К вопросу о диалектике научного познания в отечественной философии: проблема взаимосвязи рефлексии и рациональности

Свергузов Анвер Тяфикович ORCID: 0000-0002-1040-3044 кандидат философских наук доцент, кафедра философии науки и социальной работы, Казанский национальный исследовательский технологический университет 420015, Россия, республика Татарстан, г. Казань, ул. К.маркса, 68 Sverguzov Anver Tyafikovich PhD in Philosophy Associate professor, Department of Philosophy and History of Science, Kazan National Research Technological University 68 K.Marx Street, Kazan, 420015, Russia, Republic of Tatarstan atsverguzov@mail.ru Другие публикации этого автора

Работа является продолжением предыдущей публикации ^[1], в которой современные исследования проблемы научной рефлексии рассматривались в диалектическом контексте. Речь шла о контексте, задаваемом внутренним противоречием рефлексии, выраженным взаимосвязью смысловыявляющей и смыслополагающей функций рефлексии. В данной работе также предлагается рассмотреть современные исследования проблемы в диалектическом контексте. В контексте, заданном внешним противоречием рефлексии, выраженным взаимосвязью научной рефлексии и научной рациональности.

В истории философии выделяют разные трактовки понятия «рефлексия». Принципиальные отличия выражены в философии Гегеля и диалектическом материализме. Анализируемая проблема лежит в плоскости противостояния диалектических методологий, выраженных этими подходами. В данном исследовании проблема рассматривается в диалектико-материалистическом смысле. Гегель ограничивает рефлексию сферой замкнутого на себя мышления. Источник развития мышления находится в самом мышлении. Рефлексия, как элемент гегелевского диалектического метода, характеризует взаимоотношение понятий как форма их отражения друг в друге. С точки зрения этого подхода, взаимосвязь рефлексии и рациональности лежит в сфере «чистого» мышления. В диалектическом материализме мышление рассматривается шире, как практически ориентированное мышление. Источник развития мышления находится не только в мышлении, но и в практике. Рефлексия осуществляется над мышлением, отражающим действительность. Здесь рациональность характеризует отражение действительности в мышлении. Поэтому взаимосвязь рефлексии и рациональности выходит за рамки «чистого» мышления. Именно в этом, а не гегелевском смысле используется понятие «внешнее противоречие» по отношению к взаимосвязи рефлексии и рациональности.

В предыдущей работе сравнивались результаты изучения проблемы рефлексии, полученные в рамках отечественной философии советского и современного периодов ее развития. По сути, речь шла о противостоянии советской и западной традиций. Констатировалось, что советская концепция осталась вне поля зрения современных исследователей. Их внимание оказалось смещено к проблематике, предлагаемой западной, позитивистской традицией. Отношение к советским результатам В.А. Бажанов, один из основных советских исследователей проблемы рефлексии, характеризует как «малоинтересные» ^{[2, с. 31-32]}.

Обратим внимание, что советские исследования рефлексии выходят за временные рамки существования СССР [например: 3]. Особенностью результатов советской концепции является выделение двух аспектов научной рефлексии. А именно, диалектика научной рефлексии характеризуется двухуровневой структурой. Основные взаимосвязанные стороны научной рефлексии – внешняя и внутренняя. Внешняя сторона характеризуется диалектикой отношений научной рефлексии и научной рациональности. Внутренняя сторона – диалектикой отношений смыслополагающей и смысловыявляющей функций рефлексии.

Следует подчеркнуть, что диалектический характер рефлексии означает, что отрыв указанных противоположностей друг от друга приводит к искаженному пониманию противоположностей самих по себе. Это может выражаться, например, игнорированием как феномена рефлексии, так и феномена рациональности в науке. История западной философии науки непосредственно это демонстрирует. «С точки зрения диалектики рефлексивного и рационального можно рассматривать неопозитивистские и постпозитивистские концепции науки как акцентирование либо на рациональной, либо на рефлексивной стороне ее развития» ^{[3, с. 17]}. Как известно, основные идеи неопозитивизма в западной философии были сформулированы в рамках деятельности «Венского кружка». Для него было характерно стремление к абсолютизации рациональной стороны научного познания, выделить универсальный метод научного познания, ограничить рефлексию анализом языка науки. Но неопозитивизму не удалось вывести идеал научной рациональности, модель «полностью формализованной теории» и, таким образом, избавиться от необходимости «бессмысленной» рефлексии над основаниями научного знания ^[4].

