Экзистенциальное пророчество историософской мысли Фёдора Ивановича Тютчева

Мысовских Лев Олегович ORCID: 0000-0003-0731-1998 магистр философии, аспирант департамента "Филологический факультет", кафедра русской и зарубежной литературы, Уральский федеральный университет им. первого Президента России Б. Н. Ельцина 620083, Россия, Свердловская область, г. Екатеринбург, ул. Ленина, 51, оф. 336 Mysovskikh Lev Olegovich Postgraduate Student, Philological Faculty, Department of Russian and Foreign Literature, Ural Federal University named after the First President of Russia B. N. Yeltsin 620083, Russia, Sverdlovsk region, Yekaterinburg, Lenin str., 51, office 336 levmisov@yandex.ru Другие публикации этого автора

Введение. Историософские концепции в России 30-х и 40-х годов XIX в.

Эпоха романтизма положила начало формированию самостоятельной русской философии, что было связано с осознанием важности вопроса об историческом значении России. Постановка этого вопроса привела к появлению противоречивых позиций среди просвещенного российского общества. Интеллектуалы того времени пытались ответить на вопрос о том, должна ли Россия в своем историческом процессе подражать образцам западноевропейских стран, отстает ли она от них или идет собственным путем. Необходимость оригинальных решений оправдывалась тем, что Россию характеризует иной тип культуры, во многом обусловленный историей государства. В острой полемике творческой и научной интеллигенции, имевшей место на рубеже 30-х и 40-х годов XIX века, появились разные идеи. Среди важнейших направлений выделяют два противоположных социально-философских течения – славянофильство и западничество.

Одним из первых в полемику вступил П. Я. Чаадаева (1794-1856). В 1836 году было опубликовано его философическое письмо, в котором автор изображает Россию как страну, исключенную из всеобщей истории, оторванную от опыта западноевропейского мира, не имеющую ни собственного духа, ни исторической миссии. Единственная надежда для российского государства, по мнению Чаадаева, – опереться на опыт западных стран, а предназначение государства – решение социальных проблем, связанное с изменениями в сфере структуры общества, политического строя, по западной модели.

Славянофильская доктрина представляла собой попытку ответить на мысли Чаадаева. Теоретики славянофильских идеологий – прежде всего И. В. Киреевский и А. С. Хомяков – представляли противоположную позицию. Они считали, что Россия должна придерживаться своих исконно русских традиций. Они утверждали, что существовавшая когда-то гармония между властью и народом, живущим в общинах, является лучшей формой общественного строя для России, а православие как единственная истинная вера является звеном, соединяющим общину. Важным достижением программы славянофилов было и намерение создать национальную русскую философию, которая, опираясь на достижения восточной патристики, представляла бы противовес западноевропейскому рационализму, особенно ярко очерченному в «панлогизме» Гегеля.

На фоне этой полемики, уходившей своими корнями во времена Петра I, фигура Ф. И. Тютчева предстает как явление оригинальное и довольно трудное для классификации. Русский классик, в силу должностных обязанностей, а возможно, и глубоких личных предрасположенностей, живо интересовался политикой. Интересную интерпретацию влияния профессиональной деятельности Тютчева на его мировоззрение дает К. Г. Исупов: «Дипломат – это человек двойного зрения (слова, намерения, жеста и понимания; греч. diploma – “лист, сложенный вдвое”)» ^{[2, с. 29]}. Ученый также приводит слова Талейрана, который провозглашал: «Язык нам дан для того, чтобы скрывать свои мысли» ^{[2, с. 29]}, что характерно соотносится со стихотворением Тютчева «Silentium!». Более двадцати лет, проведенных за пределами родины в дипломатических миссиях в Мюнхене и Турине, дали Тютчеву возможность познакомиться с западноевропейским обществом, типом проводимой западными государствами политики и их восприятием России. Несмотря на любовь к европейской цивилизации и культуре, он был русским монархистом, проповедником идеи мессианского предназначения России, поэтом, прославляющим могущество Российской империи. Свои представления о политической жизни и истории Тютчев выражал в стихах, публицистических работах и переписке. Политические взгляды Тютчева начали формироваться уже на рубеже 20-х и 30-х годов XIX века, но только в 1841-1844 годах он начал открыто высказывать их в письмах и статьях. Также Тютчев работал над трактатом «Россия и Запад», который должен был состоять из девяти глав. Эта работа не была завершена. Сохранилось лишь несколько глав, причем часть из них – в виде эскизов. Тем не менее уже на основе этого неполного материала можно выделить важнейшие составляющие имперской идеи Тютчева.

