Нарратив восточного деспотизма во внешней политике Франции первой половины XIX в.: связи и аналогии с современностью

Ильичев Антон Владимирович Младший научный сотрудник, Музей-заповедник Героической обороны и Освобождения Севастополя 299020, Россия, г. Севастополь, Пр. Генерала Острякова, 250-В, кв. 11 Ilyichev Anton Vladimirovich Junior researcher, Museum of the Heroic Defense and Liberation of Sevastopol 299020, Russia, Sevastopol, General Ostryakov Ave., 250-V, sq. 11 ilichev-toni@mail.ru Другие публикации этого автора

Введение. Франция, на протяжении большей части своей истории, является активным актором на европейском и международном политическом пространстве с ярко выраженной экспансионистской, империалистической внешней политикой. Наравне с англичанами французы занималась захватом новых сырьевых баз и рынков сбыта, облекая свои завоевания в высшую миссию по распространению цивилизации. Ключевым нарративом французской политики с XVIII по XX вв. был нарратив о «Восточном деспотизме». С его помощью французская администрация сумела оправдать целую серию кровопролитных завоевательных кампаний в Африке и Азии.

Целью исследования является сравнительный анализ французского нарратива «Восточного деспотизма» в первой половине XIX в. с современной политической повесткой Франции по отношению к России и Специальной военной операции (СВО). Предметом исследования выступает идеологическое обоснование и медийное освещение французских международных кампаний в первой половине XIX века и сегодня. Объектом исследования выступает нарратив «Восточного деспотизма» в идеологии политических элит Франции.

Хронологические рамки исследования охватывают два временных промежутка: это период с 1820-е по 1870-е гг., что характеризуется активным периодом использования нарратива «восточного деспотизма» во французской внешней политике, а также современный этап. Под последним подразумевается, преимущественно, активная фаза конфликта на Украине 2022-2024 гг.

Территориальные рамки исследования для первого временного промежутка охватывают три кампании французского государства: вторжение в Алжир, Крымская война и операция в Индокитае. Для современного периода они сосредоточены на территориях Украины и современной Франции.

Для изучения темы исследования были проанализированы работы иностранных авторов, посвященные идеологическому обоснованию французской внешней политике в первой половине XIX века. Среди них работы таких исследователей как Э.Л.Конклин, Т.Кайзер, Ф.Вентури и Э.Томсон. Были проанализированы материалы, занимающиеся непосредственным формированием необходимого общественного мнения по отношению к предполагаемым странам-объектам для вторжения. Это труды К.Ф.Вольнея, Ложьера-де Тасси, Винсента-Ив Бутена, Ж.-Ш.-Л. Симонда де Сисмонди и А.Неттемента. Отдельной группой являются исследования посвященной Второй империи. Для изучения способов применения нарратива «восточного деспотизма» на современном этапе были проанализированы публикации ведущих французских газет («Le Point», «Le Figaro», «Les Echos», «La Presse», «Le Monde») за 2022-2024 г.

Методология исследования основывается на цивилизационном подходе. В работе были применены как общенаучные методы исследования (анализ, синтез, сравнение) так и специализированные. К специализированным можно отнести качественный контент-анализ, историко-культурный и историко-сравнительный методы.

Основная часть. Нарратив «восточного деспотизма» играет огромную роль, в политической истории Франции начиная с XVIII века. Слово «деспот» греческого происхождения и обозначает хозяина, что властвует над рабами или слугами ^{[1, c. 741]}. Аристотель определял «деспотизм» как особую форму правления схожую с тиранией, которая характерна для варваров, поскольку в силу своей «рабской» натуры они не могут противиться деспотической власти ^{[2, c. 389]}. Средневековые авторы, переводя сочинения Аристотеля на латынь, относили к варварам «людей с Востока» ^{[3, c. 133]}. Во Франции термины «деспотизм» и «деспотическое правление» стали впервые применять в конце XVII в. – начале XVIII в., во времена правления Людовика XIV. Это стало своеобразной реакцией знати на растущую власть монарха и его посягательства на сословные привилегии дворян. Писатели, такие как Франсуа-де Салиньяк Фенелон или герцог Луи-де Рувруа Сен-Симон, вкладывали в значение слова «деспотизм» именно политическую систему, характерную для Азиатских и варварских стран, к которым, по их мнению, относилась Османская империя и Китай ^{[1, c. 741-742]}. Таким образом, обвиняя действующую королевскую семью в том, что расширение её полномочий ведет к превращению Франции в такую же варварскую и рабскую страну.

Окончательное оформление теория деспотизма в Европе и Франции приобрела в работах Шарля Луи де Монтескье. Исследователь Роджер Боше, анализируя работы последнего, пришел к выводам о наличии у Монтескье двух теорий деспотизма. Одна из них приобрела классический статус и обычно имеет более широкую репрезентацию в работах. Эта теория описывает деспотизм как абсолютную форму правления одного лица, чьим основным инструментом управления является страх ^{[1, c. 743]}. Хотя сам режим и устанавливается при помощи насильственных средств, как только власть деспота становится прочной, он передает управление приближенным, что руководят от его имени, в то время как сам отстраняется от государственных дел ^{[1, c. 744]}. Сам деспот характеризуется как ленивый невежда, оказавшийся в рабстве собственных удовольствий. Человек в стране с деспотической системой управления «пассивно повинуется» и слепо следует воле суверена ^{[1, c. 743-744]}. Важным уточнением тут будет то, что Монтескье считает, что деспотичными могут быть не только правительства, но и общества ^{[3, c. 134]}. В рамках своей первой теории Монтескье в качестве примеров деспотических режимов приводит азиатские или восточные государства (в особенности Османскую империю).

