Советское государство против религии: «оттепель» середины 1920-х годов

Слезин Анатолий Анатольевич доктор исторических наук профессор, Тамбовский государственный технический университет 392032, Россия, Тамбовская область, г. Тамбов, ул. Мичуринская, 112, каб. 313 Slezin Anatoly Anatol'evich Doctor of History Professor, the department of History and Philosophy, Tambov State Technical University   392032, Russia, Tambovskaya oblast', g. Tambov, ul. Michurinskaya, 112, kab. 313 anatoly.slezin@yandex.ru Другие публикации этого автора

Весной – летом 1923 года наметились тенденции к корректировке отношений советского государства и Церкви (освобождение патриарха Тихона, отказ от судебных процессов и т.п.). Многие современные исследователи связывают это в первую очередь с обстоятельствами внутрипартийной борьбы: болезнью В.И. Ленина, снижением влияния Л.Д. Троцкого, усилением позиций А.И. Рыкова и Н.И. Бухарина. Однако нельзя забывать и о том, что в изучаемый период многие партийные и комсомольские лидеры считали, что вскрытие мощей, изъятие ценностей и церковного имущества достаточно продемонстрировали контрреволюционную сущность духовенства, поэтому необходим переход антирелигиозной пропаганды в новое качество: естественнонаучная и культурная работа должна формировать у населения материалистическое мировоззрение, научную картину мира. Прежние формы и методы работы, сводимые к дискредитации церкви и служителей культа, пренебрежительно были названы антипоповщиной.

С нашей точки зрения, определяющими для корректировки государственной политики в отношении религии стали объективные причины, связанные с неудачами антирелигиозной деятельности в первые годы советской власти. Опыт использования чисто силовых способов преодоления влияния церкви как на общество в целом, так и на молодежь в частности, показал их малую эффективность.

В апреле 1923 года XII съезд РКП(б) принял резолюцию «О постановке антирелигиозной агитации и пропаганды». В ней давались установки на «углубленную систематическую пропаганду». Съезд призывал: «Нарочито грубые приёмы, часто практикующиеся в центре и на местах, издевательства над предметами веры и культа взамен серьёзного анализа и объяснения не ускоряют, а затрудняют освобождение трудящихся масс от религиозных предрассудков» ^[1].

При пересмотре в 1923 году ряда статей Уголовного кодекса РСФСР предлагалось ввести запрет на групповое преподавание любого вероучения. В этом случае невозможным стало бы исполнение католического обряда конфирмации, который требует обучения подростков основам веры. В связи с этим И.В. Сталин и Л.Б. Каменев предъявили протест Наркому юстиции РСФСР Д.И. Курскому. Поскольку разрешение группового изучения основ веры не могло быть привилегией одной конфессии, пришлось разрешать и мусульманские школы.

Распущенные в 1922 году религиозные общины получили возможность легализоваться. 3 апреля 1923 года административный отдел НКВД издал секретный циркуляр, запрещавший практику расторжения договоров с верующими без законных на то оснований и «произвольный захват молитвенных домов». Расторгать договоры с верующими предписывалось только с согласия губисполкомов и только в случае «злоупотребления и растраты имущества, полученного группой верующих по договору» ^[2]. 19 апреля 1923 года ВЦИК принял постановление «О разрешении дел по закрытию церквей и монастырей и по нарушению договоров с верующими», практически повторяющее циркуляр НКВД от 3 апреля 1923 года. 27 апреля 1923 года в «Известиях ВЦИК» была опубликована одобренная Антирелигиозной комиссией инструкция НКЮ и НКВД РСФСР о порядке регистрации религиозных обществ и выдачи разрешений на созыв их съездов. В соответствии с ней губисполкомы были обязаны возобновить регистрацию общин.

Хотя стоит признать рост внимания к антирелигиозной работе со стороны командования Красной Армии (в 1922 – 1923 годах в войска было направлено 35 циркуляров данной тематики), нельзя отрицать и то, что упор делался на развитие пропагандистских форм и методов антирелигиозной деятельности. В частности, в армии формировалась сеть антирелигиозных кружков.

В преддверии пасхи 1923 года ЦК РКП(б) был вынужден принять инструкцию “Об антирелигиозной кампании во время пасхи”, где предписывалось “перенести центр тяжести на научное объяснение происхождения религиозных праздников” ^[3]. «Комсомольская пасха», действительно, была отмечена заслушиванием антирелигиозных лекций, что ни в коем случае не отрицало прежние формы борьбы с православием. Прав В.А. Алексеев, который верно заметил, что, с одной стороны, ЦК не рекомендовал проводить демонстраций, а с другой, советовал организовать кампанию по типу «комсомольского рождества». Низовым организациям проще было использовать карнавальную методику, которую они сохранили и весной 1923 года ^[4]. Вот, например, строки из отчета о проведении «комсомольской пасхи» в Борисоглебском уезде: «В городе в 9 часов вечера по сигналу трубачей все ячейки с факелами и пением революционных песен направились к зданию Пролетклуба. У здания клуба – митинг, лекция партийцев еврейского происхождения о религии, спектакль «Три Иисуса». Присутствовало 2500 человек» ^[5].

В республике немцев Поволжья «комсомольской пасхе» дали название «второго, более сильного штурма богов». В мероприятиях участвовало около 5 тысяч юношей и девушек, из числа которых только четверть составляли комсомольцы. Даже в некоторых сёлах республики были проведены антирелигиозные диспуты и лекции ^[6].

Спустя полвека бывший секретарь Усманского укома РКСМ Н. Захаров вспоминал, как он играл роль Бога на антипасхальном суде: «Судили бога за кровопролитные войны, за роскошь богачей и нищету трудящихся, за недороды и болезни. На суде фигурировали подручные бога – Георгий Победоносец, ведующий войнами, пророк Илья, повелитель грома и дождя, Пантелеймон, специалист по болезни, и другие «святые». Заключительным актом стал приговор, в котором отмечалось, что бог выдуман самим человеком, и с вредными религиозными предрассудками пора кончать» ^[7].

