Особенности установления факта признания отцовства по законодательству Российской Федерации

Пурге Анна Роландовна кандидат юридических наук доцент, Владивостокский государственный университет 690014, Россия, Приморский край, г. Владивосток, ул. Гоголя, 41, оф. 5502 Purge Anna Rolandovna PhD in Law Associate Professor at the Department of Private Law of Vladivostok State University 690014, Russia, Primorsky Krai, Vladivostok, Gogol str., 41, office 5502 a.purge@mail.ru Другие публикации этого автора

Кризис традиционной официальной моногамии, все большее распространение гражданских браков и формирование новых, нетрадиционных моделей семейных отношений – неизбежно сопровождается ростом числа неполных (в основном - с одинокой матерью и ребенком) семей. Эта тенденция, для России достаточно четко определенная в современных социологических исследованиях ^{[1, с. 106-107]}, требует, в целях защиты детства, особого внимания к проблемам правового регулирования порядка установления отцовства. С одной стороны, как отмечает Организация Объединенных Наций (далее ООН), Российская Федерация проводит целенаправленную политику противодействия современному «освобождению нравов», с другой – способствует формированию в российском обществе гендерного равенства ^[2], но при этом не может не ужесточать одновременно политику юридической ответственности родителей.

Однако любая политика усиления ответственности родителей за воспитание и содержание детей, а именно она в современной демографической ситуации представляется оптимальной ^{[1, с. 109]}, требует, прежде всего, детальных и четких правил установления самого факта родительских отношений. В этой связи трудно не согласиться с А.М. Нечаевой в том, что «правила об установлении происхождения детей можно назвать своеобразной "лакмусовой бумажкой" отношения государства к материнству, детям» ^{[3, с. 19]}.

Специальная военная операция, проводимая в настоящее время Российской Федерацией, неизбежно предполагает гибель, пленение или безвестное отсутствие многих лиц мужского пола, признававших своих детей, воспитывавших их, но по разным жизненным причинам не оформивших своевременно в органах записей гражданского состояния свое отцовство. Для восстановления семейно-правового статуса ребенка еще советское законодательство, со времен прошлых войн, предусмотрело в гражданском процессе специальный институт, позволяющий в рамках особого, т.е. бесспорного, производства (производства по установлению фактов, имеющих юридическое значение) признать его родственную связь с умершим, погибшим или пропавшим без вести отцом. Данный институт по традиции был перенесен и в российское гражданское процессуальное законодательство 2003 г. В настоящее время этот статус оказывается особенно значимым для получения социальных выплат, которые государство гарантировало членам семей военнослужащих, в том числе – мобилизованных в порядке частичной мобилизации от 21.09.2022 г.

Разумеется, для гражданской жизни этот институт в значительной мере утратил свое значение в связи с развитием биотехнологий и, в частности, технологий определения сходства (тождества) ДНК, однако именно неопределенность, создаваемая военными действиями, далеко не всегда позволяет провести такое исследование – в силу отсутствия необходимых биологических материалов для соответствующей экспертизы. Таким образом, проблема установления судом факта признания отцовства к настоящему времени вновь оказывается актуальной.

Нельзя сказать, что процессуальные правила установления отцовства не были объектом исследования в российском правоведении. Данные вопросы рассматривались как в периодических публикациях, так и в специализированных исследованиях советских (М.В. Матерова ^[4]) и российских (А.М. Ахмедханова ^[5], В.Н. Выгловский ^[6]) авторов. Частично данные вопросы были затронуты также в диссертационных исследованиях Н.А. Чудиновской (2007 года ^{[7, с. 114-126]}) и О.Ю. Худяковой (2009 года ^{[8, с. 139-158]}, в которой дается сравнительная характеристика данного института с наиболее развитым в этом отношении англо-американским правом).

Однако вопросам неискового производства, вопросам установления факта признания отцовства – внимания в данных исследованиях в должной мере не уделялось, хотя процессуальные особенности и наличие немалого числа проблемных аспектов рассмотрения данной категории дел - не вызывают сомнений.

