Pandemic as “pregnancy test” and herald of social transformations?

Rozin Vadim Markovich Doctor of Philosophy Chief Scientific Associate, Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences  109240, Russia, Moskovskaya oblast', g. Moscow, ul. Goncharnaya, 12 str.1, kab. 310 rozinvm@gmail.com Other publications by this author

Многие комментаторы сходятся на том, что пандемия коронавируса не случайна, что она вызвана хаотическими, неконтролируемыми социальными изменениями и процессами, эгоизмом правящих элит, небрежением к предупреждениям ученых, которые, например, давно отмечали, что коронавирусы некоторых видов летучих мышей уже готовы мутировать и перейти к человеку. И я думаю, что это нашествие не случайно. Его можно понять, например, как бессознательный ответ и реакцию природы на процессы глобализации, на колоссально возросшую плотность контактов, на изменившиеся способы питания (скажем, в Китае, где в пищу пошли животные, в том числе и те, которые были готовы к опасным для человека мутациям). Сюда вполне могут вписаться и концепции искусственного происхождения коронавируса.

«Ну, какая политическая модель, ‒ размышляет главный редактор «Независимой газеты» Константин Ремчуков, ‒ могла бы приготовить нас к тому, что вирус прилетит откуда-то в условиях глобализации, когда все летают на самолетах… Я уже приводил эти цифры, что в Ухане 20 лет назад 18 миллионов туристов посетило всю эту провинцию, а в 18-м году 288 миллионов туристов. В 54 страны самолеты летят, в 82 города Китая они летят. И, представляете, если они летят из этого Уханя, сходили на рынок, поели…

М.Максимова ‒ Мышей.

К.Ремчуков ‒ Или мышей или змей, или спустились в пещеру… Сегодня я читал какую-то статью хорошую, говорят, что стены пещер, где летучие мыши, что летучие мыши могут на этих стенах откладывать… Ты прикоснулся к стене ‒ идете гуськом ‒ и потом вынес и понеслось. И потом вы сели все в самолеты и полетели в 54 страны мира. Вышли в Италии, пообнимались с радушными итальянцами ‒ и понеслось… совершенно другой масштаб коммуникаций, урбанизация, это повышенная скученность людей. это метро, в котором все едут… В том же Ухане метро было: одна линия ‒ 9 станций, сейчас там 20 с лишним линий и 256, что ли станций. Представляете, все набиваются в метро и едут. И так по всему миру. Почему мы видим, что Нью-Йорк, Нью-Джерси, все эти столичные метрополитены от этого страдают, почему Москва … Конечно, это факторы именно предопределенные уровнем глобализации» ^[7].

Когда-то Кант думал, что природа, именно потому, что действует бессознательно и не заинтересована в победе какой-нибудь одной сражающейся страны, сделает невозможной войны между государствами ^[3]. К сожалению, он ошибся: природа промолчала и войны продолжались. Если только не считать, сами войны есть реакция природы на определенные концепции государства и характер их развития. Но на глобализацию в масштабах планеты природа ответила, в частности, пандемией коронавируса. Оказалось, что процессы глобализации, а не только техника подвергают человека риску. «Опасна, ‒ писал М.Хайдеггер, ‒ не техника сама по себе. Нет никакого демонизма техники; но есть тайна ее существа. Существо техники как миссия раскрытия потаенности ‒ это риск» ^[10].

В отличие от бессознательных действий природы человек действует сознательно и целенаправленно. На пандемию государства ответили довольно дружно: карантинами, закрытием границ, рядом существенных ограничений прав и свобод своих граждан. То есть действиями антиглобалистическими, но, кажется, вполне разумными в заданных условиях. Не стоит удивляться, что в выборе между экономикой и здоровьем граждан демократические государства, предпочли второе. Владислав Иноземцев сомневается, что в нашей стране выбор был сделан правильно.