Ещё с середины февраля 1923 года интенсивно обсуждался план проведения «комсомольского байрама», который решили приурочить к мусульманскому празднику разговенья в честь окончания поста (уразы) в месяц Рамазан (Рамадан). Надо признать, что подготовка была более серьёзной, чем к антихристианским праздникам. ЦК РКСМ советовался с сотрудниками Института Востоковедения, Центральных Комитетов РКП(б) национальных республик. Были изданы антимусульманские агитационные брошюры ^[8].

После проведения «комсомольской пасхи» было решено отказаться от открыто антирелигиозных выступлений, в том числе карнавалов. Целью кампании объявили «ослабление религиозного фанатизма». В середине мая в крупных промышленных районах только среди членов РКП(б), РКСМ и профсоюзов провели вечера, экскурсии, субботники в пользу культурных нужд ячеек. Участникам мероприятий объясняли происхождение человека и религии с научной точки зрения, указывали на противоречия шариата, на трагические вехи в истории религии ^[9]. В целом мероприятия с точки зрения руководства комсомола прошли успешно, но во время традиционных молебствований молодёжь как правило всё равно шла в мечети, а не на комсомольские мероприятия ^[10]. Поэтому решили искать более привлекательные формы работы, неприуроченные непосредственно к мусульманским праздникам. В первую очередь использовали Сабантуй – праздник плуга или окончания весенних полевых работ у татар и башкир, народное торжество в честь окончания сева.

На Томском губернском совещании организаторы деятельности татаро-башкирской молодёжи нацеливались «знанием самой религии … доказать … бессмысленность, бессодержательность, бесполезность использования в жизни религии». Основной задачей в деревне называлось «распространение естествознания среди крестьянства», так как «ссылка крестьянских масс на божественность («кару за грехи людей») при стихийных бедствиях (засуха, неурожай, градобитие хлеба, появление вредителей и др.) объясняется невежеством и непониманием природных явлений»^[11].

В июне 1923 года вопрос об антирелигиозной работе комсомола обсуждался на пленуме ЦК РКСМ. Он рекомендовал «имея в виду длительный характер антирелигиозной борьбы, сделать ее постоянной частью воспитательной работы, не предпринимая особых антирелигиозных выступлений»^[12]. Основными формами научно-атеистической пропаганды провозглашались лекции, тематические вечера, коллективные читки и беседы, выступления в печати. Но и на лекциях, в газетных и журнальных публикациях, диспутах религия и церковь по-прежнему представлялись мракобесием, просто «контрой».

Вряд ли было понятно рядовому слушателю содержание лекции, разоблачающей древние корни религиозно - мистического сознания, рекомендованной среди других к прочтению в сельской местности. В ней планировалось рассказать о богах древнего мира Адонисе, Сириусе и т.п. «Полуграмотная аудитория не в состоянии даже вообразить, где находятся все эти страны с их мудреными названиями ... да еще 4-5 тысяч лет назад», – признавала позже редактор журнала «Безбожник» М. Костеловская ^[13].

Да и сами комсомольцы к роли пропагандистов атеизма были не готовы. Сказывалась необразованность. Характерен пример. В циркуляре Воронежского губкома комсомола говорилось: «Раньше верования назывались аномизм». Пока циркуляр с уже имеющейся ошибкой размножался и дошел до сельских ячеек, получилось «раньше люди веровали в анонизм». Так и в докладах звучало ^[14].

Не имея необходимых знаний и умений для цивилизованной пропаганды атеизма, но твердо усвоив, что при коммунизме религии места нет, комсомольцы все чаще в виде решающих аргументов использовали физическую силу. Заходя в церкви, комсомольцы старались разозлить прихожан, спровоцировать на конфликты: курили, не снимали фуражек, грызли семечки и т.п. Комсомольцы Вановской ячейки Моршанского уезда, надев маски, сломали деревенскую часовенку и выбросили ее в колодец ^[15]. В Отьясской волости комсомольцы устраивали принародные сжигания икон ^[16]. В Урицкой волости Орловской губернии комсомольцы организовывали во время богослужения под окнами храма хоровое исполнение антирелигиозных песен ^[17]. В Воронеже гасили свечи у прихожан, а священника избили за то, что ругался на хулиганов ^[18]. В селе Казаченском Красноярского уезда комсомольцы превратили местную часовню в отхожее место ^[19].

В Богучаре комсомольцы организовали поджог церкви. Причём всё было сделано «в детективном жанре»: комсомольцы якобы всей ячейкой ушли на экскурсию, нарочно оставив одного поджигателя. У экскурсовода была взята справка, что все комсомольцы присутствовали на экскурсии. Когда подлог вскрыли, «сожаление» выразилось фразой: «Дом попа спалили, а церковь не удалось» ^[20].

На местах власти нередко вели себя так, что хулиганствующая молодежь ощущала уверенность в своей безнаказанности, если совершала даже самые экстравагантные поступки, придавая им антирелигиозный характер.

Причем фактически потворствуя молодым безбожникам, власть не прощала священнослужителям и верующим даже ругательства в адрес комсомольцев. В селе Нагорское Слободского уезда священник Кабардин во время крестного хода крикнул стоящим в стороне комсомольцам: «Эй вы, сволочи, свиньи, снимите шапки, иконы идут». На другой же день Кабардин был оштрафован нарсудьей ^[21].

В стихах, популяризируемых тогда комсомольской печатью, – море злобы, вульгарщины, но ни грамма атеизма. Стихотворение «Комсомольское рождество», опубликованное в газете «Комсомолец» 28 января 1923 года, например, призывало: «...И вот сейчас, когда старухи / Поклоны бьют у алтарей, / Мы молоды! Мы сильны духом / Сожжем небесных всех царей».

Напоминала площадную брань комсомольская антирелигиозная публицистика. Газета «Наша деревня», выходившая в Павловском уезде Воронежской губернии, писала в 1923 году в статье «Комсомольская пасха»: «Вместо евангельской чуши мы должны преподнести молодежи слова, разоблачающие эту чушь» ^[22]. При этом, как правило, разоблачающих слов не находилось. Зато параллельно антиправославной пропаганде комсомольцы использовали мистические игры. Так, в Тамбовской губернии популяризировалась игра в чудо-буквы «Провидение на Николая II», призванная опорочить бывшего императора с помощью «колдовства» ^[23].