Институт установления факта признания отцовства прошел сложную эволюцию. В послеоктябрьский период лозунгу о равенстве всех детей, чьи родители состояли или не состояли в браке, сопутствовали облегченные правила установления отцовства, поскольку все-таки одного лишь происхождения, без государственного признания, для записи мужчины отцом своего ребенка было недостаточно. Однако чрезвычайная простота процедуры установления отцовства не всегда отвечала требованиям общепринятой морали, поэтому возникла необходимость ее усложнения. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 08.07.1944 всякое установление отцовства запрещалось. Позже Кодекс о браке и семье РСФСР (далее КоБС РСФСР), вновь разрешив его, обусловил удовлетворение иска об установлении отцовства рядом жестких условий. СК РФ свел их к минимуму и тем самым усилил моральные начала в решении столь сложной социальной проблемы. Таким образом, в этой части требования норм семейного права превалируют, подчиняют себе нормы морали. В других правилах, касающихся установления отцовства, например, в добровольном порядке, появилось нововведение - возможность добровольного установления отцовства до появления ребенка на свет. Тем самым Семейный кодекс РФ (далее СК РФ) открыл путь для проявления моральных качеств потенциального отца. Кроме того, в целях единообразного применения гражданско-процессуального законодательства, регулирующего порядок рассмотрения дел особого производства, факт признания отцовства был впервые включен в установленный Гражданским процессуальным кодексом РФ (далее ГПК РФ) перечень фактов, имеющих юридическое значение (в ст. 247 ГПК РСФСР такой факт отсутствовал, хотя он по своей правовой природе и не может быть отнесен к фактам родственных отношений).

Представляется возможным выделить следующие его особенности.

1. Согласно ст. 264 ГПК РФ, в порядке особого производства суды устанавливают не любые юридические факты, а только те, которые имеют значение для возникновения, изменения или прекращения личных или имущественных прав граждан и организаций.

Следовательно, применительно к особому производству законодатель разграничивает понятия "юридический факт" и "факт, имеющий юридическое значение". С точки зрения теории права юридическим фактом является конкретное жизненное обстоятельство, с которым нормы права связывают юридические последствия (возникновение, изменение или прекращение правовых отношений) ^{[9, с. 341]}. Соответственно, сам по себе отдельно взятый юридический факт может не повлечь возникновения, изменения или прекращения правоотношений, а лишь послужить элементом юридического состава, необходимого для такого изменения. Что касается особого производства, то в его рамках могут быть установлены не любые юридические факты, а только те, которые непосредственно влекут возникновение, изменение или прекращение личных или имущественных прав граждан или организаций, то есть именно факты, имеющие юридическое значение в узком смысле данного термина.

В свете изложенного возникает вопрос о правовых последствиях обращения заявителей в суд с требованиями об установлении фактов, в действительности не имеющих юридического значения в вышеуказанном смысле. Указанная проблема разрешается в литературе неоднозначно. Международное право не допускает отказа в обращении в суд (ст. 8 Всеобщей декларации прав человека) ^[10]. Однако, А.Н. Чашин считает возможным использование правил пункта 1 части 1 статьи 134 ГПК РФ» ^{[11, с. 321]}, поскольку такие заявления изначально лишены юридической защиты. На возможность отказа указывает и М.К. Треушников, указывая, что если заявленный к установлению факт не влечет для заявителя юридически-значимых последствий, на которые он рассчитывает, судья вправе применить пункт 1 части 1 ст. 134 ГПК РФ ^{[12, с. 355]}.

Однако возможность отказа в приеме таких заявлений вызывает сомнения. Известно, что п. 1 ч. 1 ст. 134 ГПК РФ допускает отказ в приеме заявления в том случае, если заявление не подлежит рассмотрению и разрешению в порядке гражданского судопроизводства, поскольку рассматривается и разрешается в ином судебном порядке. Вероятно, с учетом ст. 118 Конституции РФ под иным судебным порядком следует понимать конституционное, уголовное или административное судопроизводство. Таким образом, очевидно, что "иной судебный порядок" для установления юридических фактов законом не предусмотрен. Соответственно, заявление необходимо принять к производству суда, рассмотреть по существу, в противном случае суд неизбежно нарушит право гражданина на судебную защиту, предусмотренное ст. 46 Конституции России ^[13]. Кроме того, представляется, что установить неюридический характер факта возможно лишь в стадии судебного разбирательства, но не при возбуждении дела. Соответственно, если в рамках рассмотрения дела по существу судом будет установлен неюридический характер искомого факта, необходимо отказать заявителю в его установлении.

