Антирелигиозное наступление советского государства в 1927 -1929 гг.

Недостаточная результативность антирелигиозной деятельности в середине 1920-х годов ^[1], обстоятельства внутрипартийной борьбы способствовали вызреванию новых радикальных настроений в органах, вырабатывающих основы государственной политики в сфере религии. С 1927 года умеренный стиль антирелигиозной работы вновь стал неугодным для власти. Антирелигиозную деятельность Генеральный секретарь ЦК ВКП (б) И.В. Сталин напрямую связал с теорией обострения классовой борьбы по мере продвижения к социализму. 9 сентября 1927 года в беседе с американской рабочей делегацией И.В. Сталин подчеркивал: «Партия не может быть нейтральной в отношении религиозных предрассудков, и она будет вести пропаганду против этих предрассудков потому, что это есть одно из верных средств подорвать влияние реакционного духовенства, поддерживающего эксплуататорские классы и проповедующего повиновение этим классам». Сталин недвусмысленно указывал на необходимость уничтожения церкви: «Подавили ли мы реакционное духовенство? Да, подавили. Беда только в том, что оно не вполне еще ликвидировано» ^[2].

В период хлебозаготовительного кризиса 1927-1928 годов попытки связать религию с контрреволюцией активизировались. 13 апреля 1928 года И. В. Сталин на собрании актива московской организации ВКП (б) обосновывал их так: «…Мы предприняли вмешательство партии в заготовительную кампанию и удар по кулацко-спекулянтским элементам после ХV съезда нашей партии... Получилась в известной степени такая же комбинация (конечно, с соответствующими оговорками), какая имела место в 1921 году, когда партия во главе с Лениным, ввиду голода в стране, поставила вопрос об изъятии ценностей из церквей на предмет приобретения хлеба для голодающих районов, построив на этом широчайшую антирелигиозную кампанию, и когда попы, уцепившись за ценности, выступили на деле против голодающих масс и тем самым вызвали озлобление масс против церкви вообще, против религиозных предрассудков в частности, против попов и их руководителей в особенности... Дело в том, чтобы связать широкую массовую антирелигиозную кампанию с борьбой за кровные интересы народных масс и повести ее таким образом, чтобы она, эта кампания, была поддержана массами» ^[3]. В знаменитой статье «Год великого перелома» И.В. Сталин, говоря про «отчаянное противодействие всех и всяческих темных сил», в первую очередь среди «темных сил» называл «кулаков и попов» ^[4]. Один из официальных лозунгов ЦК ВКП (б) к 12-й годовщине Октябрьской революции гласил: «За рясой скрывается классовый враг. Церковники и сектанты - агенты кулаков и нэпманов. Поднимем массы на борьбу с религиозным обманом» ^[5].

Председатель Центрального Совета Союза безбожников Е.М. Ярославский утверждал, что одним из убежищ, одним из прикрытий для крестьянина, который не хочет идти в колхоз, а, значит, является «мелким буржуа», «остается религиозная организация с гигантским аппаратом, полторамиллионным активом попов, раввинов, мулл, благовестников, проповедников всякого рода, монахов и монашек, шаманов и колдунов и т.п. В активе этом состоит вся махровая контрреволюция, ещё не попавшая в Соловки, ещё притаившаяся в складках огромного тела СССР, паразитирующая на этом теле» ^[6].

Как следствие, в правовом сознании активистов антирелигиозного движения понятия «контрреволюционер» и «священнослужитель» фактически стали синонимами. Характерна логика письма инструктора Новониколаевского губкома ЛКСМ Уразмухамедова (1928 год): «Сибирь, как известно, является местом, где накопились все контрреволюционеры, в частности, главари тюрко-татарских контрреволюционеров в связи с чехословацким восстанием и колчаковщиной. Вот эта реакционная сила не прекращает свою деятельность даже с восстановлением Советской власти… Особенно они свою работу развернули в связи с проведением нами антирелигиозной кампании «Рамазан». Далее автор письма бросает обвинение в «разложении татарской организации» комсомола и выдвижении вместо неё мусульманского союза молодёжи («конечно, контрреволюционного»). При этом обвинения основываются на интуиции: «Всё это, я думаю, проводится в жизнь не отдельным лицом, а какой-нибудь контрреволюционной организацией или группой. Поэтому считаю необходимым по существу дела принять соответствующие меры» ^[7].

Антирелигиозная борьба была переведена в русло внутрипартийной борьбы, зачислялась в формы борьбы с правым уклоном, выдвигалась задача в первую очередь разоблачать контрреволюционную классовую роль религии. VIII съезд ВЛКСМ прямо требовал от комсомольцев «разоблачать духовенство как защитника интересов кулачества». Одновременно осуждалось и «ультралевое анархическое фразерство», под которым понималось упрощение антирелигиозной пропаганды ^[8]. На деле подобной болезнью страдали практически все местные организации Союза безбожников, но в отличие от борьбы с правым уклоном борьба с «левизной» в деятельности первичных организаций отсутствовала.

21 февраля 1927 года Наркомат труда СССР своим постановлением лишил «бывших и настоящих служителей культов» права на пенсию и пособия по безработице. Фактически духовенство относили к эксплуататорам сразу же после революции, но теперь последовало и законодательное признание духовенства нетрудовым элементом. Причем для нас особенно важно акцентировать внимание на то, что постановление распространялось и на членов семей служителей культов. Это предопределило ограничение правовых возможностей огромной массы молодых людей – выходцев из семей священнослужителей ^[9].

Дискриминации данной категории молодежи служил и циркуляр Народного комиссариата земледелия РСФСР от 13 марта 1928 года о правах на землепользование служителей культов, сделавший наделение землей семей священников почти нереальным. Местным земельным управлениям разрешалось давать отказы священнослужителям на просьбы о предоставлении участка земли для ведения хозяйства ^[10].

Не менее дискриминационным для молодежи из семей служителей культа стало постановление Народного комиссара просвещения РСФСР от 5 июня 1928 года, приравнявшее детей служителей религиозных культов к лицам, живущим на нетрудовые доходы в отношении взимания с них платы за обучение ^[11]. Имея весьма низкие доходы, многие приходские священнослужители были не в состоянии оплатить учебу своих детей.

Одной из форм наступления на церковь вновь стала кампания по вскрытию и ликвидации святых мощей. Но теперь, помня о былых массовых протестах, власти не устраивали показных глумлений над мощами. Военную операцию напоминало изъятие мощей Серафима Саровского 5 апреля 1927 года. Для ее проведения в Саров под видом паломников было направлено 12 сотрудников ОГПУ. В момент изъятия мощей Саровский монастырь был блокирован отрядами милиции, сразу же после ликвидации мощей участники этой процедуры разделились на две группы и покинули монастырь, увозя останки преподобного Серафима. Но и в данном случае не удалось избежать массового недовольства ^[12].

Возобновилось проведение диспутов со священнослужителями на темы типа «Есть ли Бог?». Помимо жителей определенного населенного пункта, публику часто составляли и приехавшие из соседних сел и деревень. В Пермском округе и других местностях население, в том числе верующее, само просило чаще устраивать диспуты ^[13]. В Читинской области подобные диспуты собирали больше слушателей, чем любой концерт ^[14]. Но не надо питать иллюзии и по поводу эффективности этой формы антирелигиозной работы. Когда у атеистов не находилось аргументов, они в еще большей степени, чем прежде, использовали оскорбления в адрес оппонентов. Уважение к оппонентам отсутствовало напрочь. Например, студенты Воронежского госуниверситета, организовавшие диспут в Лево-Россошанском районе, безапелляционно характеризовали выступления верующих: «За сумбурными и негодующими речами поклонников церкви скрывается хитрое, злое и настороженное лицо кулака» ^[15]. Более того, по отчетам самих же коммунистов и комсомольцев можно судить о провале многих диспутов. В частности, в отчёте Пензенского губкома РКП (б): «Из опытов, проведённых в этой области, видно, что, не имея достаточно подготовленных товарищей и не искушённых в диспутах, на собраниях получаются печальные результаты. Например, в ячейке Башмаково Чембарского уезда, где попы в заключительном слове, благословляя народ, закрывали собрание. Такой диспут, кроме вреда, ничего не принесёт» ^[16]. Саратовский губком партии отмечал: «Положительных результатов (диспуты) не дают, страсти разгораются, и диспуты иногда оканчиваются тем, что противники расходятся, не убедив друг друга» ^[17].

Антирелигиозная пропаганда велась буквально по каждому удобному и неудобному поводу. Так, призывая участвовать в обороне СССР, Центральный Совет Союза безбожников подчеркивал: «Безбожники должны разъяснять массам, что война против СССР благословляется попами всех стран» ^[18].