Литература, называемая во многих современных исследованиях научно-популярной, также зачастую не отличалась доказательстью своих выводов. Главное было — соблюсти обличительный пафос. В одной из самых знаменитых книг, адресованных молодежи, например, мастер научного эпотажа, известный сексолог А.Б. Залкинд говорил о бессмысленности религиозных принципов, обвиняя Библию в эксплуататорском характере. Интересы революционного класса он ставил выше всего, в том числе «блага отца» ^[24].

Справедливости ради заметим, что в комсомоле, бесспорно, были и юноши и девушки, которые понимали, что их разгульное поведение работает против комсомола и коммунистической идеологии вообще. Это осознание приходило ко многим даже на бытовом уровне. Курская молодежная газета писала: «В Чернянской ячейке РКСМ много есть таких членов, которые при каждом удобном и неудобном случае матюкаются и в бога, и в святых. Это заставляет беспартийных скверно относиться к комсомолу» ^[25]. Далеко не каждый из деревенских коммунистов и комсомольцев был готов идти против течения, когда тебя называют «христопродавцем», высмеивают в частушках, видеть, как обижены родственники.

В развитие линии на более осторожное проведение политики партии в отношении религии Пленум ЦК РКП(б) 4 июля 1923 года постановил разослать на места циркулярное письмо, в котором предлагалось всем партийным организациям обратить самое серьезное внимание на ряд нарушений, допущенных в области отношений к верующим и культам. Логика письма: грубые приемы не ускоряют, а затрудняют освобождение от религиозных предрассудков. В качестве примеров приводились Иркутский губисполком, запретивший существование всех баптистских обществ, и Орловский губисполком, закрывший все церкви и молитвенные дома губернии. Особо недопустимым был признан прецедент вооруженного столкновения верующих рабочих с комсомольцами во Владимирской губернии. Циркуляр указывал, что подобные действия «наносят неисчислимый вред советской власти, грозят сорвать достижения партии в области разложения церкви и рискуют сыграть на руку контрреволюции». ЦК РКП(б) запретил закрытие церквей, молитвенных помещений и синагог за неисполнение административных распоряжений о регистрации, за неуплату налогов. Были запрещены аресты «религиозного характера». Рекомендовалось разъяснить членам партии, что успех в деле разложения церкви и искоренения религиозных предрассудков зависит не от гонений на верующих, а от тактичного отношения к верующим при терпеливой и вдумчивой критике религиозных предрассудков ^[26].

Однако местные органы власти далеко не везде оказались чуткими к призывам ЦК партии о «тактичном отношении к верующим». 16 августа 1923 года ЦК РКП(б) было принято циркулярное письмо «об отношении к религиозным организациям», где сообщалось о многочисленных серьёзных нарушениях, допущенных партийными организациями РСФСР «в области отношения к верующим и к их культам». Местным партийным организациям предписывалось незамедлительно воспретить закрытие церквей, молитвенных помещений и синагог по мотивам неисполнения административных распоряжений о регистрации, а где таковые закрытия имели место – отменить немедля». Основным методом борьбы с религией ЦК РКП(б) называл «терпеливую и вдумчивую критику религиозных предрассудков»^[27].

В тоже время нельзя признать однозначными и решения самих центральных органов власти. После судебного процесса по обвинению в национал-уклонизме М. Султан-Галиева резко усилилась «антиисламская борьба». Если в начале противоборства советского государства и церкви местные власти могли снимать колокола только с закрытых церквей, то с середины 1920-х годов центральные государственные органы стали экономически стимулировать закрытие церквей. Вышли в свет инструкции наркомфиновских подразделений «О порядке ликвидации предметов религиозного культа», «О порядке ликвидации церковного имущества» и др. Согласно им церковные предметы из драгоценных металлов передавались в Гохран, а историко-художественные ценности в музеи. Стимулировало закрытие храмов и то, что 40% вырученных от реализации средств шло в местный бюджет. Секретными инструкциями разрешалось уничтожать часть культового имущества. В монографии «Власть и Церковь в 1922-1925 гг.» Н.А. Кривова приводит целый ряд примеров эксцессов на почве закрытия церквей вскоре после утверждения указанного циркуляра. Терпение верующих, как показывают данные примеры, было на пределе. В одном из сел Тульской губернии отчаявшиеся прихожане не выдержали и избили проводивших во время крестного хода агитацию комсомольцев. Во время антирелигиозного вечера в комсомольском клубе одного из сел Иркутской губернии была брошена граната, ранившая несколько человек ^[28]. Экстремистские действия молодых борцов с религией, таким образом, породили экстремизм защитников религии.

Местные наставники-коммунисты также нередко осуждали разгул комсомольских выходок против верующих. В решении совещания секретарей деревенских ячеек РКП(б) при Тамбовском укоме в декабре 1924 года подчеркивалось, что антирелигиозная пропаганда РКСМ «должна вестись путем систематической работы по распространению сельскохозяйственных и естественнонаучных знаний, проведения агрокультурных мероприятий и т.д. Всякие другие методы этой работы должны быть отвергнуты». Прочитав сценарий антипасхи, секретарь Бобровского укома партии Воронежской губернии назвал это просто хулиганством, заявил, что этим «могли только раздражать темную массу, но ни в коем случае не дать ей антирелигиозную мысль» ^[29]. Однако решительных мер, пресекающих хулиганские выходки комсомольцев, не принималось. Сами коммунисты тоже не имели навыков научной пропаганды атеизма. Критика подшефных носила характер очередной кампании. В 1924 году, например, она активизировалась после апрельского заявления И.В.Сталина: «Командование в деревне, бесчинства во время выборов в Советы, попытки подменить партийные, кооперативные и советские организации, хулиганские выходки при так называемой антирелигиозной пропаганде – все это должно быть отброшено и ликвидировано немедля, как нечто порочащее знамя комсомола и совершенно недостойное звания комсомольца» ^[30].