Для сравнения, можно отметить, что Арбитражный процессуальный кодекс РФ (далее АПК РФ) и вовсе не содержит института отказа в принятии заявления: п. 1 ч. 1 ст. 150 АПК РФ допускает лишь прекращение производства по делу, если оно не подлежит рассмотрению в арбитражном суде. В силу ст. 218 АПК РФ дела об установлении фактов, не имеющих юридического значения для прав и обязанностей в сфере предпринимательской деятельности, не подлежат рассмотрению в арбитражном суде. Таким образом, в рамках арбитражного процесса заявление об установлении факта, не имеющего юридического значения, необходимо изначально принять к производству. Если же арбитражным судом в ходе рассмотрения дела действительно будет установлен его неюридический характер, производство по делу подлежит прекращению.

2. В рамках особого производства судом могут быть установлены только юридические факты материально-правового характера. Для искового производства и производства по делам из публичных правоотношений характерно установление и процессуальных юридических фактов. Что же касается новых видов производств (главы 45 - 47 ГПК РФ), то, как верно отмечает В.В. Ярков, суды общей юрисдикции при разрешении заявлений об оспаривании арбитражных решений, о приведении в исполнение иностранных судебных решений преимущественно исследуют процессуальные юридические факты как основания для разрешения заявлений заинтересованных лиц ^{[14, с. 462]}.

3. Для установления юридических фактов в порядке особого производства необходима совокупность целого ряда дополнительных условий:

1) у заявителя должна отсутствовать возможность получить или восстановить документы, удостоверяющие искомый факт во внесудебном порядке;

2) законом не должен быть предусмотрен иной порядок установления соответствующих фактов;

3) установление юридических фактов должно отвечать конкретной цели.

Анализ указанных условий будет произведен позднее.

4. Действующее процессуальное законодательство содержит перечень фактов, подлежащих установлению в рамках особого производства. Несмотря на то, что данный перечень не носит исчерпывающего характера, само его наличие, на наш взгляд, свидетельствует о том, что не любой юридический факт может быть установлен по правилам особого производства.

5. Важно отметить еще одно существенное отличие установления юридических фактов в рамках искового производства и производства из публичных правоотношений, с одной стороны, и особого производства - с другой.

Цель особого производства состоит в выявлении и констатации тех или иных обстоятельств, с которыми закон связывает возникновение, изменение, прекращение у заявителя определенных прав и обязанностей. Однако важно, чтобы при этом вытекающие из данных фактов права - сами не были нарушены (оспорены), не требовали своей защиты и могли быть осуществлены управомоченными субъектами, не прибегая к дополнительному обращению в суд, по процедурам вне особого производства. В задачи судебной деятельности входит только установление фактических обстоятельств (фактического состава), тогда как все права, которые следуют из данных фактов, могут уже быть определены иными органами публичной власти.

Что касается искового производства, то при рассмотрении иска суд должен не только установить наличие или отсутствие тех или иных фактов, имеющих юридическое значение, но и сделать из установленных им фактов правовые выводы, то есть непосредственно разрешить спор.

Таким образом, несмотря на то что юридические факты устанавливаются в гражданском процессе во всех видах производства, их установление в рамках особого производства является специальной и конечной целью этого вида производства.

Однако речь идет не о двух альтернативных фактах, а о двух различных проявлениях одного и того же факта, первый из которых носит материальный характер, а второй – нематериальный характер.