После вступления в должность министра иностранных дел князя Горчакова политическое влияние Тютчева значительно возросло. Поэт занял пост председателя Комитета по иностранной цензуре. В то время в Россию ввозилось ежегодно около двух с половиной миллионов книг из-за рубежа. Комитет под председательством Тютчева отклонял всего 150-200 книг в год, учитывая в основном их этическую ценность. Однако влияние Тютчева на внешнюю политику заключалось не в этом. С 1856 года и до самой смерти он был неофициальным советником Горчакова, одного из главных создателей общеполитических принципов русской дипломатии. В 1865 году он был назначен Александром II на должность тайного советника. Деятельность Тютчева в политической плоскости часто носила конфиденциальный характер, поэтому трудно в полной мере оценить сегодня ее значение для истории России. Эта часть биографии Тютчева еще требует более глубоких исследований. Нет, однако, сомнения в том, что Тютчев – через Горчакова и Александра II – оказал огромное влияние на формирование основных направлений внешней политики тогдашней России.

Историософские размышления Тютчева были своеобразным продолжением его дипломатической деятельности. Исследователи литературного наследия Тютчева, такие как И. С. Аксаков или современный исследователь Б. Н. Тарасов, подчеркивают, что поэт не только думал об истории, но и жил ею. В любом политическом событии своего времени он видел современное звено истории. Кажется правильным высказывание В. В. Кожинова о концепции истории в мировоззрении российского дипломата: «Он ставит и решает вопрос об этике, о нравственном смысле самой Истории во всем ее тысячелетнем размахе. Но вместе с тем поэт весь устремлен к современности, к животрепещущей сути сегодняшних событий; а это значит, что он ставит и решает вопрос о нравственном смысле политики, о государственной этике» ^[4].

Интерес к событиям европейской политической сцены сводился для Тютчева не только к той эпохе, в которой он жил. Он оставался верен своему мировоззрению, как в публицистике, так и в поэзии. Основные категории мышления поэта, такие как вопрос о человеческой личности, ее месте в мире, остаются неизменными. Разница заключалась в том, что в философской поэзии Тютчев пытался ответить на экзистенциальные вопросы, определив место человека во Вселенной, в природе, найти источники бытия мира и человека. При это изображенные в стихах Тютчева картины бытия «можно интерпретировать как аллегории» ^{[20, с. 104]}, где «природа является доказательством существования Бога, а познание ее – синоним стремления к самопознанию» ^{[9, с. 47]}. Тютчевскую поэзию природы можно считать экзистенциальной, так как автор «пытается решить экзистенциальные проблемы бытия не метафизическими рассуждениями, а с помощью натурфилософской поэзии» ^{[20, с. 104]}. В поэзии же на политическую тематику и в историософских трактатах Тютчев позиционировал человека прежде всего в социальном и политическом пространстве. Таким образом, силуэт человека очерчен в двух измерениях бытия: в метафизической и в эмпирической сфере. Причем Тютчев связывает опыт человека как личности с миром идей, природы, космоса или опыт человека как гражданина с категориями государства и общества.

Оригинальность историософской мысли Тютчева

В течение довольно длительного периода среди исследователей преобладало представление о славянофильском происхождении убеждений Тютчева. Одним из первых биографов поэта был Аксаков, который, будучи славянофилом, пытался, возможно, даже бессознательно, изобразить Тютчева сторонником взглядов этого течения.