Повороту в политике государства «лицом к деревне» ещё более сопутствовала определенная оптимизация антирелигиозной деятельности, поворот от «штурма небес» к более активной пропагандистской работе. В мае 1924 года XIII съезд РКП(б) в специальной резолюции «О работе в деревне» подчеркивал: «Необходимо решительно ликвидировать какие бы то ни было попытки борьбы с религиозными предрассудками мерами административными, вроде закрытия церквей, мечетей, синагог, молитвенных домов, костелов и т.п. Особо внимательно необходимо следить за тем, чтобы не оскорблять религиозного чувства верующего, победа над которым может быть достигнута только очень длительной, на годы и десятки лет рассчитанной работой просвещения»^[31]. VI съезд ВЛКСМ (12-18 июня 1924 года) также ориентировал бороться с «антипоповскими», грубыми, вульгарными методами антирелигиозной работы. На съезде был поднят вопрос о повышении уровня грамотности населения и самих комсомольцев, так как безграмотным людям было очень сложно доступным для них языком раскрыть сущность борьбы с религией. Осенью 1924 года состоялся пленум ЦК партии, наметивший меры для снижения крестьянского недовольства, в том числе и из-за ситуации в религиозной сфере. Пленум подтвердил «необходимость особо осторожного подхода к вопросам антирелигиозной пропаганды», счёл нужным «запретить меры административного воздействия (закрытие церквей и т.п.), в большинстве случаев достигающие только обратных результатов»^[32]. В соответствии с постановлением данного пленума ЦК РКП(б) совместно с ЦК ВЛКСМ направил на места циркуляр о новом курсе в борьбе с религией среди деревенской молодежи, признавая все отрицательные стороны антирелигиозных кампаний комсомола.

ЦК РЛКСМ ориентировал на ведение более дифференцированной антирелигиозной пропаганды. Подготовка ячейковых политпросветорганизаторов, в частности, велась с учетом места их дальнейшей работы (в городе или деревне). Контроль со стороны высших партийных и комсомольских органов состоял прежде всего в обследовании комсомольских ячеек. Причем выяснялось, ведется ли естественнонаучная пропаганда, имеются ли кружки, как они работают, систематически ли проводятся антирелигиозные мероприятия ^[33].

Повышению эффективности осуществления политического контроля на местах способствовала разработка центральными советскими органами «Программ обследования деревни (села)». Так, «Программа обследования», разосланная ЦК РКП(б) в 1924 году по районам Сибири содержала и пункты, направленные на выяснение результативности антирелигиозной работы: «Принимает ли духовенство участие в культурно-просветительской работе; в каких формах выражается его деятельность; велись ли беседы по вопросам хозяйственным, политическим или только религиозным; принимал ли участие в кооперативных и других организациях, каких именно; какое влияние имеет мулла на различные слои населения; ведётся ли антирелигиозная пропаганда; кем, как ведётся (беседы, лекции, чтение журналов); имелись ли случаи гражданских похорон, октябрин, не было ли случая отказа от церковного брака». В «Программе обследования» 1926 года «по вопросам быта» содержались следующие позиции: рост или падение религиозности рабочего населения (особенно молодёжи и женщин), гражданский и церковный брак, похороны и крестины, формы празднования гражданских обрядов и отношение к ним рабочих (особенно женщин и жён рабочих) ^[34].

С помощью подобных обследований у лиц, участвующих в разработке государственной политики в отношении религии складывалась более объективная картина происходящего на местах. Однако при этом не надо забывать, что за предыдущие годы многие из них привыкли с недоверием относиться как к сообщениям с мест, так и к самим нижестоящим функционерам.

В 1924 году низовым комсомольским организациям еще разрешалось проявлять инициативу в антирелигиозной пропаганде с учётом местной специфики. Однако постепенно ЦК комсомола унифицировал «антирелигиозный фронт», всё больше критикуя и корректируя местные планы, которые в обязательном порядке направлялись в центр на утверждение. Причём ЦК комсомола в это время, как правило, играл положительную роль инстанции, нацеливающей на обдуманные, взвешенные действия. Например, Иркутскому губкому план был возвращен с рекомендациями о «сжатии работы». ЦК комсомола справедливо ориентировал местные комитеты планировать только то, что выполнимо. Перегибами называл Центральный Комитет планирование пропаганды во все религиозные праздники вплоть до «Рождества Богородицы»^[35].

«Комсомольскую пасху» 1924 года пытались провести под лозунгом борьбы за новый быт и ликбез. Основной задачей союза молодежи называлось придание постоянного научного характера антирелигиозной работе. Комсомольские карнавалы, как методы антирелигиозной работы, объявлялись ненужными. Теперь антирелигиозные празднования проходили преимущественно в виде вечеров и концертов с просветительскими докладами. Рекомендовалось изменить содержание театральных постановок в клубах, изживая их антипоповский характер. Как правило, выпускали специальные номера стенных газет ^[36].

Однако и данные изменения давали лишь временный эффект формирования атеистических убеждений. Культура сельской молодежи оставалась низкой. Крестьяне справедливо замечали, что «комсомольский билет ума не прибавляет». Хулиганские выходки оставались хулиганскими, даже если и были «приправлены» антирелигиозным содержанием. Например, «в селе Усады Малмыжского уезда 23 мая (1925 года — А.С.) член Райсельсовета Баев и Полянцев (комсомольцы) сняли с часовни две иконы и изгадив их испражнениями, поставили в таком виде обратно на место. Кроме того Баев, будучи 18 мая пьяным ночью кричал на улице и пел песни». Негодуя по поводу подобных поступков комсомольцев, крестьяне по-прежнему говорили, что «Соввласть не принимает решительных мер к пресечению хулиганства комсомольцев, тем самым потворствует их дальнейшим выходкам ^[37].

Стоит согласиться с современным исследователем А.И. Савиным, что государство активно использовало проблемы отказа от военной службы в целях раскола сектантства ^[38]. Вместе с тем, необходимо признать, что после многочисленных дискуссий и секретных операций спецслужб в итоге при принятии 18 сентября 1925 года Закона СССР об обязательной военной службе положение о предоставлении освобождения от воинской обязанности было узаконено ^[39]. Причём к моменту принятия Закона воинскую службу обязательной для своих последователей признали руководящие органы адвентистов седьмого дня, молокан, баптистов и других общин. Меннониты остались фактически единственной крупной конфессей, руководство которой официально выступало за освобождение от воинской службы своих последователей. Государственные органы последовательно отказывали в регистрации всем сектантским общинам, в уставе которых отсутствовало положение о признании государственных повинностей, в том числе – воинской службы. Объективно эта победа в борьбе с пацифисткими настроениями среди сектантской молодежи явно работала на укрепление обороноспособности российского государства.