Обратим также внимание, что говоря о пережитках прошлого в быту, религию ставили в одну графу с алкоголизмом: «Алкоголь и религия всегда служили средством эксплуатации трудящихся. Веками длившееся господство помещиков и буржуазии … так глубоко вкоренило в трудящиеся массы тягу к дурману религии и алкоголя, что великое рабоче-крестьянское наступление против векового угнетения и рабства не смогло в короткий срок окончательно уничтожить эти болезненные привычки» ^[19]. Один из руководителей Союза безбожников Ф. Олещук считал, что «физическая отрава – алкоголь – в дни Рождества как бы дополняет собой идейную отраву – религию. Величайший религиозный праздник всегда сопровождается усиленным потреблением опьяняющих напитков» ^[20].

Бесспорно, такое примитивное уравнивание алкоголизма и религии наносило вред серьёзной атеистической работе. В тоже время нельзя не отметить противоречивость данного явления. Ведь безбожники, хоть и под политическими лозунгами, провозглашали намерение «воспитать себя как трезвое, совершенно враждебное потреблению спиртных напитков поколение». В практику вошли детские и молодежные антиалкогольные демонстрации. Типичный плакат на них гласил: «Отец, не пей! Купи книги детям, одень их! Пьянство губит тебя и детей!» ^[21].

Нельзя не признать положительными и действия партийных и комсомольских органов, направленные на искоренение таких личностных черт, как бюрократизм, индивидуализм, подхалимство, рвачество, недобросовестная работа, пошлое отношение к женщине, лень, моральное разложение, бескультурье. Главная беда была не столько в том, что их огульно зачисляли в «пережитки прошлого», а в том, что боролись за их уничтожение кампанейски, трактуя слишком однобоко. Осуждалось, например, предательство классовых интересов пролетариата, но одновременно фактически возводилось в культ предательство эксплуататорских классов, а заодно близких родственников, друзей, если оно оправдывалось интересами социалистического строительства ^[22].

Для тех, кто не готов был полностью отказаться от своей веры, её модернизировали – «коммунизировали». Так, в 1927 году для чтения за праздничным столом иудеев была издана пасхальная «Агада для верующих и неверующих». Обряд омовения рук, например, комментировался следующим образом: «Смойте с себя, рабочие и крестьяне, все буржуазные предрассудки, смойте пыль столетий и произнесите – не благословение – а проклятие: пусть будут уничтожены все устаревшие раввинские законы и обычаи, ешивы и хедеры, которые туманят сознание и порабощают народ». Предлагалось торжественно исполнять песню – псалом:

«Пойте Интернационал и говорите:

Долой предрассудки столетий!

Долой клерикальные националистические праздники!

Да здравствуют революционные праздники рабочих!».

Мечты авторов книги М. Альтшулера и А. Тышлера ярко выражает такой призыв: «Пусть всех аристократов, буржуев и их пособников – меньшевиков, эсеров, кадетов, бундистов, сионистов и других контрреволюционеров поглотит огонь революции. Пусть те, кто в ней сгорит, никогда не возродится из пепла. А оставшихся мы выявим и сдадим в ГПУ» ^[23].

С 1928 года решительное «открытое наступление на религию» начала комсомольско-молодёжная печать. Она убеждала, что за спиной кулака стоят многие религиозные организации, которые увеличивают силы, идеологизируют кулака. Публикации в комсомольских газетах отличались бескомпромиссностью в отношении любых религиозных объединений. Газета «Правда молодёжи», например, явно враждебно описывала собрания евангелистов, которые, если следовать логике корреспондентов, «искусно прикрываются беззубыми телятами, но всё же это – враждебные революции волки, с большими клыками». Пропаганда евангелистов расценивалась как «деятельность на руку врагам пролетарской революции». Обращение к Богу называлось «отвратительной картиной унижения человеческого достоинства» ^[24].

В статьях предписывалось не использовать в разговорной речи такие высказывания, как «Славу Богу», «Ей Богу», «Христа ради», «Бог с нами», «К черту». Так, автор одной из статей газеты «Пролетарский путь» писал: «Нам надо крепко помнить, что рабочие массы, что массы трудового люда очень чутки. У безбожников не должно быть в разговорной речи отрыжек старой ветхой культуры. “Божеские слова” в устах безбожников рабочие будут принимать не как невинную старую привычку, а как противоречие религиозным взглядам» ^[25].

«Комсомольская правда» стала инициатором критики Союза безбожников, обвиняемого в примиренческом отношении к религии ^[26]. Более дружелюбным было отношение к союзу у руководства местных комсомольских организаций. Например, в декабре 1928 года секретарь обкома ВЛКСМ Центрально-Чернозёмной области (ЦЧО) С. Андреев призвал добиться, чтобы везде, где есть комсомольские ячейки, были и ячейки Союза безбожников. Вновь «разумной организацией праздничного досуга», якобы предотвращающей массовые пьянки, хулиганства, обычно связанные с Рождеством», назывались антирелигиозные карнавалы ^[27]. Антирождество теперь повсеместно праздновалось целых две недели: от католического до православного. В избах – читальнях устраивались громкие читки антирелигиозной литературы, пение частушек, игры молодежи, хоровое пение ^[28].

Создаётся впечатление, что если в середине 1920-х годов от антирелигиозных карнавалов пытались отказаться из-за возможных столкновений с верующими, теперь организаторы данных мероприятий сами пытались спровоцировать конфликты. Так, в Якутске во время «антипасхи» 1929 года около 2 000 участвующих в карнавале обошли все действующие церкви города, в которых проходили праздничные богослужения. Останавливаясь у церквей молодёжь пела революционные песни, устраивала весёлые танцы, выкрикивала лозунги: «Долой попов, шаманов и раввинов», «Долой иконы», «Бога нет» и т.п. ^[29].

Жуткую в сущности своей картину «антипасхи» 1928 года описывает в своих мемуарах А.Р. Трушнович: «В Страстную субботу много молящихся, не поместившихся в небольшой деревянной церкви, стояло у ограды. Вдруг вдали раздались кричащие и взвизгивающие голоса. Человек восемьдесят безбожников приближались со стороны площади с песнями и посвистом. Первой шла, припрыгивая, приплясывая и размахивая красным флагом, в платье фасона “колена ниже юбки” женорганизаторша, жена преподавателя обществоведения. Рядом шагал комсомолец в подобии облачения, в скоморошьей шапке, с подвешенным на цепочках горшком с тлеющими угольками, которым он как бы благословлял толпу, выкрикивая похабщину. Рядом, скандируя лозунги, шло несколько комсомольцев с зажженными факелами. Они скандировали лозунги, абезбожники орали “Долой!” Горящие факелы, исступленные лица и безбожный маскарад производили среди темной ночи жуткую, но в то же время символически верную картину царства Антихриста. Банда пыталась проникнуть в ограду, но из толпы молящихся отделилась группа крестьян, и через минуту факелы валялись на земле, а ночь огласилась воплями разбегающихся безбожников. Вскоре на площади воцарилась тишина, и только в окошке церкви мерцал огонек — свет в темной ночи» ^[30].

Этот же мемуарист не менее образно описал попытку изъятия «ценностей» из Белого собора в Ростове: «Время было утреннее, народу на громадном базаре вокруг собора было много. Внезапно из конца в конец пронеслось: “Грабят церковь!”. Торговки оставили свои места, крестьяне — свои подводы, и тысячная толпа хлынула к собору. А там произошло следующее: отряд, пришедший для официального грабежа, возглавлял молодой комиссар. Он вошел в храм в фуражке, с папиросой в зубах и стал презрительно плевать вокруг. Толпа бы его растерзала, если бы не священники, спасшие дрожащего «героя» ^[31].

В начале 1929 года в директивных органах окончательно сформировалось мнение о «ненужности» союзного законодательства о религиозных культах и «достаточности» республиканских актов. 24 января 1929 года Политбюро ЦК утвердило резолюцию «О мерах по усилению антирелигиозной работы». В феврале 1929 года за подписью секретаря ЦК ВКП(б) Л. Кагановича в областные и окружные комитеты партии поступило письмо ЦК ВКП(б), которое практически повторяло текст резолюции. По мнению многих современных исследователей, именно этот документ положил начало массовым арестам священнослужителей, мирян, закрытию храмов. Остриё классовой борьбы письмо направляло на «сопротивление буржуазно-классовых слоев», которое руководители коммунистической партии увидели в оживлении «различных религиозных организаций, нередко блокирующихся между собою, использующих легальное положение и традиционный авторитет церкви». Конкретные проявления «контрнаступления на мероприятия советской власти и компартии» увидели, например, в сборе средств на постройку храмов во Владимирской и Смоленской губерниях, в Пермском и Кубанском округах. «Неправильным подходом» теперь называлось то, что «считается недопустимым какое бы то ни было применение административных мер к … религиозным обществам». По логике авторов документа, «этим пользуются главари сект, развертывая сплошь и рядом под флагом религиозной пропаганды пропаганду антисоветскую, призывая к неисполнению советских законов и распоряжений советской власти».

