Evaluation of proof in the constitutional judicial procedure of Russia and United States: arbitrary assessment of evidence or standards of proof?

Chirninov Aldar Munkozhargalovich PhD in Law Senior Researcher, Institute of Philosophy and Law of the Ural Branch of the Russian Academy of Sciences; Associate Professor, Ural State Law University named after V.F. Yakovlev 16 Sofya Kovalevskaya str., Yekaterinburg, Sverdlovsk Region, 620990, Russia chir-aldar@yandex.ru Other publications by this author

Одним из ключевых элементов структуры судебного доказывания, который призван подводить черту под судебным разбирательством, выступает оценка доказательств. После того, как соответствующие сведения о фактах были собраны, надлежащим образом представлены и исследованы в судебном процессе, наступает, пожалуй, самый ответственный момент, когда необходимо решить, способны ли имеющиеся в деле доказательства подтвердить, что факты, на которые стороны ссылаются как на основание своих требований и возражений, имели (имеют) место в действительности. В этом смысле подходы к оценке доказательств, которые используются в судебном процессе России и США, имеют разительные отличия как по своим философско-гносеологическим основаниям, так и процедурно-техническому воплощению. Как результат, российские и американские суды – даже при наличии идентичных по своему содержанию доказательств – могут в определённых ситуациях приходить к противоположным выводам относительно установленности фактов, составляющих предмет доказывания по делу.

Необходимо заметить, что такое положение вещей имеет вполне разумное объяснение и связано с тем, что российская и американская правовые традиции отправления правосудия формировались и развивались под влиянием различных факторов. При этом контекст, в рамках которого происходила выработка соответствующих правил оценки доказательств, определялся не только содержанием господствовавших в государстве идеологических установок, но также и принадлежностью государства к конкретной правовой семье. Так, если российская правовая традиция, разделяя черты романо-германской правовой семьи, исторически тяготела к инквизиционным (следственным) началам правосудия^{[22, p. 314]}, то американская правовая традиция, будучи производной от англосаксонской правовой семьи, всегда отдавала безусловный приоритет принципу состязательности^{[22, p. 301]}.

В свою очередь, континентальная инквизиционность имела серьёзные недостатки, которые заключались не только в том, что судья, стремясь установить объективную истину, активно занимался собиранием доказательств и тем самым ставил под сомнение свою беспристрастность^{[14, p. 82]}, но и в том, что в своём средневековом выражении она предполагала наделение каждой разновидности доказательства заранее установленной силой^{[1, с. 233]}. В этом смысле появление в континентальной доктрине положений, предусматривавших, что оценка доказательств осуществляется по «внутреннему убеждению» судьи, было обусловлено стремлением преодолеть теорию формальных доказательств и смягчить её негативные проявления^{[3, c. 142]}.

В условиях же состязательности, когда исход судебного разбирательства напрямую определялся качеством процессуальных усилий, приложенных спорящими сторонами, подобной проблемы никогда не возникало. Более того, принцип состязательности подразумевает, что судебный процесс выступает в качестве форума, где именно тяжущиеся спорят о своей правоте. Поэтому не вызывает особого удивления то обстоятельство, что структура бремени доказывания в англо-американском доказательственном праве состоит не только из собственно бремени представления доказательств, но также и бремени убеждения^{[19, p. 1383]}.

Кроме того, исторически англосаксонская правовая традиция возлагала задачу по решению вопросов факта на присяжных заседателей, тогда как в континентальной правовой традиции эту роль преимущественно выполнял профессиональный судья^{[17, p. 1169]}. Данное обстоятельство обусловило необходимость разработать понятные и вразумительные для простых обывателей критерии, руководствуясь которыми они могли бы определить, в состоянии ли представленные доказательства подтвердить, что факты, на которые стороны ссылались как на основание своих требований и возражений, имели место в действительности. Как итог – в отечественной теории судебных доказательств признание и наиболее содержательное осмысление получил принцип свободной оценки доказательств, тогда как в американском доказательственном праве предпочтение было отдано объективным стандартам доказывания^{[9, p. 565]}, гносеологической основой которых выступила теория вероятности^{[21, p. 574]}.