Основную тенденцию постпозитивизма выразил критический рационализм. Если неопозитивизм заострял внимание на рациональной стороне научного познания, то постпозитивизм на рефлексивной. Если в неопозитивизме проблему научной рациональности сузили до соответствия логико-методологическим стандартам, то в постпозитивизме проблему рефлексии свели к критическому моменту: подлинная рациональность предполагает предельную критико-рефлексивную позицию субъекта, «бескомпромиссную критику». Методология критицизма привела его представителей к отказу от попыток выделить критерии различения рационального и иррационального, научного и ненаучного ^[5].

Западная традиция в современной отечественной философии может выражаться по-разному. Например, О.Е. Столярова во взаимосвязи рефлексии и рациональности абсолютизирует рефлексивную сторону развития науки. А внутри проблемы рефлексии абсолютизирует смыслополагающую функцию. Е.Г. Цуркан развитие науки анализирует лишь с точки зрения феномена рациональности. «Второе положение касается возможности принятия "рациональности" в качестве универсального критерия научного прогресса. Утверждается и обосновывается сомнение в применимости данного критерия к оценке достижений научного знания вообще, вместе с тем применение данного критерия к частным наукам представляется возможным» ^{[6, с. 65]}.

Западные исследования рефлексии в целом, с точки зрения диалектико-материалистического подхода, не выходили за рамки смыслополагающей функции, то есть за рамки традиционного понимания рефлексии. В советской философии о необходимости преодоления традиционного понимания рефлексии, о дополнительности смыслополагающей и смысловыявляющей работ сознания утверждал А.П. Огурцов ^{[7, с. 17]}. На «методологическую функцию науки» указывал В.Т. Салосин ^{[8, с. 71-72]}. В.А. Киносьян характеризовал эту функцию термином «методологический демарш науки» ^{[9, с. 38]}. В целом, при анализе этой проблемы, советские исследователи указывали на принцип саморефлексивности научного знания. Рефлексия в традиционном понимании, по словам Х. Кронблита (H. Kronblith), это знание второго порядка по отношению к знанию первого порядка, которое, в свою очередь, также должно быть подтверждено рефлексией, и так далее до бесконечности, что служит источником тотального скептицизма ^{[10, pp. 12-14]}. Игнорирование основной, то есть смысловыявляющей функции превращает рефлексию, говоря словами Гегеля, в «дурную бесконечность», т.е. не имеющую рациональных ограничений. Неудивительно, что результаты традиционного анализа феномена рефлексии даже по западным оценкам оказались неудовлетворительными, «феномен потерял свой радикализм и четкие контуры» ^{[11, p. 96]}. О.Е. Столярова метко охарактеризовала эту ситуацию как «эпистемологический тупик» ^{[12, с. 82]}.

В центре нашего внимания оказалась позиция О.Е. Столяровой, так как именно вокруг ее позиции развернулась так называемая «панельная дискуссия» на страницах журнала «Эпистемология и философия науки» №4 за 2022 год. Она, по нашему мнению, является ярким выразителем традиционного понимания рефлексии в современной отечественной философии.