Объективности ради заметим, что в документе подчеркивалось: «…Каждая административная мера, принимаемая в целях прекращения такой деятельности, должна сопровождаться разъяснением трудящимся массам, что административная мера принимается против антисоветской, а не религиозной деятельности, религиозных обществ, не является «гонениями» на веру, гонениями на самое отправление религиозного культа». В то же время нельзя отрицать явный перекос в сторону администрирования от популяризуемых ранее пропагандистских методов антирелигиозной деятельности. Религиозные организации прямо назывались «единственно легально действующей контрреволюционной организацией, имеющей влияние на массы». Письмо нацеливало на освобождение от религиозного влияния всех учреждений, запрет на какое-либо хозяйственное обслуживание религиозных праздников. Даже в монастырских зданиях запрещалось размещение религиозных организаций («ни под каким видом») ^[32].

В начале апреля в директивные органы была направлена аналитическая справка НКВД, в которой отмечалось, что «религиозники» везде и всегда примыкают к тем силам, которые противодействуют мероприятиям, направленным к «укреплению мощи Союза и к ослаблению капиталистического сектора», организуют антисоветские выступления масс. Подчеркивалась «возросшая антисоветская активность религиозников», выражающаяся в давлении на низовые местные органы власти при перевыборах в советы, создании подпольных контрреволюционных организаций, распространении антисоветских листовок, терроре против активистов-безбожников, организации движения за открытие и постройку церквей и недопущения их закрытия ^[33].

На местах и раньше обычными были всяческие запреты, переходящие в издевательство над верующими. Типично в этой связи докладная записка Уфимского исполкома в СНК СССР: «…в деревне совершается какая-то антирелигиозная вакханалия ВИКов. Издевательство над верующими не имеет границ, некоторые богослужения культов, а также совершение таинств и обрядов связаны с довольно крупной платой…верующие не имеют возможности и лба перекрестить без того, чтобы не заплатить в ВИК гербовый сбор, канцелярский сбор, в кассу взаимопомощи и т.д. Пользуясь невежеством народа и незнанием законов, местные властелины позволяют себе всевозможные насилия и издевательства над религией. Пользы от этого никакой, а вред большой. Народ озлобленно смотрит на угнет ателей их религиозных убеждений, на насильников их совести... Декрет об отделении церкви от государства применяется не в полной мере, то есть на словах одно, а на деле другое. 23.05.1924 г.» ^[34].

8 апреля 1929 года Президиум ВЦИК принял постановление «О религиозных объединениях», в котором законодательно закрепил, что религиозные общества не вправе заниматься какой-либо иной деятельностью, кроме как удовлетворением религиозных потребностей верующих, что следует запретить им какой-либо выход в общество. В соответствии с данным постановлением «религиозное общество есть местное объединение верующих, достигших 18-летнего возраста, одного и того же культа, вероисповедания, направления или толка, в количестве не менее двадцати лиц, объединившихся для совместного удовлетворения своих религиозных потребностей» ^[35]. Вся религиозная жизнь ставилась под контроль государства. Не обладая правами юридического лица, религиозные общества могли начать свою деятельность только после регистрации в местных органах власти. Церковные здания и имущество рассматривались как государственная собственность, которую государство передавало для использования религиозных обществ бесплатно. Собрания и обряды могли проходить только с разрешения исполнительных комитетов местных советов, они же могли удалять из религиозного общества отдельных членов. Религиозным обществам запрещалось создавать кассы взаимопомощи, кооперативы, производственные объединения. Юридические запреты распространялись также на оказание материальной поддержки членам религиозного общества, организацию специальных собраний, в том числе детских и юношеских. Снижению влияния религиозных обществ на молодежь служили и запреты организовывать литературные, рукодельческие, трудовые и т.п. кружки, устраивать экскурсии и детские площадки, открывать библиотеки и читальни ^[36]. Церковная жизнь фактически ограничивалась богослужением в стенах храма. Профсоюз печатников принял постановление об отказе печатать в типографиях религиозную литературу. Руководством кооперации было дано указание на места о запрещении производства и продажи предметов религиозного культа ^[37].

В мае 1929 года состоялся ХIV Всероссийский съезд Советов РСФСР, где даже такие умеренные большевистские лидеры, как А. И. Рыков и А. В. Луначарский выступили с призывами резко усилить борьбу «с двумя главными ... культурными врагами, со всевозможными церквами и религиями, в каких бы то ни было формах» (из выступления А. В. Луначарского) ^[38]. Именно на этом съезде из Конституции РСФСР было изъято положение о свободе религиозной пропаганды. На XIV Всесоюзном съезде Советов, который также состоялся в мае 1929 года, изменили 4 статью Конституции СССР. Вместо «свободы религиозной и антирелигиозной пропаганды» допускалась «свобода религиозных исповеданий» (при незыблемости свободы «антирелигиозной пропаганды»). Теперь конституционно атеистам разрешалось изобличать Церковь, а Церковь не имела права критиковать атеизм.

Поправка дала сигнал к развертыванию небывалой по масштабам и безпримерной по напористости атеистической пропаганды. В газете «Псковский набат», например, появилась рубрика «На религиозном фронте». В течение 1929 года в ней было напечатано 49 статей, в которых неуклонно проводились мысли об обострении криминогенной обстановки в дни религиозных праздников, о том, что религия — одно из главных препятствий на пути социалистического строительства. Все активнее для атеистической пропаганды использовалось радио. Так, с октября1929 по май 1930 г. было подготовлено 27 номеров радиогазеты «Уральский безбожник» ^[39].

Принимались меры по введению антирелигиозной периодики в круг массового чтения. В 1929 году на Среднем Урале, например, была установлена норма выписки, со-гласно которой 5 экземпляров газеты должно было приходиться на один сельсовет и 1 - на сто членов профсоюза. К январю 1930 года тираж газеты «Безбожник» достиг 370 тыс. экземпляров, а в 1931 году вплотную приблизился к 500 тыс. Кроме того было издано, соответственно, 153 и 207 тыс. экземпляров одноименного журнала ^[40].

Антирелигиозное совещание при ЦК ВКП(б) (июнь 1929 года) поручило партийным, комсомольским, профсоюзным организациям, а также Союзу безбожников начать решительное наступление на церковников и сектантов.

II Всесоюзный съезд безбожников в июле 1929 года переименовал организацию в Союз воинствующих безбожников (далее – СВБ). Это стало наиболее ярким внешним выражением перехода власти к более активным антирелигиозным действиям. «Обращение Второго Всесоюзного съезда воинствующих безбожников СССР ко всем трудящимся, ко всем рабочим, крестьянам и красноармейцам СССР» было проникнуто нетерпимостью к религии: «Для нас борьба на антирелигиозном фронте есть только один из видов классово-политической борьбы, которую ведет труд против капитала...» ^[41].

С докладом «Реконструктивный период и борьба с религией» на II съезде СВБ выступил Н.И. Бухарин. Он был согласен с тем, что необходимо усиление антирелигиозной борьбы, но её методы видел иными, чем И.В. Сталин: «Нужно отчетливо знать, что есть крупнейшая разница между городом и деревней, между крестьянином и рабочим… Задача не в том, чтобы «нажать», а в том чтобы убедить» ^[42]. В антирелигиозной деятельности Н.И. Бухарин видел «длинную» борьбу, а не кавалеристскую атаку.

Сначала речь Н.И. Бухарина даже была издана отдельной брошюрой. Однако в июле-августе 1929 года Политбюро ЦК ВКП(б) несколько раз возвращалось к обсуждению доклада Н.И. Бухарина, осуждая его вместе с другими выступлениями, где якобы прослеживалось недоверие генеральной линии партии. Современные историки государства и права рассматривают этот эпизод в русле изучения основных этапов внутрипартийной борьбы, как один из поводов к разгрому «правого» уклона. Нам же небезынтересно обратить внимание на то, что в советской печати, в том числе и комсомольской, вслед за прекращением публикации статей Н.И. Бухарина в августе 1929 года полностью сменилась и тональность антирелигиозных публикаций. Появились новые рубрики с типичными заголовками: «На штурм неба!», «Трудящиеся не нуждаются в христианском рождестве», «Пасха – праздник бывших людей», «Праздник нэпманов, кулаков и мещан» и т.п.