«В. Иноземцев ‒ Я делаю свой выбор однозначно в экономику, которая будет в будущем…Я предполагаю, что взрывной рост бедности, который произойдет в ближайшие годы, катастрофа, которая постигнет малый и средний бизнес в России, они в совокупности дадут гораздо более худшие последствия… Опять-таки я не против борьбы с эпидемией. Понимаете, не надо ставить вопрос, что нет, пусть люди умирают, давайте заниматься экономикой.

Я хочу сказать, что, на мой взгляд, сегодня в России существуют все возможности для того, чтобы экономика продолжала развиваться, чтобы власть оказывала серьезную помощь именно пострадавшим от ее же собственных действий, скажем прямо… Смотрите, что, допустим, делает сегодня правительство Соединенных Штатов, когда оно принимает огромный антикризисный пакет помощи. Оно фактически признает, что помощь, которую оно оказывает пострадавшим отраслям, оказывается не просто потому, что какой-то бизнесмен оказался в тяжелом положении, а она оказывается потому, что правительство запретило авиаперелеты, правительство закрыло границы, правительство остановило работу ресторанов, фитнес-клубов, кафе, салонов красоты и так далее…

В России ситуация совершенно противоположная. Когда Песков говорит, что нам нужно сначала заняться здоровьем людей, а потом подумать об экономических мерах – это абсолютно ложный посыл… К тому времени, когда это закончится, возвращаться будет не к чему. Вот мой план заключается в том, что сегодня нужно в первую очередь заниматься экономической политикой.

Врачи занимаются своей работой. Нужно строить больницы, нужно увеличивать производство масок, вентиляторов для легких и так далее, и так далее. Но это нужно делать с экономическим развитием параллельно» ^[2].

Подвесим пока вопрос о том, правильно ли было ставить во главу здоровье, а не экономику, и обратим внимание на другие помимо глобальных социальные процессы (вызовы) и своеобразные ответы на них природы, ну может быть не только первой, но и второй. Дело в том, что людей в мире от этих ответов гибнет на порядок больше, чем от пандемии коронавируса, только к этим смертям от локальных и гибридных войн, от голода, от неправильного образа жизни и питания, мы привыкли, они растянуты во времени, мы о них знаем, но стараемся не замечать. Да, и вирусную природу распространения этих процессов ученые не отрицают. Только в данном случае эти вирусы семиотические, а средой их распространения выступают коммуникация и социальные практики.

В качестве первого процесса и тренда я бы назвал общий кризис техногенной цивилизации, заключающийся, с одной стороны, в том, что перестали или перестают работать основные социальные институты, прежде всего государство, с другой ‒ современный человек разуверился в основных картинах и схемах мира и реальности. «Многие современные исследователи, ‒ пишет, например, А.Логинов, ‒ отмечают, что национальные государства находятся в состоянии глубокого и необратимого кризиса. Этот кризис выражается в утрате рычагов управления, в размывании суверенитета и катастрофическом падении легитимности государственной власти…Исчезновение национального государства имеет привкус катастрофы, захвата, оккупации некогда суверенной территории… государство все больше снимает с себя ответственность за ситуацию в обществе, минимизируя “социальную нагрузку”» ^[5].

«Государство, бывшее с середины XVII в. самым значимым и характерным институтом в современном мире, ‒ утверждает в книге «Расцвет и упадок государства» известный израильский ученый, историк войны Мартин ван Клевельд, ‒ переживает упадок. Повсеместно – от Западной Европы до Африки – многие существующие государства вольно или невольно либо объединяются в более крупные союзы, либо распадаются. Независимо от того, распадаются они или объединяются, уже сейчас многие их функции перехватываются различными организациями, которые, какой бы ни была их природа, определенно не являются государствами» ^{[4, с. 3]}.

Не лучше обстоят дела и с другими социальными институтами, например, с наукой и здравоохранением, что и показала пандемия. Странно, говорит Ремчуков: и в средние века и сегодня основной способ борьбы с эпидемией – изоляция и самоизоляция, а где же наука вирусология, где специализированные больницы и эффективные лекарства?