Что касается Советского исследовательского поля, то наиболее распространенной представляется до сих пор дублирующаяся позиция, провозглашенная К. В. Пигаревым, который утверждал, что поэта связывает со славянофилами убеждение в исключительном предназначении России в мировой истории, могуществе русского государства, а также уверенность в том, что все славянские народы объединяет общая цель и чувство единства. Ученый делает заключение, что философия истории русского классика «ограничена рамками славянофильских, великодержавных идей, всецело подчинена целям защиты старого мира и по существу лишена подлинного историзма» ^{[13, с. 191]}. Таким образом, исследователь обесценивает столь важную, на наш взгляд, сферу литературно-публицистического наследия Тютчева, как понятие империи и восприятие истории. В то же время Пигарев указывает, что почти четвертую часть литературного творчества поэта составляют стихи на общественно-политическую тематику, в которых фигурируют элементы славянофильских теорий (например, произведения, затрагивающие тему православной религии). Другой точки зрения придерживался Кожинов, подчеркивая оригинальность и самостоятельность взглядов Тютчева, и упоминая в качестве одной из главных категорий ключевое тютчевское понятие «империя», в то время как для славянофилов это «община». Главное различие между взглядами славянофилов и Тютчева заключено в отношении поэта к идее России как третьего Рима. Россия, рассматриваемая Тютчевым как преемница Византийской империи, должна была стать следующей мировой империей. Славянофилы, напротив, исключали мысль о положительной преемственности между Россией и двумя предыдущими воплощениями имперской идеи – Римом цезарей и Римом Константина Великого. Таким образом, Тютчев не провозглашает лозунги славянофильской доктрины, а создает оригинальную имперскую идеологию.

В современных исследованиях встречается интересная интерпретация историософской мысли поэта в контексте христианской богословской мысли. Среди ученых, занимающихся этой тематикой, можно выделить Б. Н. Тарасова, работы которого посвящены анализу христианских сюжетов в творчестве Тютчева, влиянию идей христианства на процесс формирования истории и народов, связям поэта с святоотеческой мыслью и влиянию его идей на развитие богословской мысли позднейших эпох. Тарасов также поднимает вопрос о философии истории Тютчева. Он убежден, что русский классик рассматривает историю как роковой процесс дехристианизации личности и общества, как парадокс освобожденного человека, который в процессе развития цивилизации теряет душу и становится рабом своей несовершенной природы, ибо «без органической связи человека с Богом историческое движение деградирует из-за гибельной ослабленности христианского фундамента в человеке и обществе» ^{[17, с. 20]}.

Идея империи. Наследие Византии

Одним из важнейших вопросов, вокруг которых шла полемика русской интеллигенции XIX века, был вопрос отношения России к Европе. Попытка расположить российское государство на культурной и политической карте Европы оказалась весьма спорной. Часть просвещенного общества выражала убеждение, что Европа исключила Россию из всеобщей истории, часть провозглашала цивилизационное первенство Запада по отношению к России. В 1869 году Н. Я. Данилевский опубликовал свое знаменитое сочинение «Россия и Европа», которое стало своеобразным итогом этой социальной полемики. Данилевский первым предпринял попытку показать историю как синтез различных культурно-исторических типов.

Убежденность в исключительной судьбе России и ее роли в истории всей Европы была близка и Тютчеву. В трактате «Россия и Запад» он утверждает: «Ученые и философы, они в своих исторических мнениях зачеркнули целую половину европейского мира» ^{[19, с. 117]}. Слова мыслителя наглядно свидетельствуют о том, что он рассматривает Россию как равноправную часть Европы. Это очень важная идея. В отличие от славянофилов, считавших, что история России развивалась изолированно от того, что происходило в Европе, Тютчев связывал существование империи с развитием в России европейского духа. Актуальный же вопрос русской интеллигенции XIX века об оппозиции «Россия – Европа» имеет у него иной обертон, чем у западников и славянофилов. Поэт ставит Россию на культурную и политическую карту мира, подчеркивая, что Россия – неотъемлемая часть Европы. В. К. Кантор констатирует: «У Тютчева были основания увидеть Россию как Европу и без опоры на мнения западноевропейцев» ^{[3, с. 265]}.