10 июня 1929 года на съезде выступил А.М. Горький. С одной стороны, его речь – это еще один призыв к наступлению на религию. Однако реалии наступления он оценивал критично: «Мне кажется, что многие к этой важной и ответственной работе относятся несколько казённо, слишком хладнокровно, как к делу обычному, когда как это дело совсем не обычное, а глубоко важное: приходится вытравлять из жизни, то что внедрялось в течении 20 веков. В работе вашей чувствуется некоторая казёнщина и этакое хладнокровие, холодок». Другая отрицательная сторона, по мнению писателя, – это «маленькое хулиганство, которое вторгается в работу». «Со стороны врагов действуют эмоции, действует пафос, это – огромная сила, – подчеркивал А.М. Горький, – С нашей же стороны пафоса как будто бы не чувствуется, а если и чувствуется, то он выражается в формах, которые не столь убеждают, сколь раздражают». Призывом к умеренности и продуманности в работе СВБ звучит предостережение: «…В болезненном процессе устранения из нашей жизни религиозных предрассудков грубыми средствами действовать нельзя». Факт религиозных настроений А.М. Горький выводил из той же причины, которая «заставляет больных уходить от неумелого врача к невежественному знахарю» ^[43].

ЦК ВЛКСМ и «Комсомольской правде» на съезде пришлось столкнуться с серьезной оппозицией «воинствующей линии». Обострились личные отношения между наиболее радикально настроенными антирелигиозниками из ЦК ВЛКСМ и Председателем Центрального Совета СВБ Е. М. Ярославским, на страницах «Комсомольской правды» и «Безбожника» развернулась публичная полемика между ними. Современные исследователи по-разному оценивают её цели, но в принципе сходятся в том, что это был один из не самых важных этапов внутрипартийной борьбы. Однако посмотрим на проблему с другой стороны. Тон публикаций явно говорит о желании комсомольских функционеров отнять руководящую роль в антирелигиозной борьбе у СВБ. Так, 7 июня 1929 года в «Комсомольской правде» М. Галактионов замечал, что в то время, как «рабочие массы, почуяв опасность со стороны классового врага, выступающего под религиозной оболочкой, все шире и активнее поднимаются на борьбу с религией», Союз безбожников ничего не делает для активизации антирелигиозной работы. Автор призывал «взять четкую классовую линию, ибо наша задача не заменять религию, а разрушать её». Хотя формальную победу в полемике одержали «умеренные», а ЦК ВЛКСМ отмежевался от выступлений радикалов, «воинственность» антирелигиозной работы и ВЛКСМ, и СВБ не ослабла. Обе организации по-прежнему демонстрировали желание быть передовиком борьбы с религией, «законодателем моды» в ней.

Рассмотрев сообщение о съезде СВБ, 9 июля 1929 года бюро ЦК ВЛКСМ выступило с очередным призывом усилить антирелигиозную работу ^[44]. Е. М. Ярославский же еще долго из речи в речь говорил о слабости антирелигиозной работы комсомола и «Комсомольской правды».

После съезда стали обычными «добровольно-принудительные вербовки». «Не должно быть ни одного предприятия, ни одного совхоза, колхоза и части Красной Армии без ячейки Союза воинствующих безбожников, не должно быть ни одной школы без такой ячейки, не должно быть ни одного пионерского отряда без детской группы безбожников», – потребовал II съезд СВБ ^[45]. В то время, когда религиозные организации приравнивались к контрреволюционным, люди, не связавшие себя с безбожным движением, вполне могли попасть в разряд «религиозных примиренцев», а они в свою очередь назывались приверженцами «правого оппортунизма». В частности, к ним было отнесено руководство Елецкой окружной комсомольской организации, в которой «лишь» 8,6% комсомольцев состояли в СВБ ^[46]. Неслучайно на рубеже 1920 – 1930-х годов так быстро росли ряды безбожников. Если на 1 января 1926 года в союзе было 87 тысяч членов, то 1 января 1929 года – 465 тысяч. За 1929 год СВБ вырос до 700 тысяч ^[47].

Активно внедрялась новая форма марксистского образования - так называемая «безбожная учеба». Осенью 1929 года во многих областных и окружных центрах открылись антирелигиозные факультеты при рабфаках. Повсюду действовали окружные, районные и городские курсы активистов безбожного движения. В пропагандистских материалах, как правило, утверждалось, что «религиозники» организуют антисоветские выступления масс, оказывают «давление» на низовые местные органы при перевыборах в советы, создают подпольные контрреволюционные организации, распространяют антисоветские листовки, поддерживают движение за постройку новых церквей, являются противниками учебы комсомольцев, оздоровления их быта. Фактическое обоснование этого или отсутствовало, или единичные примеры деятельности конкретных священников подавались как сущностные для религии или более того – как организованное сопротивление. Законные протесты верующих против закрытия церквей, просьбы о проведении религиозных шествий расценивались как антисоветская деятельность.

При переходе к сплошной коллективизации в стране очень широко рекламировался опыт «безбожных» коллективных хозяйств и «безбожных» МТС. Никакая пропагандистская акция не работала так против религии, как трудовые успехи неверующих членов этих коллективов. Особенно повышался авторитет безбожников, когда их трудовые успехи соседствовали с невежеством верующих. Например, когда в колхозе «Муравей» Усманского района организация кролиководческой фермы встретила сопротивление со стороны сектантов: «Разводить этого зверя грешно, он вроде кошки» ^[48].

В тоже время и среди крестьян встречались люди весьма образованные, замечающие «топорность» антирелигиозной пропаганды. письмо крестьянина З. Бачурина в редакцию газеты «Безбожник» против кинокартины «Отец Сергий»: «вчера я смотрел кинокартину «Отец Сергий», которая по своему содержанию способна одурачить и без того одураченную голову религиозного человека. Я злился на то, что ее допустила цензура. Эта картина позволяет религиозному человеку сделать

следующие выводы: … если культурный работник доказывает тебе, что бога нет – это искушает тебя сатана. Нужно отходить от него и еще пуще молиться богу. …Эта картина против безбожия. Эта картина против нового быта» ^[49].

На положительный имидж антирелигиозного движения сработало требование II съезда СВБ, заявившего, что «безбожник не может быть плохим рабочим у станка, лодырем, прогульщиком», и последовавшее через несколько месяцев выдвижение задачи охватить всех безбожников ударничеством ^[50].

Еще в середине 1920-х годов руководству советского государства стало ясно, что сосредоточение внимания в антирелигиозной работе в основном на РПЦ облегчило работу по вовлечению новых членов в секты (во многом за счет выходцев из православной среды). Многие высокопоставленные большевики, рассматривающие в прошлом сектантов как попутчиков в борьбе с Церковью как оплотом царской власти, осознали свою стратегическую ошибку, увидев в сектантах идеологических врагов, по крайней мере, не слабее представителей основных конфессий страны.

Дискредитация традиционной веры привела к тому, что крестьяне искали другую – «более очищенную от нелепости» ^[51]. Уже в 1926 году в России насчитывалось 15-18 миллионов членов сектантских общин ^[52]. В 1930 году только в Центрально-чернозёмной области (ЦЧО) было зарегистрировано 50 тысяч последователей 35 религиозных сект ^[53]. Широко распространялись агитационные материалы сектантов. Особенно популярны были секты, имевшие местные отделы молодежи: адвентисты, баптисты, евангелисты. По оценкам В.А. Алексеева численность сектантских молодежных объединений была не меньше численности комсомола ^[54]. Сектанты привлекали девушек опрятной одеждой, трезвостью, вежливостью. Парни руководствовались и сугубо прагматическими целями: члены некоторых сект освобождались от воинской обязанности. Видимо, «сработали» пропаганда против традиционных религий и несогласие с порядками повседневной жизни в советском обществе. Молодежь устремилась к «третьей силе», не связанной догматами православных и коммунистических канонов.

Примечательно, что как советские безбожники употребляли модифицированные религиозные символы и постулаты, так и сектанты использовали коммунистическую атрибутику, исполняя, например, религиозные песнопения на мотив «Интернационала». В сознании советских людей многих поколений прочно засел призыв «Учиться, учиться и учиться», ассоциируясь с речью Ленина на III съезде РКСМ. Коммунистический вождь призывал «учиться коммунизму». Сектанты же, выдвигая тот же лозунг, утверждали, что приобретение духовных, научных и практических знаний необходимо для утверждения «истинно - христианской деятельной любви, честности, правдивости, чистоты и трезвости», в отличие от коммунистических организаций, отвергающих верующих из своих рядов, их оппоненты считали, что «сектантская молодежь должна создавать не только свои собственные организации, но также принимать самое деятельное участие во всех местных общественно-политических организациях» ^[55].

