожа ^[92]. К сожалению, никаких следов этих могил до настоящего времени не сохранилось. Приходится признать, что дела с могилами русских воинов в Германии тогда обстояли несколько иначе. Советскому консулу в Кёнигсберге оставалось лишь поблагодарить обер-президента и в его лице власти и население провинции «за образцовый порядок, в котором сохранялись могилы наших соотечественников, солдат и бывших военнопленных». В ответ было сказано, что «они всегда считают своим долгом следить за охраной могил не только своих граждан, павших в бою, но и иностранных воинов» ^[93]. Часть этих могил сохранилась в нынешней Калининградской области.

В дальнейшем деятельность консула на этом поприще опиралась на поддержку Народного союза Германии для обеспечения ухода за могилами военных. Постоянными в его переписке с посольством оставались темы о родном гражданстве бывших военнопленных, положении оставшихся в СССР, поддержке и помощи им и т.п. Посол фон Дирксен отмечал в 1932 г., что проблемы военнопленных Гросскопф решал «наилучшим образом» ^[94].

Российское законодательство об иностранцах распространялось на всех проживавших в СССР иностранных граждан. Но существовали и особенности, обусловленные международным договором, оговорившим в отношении их права «наибольшего благоприятствования». Такими правами обладали в России и СССР германские граждане, особый статус которых нам предстоит далее рассмотреть.