Первая теория деспотизма Монтескье не только представляет собой элемент теоретического осмысления и рефлексии деспотизма, но и служит инструментом критики королевской семьи во Франции.

Вторая теория деспотизма Монтескье кажется полностью, противоречит первой. В ней отражаются опасения автора из-за растущего влияния коммерции на политическую жизнь страны и грядущую урбанизацию. Все это приведет к тому, что жители начнут интересоваться лишь проблемами собственного заработка, что повлечет рост коррупции и распущенности общества ^{[1, c. 756-757]}. Монтескье заключает, что именно это стало причиной крушения многих республик ^{[1, c. 750-751]}. С этой точки зрения деспотизм представляется как не самая плохая форма правления, в чем-то даже более искренняя. Монтескье добавляет, что деспотизм должен быть трансформирован в такую форму, где страх не является основным инструментом управления и приводит свои примеры решения этой проблемы ^{[1, c. 759]}.

Ярким примером классической «Восточной деспотии» для Франции была Османская империя. В формировании дегуманистического образа осман немалую лепту внесли не только философы и общественные деятели, но и французские историки, что при описании истории Османской империи, акцентировали внимание на многочисленных переворотах и узурпациях власти ^{[4, c. 71]}. Образ деспотичного, варварского государства османов выполнял две важные функции для политической системы Франции. Первую из них можно охарактеризовать как «религиозный антагонизм». Одним из столпов, практически всех государственных систем Франции, было позиционирование державы как защитника христианской веры. Деспотизм османского султана, «угнетавшего» христианское население подвластной ему империи, использовался французскими монархами и правительствами для увеличения собственной популярности и укрепления своих позиций у власти ^{[4, c. 72]}.

Вторая функция кроилась в противопоставлении. Деспотический, во многом тиранический режим в Османской империи противопоставляли законной, абсолютной власти во Франции ^{[4, c. 72]}.

К Новому времени в европейском пространстве отчетливо сложился образ Азии и Востока как варварского мира, что необходимо избавить от гнета тирании. Во Франции революционные события привели к тому, что во французском обществе сформировалось представление об «исключительности французской нации». И миссия этой «великой нации» заключается в распространении революционных идей за пределы страны, принося варварским народам цивилизацию ^{[5, c. 16-17]}.

Нарратив «восточного деспотизма» использовался как один из главных поводов для интервенции Франции в другие страны. Разгром Наполеоновской Франции и глубинный кризис внутри страны, привел к недолгому исчезновению этого сюжета из политической культуры Франции.

Нарратив «восточного деспотизма» возвращается c началом Греческой войны за независимость (1821-1829 гг.). Исследовательница Дженнифер Сешнс справедливо отметила, что греческая борьба подготовила основу для французского вторжения в Алжир ^{[6, c. 30]}. Французские общественные и политические деятели продвигали идею «крестового похода» в Грецию с целью освободить христиан от гнета турок-осман ^{[6, c. 30]}. Воцарение на французском престоле в 1824 г. Карла X еще сильнее политизировало греческий вопрос внутри Франции. Либералы и республиканцы были обеспокоены тем, что успешная военная операции в Греции могла быть использована ультрароялистами для укрепления своего положения у власти, поскольку защита религиозных прав христиан, была одной из их идеологических опор.

Нарратив «восточного деспотизма» и вторжение французских войск в Алжир. В 1830 г. для легитимизации вторжения в Алжир Бурбоны использовали нарративы как Старого режима, так и революционной Франции. Ультрароялисты создали из губернатора Алжира Хусейн-дея «традиционного восточного деспота», которому противостоит христианский монарх Карл X со святой миссией по освобождению Алжира от гнета тирании. Дженнифер Сешнс указывает, что делегимитизация алжирского правителя была направлена на легитимизацию власти Бурбонов во Франции ^{[6, c. 30]}.

К началу французского вторжения благодаря работам путешественников, ученых и дипломатов на протяжении XVII-го и XVIII-го вв. в массовом сознании французов и европейцев были созданы устойчивые образы Северной Африки. Исследовательница Энн Томсон в своей работе «Barbary and enlightenment. European Attitudes towards the Maghreb in the 18th Century» подробно останавливается на этом вопросе. Помимо, описанного выше образа «Восточного деспотизма», можно выделить нарратив о «турках». Алжир, несмотря на наличие османского ополчения и факт формального подчинения османскому султану являлся во многом самостоятельным субъектом. В то же время большая часть населения имела скорее греческое или армянское происхождение, нежели турецкое. Для европейцев же все обитатели Магриба были «турками». Уже само это слово для них несет в себе негативный образ. Энн Томсон пишет:

«Само слово «турок» вызывало страх в сердцах всех христиан, поскольку они веками были их противниками, олицетворением Антихриста, воплощением жестокости и бессердечности» ^{[7, c. 16]}.

Французские авторы обвиняли турок во всех грехах и катастрофах, включая и эпидемию чумы. Константин Франсуа Вольней в работе «Considérations sur la Guerre des Turc» писал:

«Именно через этих варваров к нам пришли эти бедствия, своим глупым фанатизмом они способствуют распространению и обновлению этой заразы» ^{[8, c. 765]}.