Вдохновителям борьбы с сектантством во главе с Е. М. Ярославским, кстати, пришлось искать оправдания проявлениям симпатий большевиками сектантам в начале века, объяснять, что тогда сектанты были составной частью оппозиции общему врагу – царизму. Критика же сектантов рядовыми безбожниками строилась по схеме: умного они ничего сказать не могут, являются отпетыми классовыми врагами, их необходимо выявлять и изолировать от общества. Больше всего безбожников возмущало использование сектантами тех же форм и методов работы, что были на их вооружении. Под гневным заголовком «Сектанты опутывают молодежь» 12 мая 1929 года воронежская газета «Коммуна» рассказывала отнюдь не о какой-то «нелегальщине», а об организации молодежных струнных оркестров в Мценске и Дмитровском районе, о покупке музыкальных инструментов и организации вечеров отдыха сектой адвентистов в Анненском районе. Упрощенность подходов к критике сектантского движения на местах приводила к обратным результатам. Надуманные обвинения превращались в общественном сознании в заслуги сектантов. В связи с этим партийные органы вынуждены были запретить печатание каких-либо материалов по сектантству местными пропагандистами ^[56].

Борьбой с религией, а не только «экономической целесообразностью» была обусловлена замена недель на так называемую «непрерывку». Оставались только числа месяца. Представляется неслучайным, что «Комсомольская правда» 13 декабря 1929 года от имени «рабочего Верещагина» вещала: «Непрерывка - наш первый долг... С ней мы и попов путаем. Когда им теперь звонить – в воскресенье, нет ли? Большая тут благодарность советскому правительству». Е. М. Ярославский в статье с красноречивым названием «Переход к наступлению» ставил переход к непрерывке в один ряд с изменениями в Конституции, как важнейшие «предпосылки для вытеснения религиозной идеологии» ^[57]

Православное рождество 1929 года было объявлено «Днем индустриализации». Один из наиболее известных безбожников Ф. Олещук использовал его для «объяснения» происхождения Иисуса Христа от бедных рабочих и угнетения его со стороны буржуазии: «Родился он, видите ли, от бедной девы, рождение произошло в самой бедной обстановке — в хлеву, на соломе, среди ягнят, волов и ослов — чем, спрашивается, ни бедняк; рос и жил так, что ему негде было главу преклонить — как раз, как безработный в стране капитализма; преследовали его богачи до того, что «распяли» в конце концов» ^[58].

Вновь прошли «комсомольские карнавалы – похороны религии». 8 января 1929 года воронежская «Коммуна» рассказывала об устроенном в центральном саду областного центра антирелигиозном карнавале на льду с участием свыше 1000 молодых горожан. Группа комсомольцев была наряжена в костюмы «чертей», «богов», «монахов» и т.д. Члены антирелигиозного кружка прошли в карнавальных костюмах от Чернавского моста до катка. На катке состоялось сожжение «тела Христова в гробу» и Рождественской елки.

С рождественским праздником стали бороться с первых лет советской власти. Рождественской елке предписывалось стать новогодней ^[59]. Исчезла рождественская открытка. На организуемые в школах, клубах и театрах елочные праздники стали приглашать детей рабочих, городской и деревенской бедноты. Вместо песенок о Рождестве у елки исполняли революционные песни. На елки водружали красные пятиконечные звезды, гирлянды красных флажков. А такие украшения, как ангелы, младенцы в колыбели и даже бумажные цепочки, расцененные как символы рабства, запрещались. Но все же и в 1920-е годы елку воспринимали больше в связи с Рождеством, а не с Новым годом. Поэтому власть, в конце концов, и пришла к выводу о необходимости запрета елки. Запрет обосновывался не только религиозностью традиции, но и заботой о сохранении леса. Перестали производить и продавать игрушки. В комсомоле надзор за соблюдением запрета подавался как проявление политической бдительности. «Комсомольская правда» устами популярного в молодёжной среде поэта С. Кирсанова призывала: «…По шапке деда Мороза, ангела – по зубам!» ^[60].

Однако, в 1929 году елки еще не удалось «выселить» даже из квартир многих ответственных партийных и комсомольских работников. В печатном органе обкома ВКП(б) Центрально – Черноземной области «Ленинский путь» в феврале 1929 года была опубликована редакционная статья «Религия в быту коммунистов и комсомольцев»: «Наши елочные герои оправдываются ссылкой на то, что Ленин устраивал елки детям и они хотели сделать радость детям. Надо помнить, что «всякому овощу свое время» и, что было терпимо в начале Советской власти, совершенно недопустимо на 12-м году Октябрьской революции. Почему же елкой предоставлять радость детям обязательно на рождество, когда елка носит характер религиозных обрядов, а почему елок не устраивать в дни Октябрьской революции, Парижской коммуны или падения самодержавия? Если так вкусны куличи, почему их не делать не к дням религиозных праздников, и почему их изготавливать такой формы, какой их делают верующие? Разве нельзя просто сделать сдобный хлеб? И зачем красить яйца?» ^[61].

Уже в 1920-е годы в стране появились первые антирелигиозные музеи. В частности, сотрудники подобного музея в Воронеже на местном материале пытались продемонстрировать реакционную сущность религиозных организаций, проводили выездные заседания в школы и трудовые коллективы. 1 декабря 1929 г. на базе экспозиции муляжей был создан областной антирелигиозный музей в Свердловске. В 1931 г. таких музеев насчитывалось 77 ^[62]

Вряд ли можно от души порадоваться и устройству историко-художественных музеев в некоторых крупнейших монастырях. Ведь в значительной степени музейное дело в 1920-1930-х годах было лишено бюджетного финансирования и подпитывалось «спецсредствами». В частности, распродавалось так называемое немузейное имущество, в том числе хранившиеся в монастырях предметы XVIII-XIX веков. Нередко монастырское имущество в виде древних паникадил и подсвечников, церковных серебряных сосудов, позолоченных куполов и иконостасов, разнообразных церковных облачений просто утилизировалось.

Слишком односторонним был подход пропагандистов безбожия к показу музейных экспонатов: «Везде в церквах, монастырях, в музеях предметы культа должны освещаться только с антирелигиозной точки зрения. Для этой цели нужно иметь в этих местах проспекты, брошюры, каталоги антирелигиозного содержания» ^[63]. Предлагалось производить «…размещение предметов религиозного культа в хранилищах… в таком духе, чтобы не утомлять внимание посетителя излишними мелочами из области истории, культуры, искусства, быта и т.п. … Будет лучше, если подо всё будет подведён единый фундамент классовой роли религии и с этой точки зрения показаны отдельные детали» ^[64].

Коммунистические идеологи понимали, что проще сформировать человека-атеиста, чем заставить глубоко верующего отказаться от своей религии. Поэтому постепенно все большее внимание уделялось вовлечению в антирелигиозную деятельность семьи и школы.

В Тамбовской губернии ещё в 1927 году были созданы группы юных безбожников ^[65]. Раздавались предложения даже дошкольников организовать в безбожные группы ^[66]. До этого не дошло, но II съезд СВБ официально оформил существование групп юных воинствующих безбожников, в которые можно было вступить с 8 лет. Возраст вступающих во «взрослые» ячейки СВБ был понижен съездом до 14 лет.

Были предприняты решительные меры к замене безрелигиозного воспитания антирелигиозным. С этой целью произошла корректировка учебных планов по всем предметам. Так, в Ярославле в школе им. В.И. Ленина в 1927-1928 учебном году по большинству предметов были введены письменные работы на антирелигиозные темы. По литературе в восьмых классах давались задания ответить на вопросы «В чём выразилось отрицательное отношение духовенства и царского правительства к произведениям устной народной словесности?», «В чём заключаются религиозные предрассудки древнерусского народа?» и др. По естествознанию школьникам предлагалось усвоить тему «Посты и религиозные праздники и их влияние на организм», а в курсе физики – тему «Наука и религиозные суеверия» ^[67].