Если говорить о содержательном наполнении оценки доказательств, то с понятийной точки зрения она может быть определена как структурный элемент судебного доказывания, который заключается «в осмыслении… результатов непосредственного восприятия доказательств, приводящ[ий] к формулированию вывода о юридически значимых обстоятельствах и получающ[ий] внешнее выражение в виде процессуальных действий, регламентированных законом»^{[7, с. 310]}. Иными словами, ключевое отличие оценки доказательств от иных форм познавательной (мыслительной) деятельности состоит в том, что она выступает в качестве юридически значимого процессуального действия, которым решается вопрос об установленности фактов, входящих в предмет доказывания по делу.

Принцип свободной оценки доказательств предполагает, что оценка доказательств осуществляется по внутреннему убеждению и что доказательства не имеют заранее установленной силы^{[7, с. 313]}. При этом необходимо подчеркнуть, что внутреннее убеждение не является «безотчетным мнением или впечатлением»^{[6, с. 90]}, поскольку субъективные начала свободной оценки доказательств нивелируются, помимо прочего, требованиями, которые предъявляются к обоснованности и мотивированности судебных актов. Оценивая доказательства по внутреннему убеждению, суд также должен объяснять, почему при наличии противоречащих друг другу доказательств предпочтение было отдано тому или иному доказательству. Что касается свойств, на наличие которых сведения о фактах подлежат проверке, то по внутреннему убеждению суд может оценивать только достоверность и достаточность доказательств. Дело в том, что вопрос о допустимости доказательств решается в соответствии с объективными требованиями, устанавливаемыми в законе^{[5, абз. 33]}, а относимость доказательств определяется в зависимости от содержания гипотезы и диспозиции подлежащих применению норм права, что также носит объективный характер.

Важно заметить, что нежелание европейских юристов использовать дифференцированный и структурированный подход к оценке доказательств можно связать с тем, что в континентальной правовой традиции исторически не признавалась возможность установления фактических обстоятельств конкретных дел на вероятностной основе. Как было справедливо замечено профессором К. В. Арановским, «[а]нглосаксы мирятся с корректным результатом процесса, даже если тот не утолит ожиданий истины, а на европейском континенте, напротив, пожертвуют состязательностью и строгостью процессуальных форм, но не решатся открыто пренебречь истиной»^{[2, абз. 60]}. Кстати, в отечественной юриспруденции инквизиционный подход получил наиболее яркое выражение в советский период, когда объективная истина была возведена в ранг принципа процессуального права^[4].

Довольно примечательно, что континентальный подход к оценке доказательств нередко вызывает искреннее удивление у юристов, взращённых по англо-американским канонам доказательственного права. С их точки зрения использование критерия внутреннего убеждения предполагает наличие высшей степени уверенности в существовании факта, и нежелание признавать, что правовые споры могут быть разрешены на основе вероятностных знаний, фактически означает, что суд, рассматривая даже рядовые гражданские дела, вынужден решать вопрос об установленности фактов, руководствуясь, по сути, уголовно-процессуальным стандартом доказывания^{[13, p. 246]}.

Теперь проанализируем подходы к оценке доказательств, которые находят применение в американском судебном процессе, и попытаемся выяснить, по какому принципу они сформулированы. Появление в англо-американском доказательственном праве стандартов доказывания было обусловлено желанием минимизировать риски возможных фактических ошибок, но при этом не возлагая на страждущих лиц, которые ищут судебной защиты, непосильной ноши по формированию доказательственного материала^{[21, p. 566]}. Кроме того, в расчёт принимались суждения о том, что пролить свет на всю совокупность фактов, имевших место в прошлом, не всегда представляется возможным и что порой суд бывает вынужден отправлять правосудие в условиях неопределённости относительно действительных обстоятельств конкретных споров. Указанные прагматические соображения послужили основанием для введения дифференцированного подхода к оценке доказательств.