Что касается второго обстоятельства, то и онo налицо. В предыдущие два-три столетия человек знал, что живет в мире, где действуют законы природы, которые он может познать в науке, что на основе этих законов и инженерии он может создать промышленность, которая и обеспечит его благосостояние и счастье. В эту реальность верили и последователи Френсиса Бекона и мыслители Просвещения, и идеологи построения государства всеобщего благосостояния. В настоящее время картина природы и основанной на ее законах промышленности хотя и не снята с повестки дня, но как-то потускнела и главное, больше не считается панацеей от лавинообразно множащихся проблем. Мир, в котором мы живем, все чаще характеризуется как сложный, неопределенный, как область рисков и катастрофичной реальности.

Но пандемия коронавируса неожиданно восстановила сильно пошатнувшееся значение национального государства. Как и в период мировых войн общество предоставило государству право решительных действий и смирилось с ограничением своих прав и свобод. Может быть, тогда процесс ослабления национального государства пошел вспять, и оно восстанавливает свои позиции?

Кревельд указывает на следующие причины отступления современного государства: «отмирание большой войны», «отступление государства всеобщего благосостояния», «технологии становятся международными», «угроза внутреннему порядку», «утрата веры в государство» ^{[4, c. 269-331]}. Можно говорить еще о двух причинах: использования государственных структур не по назначению (государство захватывают пассионарные сообщества, преследующие собственные цели, чиновники занимаются рентостроительством), а также кризисе идентичности современного человека, разрушающего и личность и общество.

Кревель считает, что именно государство виновато в основных бедах современности: подчинении общества государственной власти, стремлении к тотальному контролю над жизнью граждан, лишении их прав и свободы. Здесь, на мой взгляд, стоит развести государство как социальную технику (институт), предназначенную для решения ряда социальных задач (поддержания порядка, борьбы с внешними врагами, создания условий для эффективного ведения хозяйства и достойной жизни граждан) и государство как «властное сообщество» (власти разного уровня, чиновники, силовики). Государство как институт создало общество, которое в свою очередь, было консолидировано из разных сообществ и отдельных граждан для того, чтобы как соразмерная государству сила ему противостоять и контролировать властное сообщество. Кроме того, над государством подобно коршунам кружат финансовые и промышленные элиты, представляющие собой сегодня самостоятельные сообщества.

Так вот, государство как техника ни в чем не виновато. Любую технику, как известно, можно использовать двояко ‒ на пользу общества и во вред ему. При формировании государства Гобсс, Локк и другие мыслители специально думали над тем, как блокировать второе употребление государства. С целью решить эту задачу они предложили всеобщие выборы, парламент, разделение властей и другие социальные сдержки и противовесы. И в ряде демократических государств (например, в США, Англии, послевоенной Германии, Франции, Италии, скандинавских странах) социальные институты, основанные на этих идеях, неплохо работали, во всяком случае, примерно до прошлого столетия.

Но в других государствах (СССР, нацистской Германии, Италии Муссолини, Испании Франко и т.д.) пассионарные элиты и даже отдельные личности захватили институт государства и поставил его себе на службу. К сожалению, и в современной России, по мнению ряда политологов и социологов, государство, начиная с конца 90-х, было захвачено пассионарным сообществом. «Вот, государственно-монополистический капитализм, ‒ констатировал Ремчуков, ‒ который построен в России, является государственно-монополистическим капитализмом бюрократического типа. После прихода к власти разновидность этого типа я называю “государственно-чекистский капитализм”. Его особенностью является изменение структуры бюрократии, которая руководит государством… которая, собственно, этим монополистическим капитализмом рулит и в чьих интересах перераспределяется значительная часть произведенного продукта» ^[8].