Менее успешно коммунистические организации боролись против сектантской эмиграции из советской России. По оценкам, немецкой секции ЦК РКСМ только в 1922 году из страны выехало 2500 меннонитов, готовилось к выезду около 7000 человек. Объяснение этому власти находили в упадке сельского хозяйства и революционном фанатизме эмигрантов ^[40]. Советская печать пыталась «распропагандировать» сектантов, усиленно рассказывая в публикациях о негативных сторонах эмиграции, противопоставляя буржуазным ценностям «грандиозный, полный захватывающего интереса опыт советской власти построения новой жизни» ^[41]. В руководстве комсомола были убеждены в неизбежности разочарования немцев от переселения. Деятельность националистов, ратующих за переселение, характеризовалась как лживая и преступная. Считалось, что «западные» национальные меньшинства как одни из наиболее политически активных слоёв населения европейского типа более восприимчивы к коммунистической пропаганде. Хотя практика всё больше опровергала это, надлежащих выводов ни комсомол, ни его партийные наставники не делали. Заметным недостатком в антирелигиозной деятельности было слабое использование национальных языков. Провозглашая переход от антирелигиозной агитации к культурно-просветительной работе, говоря о внедрении принципа сближения комсомольцев с народом, партийные и комсомольские лидеры всё настойчивее говорили о насущной необходимости как можно больше использовать родные языки. Но в практике местных организаций лишь отдельным комсомольцам и коммунистам разрешалось вести пропаганду на родном языке, многие из них с этой задачей также не справлялись.

В 1925 году региональным комсомольским организациям было поручено изучение антисоветских группировок среди нацменьшинств, сектантских и националистических течений ^[42]. В ЦК ВЛКСМ стали поступать обобщенные сводки материалов о работе среди меньшинств, в которые включалась информация фактически обо всех альтернативных комсомолу и коммунистической партии религиозно-националистических организациях. Объективно эта мера должна была служить совершенствованию реализации государственной функции политического контроля, но в реальности любая молодёжная альтернативная организация воспринималась как антисоветская. Деятельность конкурентов даже не пытались анализировать. Применялся принцип: «Кто не с нами, тот против нас». Так, «консолидирующим кулачество» был заклеймён «Союз голландских выходцев», антисоветской акцией был назван сбор средств в помощь баптистской молодёжи ^[43].

С середины 1920-х годов заметную роль в общественной жизни страны стал играть Союз безбожников ^[44], строящийся как широкая организация рабоче-крестьянской общественности. Общество возникло в 1924 году (официально – 19-24 апреля 1925 года, когда состоялся I съезд членов «общества друзей газеты «Безбожник») и было официально расформировано лишь в 1947 году. Основу общества составили местные антирелигиозные кружки и общества. Старейшим и самым массовым из них было «Общество антирелигиозной пропаганды и агитации» Воронежской губернии, образованное в 1921 году. Общество выпускало свои печатные издания.

Характеризуя статус Союза безбожников, Е.М. Ярославский заявлял, что это не просто одно из добровольных обществ, а «благодаря особому характеру и объекту своей работы» является как бы «периферией агитпропов». Антирелигиозная деятельность СБ провозглашалась государственной деятельностью, «рабочие и служащие учреждений и предприятий Союза безбожников как в центре, так и на местах приравнивались к государственным рабочим и служащим»^[45].

Было создано несколько дочерних обществ Союза безбожников. Так, в 1925 году была образована Татарская секция СБ «Дагриляр». Её центральный совет располагался в Москве и имел право самостоятельных отношений с местными организациями. Деятельность секции определялась уставом Союза безбожников. Отчеты представлялись низовыми организациями в вышестоящие инстанции «Дагриляр» на национальном языке, а их русские переводы поступали в соответствующие структуры Союза безбожников.

Симптоматично, что в конце 1925 года Союз безбожников вступил в Интернационал пролетарских свободомыслящих.

Хотя в целом сотрудничество комсомола и Союза безбожников приняло форму взаимопомощи, имели место и элементы контроля со стороны комсомола. В местных отделениях Союза безбожников всех уровней избираемые на конференциях советы должны были обязательно включать в себя представителей от комсомольских и партийных организаций. Там, где было необходимо, одному из членов совета поручалась работа с национальной молодежью ^[46]. В распространенной по СССР инструкции об организации ячеек Союза безбожников указывалось, что при осуществлении кадровой политики бюро ячеек СБ должны были обязательно согласовывать выдвигаемые кандидатуры с партийными и комсомольскими организациями ^[47].

В комсомольские ячейки устав Союза безбожников был разослан в первую очередь ^[48]. В одном из первых циркуляров исполнительного бюро Союза безбожников комсомольцы назывались наиболее подходящими кадрами для пропаганды безбожия ^[49] . Ставились задачи развернуть соревнование на полное обезбоживание сел, очищение от всех остатков религиозного быта, на лучшее проведение религиозных кампаний, безрелигиозных свадеб, похорон, октябрин и т.д. И действительно, по крайней мере в большинстве сел именно комсомольцы составили костяк «безбожных» организаций. Людей более зрелых авантюристские лозунги привлекали меньше, вступали они в него, как правило, под административным давлением.

Большое внимание в совместной деятельности СБ и комсомольских организаций было уделено воспитанию интернационализма: организовывалась переписка с юношами и девушками других стран, сбор средств на нужды обездоленных (безработных, голодающих и т.п.) в других странах. Традиционно подчеркивался интернациональный характер антирелигиозной борьбы. Много внимания уделялось борьбе с антисемитизмом.

Одним из объектов наиболее пристального внимания Союза безбожников стала школа. В апреле 1925 года в газете «Безбожник», редакцией которой также руководил Е.М. Ярославский, были подведены итоги только что закончившейся массовой чистки среди учителей. Многих современников поразило, что проходила она в циничной форме «конкурса на богомольного учителя».