Религиозное предубеждение и ненависть была еще одной составляющей европейских представлений о жителях Магриба. Ложьер-де Тасси в предисловии к своей работе писал:

«Меня часто спрашивают, есть ли у них идея Божественности. Я убежден, если бы этим людям дали возможности пообщаться с ними переодетыми в христиан, то обнаружили у них столько же рациональности и стойкости; однако все эти качестве исчезнут, стоит им вновь одеть тюрбаны» ^[9].

Преступления Хусейн-дея были перечислены в статье газеты «Moniteur universel» за 20 апреля 1830 г.: «нарушение принципов международного права, нарушение договоров и конвенций, необоснованные поборы, выдвижение заранее оскорбительных требований, противоречащим законам королевства и правам французских подданных, нападения на французские корабли, публичное оскорбление французского консула, обстрел французских парламентеров» ^[10].

Министерство обороны Франции подготовило справочное пособие для Африканского корпуса, который должен был продемонстрировать военнослужащим «преступный режим Хусейн-дея». В основу документа легли записки путешественников XVIII в. и историческое сочинение талантливого инженера времен Первой империи Винсента-Ив Бутена «Aperçu historique, statistique et topographique sur l'état d'Alger, à l'usage de l'armée expéditionnaire d'Afrique» ^{[6, c. 31]}.

Образ противника строился на трех ключевых столпах: радикальные исламские фанатики ^{[11] [7, c. 144-145] [10]}, деспотичные и жестокие варвары, и «гнусные» пираты ^{[12] [10] [13, c. 266-268]}. Именно в таком виде для большинства французских жителей благодаря литературе и средствам массовой информации представлялись жители Магриба.

В произведениях и заявлениях того периода наиболее частыми терминами, употребляемыми в адрес жителей Магриба, были: «варвары», «язычники», «корсары», «грабители», «работорговцы». Вторжение французских войск в Алжир преподносилось жителям Франции как «праведный крестовый поход христианского короля против деспотичных корсар, бравших в рабство белых людей» ^{[6, c. 34]}.

Французскую гравюру 1830 г., на которой изображен эпизод высадки французских войск в Алжире, сопровождал текст, что, по мнению, исследовательницы Дженнифер Сешнс мог быть составлен аппаратом правительства Полиньяка, следующего содержания:

«Африканские варвары многие века занимались работорговлей европейцами, грабили торговые суда, требовали выкуп за их освобождение и унизительную дань от правителей за защиту [кораблей] от пиратства. Франция должна была отомстить за униженное человечество, очистить моря и покончить с властью этих пиратов» ^{[6, c. 34]}.

Нарратив «восточного деспотизма» и Вторая империя. Алжирская авантюра не принесла роялистам желаемых результатов. Вместо стабилизации внутреннего положения в стране, укрепления власти Бурбонов и выхода страны из политического кризиса – произошла Июльская революция, что привело к установлению Июльской монархии. К нарративу о «Восточном деспотизме» Франция вернулась в середине XIX в. с установлением Второй империи. Наполеон III использовал веру как один из инструментов по укреплению своей власти, для чего он заручился поддержкой со стороны католической церкви. Наглядным тому подтверждением служат результаты голосования плебисцита 20-21 декабря 1851 г., на котором верующие и священнослужители проголосовали за поддержку Наполеона III. Ответными шагами нового правительства стало активная поддержка католической церкви и принятие ряда мер по увеличению престижа и влияния церкви в обществе. Среди них повышение заработной платы священникам, строительство новых церквей, закрытие кабаре (на чем настаивало церковное сообщество), исключительная свобода собраний (при условиях установления авторитарной системы правления) и свобода слова, восстановление социального престижа и влияния сельских священников и т.д. ^[14]

Стремительное усиление позиций Церкви и ее влияния в обществе, послужило причиной, по которой Наполеон III использовал религиозный фактор во внешней политике для дальнейшего укрепления своего положения.

Приоритетной целью нового режима на мировой арене стало восстановление статуса Франции как великой державы. Для ее выполнения была развернута масштабная кампания, включающая в себя как дипломатическую работу по признанию Бонапартистского режима европейскими монархиями, так и активным проведением экспансионистских/колониальных кампаний.

По Конституции 1852 г. в руках правительственных органов сосредоточились все рычаги управления средствами массовой информации, тем самым обеспечивая Бонапартистскому режиму полный контроль над медиа-ресурсами ^{[15, c. 215]}. Но именно в период цензуры и жесткого контроля средств массовой информации происходит всплеск развития прессы. Количество печатаемых ежедневно газет возросло с 150 тыс. в 1852 г. до 1 млн. в 1870 году. В то же время стоит отметить, что не все издания были подвергнуты строгой цензуре. Журналы и газеты, занимающиеся вопросами искусства, культуры и науки, в которых полностью отсутствовала политика, не подвергались жесткому контролю ^{[16, c. 129]}. Для периода 1852-1860-х гг. характерно доминирование в обществе бонапартистской прессы, находившейся под прямым управлением государственных структур ^{[17, c. 41]}.

В 1535 г. между Сулейманом и Франсуа I-м было заключено соглашение, которое предоставляло Франции статус «Протектора Святого Престола», полномочия и возможности которого были существенно расширены в 1740 году ^[18]. Таким образом, Франция наравне с Россией обладала существенным влиянием в Палестине и Леванте в XVIII – XIX веках. Подобный расклад сил создавал угрозу для Британской Азии, что обусловило активную политику министра иностранных дел Генри Джона Темпла Пальмерстона по открытию консульства в Палестине ^[19].