2 октября 1928 года Исполнительное Бюро Центрального Совета СБ рассмотрело вопрос о работе среди детей и юношества. Предлагалось «антирелигиозное воспитание начинать с самого раннего возраста» ^[68], широко охватывая им как школьную, так и внешкольную работу с детьми. Было проигнорировано мнение заместителя наркома просвещения РСФСР Н.К. Крупской, считавшей, что резкое введение антирелигиозной пропаганды в школе принесёт лишь негативные результаты, приведёт к «балалаечному» уклону. Радикально настроенные руководители СБ, одержав победу над умеренной линией Народного комиссариата просвещения РСФСР, превращали школу в один из центров антирелигиозной борьбы.

Центральный печатный орган ЦК ВКП(б) газета «Правда» указывала в редакционной статье: «Школа должна пропитать всё воспитание детей элементами антирелигиозности, помогая ребёнку освобождать себя от влияния церкви, которое проводится через семью, и теми многочисленными средствами, которые находятся в распоряжении религиозных организаций»^[69].

«Пионеротряды, принимайте всюду участие в борьбе за закрытие церквей! Во всех школах I и II ступени организуйте группы и ячейки юных безбожников... К борьбе с пьянством, хулиганством, религиозным дурманом, юный пионер, будь готов!» — обращался Е.М. Ярославский в всесоюзному слёту пионеров ^[70]. Из статьи в статью Е.М. Ярославский настаивал на привлечении детей к антирелигиозной деятельности. В нескольких областных центрах прошли детские антипасхальные демонстрации. Некоторые местные газеты опубликовали антирелигиозные статьи, адресованные ... детсадовцам. Обычным явлением стало, когда комсомольцы и пионеры, приходя в детский сад, разъясняли детям, что «рабочие, крестьяне и их дети не должны праздновать Рождество и устраивать ёлку. Коммунисты, комсомольцы, пионеры не празднуют этого праздника, а будут разъяснять и уговаривать всех, кто ещё не знает, чтобы не праздновали буржуйских праздников…» ^[71].

Во всех техникумах и школах повышенного типа, во многих школах I ступени уже с 1928-1929 учебного года были созданы антирелигиозные кружки. В части педагогических и медицинских техникумов и в старших классах школ вводились специальные курсы антирелигиозной пропаганды ^[72].

Официальным же объявлением перехода к антирелигиозному воспитанию в школе можно считать уже упоминавшуюся резолюцию Политбюро ЦК ВКП(б) от 24 января 1929 года. Народный комиссариат просвещения обязывался «взять более решительный курс по преодолению элементов нейтрализма школы к религии, выражающегося в так называемом безрелигиозном воспитании». Наркомпросу поручалось организовать антирелигиозную подготовку и переподготовку учителей, ввести антирелигиозные циклы в техникумах и педагогических вузах, переработать школьные программы ^[73].

В реальности процесс пересмотра своих религиозных представлений у школьников шел довольно сложно и у значительной их части сопровождался сомнениями, переживаниями и противоречиями во взглядах. Свидетельством тому служат высказывания самих детей о религии и чтении религиозной литературы: «Я читаю священные книги, чтобы сравнивать их с антирелигиозными произведениями», «Читаю изредка и то с той целью, чтобы больше себя уверить в неправде священного писания», «В церковь хожу из-за боязни огорчить родителей» ^[74].

В среде тамбовских педагогов в этой связи развернулась дискуссия по поводу того, стоит ли в школе наряду с антирелигиозной пропагандой преподавать основы религий. В 1929 году Тамбовский окружной отдел народного образования решил, что во всех школах округа необходимо преподавать основы религиозных догматов разных религий. Логика была такова: образованный человек должен знать, с чем он борется, только тогда его борьба станет успешной. Это вызвало бурю возмущения со стороны местного партийного руководства и решение окроно было отменено ^[75].

Безбожники устроили даже социалистическое соревнование в борьбе с религией. Так, Тамбовский окружной совет Союза воинствующих безбожников, принимая вызов Воронежского совета и вызывая в свою очередь на соревнование Козловский окружной совет, обязывался в течение 1930 года утроить численность членов Союза воинствующих безбожников с 3000 до 9000, а число ячеек удвоить (до 120), вовлекая в школьные ячейки родителей учащихся. Планировалось также создать силами Союза воинствующих безбожников не менее одного колхоза, который должен был стать опытно-показательным («без бога, но с агрономом»), поставить в нем систематическую антирелигиозную работу. Созидательные усилия можно разглядеть в обязательстве провести воскресники по вспашке зяби и по засеву ярового клина в хозяйствах крестьян-безбожников, оказать помощь беднякам-крестьянам ^[76].

В Пскове безбожники лесопильного завода имени Урицкого, вызвав на соревнование по лучшей постановке антирелигиозной работы ячейку СВБ завода «Металлист», обязались охватить подпиской на газету «Безбожник» не менее половины членов союза и вовлечь в СВБ 30% рабочих завода ^[77]. Были ячейки, которые в угаре соревнования, взяли обязательства увеличить свои ряды в несколько раз, охватить СВБ все колхозы и совхозы района, предприятия города.

Так как соревнование выходило из-под контроля, обязательства по закрытию церквей грозили ростом жертв с обеих сторон, Центральный Совет СВБ вынужден был даже одёрнуть наиболее ретивых безбожников. Ответственный секретарь СВБ Ф.Н. Олещук заявил: «Ряд организаций увлекается вопросом о закрытии церквей. Например, Якутская организация вставила в договор одним из пунктов следующие условия: «К 1 мая 1930 года отобрать половину имеющихся церквей». Пункт явно вредный и опасный. Работа по подготовке масс к закрытию молитвенных домов должна производиться СВБ, но это вовсе не значит, что на закрытии церквей надо соревноваться, тем более в таких масштабах, как это сделала Якутия. В договора на соревнование лучше таких пунктов не включать» ^[78].

На рубеже 1920-х – 1930-х годов широко практиковались чистки среди партийных, советских, комсомольских, административных работников. Одним из мотивов попадания под чистку служила и религиозность ответработников, соблюдение ими религиозных обрядов. Чистка комсомольских рядов в Порховском районе, например, «выявила» из 102 членов ВЛКСМ 20 верующих (Сергеев — сын священника, Морозов — крестил ребёнка и т.п.). Все они были исключены из комсомола ^[79].

Но не столько религиозные чувства самих коммунистов и комсомольцев, сколько их связи со священнослужителями рассматривались как преступные ^[80]. Типичен в этой связи фрагмент отчета Алгасовского райкома ВЛКСМ, подготовленный по заявлениям комсомольцев: «В ячейке села Раево комсомолец, бывший секретарь ячейки, пьянствовал в компании со священником и в конце концов попал под влияние семьи священника, женился на дочери священника ночью при закрытых дверях. В то же время, будучи секретарем сельсовета устроил протекцию сестре своей жены (она же дочь священника) в поступлении в педтехникум через усыновление ее на свою фамилию. В той же ячейке член РКСМ Хмуренков, ныне студент Московского рабфака, имеет связь с дочерью попа, шлет ей письма и в одном из писем пишет, что дескать, мол, ты не сумеешь устроиться учиться до тех пор, пока не вступишь в комсомол и не уедешь оттуда... до этого он же, будучи в деревне, старался протащить ее в комсомол» ^[81]. Как антисоветское деяние расценивалось размещение икон в избе-читальне Воротовской ячейки Курского округа. Виновный избач – комсомолец Кокорев к тому же был заклеймен как «сын бывшего жандарма», во что мало верится при знании тогдашних подходов к чистоте комсомольских рядов ^[82]. Проявление правого уклона увидело руководство комсомола в том, что в Гаволжанской ячейке Грязинского района комсомольцы выступили против того, чтобы отнять дом у местного дьякона, а комсомолец Графской ячейки обратился в райисполком с просьбой разрешить местным верующим провести собрание ^[83].

В ходе нарастания темпов индустриализации страну захлестнула «антиколокольная кампания». Ещё весной 1926 года наркоматы юстиции и внутренних дел РСФСР разослали в областные центры инструкцию «О порядке пользования колоколами». Согласно ей колокольный звон «нарушает нормальное отправление общественного правопорядка и особенно стеснительно отражается на жизни городских поселений». Запрещалось совершение набатных тревог «для созыва населения в целях возбуждения его против Советской власти», не допускалось и пользование церковными колоколами для звона, непосредственно не связанного со службами в дни великих христианских праздников. При ликвидации молитвенных зданий инструкция нацеливала на переустройство колоколен под противопожарные наблюдательные пункты, водонапорные башни и т.п. ^[84]. Президиум ВЦИК осенью 1929 года принял следующее постановление: «Колокольный звон, производимый на всю данную округу церковниками, резким образом противоречит принципу отделения церкви от государства, ибо нарушает бытовые условия безрелигиозных трудящихся масс, особенно города, мешает труду и использованию трудящимся населением его отдыха». Полностью был запрещен трезвон (звон во все колокола). Инструкция исполнителям постановления ВЦИК на местах требовала: «При проведении этих мероприятий местные общественные организации обязаны предварительно провести широкую подготовительную кампанию» ^[85].