Впрочем, если сравнивать с предыдущим и последующим периодами, в середине 1920-х годов в действиях ячеек Союза безбожников преобладала «умеренная линия». Официально осуждалась практика кампаний типа «комсомольского рождества». Они приравнивались к «комсомольскому озорству». Один из инициаторов комсомольских карнавалов И.И. Скворцов-Степанов теперь говорил: «Карнавал – вещь хорошая, но антирелигиозные задачи сюда мало подходят» ^[50]. Неслучайно на одном из диспутов епископ Александр заявил: «Чего вы ерепенитесь, когда такой крепкий большевик, как Степанов, сознается в комсомольском рождестве 1923 года: «Мы сами в этом вопросе ничего не понимали». Чего же вы лезете. Неужели хотите быть умнее ваших отцов?»^[51]

Кстати, диспуты между представителями духовенства и богоборцев тоже довольно продолжительное время были одной из распространенных форм антирелигиозной деятельности. Вот как описывал типичную речь докладчика-безбожника один из современников: «Он то пытался разжечь страсти, крича, что каждому пионеру теперь известно, что Бога нет, а партия постарается, чтобы его и не было, то излагал давно известные мысли грубого материализма, блуждая между трех безбожных сосен: Энгельсом, Енкелем и Древесом. Рукоплескали по залу коммунисты и комсомольцы. Большинство молчало»^[52].

Представители «живой церкви» вроде бы были призваны противостоять богоборцам. Однако их конформизм заходил столь далеко, что обычными в их выступлениях стали, например, утверждения типа: «По существу, мы такие же коммунисты, как и вы», «Христа следует понимать как одного из основоположников коммунизма» и т.п. Это вызывало не только протест населения, но и справедливые насмешки коммунистов.

Нередко успехам священнослужителей служила их вынужденная хитрость. Так, когда на хутор Лимано-Кирпильский Кубанского округа должен был приехать лектор по проведению антирелигиозной беседы, то местный священник А. Диденко агитировал местных верующих: «Православные, к нам в хутор приедет с района безбожник, будет говорить, что бога нет. Так вы, православные, должны настоять, чтобы было: 1) Попросторнее помещение. 2) Объявить всему населению, чтобы все старики и старухи прибыли на этот диспут. 3) Должны, когда я выпрошу себе слово, то чтобы мне дали больше время говорить… Знайте, православные, что если он меня забьет, то меня от вас возьмут, и церковь запечатают». В результате старики и старухи с одобрением отозвались на призывы священника, но тут же нашелся и селькор, отправивший в редакцию газеты «Безбожник» письмо с требованием переселить Диденко «с этого темного хутора, чтобы он не разваливал актив…» ^[53].

Антирелигиозные политсуды вошли в практику комсомольских организаций даже в самых отдалённых от центра регионов. В Якутии они стали самой излюбленной формой работы по борьбе с шаманством. Проводили суды как в виде театрализованных представлений, где роли подсудимых также играли самодеятельные артисты, так и с привлечением бывших или действующих шаманов.

Например, в марте 1924 года в Батурусском улусе «подсудимых» священника и шамана играли сами комсомольцы. Шаман согласно сценарию «обвинялся в том, что с целью извлечения личной выгоды распространяет среди тёмных, невежественных якутов религиозный дурман». Ему же приписывались антисоветская пропаганда, предсказывание прихода белых, вымогательство, обман с использованием фокусов. Суд «приговорил» шамана к 1,5 года заключения с лишением земельных наделов и гражданских прав.

В мае 1924 года подобный суд состоялся в Якутске. В присутствии огромного количества зрителей исполняющий роль прокурора заявил, что шаманы являются вековыми паразитами якутского народа, эксплуататорами и опасными для окружающих. Когда в заключении речи «прокурор» предложил в качестве меры наказания расстрел, зал дружно аплодировал. Суд, учитывая «чистосердечное признание» шамана, «смягчил» приговор: 10 лет строгой изоляции. Священника же приговорили к расстрелу.

Более жестоким зрелищем были, конечно агитсуды с участием реальных «подсудимых». Неслучайно многие из них пытались сопротивляться публичным издевательствам. Комсомольцев это не останавливало. Так, в Таттинском улусе Якутии комсомольцы Олбинской ячейки «насильственно затащили на спектакль шамана и устроили над ним публичный суд, отняв у него бубен и халат»^[54].

Для молодёжи работающие не столько на разум, сколько на чувства политсуды были очень привлекательным зрелищем. Те слои населения, для которых вера была органической частью духовной культуры, воспринимали эти мероприятия как унижающие чувства и достоинство не только служителей культа, но и их самих. Тех, кто пытался выявить в политсудах какое-либо рациональное зерно, уяснить аргументы против «обвиняемых», не могли не раздражать лозунговые выступления, представляющие служителей культа в лучшем случае ловкими обманщиками, паразитами на теле трудового народа, в худшем случае – просто умалишёнными.

Неудачи антирелигиозников, особенно комсомольцев, на диспутах со священнослужителями привели к осуждению диспутов и показательных судов над религией как проявлений «антипоповщины». ЦК РКП(б) ещё в 1922 году предупреждал в своём циркулярном письме, что «диспут только тогда будет хорошим орудием пропаганды, когда слушатели будут настолько подготовлены, чтобы вполне сознательно и критически относиться к содержанию диспута»^[55]. ^.Однако только на I съезде ОДГБ безбожники пришли к общему мнению: диспуты устраивать не стоит, хотя победы в спорах с духовенством были бы нелишними для комсомольцев ^[56].

Карнавально-штурмовая методика была заменена классовой борьбой с религией. Кризисные явления руководители СБ и комсомола все настойчивее связывали с «происками» классовых врагов (нэпманов, кулаков, интеллигенции, духовенства).

Показателен в этой связи обновленный в 1925 году сценарий «Суд над богом». Среди действующих лиц — «комсомолец, развитой, способный рассуждать о тактике антирелигиозной пропаганды». «Подсудимый» по сценарию отсутствовал: «Обвиняемый бог на суд не явился. Мы никак не могли его разыскать. Никто не мог указать точного адреса его. Неверующие говорят, что его разыскать нельзя потому, что он не существует. Верующие утверждают, что он пребывает везде, но мы нигде его не обнаружили. Послать радиограмму на небо нельзя, потому что в бесконечном пространстве ни одной радиостанции не имеется. Пришлось ограничиться изображениями богов, которые имеются в большом количестве» ^[57].