В 1851 г. вновь обострился Восточный вопрос. Поводов для этого было несколько. Прежде всего, ослабление Османской империи и, казалось бы, её неминуемый распад использовались императором Николаем I как повод для установления контроля над проливами Босфор и Дарданеллы. С целью мирного варианта реализации этого сценария были инициированы переговоры с послом Великобритании Джорджем Гамильтоном Сеймуром. На этих переговорах был предложен вариант раздела территорий Османской империи и сфер влияния между Британией и Россией. Однако британской стороной переговоры были восприняты как угроза. Продвижение Российской империи в Средиземное море было невыгодно и Наполеону III.

В 1851 г. при содействии французской стороны разжигается конфликт между церквями в Палестине. Под угрозой морской блокады и французской интервенции султан принимает решение передать ключи от Храма Рождества Христова в Вифлееме католикам, а на самом храме была водружена серебреная звезда ^{[20, c.8-9] [21, c. 452-454]}.

«Восточный вопрос» являлся для Наполеона III удобным поводом для реализации целого спектра политических задач:

1) ликвидация Священного союза и демонтаж Венской системы международных отношений, что обеспечило бы возвращение Франции как ведущей державы на Европейском пространстве;

2) укрепление собственного положения в стране;

3) сохранение Османской империи из-за недопустимости расширения влияния Российской империи на Средиземноморский регион ^[22].

Наполеон III намереваясь вернуть статус Франции как колониальной империи, столкнулся с рядом проблем внутри страны. Во французской политической элите сохранялся раскол по вопросу статуса вооруженных сил. В правительстве по-прежнему сохранялась группировка, верная идеям революционеров 1848-х гг. о европейском равенстве, размывании границ и эре всеобщего разоружения ^[22]. Частично эти идеи поддерживали ряд экономистов и социалистов, считавших, что на вооруженные силы тратятся чрезмерные средства ^[22]. Другая группировка настаивала на расширении роли армии и поднятии её престижа. Во времена Июльской монархии использовался образ «солдата-труженика». После крушения июльского режима была предложена концепция «вооруженных сил как некой школы жизни» ^[22]. Во времена Второй империи произошел переход от армии как некой цивилизационной школы, к вооруженным силам, что играют роль убежища нравственных ценностей, в эпоху индивидуалистского, материалистического коррумпированного общества ^[22].

Алжирская армия служила идеальным примером вышеописанного, поскольку это были части, что имели существенно больше боевого опыта, нежели войска в метрополии. Однако популяризация образа «африканского солдата» имела ряд недостатков. Главный из них – военный. Солдаты в Алжире имели специфический опыт ведения войны, в основном партизанского типа. Алжирская армия ни разу не сталкивалась с профессиональной европейской армией. Впоследствии это сыграет существенную роль в ходе боевых действиях в Крыму.

Ещё одной проблемой была «культура насилия», являющаяся столпом французской школы колониальной войны генерала Тома Робера Бюжо ^{[23, c. 11-12]}. Французские военные в Алжире построили свою тактику ведения войны на идеях расового превосходства и истребления, считая, что «туземцы» способны понять лишь язык насилия ^{[23, c. 12]}. Резонанс и скандалы, в обществе вызванные известиями о «насильственных действиях» французских войск в Алжире, включая печально известныйинцидент в пещерах Дахра, вынуждал метрополию оказывать давление на колониальные войска ^{[23, c. 12]}. В результате Том Робер Бюжо был вынужден частично изменить свою политику, взяв «арабов» под контроль и используя их в качестве инструмента для освоения новых территорий. Однако это не означало исчезновения насилия как инструмента управления и контроля. Заложенные в этот период отношения между французами-колонистами и коренным населением, сохранялись вплоть до 1962 года ^{[23, c. 13]}.

Создание колониальной империи подразумевает наличие мощного военно-морского флота, с этим также была серьезная проблема. Традиционно отношение к военно-морским силам у французов было отрицательное. Население ассоциировало флот с «катастрофой», военно-морские операции были для него непонятными, а тяжелые условия службы и система телесных наказаний не способствовали росту престижа ВМС страны ^[22]. Наполеон III, намеривался создать флот, основанный на профессиональных кадрах, где служба будет строиться не на системе наказаний, а на поощрении ^[22].

В итоге, несмотря на все усилия Наполеона III отношение к вооруженным силам у французов оставались неоднозначными. В коллективной памяти народа осталась глубокая рана от кровопролитных войн времен республики и Первой империи. Для определенной части населения воинская повинность продолжалась восприниматься как «налог на кровь» ^[22].

Началом информационной кампании по Восточному вопросу послужила брошюра Эжен Боре «Вопрос о Святых местах». Во второй части брошюры православные священнослужители на Святой земле обвинялись в интригах, притеснениях католиков и их религиозных прав, а также в умышленной порче и ненадлежащем контроле над христианскими святынями ^{[24, c. 46-60]}.

Позиция католического населения и католической церкви Франции заключалась в выдвижении следующих тезисов:

«Должны пройти века, чтобы русские пролили столько же крови, сколько французы в Крестовых походах... Русские не принимали участия в Крестовых походах. Первенство Франции на Востоке среди христианских народов настолько сильно, что даже турки называют Европу «Франкистаном».. ^{[25, c. 23]}.