На сегодняшний день можно выделить три основных стандарта доказывания. Во-первых, по общему правилу в гражданском процессе применению подлежит стандарт «перевеса доказательств» (англ. – preponderance of the evidence), который означает, что факт следует считать установленным, если по результатам оценки доказательств существование факта является более вероятным, чем нет. Выполнить условия данного стандарта не составляет особого труда, особенно если процессуальный оппонент не проявит должной доказательственной активности и не представит соответствующих опровержений. В этом смысле стандарт «перевеса доказательств», видимо, призван дополнительно стимулировать состязательные начала правосудия.

Во-вторых, по некоторым категориям гражданских дел применению подлежит повышенный стандарт доказывания, а именно, стандарт «ясных и убедительных доказательств» (англ. – clear and convincing evidence), в соответствии с которым факт должен быть признан установленным, если шанс того, что факт действительно имел место, существенно выше, чем утверждение об обратном. Как правило, данный стандарт доказывания подлежит применению, когда на кону стоит что-то более ценное, чем просто деньги или собственность, например, вопросы семейного благополучия, которые могут подниматься, в частности, в рамках споров о лишении родительских прав^{[12, p. 14]}.

Наконец, когда решается вопрос о привлечении лица к уголовной ответственности, присяжные заседатели, которые отвечают за оценку доказательств в американском уголовном процессе, должны убедиться в существовании спорных фактов «за пределами разумных сомнений» (англ. – beyond reasonable doubt). Чтобы выполнить требования этого стандарта доказывания, присяжным заседателям необходимо прийти к выводу о том, что лицо совершило преступление, практически со стопроцентной уверенностью. Как нетрудно догадаться, данное положение направлено на снижение риска осуждения невиновного лица.

Сопоставляя между собой содержание указанных стандартов доказывания, можно легко обнаружить логику, в соответствии с которой они сформулированы: чем важнее стоит на кону интерес, тем выше должна быть степень уверенности в том, что факт существует в действительности. Кстати, обозначенная закономерность носит универсальный характер и наблюдается не только в рамках судебной деятельности, но и в повседневной жизни. В этом плане было бы, наверное, уместным привести довольно наглядный пример, который используется американским процессуалистом К. Клермонтом для объяснения механизма функционирования стандартов принятия решений, частными случаями которых выступают стандарты доказывания. Например, чтобы согласиться на приглашение пойти в кино, требуется гораздо меньшая степень уверенности в оправданности затеи, нежели при принятии решения о женитьбе или замужестве, поскольку цена ошибки за неудачный поход в кино несопоставима с ценой несчастливого брака^{[12, p. 6]}.

Теперь перейдём непосредственно к институту конституционного судебного контроля. Как известно, на сегодняшний день ни российское, ни американское процессуальное законодательство не содержат положений, определяющих правила оценки доказательств в конституционном судебном процессе. Вместе с тем их отсутствие вовсе не означает, что в рамках конституционно-контрольной деятельности установление фактов является излишним. Напротив, фактическая составляющая может нередко играть решающую роль в процессе разрешения конституционно-судебных споров. В этом смысле при отправлении конституционного правосудия факты подлежат установлению не в целях их дальнейшей юридической оценки (правовой квалификации) путём нахождения применимой к спорной ситуации нормы права по правилам дедукции, а для решения вопроса о конституционности самих нормативных положений посредством уяснения их фактической обусловленности (обоснованности) в процессе содержательной конституционно-судебной оценки правотворческих решений (законодательные факты)^{[8, с. 99]}, что также не отменяет необходимости наличия правил оценки доказательств.

Тогда возникает вопрос: каким образом суды, осуществляющие конституционно-контрольную деятельность, должны оценивать сведения о фактах, которые способны повлиять на конституционность проверяемых нормативных положений? Позволяет ли отсутствие конкретных доказательственных правил говорить о том, что оценка доказательств в конституционном судебном процессе России должна осуществляться в соответствии с принципом свободной оценки доказательств, в то время как американские суды, проверяя конституционность нормативных актов, должны исходить из определённых стандартов доказывания?