Вместе с инсценировкой брошюра «Суд над богом» печатала материалы, позволявшие модифицировать речи обвинителя и защитника, приспосабливать текст к местным условиям, дополнять его цитатами классиков марксизма, анекдотами, поговорками, частушками. В качестве одного из вариантов речи обвинителя была опубликована статья «Бог — величайший преступник мира». В вину Богу ставились всемирный потоп, уничтожение Содома и Гоморры, казни египетские^[58]. Современная исследовательница О. Эдельман справедливо в этой связи замечала: «Обвинение в геноциде, как правило, предъявляется политическим противникам…». В решении вопроса о власти коренится, по её мнению, «объяснение богоборческого пафоса и дерзкого безбожия»^[59]. Брошюра «Суд над богом» это подтверждает неоднократно. В предисловии, например, цитируется речь одного из самых умеренных, как принято считать сегодня, критиков религии Н.И. Бухарина. В его плане фигурировали отмена самодержавия на небесах, отмена всех чинов, орденов, венцов и прочего, выселение богов из храмов и перевод в подвалы (злостных — в концентрационные лагеря), передача главных богов, виновных во всех несчастьях, суду пролетарского трибунала ^[60].

В апреле 1927 года советское правительство решило организовать институт получения мусульманского образования. С одной стороны, власть пыталась противодействовать выступлению оппозиционно настроенной части мусульманского духовенства единым фронтом. С другой стороны, ставя под контроль учебный процесс, государство получило возможность готовить лояльно настроенные мусульманские кадры.

В тоже время все более настойчиво акцентировалось внимание на полезности внедрения в массы естественнонаучных знаний. Красноречиво это подтверждает тогдашний основной лозунг Союза безбожников: «Через ОДГБ овладеем естествознанием, чтобы иметь крепкое оружие в борьбе с религией». Антирелигиозные мероприятия проводились под лозунгами внедрения в массы естественнонаучных материалистических знаний. Правда, тут же констатировалась неподготовленность к их пропаганде большинства молодых антирелигиозников.

«Обходным путем» – так показательно называлась статья В. Резника в сборнике «Комсомол в деревне», где «обходные пути» в виде научного просвещения населения он называл более эффективными методами пропаганды атеизма. Комсомольский автор резко осуждал прежние методы работы, видя в них проявления молодежного экстремизма. Справедливо отмечалось, что в деревне комсомольцев часто называли «надругателями»^[61].

По наблюдениям пропагандистов, крестьянам нравилось, когда с ними говорили «по-деловому», «на равных». Насмешки над религией они воспринимали как насмешки над собой.

В последнее время привыкли критиковать любые высказывания И.В. Сталина. Но ведь он был прав, когда говорил в октябре 1924 года: «Иногда некоторые товарищи рассматривают крестьян как философов-материалистов, полагая, что стоит прочесть лекцию по естествознанию, чтобы убедить мужика в несуществовании бога. Они не понимают часто, что мужик смотрит на бога по-хозяйски, т. е. мужик иногда не прочь бы отвернуться от бога, но его часто раздирают сомнения: «а кто его знает, может, бог и в самом деле существует; не лучше ли будет ублаготворить и коммуниста, и бога, чтобы надежнее было для хозяйства». Кто не учитывает эту особенность психологии крестьянина, тот ничего не понял в вопросе о взаимоотношениях между партийным и беспартийным, тот не понял того, что в вопросах антирелигиозной пропаганды требуется осторожное отношение даже к предрассудкам крестьянина» ^[62] Справедливость данных слов подтверждают и многочисленные примеры наиболее ярких проявлений религиозности российского крестьянства середины 1920-х годов. Например, когда осенью 1925 года в Вятской губернии произошло распространение озимого червя, вместо принятия нужных мер по советам агрономов священнослужители по просьбам крестьян служили на полях молебны. В селе Великая Река в семье пионера пал теленок — родители заставили мальчика выйти из пионеров ^[63].

Поэтому стоит признать правильным (при всей его наивности) утверждение в пропагандистском сборнике ЦК комсомола: «Необходимо учесть, что у крестьянина бог – для хозяйства. Он знает, что если ему нужен дождь, то молиться нужно святому Илье, а если насчет коров, то Флору или Егорию. Значит, начинать нужно с дождя и скота и показать, что агрономические предприятия помогут больше и надежней, чем эти святые. Путь антирелигиозной пропаганды лежит через агропропаганду» ^[64].

Фактически политический контроль со стороны партийных и комсомольских организаций в середине 1920-х годов был направлен против проявлений экстремизма в антирелигиозной деятельности. Власть признавала, что в середине 1920-х годов все еще живы были методы «антипоповщины», но с ними боролись, называя хулиганством и озорством. Основу коммунистического воздействия на молодежь руководители партии и советского государства видели в непосредственной общественно-практической деятельности по строительству новой деревни. В религиозные праздники вместо шумных «комсомольских карнавалов» предписывалось проводить работы по землеустройству, агрономические лекции, беседы врачей, направленные против знахарства ^[65].

Впрочем, полного отказа от проведения антирелигиозных кампаний в дни религиозных праздников не произошло. Они перестали быть только комсомольскими, поэтому названия «комсомольское рождество» и «комсомольская пасха» были заменены на «антирождество» и «антипасха». Основное руководство проведением данных кампаний перешло к парткомам. В частности, на «антипасху» 1925 года планировалось провести вечера с докладами представителей парткомов. Для постановки пьес в молодежных клубах комитетам комсомола было рекомендовано предварительно выслать их сценарии в парткомы для согласования. «Антипасху» в деревне рекомендовалось проводить только в тех пунктах, где были шефствующие городские ячейки. В тех комсомольских ячейках, где не было шефов и партячеек кампанию рекомендовалось вообще не проводить. Диспуты, уличные представления и карнавалы в деревнях были строго запрещены ^[66].