Наполеон III, несмотря на агрессивную риторику со стороны католиков по Восточному вопросу (что была характерна для многих католических изданий в Европе и США) и ряд провокационных действий, не был заинтересован в вовлечении Франции в полномасштабную войну. Причиной тому – общественное мнение. Французский народ после многочисленных потрясений конца XVIII – первый половины XIX вв. не был готов одобрить еще одну завоевательную кампанию. Наполеон III прекрасно это понимал и даже в своей речи в Бордо в 1852 г. отметил:

«Из-за недоверия люди говорят: «Империя – значит, что будет война». Я же говорю, напротив, Империя означает мир. Мир, что так долго нужен Франции, а когда во Франции всё хорошо, то и во всем мире так. Слава действительно передается по наследству, но не война. Я понимаю, что подобно Императору мне предстоит множество завоеваний. Я, как и он, хочу вернуть враждующие партии в единое, великое народное русло. Я хочу принести религию, мораль и процветание той части населения, что в стране веры едва знает заповеди Христа, что среди самой плодородной земли едва может позволить себе предметы первой необходимости…. Нас повсюду окружают руины, что нужно восстановить, ложные боги коих необходимо уничтожить и истина, которой нужно восторжествовать. Вот что я подразумеваю под Империей, если ей суждено будет восстановиться. Таковы завоевания, что я приготовил для всех, кто, как и я, желает благополучия нашей стране – мои солдаты» ^[26].

После отказа императора Николая I принимать Венскую ноту, Наполеон III был вынужден перейти к решительным мерам. О скорой возможности участия Франции в войне император сообщил в ходе своего выступления на открытии законодательной сессии 2 марта 1854 г.:

«Я сделал все, чтобы сохранить мир. Европа знает, что если Франция обнажит свой меч, то лишь потому, что её вынудили. Она знает, что Франция не думает о своем расширении. Она хочет противостоять опасным посягательствам [колоссальной] державы, которая своими последовательным вторжениями охватывает и Север, и Юг, что обладает двумя внутренними морями, с которых она может обрушить свою армию и флот на нашу цивилизацию… Вместе с Англией мы идем в Константинополь чтобы защитить Султана и в тоже время защитить права христиан. Мы идем туда, чтобы защитить свободу морской торговли и наше законное влияние в Средиземноморье… Мы идем со всеми, кто желает торжество верховенства закона, справедливости, цивилизации…» ^[27]

Всё же, несмотря на то, что французское общество было не готово к новой войне, нарратив о «крестовом походе против России» сумел найти отклик не только среди католиков, но и среди либералов с республиканцами ^{[28, c. 141]}. Французский народ рассчитывал на быструю, победоносную войну. Рост цен на хлеб, вызванный неурожаем в 1854 г., отсутствие каких-либо значимых успехов на передовой, что сигнализировало о затягивании конфликта, приводило к постепенному росту общественного недовольства ^[29].

Взятие Севастополя союзными войсками 27 августа (8 сентября) 1855 г. стало ключевым событием Крымской войны. Хотя для самого Наполеона III, готовившего планы по вытеснению России с Крымского полуострова, оно не являлось знамением завершения войны, тяжелое положение Российской империи (близость дефолта, отсутствие военных и финансовых ресурсов для продолжения конфликта, рост общественного не довольствия внутри страны, угроза восстаний) вынудили императора Александра II пойти на переговоры. Парижский мирный договор стал первой громкой победой Наполеона III во внешней политике. Переговоры в Париже ознаменовали разрушение системы 1815 г. и возвращение Франции на международную арену как влиятельного актора. Помимо этого, Наполеону III удалось создать ощутимую брешь в австро-российском союзе, а сдерживание непомерных требований британских представителей позволило сблизить Россию и Францию.

Победа в Крыму укрепила поддержку Наполеона III не только среди католиков, но и среди левых, а также способствовала росту национализма и патриотизма в народе ^[14].

Наполеоновская пропаганда обратилась к нарративу о восточном деспотизме и в случае с экспансией в Индокитай. Так, под предлогом защиты французских католических миссионеров и христианской веры от нападений аннамитов была осуществлена интервенция в Кохинхину (юго-восточная часть Индокитая) ^{[17, c. 129]}. Эти идеи могли получить широкую поддержку среди народов, однако публикации журналиста Эжен Вейо сумели оказать частично обратный эффект. В своих материалах журналист подверг критике колониальную политику Франции, назвав ее неэффективной, затратной и демонстрирующей моральную слабость государства в Индокитае ^{[17, c. 129-130]}.

Парадоксально, что в то время как католики критиковали Французское правительство за скудные результаты кампании, поддержку правительству выразили либералы, что увидели в этом возможность усилить свои позиции, в обществе сыграв на патриотических чувствах граждан.

Таким образом, на период первой половины XIX в. нарратив «восточного деспотизма» можно определить как политику идеологического обоснования внешней экспансии, посредством создания дегуманизирующего образа противника, опирающегося на контрастном противопоставлении цивилизации и варварства.

Миф о Франции, как государстве, с цивилизаторской миссией сохранился не только в годы Третьей республики, но и продолжает существовать и сегодня. Бывший президент Французской республики Жак Ширак в своей речи в 1998 г. сумел интерпретировать колониальную политику Франции как переход общества от рабовладельческого к демократическому, происходившей под сенью идеалов французской республики ^{[30, c. 148]}.