Если говорить о внутреннем противоречии рефлексии, то позиция О.Е. Столяровой противоречива [подробнее: 1]. С одной стороны, она вроде бы предполагает, если говорить в терминах диалектико-материалистического подхода, взаимосвязь смыслополагающей и смысловыявляющей функций рефлексии: «…философская рефлексия, даже обращенная на себя, не может не учитывать результаты эмпирических наук» ^{[13, с. 50]}. «…Ограничение философской рефлексии областью эпистемологии неизбежно приводит к скептицизму. Чтобы избежать парализующего скептицизма, нужно допустить, что философская рефлексия наряду с эпистемологической ролью играет не менее важную онтологическую роль… При этом она является не столько эпистемологическим обоснованием, сколько генетическим объяснением знания и раскрывает вовлеченность познающего субъекта в реальный мир» ^{[12, с. 81]}. «Все уважаемые комментаторы, будучи философами, так или иначе выразили общую мысль о том, что философская рефлексия, даже обращенная на себя, должна учитывать практики и результаты эмпирических наук» ^{[13, с. 54]}. Но, с другой стороны, она в конечном итоге не выходит за рамки традиционного понимания рефлексии, сводя ее к смыслополагающей функции: «…за каждым научным фактом лежат предпосылки, или социальные факторы, скрытые от "наивных" ученых. Но социальные факторы – это не голые факты. Это культурный, политический, идеологический, коммуникативный бэкграунд, который служит источником объяснения и фактов, и обобщающих факты научных теорий» ^{[13, с. 52]}.

Для нее взаимосвязь смыслополагающей и смысловыявляющей функций означает дублирование функций, неприемлемую редукцию смыслополагающей функции к смысловыявляющей. «Рефлексивность не дублирует исходную, "наивную" позицию, на которую она обращена и не находится внутри нее. Она объективирует свой предмет, берет его, так сказать, в готовом виде для того, чтобы "провернуть фарш назад". Внешняя позиция – необходимая предпосылка рефлексивного акта, источник объясняющей власти над "наивной" позицией» ^{[14, с. 27]}. С точки зрения В.А. Бажанова ^{[2, с. 32-33]} и В.Н. Поруса ^{[15, с. 44]} позиция О.Е. Столяровой игнорирует принцип саморефлексивности научного знания.

Принцип саморефлексивности означает, что смысловыявляющая функция является основной для научного познания. Функция предполагает вычленение и реконструкцию из актуальной научной рациональности встроенного в нее сознания. Для О.Е. Столяровой это, по сути, не полноценное сознание, а лишь «наивная», простая позиция. С точки зрения советских исследователей, речь должна идти непосредственно о субъективности, на позиции которой должен встать реальный субъект познания. Это субъективность, полная реконструкция которой возможна, по нашему мнению, только при переходе к новой рациональности, когда встроенный субъект действительно займет, в терминологии О.Е. Столяровой, «внешнюю позицию» по отношению к прежней рациональности. При этом «внешняя позиция» будет иметь внутренние объективные, а не субъективные, по сути, экстерналистские основания, как это предполагается у О.Е. Столяровой.

Если говорить о взаимосвязи рефлексии и рациональности в научном познании, то ее смысл заключается в переходе в рефлексивный план рациональной формы движения научного знания. «Рациональное в одних ситуациях перестает быть таковым в других. Научная деятельность формирует в ходе своего самоизменения собственные предпосылки и основания, которые выявляются и развиваются в ходе рефлексии» ^{[3, с. 13]}. При этом рациональный этап движения является основным. «В процессе своего развития наука как бы "вводит" методологические представления и проблемы различной степени общности (в том числе и философские) в научное сообщество» ^{[3, с. 5]}. Смена рефлексивных ориентиров сопровождает реальное развитие науки, а не наоборот. «Специфика саморефлексивности науки заключается не столько в контроле научного сознания за формированием предпосылок научного познания (это практически полностью неосуществимо), сколько в объективно обусловленном механизме саморегуляции научного познания» ^{[3, с. 12-13]}. «Рефлексия при нарушении понимания выступает конструктивным средством восстановления включенности субъекта в концептуальные структуры знания» ^{[3, с. 13]}.