После образования Союза безбожников центральные органы попытались скорректировать и антирелигиозную деятельность среди мусульманской молодежи. В новом «Положении» о работе изб-читален говорилось, что антирелигиозную работу в национальных окраинах в прямом смысле этого слова вести не следует. Рекомендовалось без грубых выходок использовать чтение сельскохозяйственной и т.п. литературы для сравнения с тем, что предлагает делать религия. Усвоением научных знаний намеревались вытеснить религиозные представления у слушателей. С наступлением весенних и летних полевых работ ЦК РКСМ предлагал использовать татаро-башкирские народные праздники Сабантуй и Джиен под лозунгами поднятия сельского хозяйства, введения физкультуры, изучения вопросов нового быта ^[67].

В мордовские деревенские ячейки комсомола был разослан циркуляр об использовании праздничных и выходных дней для гуляний. При этом отмечалось, что не следует превращать эти дни в «голые» антирелигиозные кампании. Приветствовались чтение естественнонаучных книг, песни на родном языке, игры, инсценировки, живые газеты. Поощрялись национальные игры и спортивные состязания ^[68].

По-прежнему актуальной для комсомола была проблема «одевичивания». В 1925 году численность девушек в ВЛКСМ составляла около 16%. В автономных областях и республиках удалось достичь 12,1%. Однако эта цифра высчитана с учетом христианского населения. В республиках с преимущественно мусульманским населением этот процент был значительно ниже. В Дагестане, например, в начале 1925 года во всей республиканской организации их было 250 (8%), непосредственно в аулах – лишь 13. В Казахской и Киргизской республиках доля девушек в комсомоле была еще ниже. Процветали калым и многоженство, выдача замуж малолетних девочек, затворничество, отсутствие у женщины каких-либо прав на имущество, религиозный фанатизм. Поэтому вступление в комсомол каждой девушки было важным завоеванием в антирелигиозной деяельности.

Впрочем, руководство комсомольских организаций национальных регионов не скрывало, что, вступив в комсомол, девушки, как правило, продолжали соблюдать религиозные традиции. В Адыгее и Мордовии комсомольцы, совершающие религиозные обряды, составляли 90% организации ^[69]. Во многих губерниях с преимущественно русским населением пропагандистская «работа среди нацменьшинств» практически не велась как из-за отсутствия подготовленных сил, так и из-за занятости на других направлениях.

В декабре 1926 года политпросвет ЦК ВЛКСМ фактически сказал комсомольцам: «Если не знаете, как переубедить крестьян в их воззрениях о Боге – лучше молчите». Дословно это звучало так: «При отсутствии в подавляющем большинстве случаев в деревне сил, подготовленных для антирелигиозной пропаганды, надо решительно отказаться от попыток проведения широких лекций, докладов на массовых собраниях, тем более – диспутов на антирелигиозные темы. Взамен всего этого надо организовывать в избе-читальне громкие чтения, используя для этого статьи и беседы из газеты «Безбожник» ^[70]. Оказалось, что значительно эффективнее массовых театрализованных антирелигиозных представлений, на которые истинные верующие просто не приходили, обыкновенное распространение атеистической литературы. Крестьяне, конечно, публично осуждали «бесовские» действия, но, с другой стороны, как обычно, не против были в тайне от посторонних глаз вкусить «запретный плод». Поэтому, когда в селе Мамонтовка Богучарского уезда Воронежской губернии комсомольцы просто посоветовали крестьянам почитать книгу Белова «Как попы дурманят народ», крестьяне публично говорили, что не читали и читать не будут, но в течение трех месяцев книга обошла 50 дворов и вряд ли просто пролежала в них ^[71].

Ячейки безбожников все чаще критиковали за примиренческое отношение к религии, хотя критики они заслуживали, прежде всего, за неумелые выступления против религии, запугивание верующих, устройство диспутов силами неподготовленных активистов.

Безбожники, особенно молодые, хотели моментально изменить все миросозерцание отцов и дедов, не успев в достаточной мере сформировать свое собственное сознание. Критике были подвергнуты все церковные организации, все религиозные направления. На страницах антирелигиозных и комсомольских газет и журналов не оставлено было без внимания не только пьянство, разврат и драки между священнослужителями, но и причины раздоров, средства, с помощью которых наносились удары. Эта критика способствовала совершенствованию нравственного облика священнослужителя, но мирянами воспринималась положительно далеко не всегда. Общественное сознание было настроено против юнцов, поучавших старших, тем более священнослужителей. А случаи «напраслины», клеветы приводили зачастую к тому, что любой выпад против служителей религиозного культа, даже справедливый, воспринимался как оговор.

В весьма распространенных на территории РСФСР колониях западных переселенцев попытки внедрения атеизма в общественную жизнь заканчивались еще более неудачно. Немцы, латыши, поляки, эстонцы, отвергая навязывание им новых сомнительных норм поведения, предпочитали эмигрировать из России. В сравнении с работой среди русского населения внедрение атеизма в общественную жизнь «западных» народов проходило по отстающей схеме: европейцы и служители их культов всегда были хотя бы на шаг впереди молодых «безбожников». На любой метод пропаганды западное духовенство имело более-менее достойный ответ. Максимум, чего удавалось добиться комсомолу среди «западной» молодежи – это одновременного посещения комсомольских и национально-религиозных кружков.

В целом надо признать, что в данный период реализация функции государственного контроля в духовной сфере обогатилась разнообразными формами предупреждения экстремизма как со стороны верующих, так и со стороны противников религии. Имея своим непосредственным назначением установление соответствия или несоответствия фактического состояния и деятельности управляемых заданному им состоянию, контроль, как разновидность управления, осуществлялся довольно успешно. Однако именно эта относительная «успешность» служила двигателем как к осуществлению более всеохватывающего контроля, так и более решительных действий против религии ^[72]. Задачу контроля способствовать обеспечению законности власть отнюдь не считала приоритетной. На первый план выходила репрессивная сущность политического контроля. При его осуществлении в духовной сфере государство вновь предпочитало не дифференцировать деятельность религиозных конфессий на законную, конструктивную и экстремистскую, антизаконную. Зная о том, что общество неохотно отвергает религиозные ценности, власть вновь, как и в первые послереволюционные годы, стремилась сделать политический контроль орудием против любого религиозного инакомыслия. Другое дело, что в середине 1920-х годов это стремление осуществлялось непоследовательно, с заметными «отступлениями», явными противоречиями, что лишний раз подтверждает: государство находилось еще на пути от авторитаризма к тоталитаризму.