В современном мире в захвате государства как социального института участвуют и промышленно-финансовые сообщества и сообщества «левых». Первые в силу денег, вторые ‒ идей. Стоит подробнее остановиться на силе идей и основанных на них социальных концепций. Дело в том, что концепции левых ‒ справедливого распределения национального продукта, прав каждого, независимо от того, как они работают, на достойный уровень жизни, возможность устанавливать для богатых и среднего класса нужные для перераспределения национального продукта налоги и др. ‒ оказались очень привлекательными для большого слоя населения современных государств, из которого в основном и состоит электорат, выбирающий власть. Пользуясь этим обстоятельством, правящие элиты и властные сообщества научились удерживать власть с помощью левых идей и концепций. Отдельный вопрос ‒ переходят ли они при этом в стан левых? Сомневаюсь, хотя не исключено, что некоторые начинают мыслить в рамках левой идеологии.

Теперь сакраментальный вопрос: как объяснить эгоизм власти, промышленно-финансовых элит, многих граждан, неведение населения? Почему в современном мире в массовом порядке захватываются и употребляются в эгоистических целях социальные институты и другие социальные структуры? В силу присущего современному человеку эгоизма? Вряд ли. Думаю, здесь две основные причины. Во-первых, как социальная техника государство и другие институты безразличны к тому, как их используют. Как техника они допускают и такое употребление.

Во-вторых, потому, что современный человек не обладает сознанием, не допускающим подобное использование. Дело в том, что он, даже когда считает себя верующим, мыслит и видит в логике рационального дискурса. Давно уже прошли времена, когда поведение современного человека даже в капиталистическом обществе определялось по М.Веберу протестанской этикой. Оно детерминируется рациональными соображениями, индивидуальной активностью и инициативой, внешними вызовами и угрозами. Этим обстоятельством во многих странах и воспользовалась властное сообщество. Оно создало практики вменения и контроля, а в ряде недемократических государств и практики подавления инакомыслящих.

В результате, как пишет З. Бауман, «современные условия делают возможным появление “изобретательного” государства, способного заменить всю систему социального и экономического контроля на политическое управление и администрирование…Они породили огромный и мощный арсенал технологий и организаторского искусства. Они произвели на свет институты, которые служат одной-единственной цели – смоделировать поведение человека до такой степени, что он будет продуктивно и энергично преследовать любую цель, причем независимо от того, получил ли он идеологическое обоснование или моральное одобрение со стороны тех, кто поставил перед ним эту цель. Эти мечты и усилия узаконивают монополию правителей на конечные результаты, а управляемым отводят роль средства» ^{[1, c. 140, 117]}.

Российское государство как властное сообщество явно относится к подобному «изобретательному» государству. Пандемией коронавируса оно в частности решило воспользоваться, во-первых, чтобы с помощью тотальной имитации утвердить поправки Путина к конституции, во-вторых, чтобы окончательно сделать невозможность участие общества в политике. «Относительно того, ‒ размышляет Иноземцев, ‒ что всё, что мы сегодня видим, начиная с 15 января ‒ это наступление в России нового чрезвычайного положения по принципу, допустим, египетского, которое там длится в 1981 года. То есть там никто ни за кем не следил по QR-кодам, но там реально не было нормального политического процесса. Там были в основном запрещены политические партии. Парламент использовался абсолютно как мишура для оправдания действий президента. Вот к чему-то подобному мы идем…Легитимность в ситуации фактически персонального правления ‒ это уже вещь глубоко вторичная. Я думаю, будет идти сдвиг общеполитического дискурса к тому, что мы в кольце врагов, проблем больше чем мы ожидали» ^[2].