Советские исследования говорят о существовании в науке «сознания», непосредственно вплетенного в ткань научного познания. «Имеет смысл рассматривать (помимо реально действующего в науке субъекта) субъективность, конституируемую нормами и принципами научной рациональности. При этом сущность рефлексии реального субъекта заключается в актуализации познавательной позиции, субъективности, ответственной за целевую направленность реального движения научного знания. В ходе рефлексии осуществляется проникновение во внутреннюю структуру научной деятельности и выявление ее целевой направленности. Реальный субъект познания, независимо от социокультурных реалий и установок собственного сознания, при смене исторического типа научной рациональности вынужден встать на позиции новой субъективности (являющейся продолжением и завершением исследуемой объективности). Таким образом, рациональное познание обеспечивается переходом в план рефлексии и общая цель рефлексии заключается в вычленении из реального процесса научного познания такой совокупности структур (сущностей), путем работы с которой посредством полностью осознанной их реконструкции, развития достигается понимание рационального в науке» ^{[3, с. 20-21]}. «…Сущность рефлексивной деятельности заключается в актуализации оснований научной рациональности» ^{[3, с. 6]}. О существовании функции научной рефлексии, заключающейся в проникновении во внутреннюю структуру научной деятельности и выявлении ее целевой направленности утверждает В.Н. Духанин ^{[16, с. 115-116, 119]}. О том, что рефлексия «требует реконструкции непосредственно существующего, "фактического" сознания» говорит Е.А. Алексеева ^{[17, с. 91]}. О «конституируемом нормами научного познания разума» говорит В.В. Ильин ^{[18, с. 110]}.

С точки зрения диалектико-материалистического подхода, в самом общем виде источником познания выступает практика. Здесь находится основное противоречие между субъектом и объектом, потребность в разрешении которого порождает саму необходимость познания. Обусловленность сознания практическим отношением человека к миру ведет к тому, что сознание меняется, если меняется это практическое отношение. В научном познании субъект вынужден считаться с объектом, приспосабливать к нему свои цели. Кардинальное изменение деятельности объективно может менять содержание рациональной, а вслед за ним и рефлексивной сферы. Происходит скачок к качественно новым теориям, предполагающим иной тип рациональности и рефлексии. С этой точки зрения, например, научная революция на рубеже XIX-XX веков происходила не только как смена типа рациональности, но и как смена рефлексивных ориентиров научного познания.

Нельзя говорить о том, что научное сознание способно полностью контролировать исходные предпосылки формирования научного знания. Наличие научного метода не гарантирует получение запланированного результата, так как метод должен формироваться в соответствии с качественным своеобразием предмета. Развитие и обоснование научного знания является единым процессом. Фундаментальные теории нельзя отнести к разряду запрограммированных. Поэтому они и вызывают революционные перевороты в научном самосознании. Например, квантовая механика была создана под давлением массива экспериментальных данных и вопреки методологическим (рефлексивным) установкам прежней физической картины мира. Поэтому, когда мы говорим, например, что «революционные научные открытия конца XIX – начала XX в. и дальнейшее развитие науки и техники привели к кризису рациональности и пересмотру ее границ» ^{[19, с. 271]}, то следует добавить «и к кризису рефлексии, соответствующей данной рациональности».

Для обоснования данного подхода следует обратиться к практике образования фундаментальных научных теорий. Показательным примером является история создания квантовой механики, которая лежит в фундаменте современной физики. В нерелятивистской форме она создавалась на протяжении почти тридцати лет от выдвижения идеи квантов М.Планком в 1900 году до формулировки принципа неопределенности Гейзенбергом в 1927 году. История свидетельствует о том, что квантовая механика предполагалась как временная теория, на смену которой должны были прийти прежние классические представления. Среди противников квантово-механических представлений был, например, А.Эйнштейн, который получил Нобелевскую премию за результаты в области квантовой механики. Свою рефлексивную «внешнюю позицию» он сформулировал по-философски образно: «Бог в кости не играет». Однако, дальнейшее развитие науки эту позицию не приняло. Как и не приняло его позицию в отношении общей теории относительности, когда он пытался вывести из нее стационарную модель Вселенной.