Современный этап. Нарратив о Восточном деспотизме Франция использует и сегодня против России. В то же время необходимо сразу отметить его частичную, содержательную трансформацию и совершенной иной характер применения. Процесс деколонизации охватившей мир после Второй мировой войны, заставил французские элиты существенно изменить свои взгляды на формат взаимодействия со своими бывшими колониями, так и общий курс внешней политики государству. На смену экспансионистской политике, ставившей своей целью захват новых территорий, и рынков сбыта, приходит политика «франкофонии», под которой подразумевалось налаживание тесного торгово-экономического сотрудничества с экс-колониями. Исследователи Е.И. Филлипова и В.Р. Филлипов в своей работе «Распад французской колониальной империи в политике памяти Пятой республики» отмечали, что французское общество продолжает оставаться расколотым по отношению к колониальной политике государства в XIX-XX веках ^{[31, c.78]}. Нарратив о «восточном деспотизме» в то же время стал использоваться рядом французских изданий для описания российского государства. В 2007 г. Газета «Фигаро» опубликовала статью под названием «Comment Vladimir Poutine orchestre le nouveau despotisme russe («Как Владимир Путин устанавливает новый деспотизм в России)» ^[32]. В материале мы можем заметить, что автор акцентирует внимание и подчеркивает такие стороны деспотии как «попирание закона» и «использование репрессивного аппарата» ^[31]. В 2013 г. издание «LesEchos» публикует статью «La Russie et la tentation du «despotisme oriental»»(«Россия и соблазн восточного деспотизма») ^[33]. Тональность материала можно уже проследить в аннотации: «Россия продолжает отдалиться от Европы и приближается к Азии. Медленный процесс постепенно склоняет Москву к авторитарному правлению и темным страницам своей истории» ^[33]. Режим управления в России, созданный Иосифом Виссарионовичем Сталиным называется со слов философа Карла Виттфогеля «Восточным деспотизмом» ^[33]. Автор публикации – французский политолог Доминик Моизи считает, что уход Московских властей в сторону авторитарного, деспотического режима связан с внутренними экономическими, политическими и социальными проблемами ^[33]. По мнению специалиста, таким образом, режим в России стремится скрыть собственную слабость ^[33]. В материале «LesEchos» автор указывает, что авторитарная форма правления является характерной для Российского государства, когда оно ощущает свою слабость ^[33]. Уже в следующем году «Le Point» публикует статью Николаса Бавереса «Parier sur la Russie au-delà du despotisme («Ставка на Россию вне деспотизма»)» ^[34]. Автор пишет:

«Чрезмерность Зимних олимпийских игр в Сочи, на которые был потрачен 51 млрд. долларов символизирует личное могущество и культ власти, лежащие в основе власти Владимира Путина. Не даром еще Монтескье писал в «О духе законов»: «Московия хотела бы отказаться от своего деспотизма, но не может…. Народ состоит из рабов, привязанных к своей земле» ^[33].

Николаса Баверес считает, что бороться с деспотизмом в России стоит через расширенное партнёрство, удовлетворяя потребности России в области инфраструктуры и новейших технологий ^[34]. «Лучшее противоядие от автократии – это прогресс» - пишет автор ^[34].

Стоит отметить, что не все французские издания выпускали материалы с подобного рода характеристиками в сторону российского государства. Подобные элементы, на данном этапе нельзя назвать частью целенаправленной и систематизированной информационной кампании, направленной на дегуманизацию России в французском общественном создании. Французская пресса, является крайне неоднородной. Среди французских изданий можно обнаружить те, что придерживаются коммунистических или левых взглядов, так и правых идей. Появление материалов с определенным тенденциозным взглядом на Россию в период с 2012 по 2017 гг., можно отчасти объяснить началом глубокого кризиса во франко-русских отношениях, после прихода к власти администрации Ф.Олланда. Между странами возникли серьезные расхождения по разрешению Сирийского и Украинского кризисов. Однако прослеживались и положительные моменты, в том числе и по «Ядерной сделке с Ираном» ^{[35, с.181]}. В целом этот период двухсторонних отношений характеризовался началом санкционой политики Франции в адрес России. С приходом к власти Э.Макрона намечались тенденции, если не по налаживанию отношений между государствами, то, по крайней мере, по выстраиванию конструктивного диалога по ряду вопросов.

В то же время, после начала 24 февраля 2022 г. Специальной военной операции на Украине, количество публикаций, в которых прослеживается негативное или предвзятое к России отношение стремительно увеличивается.

24 февраля 2022 г. выходит публикация журналиста «La Press» Александра Сируа под названием «Le délire d’un despote («Бред деспота»)» ^[36]. В ней автор указывает, что мир стоит на пороге крупнейшего военного вторжения в Европе со времен Второй мировой войны. Выступление президента, сделанное им ночью 24 февраля, было названо «опасным бредом безумного тирана» ^[36]. А тезисы президента о геноциде, устроенном украинскими войсками в Донбассе, марионеточности украинского режима - «дезинформацией вызванной паранойей» ^[36]. При этом каких-либо обоснованных и подкрепленных контраргументов автор не приводит, склоняясь лишь к эмоциональной, непрофессиональной реакции.

В марте 2022 г. выходят публикации Николя Тенайона «Poutine est-il un dictateur, un despote ou un tyran? («Путин – это диктатор, деспот или тиран?»)» ^[37] и ассоциации «Sauvons l’Europe» под названием «Comment Poutine a détruit la Russie: les infortunes du despotisme éclairé («Как Путин разрушил Россию: несчастья просвещенного деспотизма») ^[38]. Целью этих двух материалов является показать Россию как отсталую военную диктатуру, сеющую военные преступления по всему миру. Прослеживается параллель с тем образом, который французы создавали для Алжира и Хусейн-дея, но с небольшими корректировками. Вместо радикального ислама – православие, варваров-турок – варвары-русские, а кровожадных пиратов заменили на военных преступников.