В Архангельске, Брянске, Костроме, Самаре, Смоленске и других городах в 1929 году были организованы «собрания трудящихся», где были вынесены постановления о снятии всех церковных колоколов ^[86]. Соревнуясь друг с другом, областные, городские, окружные, районные власти принимали решения о прекращении колокольного звона. Во ВЦИКе рассматривались предложения о прекращении колокольного звона на всей территории РСФСР. На практике впереди шёл Сталинградский округ, сдавший на переплавку в конце 1929 года 90 тонн церковных колоколов (с 15 городских церквей). Самарские власти к середине января 1930 года сняли церковные колокола со всех храмов города ^[87]. Организационные меры, как правило, сочетались с угрозами, давлением, репрессиями.

Развернув кампанию по снятию колоколов ^[88] и закрытию церквей, власть вынужденно заботилась о формировании «одобрительного» общественного мнения. Для этого активно использовалась печать. Безбожник Н. Исаков, например, писал: «В Пушкогорах на колокольне бывшего монастыря висят колокола. Почему их до сего времени не сняли? Страна переживает металлический голод» ^[89]. «Безбожник», «Огонёк», «Комсомольская правда» и другие советские печатные издания публиковали фотографии низверженных колоколов и улыбающихся победителей на них. Пожалуй, самым распространённым «газетным штампом» того времени стала фраза: «Колокол сняли, а бог молчит».

Поступление колокольного лома по стране за 1929-1930 хозяйственный год составило 11 тысяч тонн, для обработки которых в стране не было производственных мощностей и соответствующей технологии. Зачастую разбитые колокола довольно долго валялись на заводских дворах, вызывая еще большее недовольство верующих ^[90].

Летом 1929 года на местах началось массовое закрытие церквей. Если в 1928 году было закрыто 534 церкви, то в 1929 году – 1119 ^[91]. 1 октября 1929 года было объявлено о регистрации всех религиозных объединений на территории РСФСР с целью выявить все церковные здания, не находящиеся в данное время в пользовании верующих по договорам. Перерегистрация церквей 1929 года в реальности стала политической процедурой их закрытия. Использовалась следующая схема: проходило общее собрание граждан населённого пункта, затем принималось решение административного органа на уровне района, затем следовало постановление областного исполнительного комитета со стандартной формулировкой: «…руководствуясь статьями 36 и 43 постановления ВЦИК и СНК от 8 апреля 1929 года, договор на здание с религиозным объединением… расторгнуть» или «…ликвидировать культовое здание». Аргументы для принятия таких решений были следующие: нужда в школьном или клубном помещении, несоблюдение религиозной общиной условий договора, невозможность сделать капитальный ремонт здания. В реальности при закрытии церквей нарушалось даже дискриминационное по отношению к религии советское законодательство. Закрытия церквей сопровождались прямыми оскорблениями верующих. Явно экстремистскую роль вновь нередко играли комсомольцы. В ходе закрытия церквей и снятия колоколов не делалось различий между «обновленцами» и «тихоновцами». Закрывали церкви, принадлежавшие как тем, так и другим. В деревне разгорелась настоящая война: нередко закрытие храмов сопровождалось погромами кладбищ и памятников, а церкви превращались в склады и клубы. В одной даже был открыт тир, где мишенями служили иконы ^[92].

Один из способов закрытия церквей «за недостатком верующих» описал в конце 1929 года в своем дневнике наблюдательнейший московский учитель истории Иван Иванович Шитц: «Предлагают округе, желающей сохранить храм, собрать столько-то подписей, но на подписном листе ряд вопросов: фамилия, оклад, партийность, происхождение и т.д., поставлены так, что в ответ на них лишат куска хлеба, ибо на службе, ни на какой, не допускают людей, открыто признающих себя верующими» ^[93]. Показательно и сообщение воронежской газеты «Коммуна», рассказавшей 14 февраля 1929 года о собрании крестьян села Девица Воронежского округа Центрально-Чернозёмной области. Из 160 человек при открытом голосовании в защиту церкви выступило лишь 28, в то время как до этого крестьяне утверждали, что церковь удастся закрыть только «через наши трупы».

На местах слова высоких чинов об осторожном подходе к закрытию церквей практически нивелировались. Более того, партийные органы, осуществлявшие политический контроль над комсомолом, объективно призванные удерживать младших товарищей от проявлений молодежного экстремизма ^[94] нередко сами играли роль подстрекателей. На совещании секретарей окружкомов Средне-Волжского крайкома ВКП(б), например, провозглашалось: «Движение в деревне за снятие колоколов и закрытие церквей должно быть охвачено партийным руководством; никакое сдерживание его сверху не должно иметь место» ^[95]. Незакрытие церквей рассматривалось как недоработка не только партийных, советских, комсомольских органов, но и ячеек СВБ. Было развёрнуто движение коммунистов и комсомольцев за массовое закрытие мечетей под лозунгом «закрывай мечети, открывай клубы». Многие мечети были разрушены.

В конце 1929 года, перейдя в открытое наступление на Церковь, власти вновь устроили публичное надругательство над мощами святых Русской Православной церкви. На изъятие мощей Митрофания Воронежского приглашали, как на развлечение, обещая участие в киносъемках. Местная партийная газета рассказывала о публичном вскрытии мощей Святого Питирима и передаче их краеведческому музею, называя «наглым и грубым обманом» нетленность останков, смаковала подробности описаний обнаруженного в качестве мощей ^[96].

Именно к этому времени относится один из последних всплесков массовых выступлений против действий власти. В 1928 – 1929 годах было более 1300 восстаний, 3000 чиновников пали жертвами террористических актов ^[97]. По данным ОГПУ с января до середины декабря 1929 года только в Центрально-Чернозёмной области состоялось 94 массовых выступления крестьян ^[98]. Как правило, они были направлены против хлебозаготовок и коллективизации. Однако восставшими выдвигались требования и в защиту священнослужителей, против разрушения церковных зданий. Иначе вряд ли могло быть в стране, где и в 1929 году большинство населения оставалось религиозным. В Москве в конце 1920-х годов крестили и отпевали 50-60% людей. 40% выпускников школ Москвы 1928 года признали себя верующими, в школе имени Сталина верующих оказалось 92%. Общее число религиозных людей по стране составляло не меньше 60% ^[99]. Обычным явлением были дежурства у храмов, которые власти решили снести. Всячески препятствовало население и снятию колоколов. Например, в одном из сёл Нижне-Волжского края прошёл слух, что безбожники заберут колокол. Полторы тысячи женщин собрались около храма и дежурили несколько суток ^[100].

Но все эти выступления неминуемо подавлялись. Власть откровенно демонстрировала пренебрежение к чувствам верующих, прагматизм, переходящий в надругательство над русскими святынями. Чего стоит хотя бы факт из истории Успенского собора города Кирсанова, который стали использовать под ссыпку зерна ^[101]. Здание Евангелистско-лютеранской церкви Св. Марии – немецкой кирхи в Ульяновске сначала использовали как библиотеку, позднее — как спортивную школу ^[102].

В ответ на произвол верующие могли только молчать. Иначе их ждали суровые репрессии. Антирелигиозная печать сама подтверждает это. Журнал «Антирелигиозник», например, писал: «В Дальневосточном крае… был случай, когда над членами безбожной ячейки СБ по наущению попов был учинён самосуд. Виновные (3 человека) приговорены к расстрелу» ^[103]. Радикально оценивалось и пассивное сопротивление антирелигиозной пропаганде. Так, «вражьей выходкой» в газете «Коммуна» 12 мая 1929 года был назван уход с антирелигиозной лекции группы крестьян в селе Массальском.

Агрессивное поведение советских безбожников вместе с предательскими поступками апологетов «живой церкви» даже у атеистов вызывало сочувствие по отношению к истинно верующим. «Православие, окруженное ореолом мученичества и гонимое теми, кого все ненавидели, становилось символом всего русского и антисоветского… - справедливо отмечал А.Р. Трушнович, - Пройдя через потоки крови, через горы замученных, через тысячи детских трупов, Россия нашла Бога. В этой стране, которую таинственный индекс избрал всемирным рассадником безбожия и материализма, где видимые признаки Церкви разрушались, где с 1927 года не было напечатано ни строчки религиозного содержания, где начиная с детского возраста человеку внушалось презрение ко всякой вере, особенно к православной, — торжествовала победу духа истинная вера. Срывали кресты с куполов — начинали осенять себя крестом люди, ранее отвергавшие крест и Евангелие. Взрывали своды церквей — люди молитвенно обращали взор к небесному своду. Уничтожались церковные книги — Божье слово передавалось из уст в уста» ^[104].