О.Е. Столярова искажает понимание рациональности, замыкает ее на себя, вводит понятие «замкнутый круг рациональности», выход из которого осуществляется только благодаря «внешней позиции» субъекта рефлексии. «В статье обсуждается проблема кругового доказательства, которое возникает при философском обсуждении рациональности, ее идеалов и стандартов. При попытках определить, что такое рациональность, мы вынуждены ссылаться на ее идеалы и критерии, рациональность которых должна быть заранее установлена посредством рациональных процедур. Эта ситуация характеризуется как эпистемический круг инструмента и результата и сопоставляется с ситуацией регресса экспериментатора. Регресс экспериментатора представляет собой круговое рассуждение, при котором судить о правильности получаемых научных результатов можно только на основании правильности процедуры их получения, а судить о правильности процедуры их получения невозможно без ссылки на полученные результаты. Таким образом, сторонники объективности полученного результата и их оппоненты не имеют оснований для того, чтобы сделать разумный выбор из представленных альтернатив. Эпистемологическая проблематизация регресса экспериментатора косвенным образом проблематизирует теории рациональности, так как наука и принятые в ней критерии рационального выбора выступают как стандарты рациональности самой по себе. Показано, что эпистемологическое обоснование преодоления регресса экспериментатора осуществляется за счет обращения к «внешним факторам», которые рационализируются эпистемологом». ^{[19, с. 141]}. По нашему мнению, никакой «замкнутой рациональности» нет. Рациональность всегда не завершена и в явном виде выход за рамки «круга» осуществляется реальным развитием научного знания при переходе к новому типу рациональности.

О.Е. Столярова искажает понимание научной рациональности, отрицая взаимосвязь между различными этапами ее развития. Рациональность по отношению к предшествующему этапу развития науки трактует как «альтернативную рациональность». Соответственно искажает также понимание научной рефлексии, ограничивая ее рамками данной рациональности. «Дело в том, что в структуру научной рациональности изначально было включено противоречие. Заявив о себе как о новом методе познания, для которого единственным безусловным авторитетом является опыт, наука отвергла предшествующую познавательную традицию как спекулятивную и авторитарную и учредила новое пространство истины. В этом пространстве истина не была задана априори; она раскрывалась (или создавалась) в процессе систематического освоения опытных данных эмпирическими субъектами и в ходе свободной дискуссии, которая должна была приводить к разумному согласию. Однако принятые «правила игры» существенно ограничивали свободу. Внимание к оппозиционной точке зрения признавалось осмысленным, только если эта точка зрения формулировалась в терминах новой познавательной парадигмы. Иными словами, истина конструировалась апостериори, но лишь в заранее заданных (априорных) условиях и никак иначе. Будучи альтернативной рациональностью по отношению к предшествующей традиции, наука делала ставку на критическое мышление и альтернативные точки зрения, но при этом исключала любую познавательную альтернативу, выходящую за пределы новой модели научного познания» ^{[20, с. 269]}.

Как видим, О.Е. Столярова отрицает способность научной рефлексии, встроенной в рамки научной рациональности, выйти за эти рамки. Чтобы сделать это, рефлексия якобы не должна опираться на рациональность. «Вместе с тем встроенное в научную рациональность критическое мышление, некогда обеспечившее науке победу над авторитаризмом традиции, обладает возможностью выступить оппонентом по отношению к самой науке. Сила критического мышления заключается в его рефлексивной способности занимать внешнюю позицию по отношению к самому себе как своему объекту и тем самым ликвидировать монополию на истину. Именно это происходит во времена поздней современности и постсовременности, когда объектом критического мышления становится научная рациональность» ^{[20, с. 269]}. Как мы уже говорили, «внешняя позиция» осуществляется объективно, в явном виде при переходе к новому этапу научной рациональности. Рефлексия естественным образом занимает «внешнюю позицию» по отношению к предыдущей рациональности. Что касается данной рациональности, то встроенная в нее рефлексия, по нашему мнению, всегда обладает признаками «внешней позиции», так как никакая рациональность не является законченной и должна быть актуализирована рефлексией.