В октябре 2022 г. выходит материал «Lefigaro» с заголовком «La barbarie, socle de la guerre russe («Варварство это основа русской войны»)», где автор обвиняет вооруженные силы РФ в многочисленных военных преступлениях и создании «фильтрационных лагерей» на территории Украины ^[39]. Журналисты этого же издания, в более раннем материале под названием «La Syrie, le laboratoire de la barbarie guerrière de Vladimir Poutine» («Сирия, лаборатория Владимира Путина по ведению варварской войны»), уже обвиняли Россию в варварских методах ведения войны, которые, по их мнению, были апробированы Россией на территории Сирии ^[40]. В целом публикации о имевших якобы место «преступлениях русской армии на территории Украины», были крайне распространены в 2022 году ^{[41] [42] [43] [44] [45]}. В заключении мы более подробно остановимся на претенциозности и ошибочности этих обвинений.

Отметим, что ряд французских изданий продолжает сохранять некий комплементарный взгляд на Россию и в частности это проявляется в публикации материалов, где авторов осуждают военную поддержку Украины со стороны Франции. Негативные публикации о России, можно связать с мнением отдельных журналистов, аналитиков или редакций. В рамках статьи невозможно охватить абсолютно все информационное пространство Франции в установленных хронологических рамках исследования. В этой связи тезис о том, что современное информационное пространство Франции состоит исключительно из антироссийских публикаций, можно считать претенциозным. Однако изучение и освещение именного такого рода материалов, в современной информационной повестке крайне необходимо. Изменения тональности и характера подачи материала в крупных французских изданиях, служит важным маркером государственной политики. Появление широкого спектра публикаций антироссийской направленности в ряде информационных ресурсов, может служить подготовкой общественности к принятию какого-либо политического решения.

На современном этапе, когда Франция не проводит активную, экспансионистскую политику, нарратив «восточного деспотизма» необходимо трактовать в контексте конфликта на Украине. В таком случае он представляется, как политика идеологического обоснования оказания военной помощи Украине, с целью ослабления Российского государства.

Заключение

На протяжении всей мировой истории основным нарративом для аргументации электорату/населению/подданным экспансионистской внешней политики государства был нарратив о внешней угрозе с контрастным противопоставлением цивилизации и варварства. В Древнем мире римляне и эллины аргументировали захват территорий тезисами о том, что они являются единственными носителями цивилизации, окруженные многочисленными варварскими этносами. Для эллинов особо актуальной была Персидская угроза с Востока. На основе этой экзистенциальной угрозы для греческих государств в просвещённых Афинах был создан нарратив о «Восточном деспотизме». В Средние века посредством перевода античных произведений, нарратив был подкорректирован в соответствии с актуальными геополитическими условиями. На смену «Персидского государства» приходит Фатимидский халифат, впоследствии его сменит Османская империя. Империя осман угрожала европейскому пространству не только как военная угроза, но и экономическая. Под ее контроль попадали основные торговые пути с Востока и Азии, до открытия Нового света.

Во Франции сюжеты о «деспотизме» и «деспотическом правлении» стали закрепляться в период правления Людовика XIV, когда абсолютная власть монарха начала представлять прямую угрозу элитам страны. Французская философская школа создала образа «деспота» и «деспотизма» как абсолютной формы правления одного лица (как правило, невежественного и обладающего всеми возможными пороками), установленный при помощи насильственных средств, где основным инструментом контроля является страх. За основу брались такие «варварские» по мнению французских деятелей страны как Османская империя и Китай.

Нарратив о «Восточном деспотизме» являлся обоюдоострым орудием. Французская монархия использовала его для увеличения своей поддержки и влияния внутри страны, подкрепляя образы «варварского Востока и Азии» статусом государства как протектора католического населения и христианской веры. Дегуманизируя образ восточного и азиатского населения и дополняя религиозным антагонизмом французская монархия создала миф об «исключительности французской нации», чьей основной задачей является цивилизаторская т.е. принесении цивилизации варварским территориям. Таким образом, французская монархия получила удобный инструмент, позволявший ей легитимизировать практически любую интервенцию в Азиатское или Восточное государство. В то же время «деспотизм» должен был играть роль балансирующего механизма внутри страны. Французская аристократия, обвиняя монархическую власть в «деспотизме», отстаивала тем самым свои экономические и политические интересы, посылая четкий сигнал верховной власти.

Революционные события заставили Францию отойти от нарратива «восточного деспотизма». К нему власти уже восстановленной монархии обратились в период пика социально-политического кризиса и напряженности внутри страны. Ультрароялисты во главе с Карлом X намеривались отвлечь внимание общественности от проблем внутри страны и поднять свою популярность за счёт внешней экспансии. Выбор пал на Алжир. В основу своего мифотворчества ультрароялисты положили нарративы как Старого режима (монарх как защитник христианской веры), так и революционные (борьба за освобождение народов от власти тирании). Благодаря произведениям путешественников, философов, средств массовой информации, публичным выступлениям Алжир был превращен в «Восточную деспотию». Однако интервенция в Алжир не принесла ультрароялистам желаемых результатов оказав обратный эффект, итогом чего стало повторное падение режима Бурбонов.