Природа российского государства объясняет и то, почему в период пандемии правительство недостаточно заботится об экономике. Экономика включает в себя две основных подсистемы: во-первых, хозяйственные решения и их реализацию, во-вторых, расчеты и проектирование этих решений (определение и прогнозирование эффективности производств, фирм и торговли) ^[9]. Наше властное сообщество, как известно, живет в основном за счет добычи сырья (нефти, газа, леса, руды и т. д.) и его продажи за границу и населению. Понятно, что эти отрасли хозяйства оно будет поддерживать. А вот малый и средний бизнес, который к тому же почти не развивается в силу алчных нашествий силовых структур, рассматривается российской властью как неуправляемый и мало доходный. Хотя у нас есть солидная подушка безопасности, накопленная министерством финансов, власть жалеет тратить ее на граждан, средний и малый бизнес, считая, что и так справятся. Кроме того, она, по мнению ряда комментаторов и аналитиков, старается не тратить накопленные деньги, поскольку готовится к войне со всем западным миром, что уже отдает социальной шизофренией.

«Проблема, ‒ считает В. Пастухов, ‒ вообще, не с властью, а с обществом. Другое дело, что власть в ее нынешнем виде, она как консервант… То есть сегодня вся ситуация консервируется. Но даже если бы этого не было, надо понимать, что общество больно. Требуются огромные усилия для его нравственного и политического выздоровления… Мне кажется, что речь идет о развертывании какого-то сформировавшегося нового идеологического комплекса правящей элиты… с моей точки зрения, появилось такое явление, которое бы я называл «ретроградной идеологий»… сегодня и у Путина и у его окружения и у людей, с которым он общается и у режима в целом эта идеология есть… Это идеология корпоративного государства, это идеология архаичная, идеология, которая разворачивает общества назад в историческом процессе… В принципе, базовый элемент этой идеологии, с моей точки зрения ‒ убежденность в том, что Мировая война неизбежна. Это остается за скобками. Я долго думал, чем это можно объяснить. В конечном счете, я думаю, что руководство России живет с ощущением, что войны не избежать. Соответственно, оно готовит народ к этой войне… Я думаю, что к этой мысли руководство пришло само, пришло оно не сейчас… И придя к этому выводу, было принято решение о том, что демократия ‒ это недопустимая роскошью. А общество должно быть отмобилизовано и выстроено как фаланга. И самые главные для меня поправки в Конституции ‒ это те поправки, которые свидетельствуют о стремлении сформировать общество-фалангу, готовое к войне. Отсюда и бог и государственный народ и абсолютная самодержавная вертикаль власти. То есть, с моей точки зрения, это развертывание идеи. Это уже идет не от прагматизма, а от убеждений» ^[6].

Но вернемся к вопросу о том, что будет после окончания пандемии коронавируса. Одни считают, что ничего не измениться, а другие, наоборот, что человечество кардинально перестроится. Спрашивается, с какой стати, перестроится? Разве в этом конкретном случае не удастся победить природу? Пока, как говорят оптимисты, человечеству удавалось справляться с любыми проблемами, кроме смерти людей. Разве человечество уяснило, что до тех пор, пока кардинально не изменится сознание населения и общества, эгоизм будет править бал, и различные сообщества и сверхличности будут по-прежнему захватывать социальные институты и вменять населению нужные для сохранения власти представления. Разве общество поняло, что нужно заново пересматривать социальные институты, что государство уже не выполняет своего назначения?

К сожалению, пока пандемия коронавируса не может считаться тестом на беременность, на вынашивание и рождение нового социального устройства (планетарного организма). Человечество еще не готово к изменениям. Еще не пережило социальные катастрофы, которые заставят понять, в каком тупике оно оказалось. В ближайшем будущем нас ожидают очередные пандемии, обычных и семиотических вирусов, вероятно, все более и более разрушительные. Но как писал Хайдеггер, где опасность, там открывается надежда на спасение. История показывает, что рано или поздно (хорошо бы раньше) люди пересматривают и отбрасывают взгляды, которые перестали работать, и начинают изобретать новые. Во всяком случае, пока было именно так, и в конце античности, и при переходе к эпохе Возрождения, и в XV-XVI веках. Я надеюсь и верю, что и во второй половине нашего столетия, ну, в крайнем случае в следующем веке, в мире начнется кардинальное переосмысление социальности и жизни.