О.Е. Столярова считает, что встроенная в рациональность рефлексия («натурализация рефлексии») не является рефлексией, так как подлинная рефлексия есть обоснование знания. «Натурализация рефлексии предполагает перевод её в термины реально существующих, то есть наблюдаемых, физических процессов. Показано, что при таком подходе специфика рефлексии как знания второго порядка стирается. Знание второго порядка, переведённое в термины наблюдения, не имеет никакого качественного отличия от знания первого порядка и не несёт никакой нормативной нагрузки» ^{[21, с. 54]}. С нашей точки зрения, сущность «натурализованной» рефлексии не меняется, так как реальный субъект осуществляет рефлексию даже с позиции встроенной субъективности. О.Е. Столярова трактует эту позицию как примитивную, «наивную», как принятие на веру готового знания. «Таким образом, рефлексия противоположна наивности – принятию на веру чужих убеждений или непосредственному переживанию тех или иных впечатлений» ^{[21, с. 58]}. Повторяем, никакого «готового знания», рациональности нет, так как завершенное знание надо создать, реконструировать путем рефлексивной, критической работы.

О.Е. Столярова во взаимосвязи рефлексии и рациональности искажает роль рефлексии, так как сводит ее к смыслополагающей функции. Напомним, что с ее точки зрения, предпосылки научного знания находятся во внешнем социокультурном контексте науки: «…за каждым научным фактом лежат предпосылки, или социальные факторы, скрытые от "наивных" ученых. Но социальные факторы – это не голые факты. Это культурный, политический, идеологический, коммуникативный бэкграунд, который служит источником объяснения и фактов, и обобщающих факты научных теорий» ^{[13, с. 52]}. «…Наивный и рефлексивный режимы не могут совпадать друг с другом. В наивном режиме мы не можем знать порождающий наше знание контекст, но в рефлексивном режиме этот неартикулированный контекст становится предметом внимания и артикулируется» ^{[21, с. 64]}. Таким образом, получается, что научное знание есть продукт рефлексии. «Если рефлексия артикулирует контексты, или раскрывает допущения того или иного знания, которое она пытается понять и объяснить, то для неё эти контексты, эти допущения являются заранее обоснованными. Они обоснованы постольку, поскольку они объясняют и описывают наличествующее (объясняемое) знание, которое самим фактом своего существования подтверждает существование порождающих его условий (если существует следствие, то существует и причина)» ^{[21, с. 64]}. «Если мы фиксируем следствие – знание первого порядка, то его причина существует и раскрывается знанием второго порядка. Если же речь идёт о причинах, то мы имеем дело с онтологической работой рефлексии» ^{[21, с. 66]}. Как видим, с ее точки зрения «онтологическая работа» не продукт рационального движения самого научного знания, а продукт внешней по отношению к науке рефлексии.

Более того, О.Е. Столяровой считает, что объяснение знания рефлексией лежит за рамками критериев истинности-ложности. «Начиная с несомненного факта наличия знания, трансцендентальная рефлексия движется к его основаниям, которые выступают источником объяснения знания» ^{[21, с. 65]}. «Но к источникам объяснения, или порождающим условиям знания, не применимы критерии истинности или ложности. Порождающие условия выполняют объясняющую функцию. Они не являются ни истинными, ни ложными. Они существуют постольку, поскольку существует знание, которое они объясняют (как существуют грамматические правила в силу того, что существует описываемый ими естественный язык)» ^{[21, с. 65]}.

Не удивительно, что в современной прозападной философии существует некое уравнивание мифа с наукой. «Однако архетипы, – притом, что они отсылают к началам, образцам, интегралам и неподвластным времени идеалам, – демонстрируют удивительную гибкость по отношению к радикально новым изменениям человеческого существования, ломающим границы возможного. Вечные образы мифологического мышления несут в себе безграничные многозначность и вариативность своих проявлений. Они включают в свое смысловое поле динамику исторических событий, непредсказуемость и случайность, новизну и стихийность» ^{[22, с. 272]}. С нашей точки зрения, во-первых, мы уже говорили, не всякая рефлексия принимается наукой. Во-вторых, сама наука с развитием становится «фантастичнее», сложнее и богаче смыслами, чем любой миф.