Поскольку поставленные вопросы не нашли должного разрешения в конституционно-судебной практике России и США, представляется важным, опираясь на обозначенные выше подходы к оценке доказательств, определить, могут ли особенности, которые присущи конституционно-контрольной деятельности, наложить отпечаток на общие правила оценки доказательств.

Как известно, в конституционном судебном процессе факты подлежат установлению лишь постольку, поскольку они могут способствовать решению вопроса о конституционности проверяемых нормативных положений. Поэтому в контексте правил оценки доказательств сразу обращают на себя внимание юридические последствия, которые влекут решения органов конституционной юстиции. Так, в отличие от судебных актов, принимаемых в рамках обычного судебного правоприменения, конституционно-судебные решения не только могут повлиять на права и обязанности лиц, участвующих деле, но и способны изменить содержание правового статуса субъектов, не вовлечённых в конституционный судебный процесс. Это становится возможным благодаря тому, что признанные не соответствующими конституционным положениям нормативные акты утрачивают свою юридическую силу. Поэтому стандарты доказывания в конституционном судебном процессе, безусловно, должны быть выше, чем в том же гражданском процессе. Не случайно в литературе высказываются соображения о том, что при решении вопроса о конституционности законов должен использоваться самый высокий стандарт доказывания – «за пределами разумных сомнений». Причём необходимость применения именно уголовно-процессуального стандарта доказывания обосновывается тем, что конституционное судопроизводство, равно как и уголовное судопроизводство, оказывает влияние на основные права и свободы^{[15, p. 4]}. Впрочем, необходимо понимать, что в рамках самого конституционного судебного процесса возможна дифференциация в зависимости от категорий конституционно-судебных споров и от степени важности затронутых вопросов.

Вторая особенность конституционно-контрольной деятельности, которая должна учитываться при определении правил оценки доказательств, заключается в характере объекта конституционно-судебного доказывания. Если в рамках обычного судебного правоприменения доказывание носит ретроспективный характер и направлено на установление единичных фактов, позволяющих определить суть спорных правоотношений, то конституционно-судебное доказывание не ограничивается ретроспективой и зачастую включает установление фактов-состояний, а также событий, имеющих вероятность наступить в будущем^{[11, p. 1296]}, что подтверждается, в частности, необходимостью принимать решения о конституционности нормативных положений в условиях, требующих оценки регулирующего воздействия и элементов прогнозирования^{[20, p. 289]}. Это позволяет заключить, что в конституционном судебном процессе решения могут выноситься на вероятностной основе.

Третье важное отличие конституционного судебного процесса от судебных процессов, имеющих правоприменительную природу, состоит в том, что в рамках конституционно-контрольной деятельности установлению зачастую подлежат генерализированные (обобщённые) факты^{[18, p. 1265]}. По своему содержанию подобные факты могут, например, свидетельствовать о наличии закономерностей, способных повлиять на конституционность проверяемых нормативных положений. Кроме того, они нередко могут приобретать форму научных фактов^{[16, p. 121]}. Это означает, что в ходе конституционно-судебного разбирательства факты должны быть установлены с высокой степенью достоверности и точности.

Конечно, определение подходов к оценке доказательств – это прежде всего вопрос политико-правового выбора, на который правовые традиции государства оказывают далеко не последнее влияние. Поэтому, наверное, было бы вполне допустимым предположить, что американские суды, осуществляющие конституционный нормоконтроль, должны руководствоваться стандартами доказывания, тогда как Конституционному Суду Российской Федерации надлежит решать вопросы факта по внутреннему убеждению. Однако это не отменяет того, что правила оценки доказательств в конституционном судебном процессе должны учитывать объективные особенности, которые присущи конституционно-контрольной деятельности. В частности, то обстоятельство, что органы конституционной юстиции бывают вынуждены принимать решения на вероятностной основе, без сомнений, выступает вызовом для принципа свободной оценки доказательств. С другой стороны, один из ключевых факторов, обусловивших появление объективных стандартов доказывания в американском доказательственном праве, начинает терять свою актуальность и релевантность ввиду того, что конституционный судебный контроль осуществляется исключительно судьями и не требует использования института присяжных заседателей^{[10, p. 192]}.