Хотя в резолюции II съезда СВБ и подчеркивалось, что «наряду с критикой религиозного учения нужно давать положительные знания, нужно закладывать фундамент диалектико-материалистического мировоззрения», в реальности даже то, что подавалось как образец отстаивания научно-материалистического мировоззрения, в лучшем случае является примером вульгарного материализма. Характерен случай, рассказанный участниками экспедиции научно-исследовательского отдела Центрального Совета СВБ в Песковский район ЦЧО. На экскурсии колхозников в соседний инкубатор старуха – крестьянка осмотрела все внимательно и сказала: «А все-таки бог есть!» Активистка СВБ, сопровождавшая экскурсию, ответила на сомнения старухи: «Полно врать, бабка. Вот я прибавлю температуру на один градус, и все 10 тысяч яиц пойдут насмарку, а ты говоришь есть бог» ^[105]. То, что старушка растерянно замолчала, вряд ли подтверждает ее отход от веры. Крепость убеждений, сформировавшуюся за долгую жизнь, не разрушить полунасмешкой – полуиздевкой. А вот безбожники формировали свои убеждения именно на подобных примитивных примерах. Примитивизм сознания вел к упрощению всего восприятия окружающей жизни, податливости к лозунгам и ультрапрагматическому подходу к науке, культуре. По инерции нигилизм в отношении религии активисты антирелигиозного движения переносили и на прочие достижения дореволюционной культуры, тесно связанные с деятельностью основных конфессий.

В октябре 1924 года Л. Д. Троцкий восхищался, вспоминая о Ленине, рабочим из его охраны, который сказал ему, что если уж придется сдавать Питер, то лучше «подвести динамиту да взорвать все на воздух». На вопрос «А не жалко ли Петрограда?» рабочий ответил: «Чего жалеть: вернемся, лучше построим». «Вот это настоящее отношение! Тут псаломщицкой плаксивости нет и следа», – писал Л. Д. Троцкий ^[106] Не было следа «псаломщицкой плаксивости» и в антирелигиозной работе. С помощью своих экстремистских действий безбожники внедряли отнюдь не атеистические убеждения, а страх и озлобленность в верующих.

Ситуация резко усугубилась после внедрения в общественное сознание теории об обострении классовой борьбы в процессе строительства социализма, еще более размежевавшей советское общество. В конце 1920-х годов с религией боролись не как с «отвлеченной идеей о Боге», а как с «контрреволюционной силой». «Год великого перелома» стал переломным моментом и в истории безбожного движения в СССР. 1929 год похоронил идею демократизации и усовершенствования законодательства о культах.

Уже с весны 1929 года раздавались предложения об объявлении параллельно хозяйственной «безбожной» пятилетки. Например, говорилось об этом на XIV Всероссийском съезде Советов в мае 1929 года ^[107]. И хотя официально исполнительное бюро СВБ план «пятилетки Союза воинствующих безбожников» утвердило 29 января 1930 года, осенью 1929 года о задачах пятилетки говорилось уже постоянно. Причем подчеркивалась связь процессов коллективизации и ликвидации церквей. Главной целью актива СВБ называлось полное «обезбоживание» фабрики и села. Коммунистические идеологи настойчиво рекомендовали местным ячейкам СВБ активно вторгаться в сферу хозяйственной жизни: «Безбожники на селе организуют ударные группы по проведению агроминимума на полях, организуют колхозы безбожников, создают группы крестьян-бедняков по обслуживанию полей в посевную и уборочную кампании, группу по утеплению хлевов» ^[108].

Возникшие в ходе хлебозаготовок и коллективизации трудности были отнесены как на счет «кулацких элементов», так и «служителей культа». В циркулярах НКВД местным органам власти предписывалось контроль за деятельностью религиозных организаций строить с учетом «сращивания их с контрреволюционными элементами». Подобного рода утверждения, зачастую не имевшие убедительного фактического подтверждения даже в тексте самих документов НКВД, стали обоснованием для развертывания кампании по массовому закрытию молитвенных зданий. Только в Московской области осенью 1929 года – зимой 1929-1930 года было закрыто 696 церквей ^[109].

Видимо, руководство советского государства осознало, что православие – фактор, безусловно сплачивающий крестьянство, одно из необходимых условий для самоосознания им себя как единого социального слоя. Без разрушения православия невозможно было уничтожить крестьянство как самостоятельную часть общества. Отсюда – глубокая взаимосвязь процессов насильственной коллективизации и второго «штурма небес», одинаково враждебное отношение к крестьянину – крепкому хозяину и священнослужителю. Показательно выступление на II Всесоюзном съезде СВБ В.В. Маяковского. Поэт заявил тогда: «Мы можем уже безошибочно за поповской рясой различать образ кулака» ^[110]. Информационное письмо СВБ от 10 сентября 1929 года прямо нацеливало «разоблачать блок кулачества с церковниками и сектантами» ^[111].

В отличие от руководства СВБ, стоявшего на радикальных позициях, старые большевики, составлявшие ядро Антирелигиозной комиссии ЦК ВКП(б), фактически поддерживали Н.И.Бухарина, хотя открыто и не присоединялись к правому уклону. Это предопределило судьбу Антирелигиозной комиссии: 30 ноября 1929 года она была распущена. Во внутрипартийной борьбе была закреплена победа курса на уничтожение церкви как социального института. Проводилась политика, направленная на сужение круга деятельности религиозных организаций всех течений.

Резко усилилось «рекрутирование» в ряды Союза воинствующих безбожников. Как покажет опыт последующих лет, форсированный рост СВБ был искусственным. Как только власть прекратит административное давление, многомиллионный союз распадется и о своем былом членстве в этой организации ветераны будут предпочитать молчать. Но это ни в коей мере не отрицает того факта, что к началу 1930-х годов в массовом сознании был преодолен определенный рубеж. Если раньше многие советские граждане не рассматривали занятие антирелигиозной работой одним из главных направлений своей деятельности, то теперь участие в ней становилось одним из важнейших подтверждений лояльности к власти и игнорировать ее означало стать в глазах власти политически неблагонадежным.

Правотворческая деятельность советского государства и официальная пропаганда способствовали утверждению в общественном правосознании явно нигилистического отношения к правам верующих, осуществлению свободы совести. Между тем, стоит прислушаться к великому русскому философу И.А. Ильину: «Иметь религию есть право человека, и это право – право быть духом – лежит в основе всех его прав. Человек, отказывающийся от этого права, теряет своё духовное достоинство и впадает во все недуги, связанные с этой утратой; человек, не осуществляющий этого права ведёт напрасную жизнь…» ^[112].

Поскольку формирующаяся система права всё более отвергала само право российских граждан на осуществление свободы совести, общественное правосознание как бы в ответ отвергало саму ценность права. Вернее, формировалось своеобразное новое «двоеверие», раздвоение правовой психологии: в условиях системы, основанной на страхе, человек публично говорил одно, а думал другое. Страх подсказывал одно, совесть – другое. На официальных мероприятиях всё большее количество российских граждан демонстрировало свой атеизм, послушность новым правовым нормам. В быту же официальные запреты при первой возможности нарушались. В официальных речах выражалось одобрение решениям власти. Обыденное сознание было настроено если не решительно против, то, по крайней мере, неодобрительно.

В условиях отторжения государством религиозной нравственности право теряло поддержку нравственности, а значит имело всё более шаткую основу.

«Если бы от меня потребовали назвать кратко главную причину всего XX века, то и тут я не найду ничего точнее и содержательнее, чем: «Люди – забыли – Бога». Пороками человеческого сознания, лишённого божественной вершины, определились и все главные преступления этого века,» - говорил А.И. Солженицын в лекции после вручения ему в мае 1983 года в Лондоне Темплтоновской премии, которая присуждается «лицам, имеющим особые заслуги в укреплении духа перед лицом нравственного кризиса в мире» ^[113]. В этой же лекции А.И. Солженицын провозгласил: «Воинствующий атеизм – это не деталь, не периферия, не побочное следствие коммунистической политики, но главный винт её» ^[114].

Длительное игнорирование религиозного фактора, в частности, религиозной морали в советский период, способствовало тому, что многие накопленные ценности были утрачены, нивелировалась религиозная специфика российской правовой культуры, общественное правосознание современной России оказалось во многом беззащитным перед крайними формами религиозного правосознания.