Во-первых, если речь идет об иждивении, то законодатель «додумывает» за умершего, предполагая (по существу, речь идет о законодательно установленной аксиоме), что умерший содержал именно своего ребенка. Иначе говоря, в данном случае из одного установленного судом факта иждивения – законодатель императивно устанавливает и тот факт, что умерший был отцом ребенка. Данное следствие – является не презумпцией, поскольку установление факта иждивения – считается не просто основанием для предположения (которое может быть опровергнуто), а бесспорным основанием для установления факта признания гражданином отцовства в отношении ребенка. Данное следствие не является также юридической фикцией, поскольку последняя, по определению, является формальным закреплением факта, которого на самом деле не существует (следствием чего и является понятие фикции). Однако родственные отношения между ребенком, о котором умерший мужчина заботился – могут оказаться далеко не фиктивными, что исключает возможность неприменения к признанию отцовства правовой категории фикции. В свою очередь, сам факт признания отцовства – еще не означает отцовства и однозначной родственной связи, но законодатель «додумывает» за умершего мужчину, а по существу – также императивно устанавливает из факта признания им ребенка своим – родственную связь умершего с этим ребенком, создавая для последнего все вытекающие из этого статуса правовые гарантии (в частности, социально-обеспечительные и наследственные). Иначе говоря, речь идет о «связке», последовательном применении двух правовых аксиом: первая – исходит из того, что материальное содержание ребенка – уже есть признание лицом отцовства в отношении этого ребенка, следующая – из того, что признание лицом своего отцовства в отношении ребенка, действительно, влечет истинность факта его биологического отцовства.

Во-вторых, речь идет о совершении в отношении ребенка действий неимущественного характера, т.е. не о материальном содержании, а о, например, воспитании, даче советов, совместных прогулках, сопровождении ребенка в учреждения (например, в больницу) и о совершении всех иных действий, выражающих заботу о нем. В данном случае первая из правовых аксиом имеет специфику основания, состоящую в неопределенности исходной посылки: не указаны конкретно фактические действия, с которыми законодатель связывает факт признания лицом отцовства, однако если из этих действий вытекает факт признания отцовства – вторая (последующая) правовая аксиома начинает действовать так же, как она действует в первом случае.

Иначе говоря, между двумя данными основаниями в первой из установленных законодателем правовых аксиом имеется общее (т.е. сходство) и различие.

Сходство этих оснований состоит в том, что и имущественное обеспечение, и действия, связанные с воспитанием и заботой о ребенке – являются реальными, фактическими, то есть отличными от юридических, действиями лица, признающего свое отцовство. И напротив, само по себе прямое заявление лица, хотя бы устное или письменное, о том, что оно является отцом ребенка, еще не дает суду оснований для установления факта признания отцовства: такие заявления оцениваются только наряду с другими обстоятельствами по делу. Иначе говоря, следует еще раз подчеркнуть, что прямое, устное или письменное признание ребенка своим, хотя бы и без совершения действий, связанных с проявлением заботы о ребенке, не рассматривается законодателем в качестве юридического факта, позволяющего установить родственные отношения: необходимыми являются не юридические заявления, а фактические проявления заботы о ребенке.

Различие же состоит в том, что вторая из оснований первой правовой аксиомы (совершение определенных действий как основание для установления факта признания) – во втором случае сформулирована менее конкретно. Если передача любого имущества в целях содержания ребенка не оставляет простора для судебного усмотрения, то совершение лицом неких действий, из которых вытекает фактическое признание себя отцом ребенка – позволяет суду толковать их достаточно широко.

Итак, второй вариант такого же поведения – не прямое, но фактическое признание лицом себя отцом ребенка, т.е. признание родительского отношения фактическими действиями. Однако действия, связанные с прямым признанием мужчиной отцовства в отношении ребенка – законодателем почему-то не учитываются, т.е. не считаются достаточными.

Резюмируя вышесказанное, следует констатировать, что при рассмотрении данной категории дел суд должен особо внимательно и всесторонне оценивать представленные доказательства о признании отцовства до наступления смерти предполагаемого отца ребенка. В ходе судебного доказывания устанавливается истинность фактов, образующих предмет доказывания. Существенную роль в установлении судом факта признания отцовства, кроме свидетельских показаний, играют письменные доказательства. Так как по рассматриваемой категории дел иные сроки не установлены, следует признать, что общий срок их рассмотрения составляет два месяца.