Что касается критики позиции О.Е. Столяровой, то в современной отечественной философии мы ее усматриваем со стороны, например, «интервального подхода». Так, В.А. Бажанов не согласен с тем, что в «наивной позиции», т.е. внутри наличной рациональности нельзя осуществлять полноценную рефлексию. «Ольга Евгеньевна обращает внимание на тот факт, относящийся к сильной программе в STS, что ее последователи не смогли дистанцироваться от предмета своего изучения и занять внеположенное отношение к нему, т.е. это суждение надо понимать так, что они оставались "внутри" своей программы и не смогли осуществить подлинную рефлексивность, выйти на внешнюю позицию. В этом плане в отечественной философии также можно найти важные наработки. Я имею в виду в первую очередь интервальный подход (М.М. Новоселов, Ф.В. Лазарев), в котором дается четкое различение внутри- и вне- интервальных ситуаций, оперирующих, вообще говоря, абстракциями с различными разрешающими свойствами и поэтому позволяющими анализировать предметные области с "внешних позиций" и осуществлять полноценную рефлексию с некоторой наперед заданной "гносеологической точностью"» ^{[2, с. 35]}.

Обратим внимание, что интервальный подход имеет корни в советской философии, на что указывают его разработчики Е.Б. Агошкова и М.М. Новоселов. «Кажется, что за последние полвека, усилиями интервального анализа, аппарат абстракций получил более полное (чем прежде) теоретическое оформление» ^{[23, с. 51]}.

Центральным в подходе является понятие «интервал абстракции». «Ключевым в этом методологическом течении стало понятие интервала абстракции как выражения семантической полноты понятий и одновременной их "замкнутости в границах"» ^{[23, с. 46]}. При переходе от старой теории к новой, или от прежней рациональности к новой меняется интервал абстракций, служащих средствами рефлексивного анализа. «Развитие теории, её распространение на более широкую предметную область означает, что при построении новой теории мы рассматриваем уже иной интервал условий и, соответственно, получаем иной интервал содержания теоретических законов. Принцип соответствия как методологический принцип науки как раз и означает, что возврат к прежнему интервалу условий приведёт и к прежнему интервалу содержания теории» ^{[23, с. 56]}. Как видим, здесь, по сути, говорится и о взаимосвязи различных этапов рационального движения научного знания, и о соответствующих им типах рефлексии.

По нашему мнению, интервальный подход подтверждает диалектику взаимосвязи рефлексии и рациональности в научном познании. В его рамках утверждается взаимосвязь всех элементов познавательного процесса. «При этом сам собою возникал вопрос о полноте охвата методами и критериями всех актов познавательного процесса. Поиск белых пятен в гносеологии и методологии науки вновь стал насущной задачей. Итогом явилось создание двух фундаментальных направлений в методологии – системного подхода к объектам познания и интервального подхода к полученному знанию» ^{[23, с. 45]}. На основании анализа физических теорий Е.Б. Агошкова и М.М. Новоселов делают вывод противоположный, чем вывод О.Е. Столяровой. «Что касается самих физических теорий, то их формальная структура (математическая физика) менее значима для наших целей, чем содержательная их сторона (теоретическая физика), с предельной ясностью открывающая простор для философского анализа, который приводит нас к заключению, что границы познания рождаются не снаружи, а внутри структуры теории» ^{[23, с. 48]}.

В предыдущей статье ^[1] мы делали вывод о продуктивности возобновления диалектических исследований проблемы рефлексии. В советской философии была показана диалектическая сущность научной рефлексии, ее объективное значение в механизме функционирования научного знания. И задачей той статьи было показать анализ проблемы научной рефлексии в современной отечественной философии с точки зрения диалектики. В заключении говорилось о возможности продолжения исследования с целью показать с точки зрения диалектики современный анализ проблемы взаимосвязи рефлексии и рациональности. В данной работе мы попытались выполнить эту задачу. Исследование проводилось на основании результатов диалектических исследований проблемы рефлексии в отечественной философии советского периода. В конечном итоге, можно усилить предыдущий вывод утверждением о необходимости возобновления диалектических исследований в отечественной философии не только по проблемам философии науки.