«Восточный деспотизм» использовался и во внешней политике Второй империи. В 1851 г. по итогам народного плебисцита во Франции была провозглашена Вторая империя во главе с императором Наполеоном III. Племянник Наполеона I избрал католическую веру как один из столпов своей новой власти. Восстанавливая роль и престиж церкви внутри страны после Второй республики и Июльской монархии, Наполеон III использовал веру и как инструмент для внешней экспансии. Целью нового режима стало возрождение Франции как влиятельного актора на европейском политическом пространстве, что было невозможно при существовании Венской системы международных отношений. Для реализации этих планов идеальным вариантом была «быстрая, победоносная война». Обострение «Восточного вопроса» в 1850-х гг. в связи с ослаблением Османской империей предоставило идеальную площадку для реализации поставленных целей. Франция использовала вопрос о святых местах как повод для провоцирования Российской империи на агрессивные действия в адрес Османской империи. Изначально, Наполеон III не планировал прямого военного вмешательства французских вооруженных сил из-за глубинной травмы внутри французского народа связанная с последствиями революционных и Наполеоновских войн. Однако сыграв на религиозном вопросе и идеалах либерально-демократического толка император сумел получить достаточную поддержку общества для прямого участия Второй империи в конфликте.

Помимо Крымской войны нарратив о «Восточном деспотизме» использовался для вторжения в Индокитай. Сегодня этот нарратив используется рядом французских изданий и политических сил в информационном пространстве при освещении украинского кризиса. Их целью является создание необходимого фона, с помощью, которого французские власти смогут получить необходимую поддержку со стороны собственного населения для последующего оказания военной помощи Украины. Французские власти, тем самым стремятся возродить статус Франции как одной из великих держав на европейском континенте, посредством активного участия в Украинском кризисе. Олицетворение Российского государства как «восточной деспотии» и президента России Владимира Владимировича Путина как «деспота» или «тирана» началось еще задолго до начала специальной военной операции 24 февраля 2022 года. Французские журналисты и политологи пытались тем самым создать негативный образ нашей страны с целью оправдать последующие недружественные действия со стороны французского государства в адрес нашего государства. С началом СВО на Украине в 2022 г. образ «восточного» варварского государства стал транслироваться через призму «военных преступлений» российских войск. При этом сами обвинения не имеют никакой доказательной базы. В прессе они подаются через, как правильно анонимные сообщения, абсолютно не подкрепленные никакими доказательствами. Кроме того, украинская сторона неоднократно была замечена в фальсификациях доказательств и умышленных постановках. Еще в 2022 г. ряд отечественных изданий сообщали о работе на Украине «фабрики фейков», ведущих информационную войну против России ^{[46],[47],[48],[49]}. О наличии на Украине таких центров, что занимаются фабрикацией доказательств «зверств» и преступлений» российской армии писал журналист испанского издания Фабрицио Касар (Fabrizio Casar) ^[50]. Более подробно ознакомиться с разбором украинских фейков о вооруженных силах РФ можно в телеграмм канале «Борьба с фейками».

На официальном уровне Россия неоднократно опровергало все выдвигаемые в ее адрес обвинения в военных преступлениях. А преступления вооруженных сил Украины, что были подтверждены представителями Следственного комитета России, включая и ядерный терроризм (удары по Запорожской АЭС), удары по гражданским объектам, расстрелы российских военнопленных, игнорируются французскими изданиями. Наличие случаев применение Украиной запрещенных методов ведения войны были зафиксированы и ряде докладов международных организаций. В качестве примера можно привести доклад «Human Rights Watch» от июня 2023 г., где правозащитники зафиксировали использование противопехотных мин со стороны вооруженных сил Украины, запрещенных договором от 1996 г., который подписала и Украина ^[51].

Появление целого спектра публикаций на тематику «военных преступлений России на территории Украины» в ряде французских изданий совпадает с периодами оказания Францией военной помощи Украине. В частности, первая массовая волна материалов появилась во французском информационном поле в марте-апреле 2022 г. ^{[39],[40],[52],[53],[54],[55],[56],[57]}. И уже в середине апреля, французские власти объявили о намерении передать Украине артиллерийские самоходные установки CAESAR. Появление во французском информационном поле публикаций дегуманизирующих Россию и ее вооруженные силы, является одним из способов подготовки общественного мнения во Франции для оказания военной помощи Украине. Это в свою очередь приводит лишь к дальнейшей эскалации конфликта. На сегодняшний день, Франция является наравне с Германией и Великобританией, одним из главных поставщиков военной техники и прочих военных услуг для Украины. Согласно официальному ресурсу министерства обороны Франции, общая сумма помощи оказанной Францией Украине составила свыше 3.8 миллиарда евро. В этом же материале указывается, что французы подготовили на базах в Польше и Франции свыше 10 тысяч украинских солдат. Кроме того, отмечается размещение дополнительного контингента в Румынии, Эстонии и Латвии ^[58]. Несмотря на то, что французские власти неоднократно высказывались об отсутствии намерений вступать в прямой вооруженный конфликт с Россией, высшие лица Франции делают ряд провокационных высказываний, не способствующих урегулированию конфликта на Украине. Так в марте и мае 2024 г. президент Франции Э.Макрон не исключил возможности отправки французских военных на территорию Украины. 20 мая 2024 г. глава комитата по иностранным делам парламента Франции Жан-Луи Бурланж призвал разрешить Украине наносить удары, при помощи французского оружия по территории Российской Федерации ^[59].

Таким образом, нарратив «восточного деспотизма» и «деспотии» является одним из активных инструментов Французской внешней политики. Усиление влияния Российского государства на мировой арене вынудило французов, взяв за основу нарратив «Восточного деспотизма», создать сюжет о «русской угрозе» и интерпретации Российского государства как варварской державы, населенной варварами-кочевниками. Этот нарратив был создан еще в Старом режиме Бурбонов, активно использовался в революционной, Бонапартисткой Франции, Июльской монархии и впоследствии был унаследован Второй империей. Современная Франция также использует этот нарратив, что активно отражается в заявлениях французских политических деятелей и тональности публикаций французской и франкоязычной прессы.