В философии истории Тютчева проблема «империи» возникает как центральная. Мыслитель считает, что вся история Европы связана с идеей империи, о чем свидетельствуют стремления Карла Великого, Карла V, Людовика XIV или Наполеона. Негативным явлением, которое привело к падению западного мира и революции, стало то, что империи в Европе создавались путем захвата земель и узурпации власти. Империя сама по себе постоянна и неизменна, она не связана с определенным государством, а «перемещается» как бы из нации в нацию. Основным критерием существования империи является единство. Если его нет, то государство как империя не может существовать. Поэт приводит пример Священной римской империи, которая должна была рухнуть, потому что она была основана на «римской душе» (идея государственного строения, взятая из Римской империи) и «славянском теле» (завоеванные немцами земли западных славян). Этот дуализм, вызванный разобщенностью нации и типа государственности, привел к падению империи.

В восприятии русского государства как продолжателя и преемника Византии Тютчев не был одинок. Идея Москвы как третьего Рима зародилась в России гораздо раньше. Когда в 1453 году пала Византия, Русь как раз освобождалась от монголо-татарского владычества и стремилась занять доминирующее положение среди восточного христианства. Идея Москвы как преемницы Византийской империи утвердилась также благодаря браку, заключенному Иваном III с Софьей Палеолог, племянницей последнего императора Константина XI. Так была установлена династическая связь между Россией и Византией.

К православию Тютчев относился как к историософской категории. На традициях восточного христианства и наследии Византийской империи он основывает свою концепцию исторического процесса. По мнению Тютчева, Восточная империя «несет в себе самой свой собственный принцип власти, но упорядочиваемой, сдерживаемой и освящаемой Христианством» ^{[19, с. 54–55]}. В идее империи, основанной на христианских принципах, Тютчев видит лучшую систему государственности. Он оправдывает это тем, что именно Россия как Восточная империя, имеющая за собой многовековую традицию государственности, успокоила политическую ситуацию в Европе после Великой французской революции и Весны народов. Наряду с идеей духовного руководства в христианском мире Россия приобрела в наследии Византийской империи специфическое отношение к личности правителя. Вопрос о значении царя в Православной Церкви всегда был довольно острым. Это вызвало интеллектуальные разногласия в обществе. Церковь в России была сильно подчинена царской власти. Хомяков, представитель славянофилов, отвергал мысль о совмещении церковной и государственной власти. В концепции Тютчева не царь, а Христос – глава Церкви, что согласуется, впрочем, с догмой Православной Церкви. В стихотворении «Пророчество» царь России предстает как «всеславянский царь», а Россия – как «возобновленная Византия»:

Не гул молвы прошел в народе,

Весть родилась не в нашем роде –

То древний глас, то свыше глас:

«Четвертый век уж на исходе, –

Свершится он – и грянет час!

И своды древние Софии,

В возобновленной Византии,

Вновь осенят Христов алтарь».

Пади пред ним, о царь России, –

И встань – как всеславянский царь! ^{[19, с. 200–201]}

Для Тютчева русский народ и православие играют главную роль в преобразовании мира. Русский поэт и мыслитель проповедует панславистские лозунги, но это панславизм специфический. Как и славянофилы, он заявляет, что для славян невозможна никакая другая «политическая национальность», кроме Российской. Но он хочет не только объединения славянских народов под эгидой России, но и объединения всей Европы под скипетром русского императора.

Тютчев не относил понятие «империя» к определенному государству. В его философии истории каждый народ переживает свой «золотой век». Восточная империя на самом деле является для него универсальной империей. Современные для поэта времена были именно тем периодом в истории России, когда она находилась на пороге осознания своей исторической миссии. Такая позиция Тютчева могла вдохновить основоположника «русской идеи» В. С. Соловьева, размышлявшего о мессианской судьбе России и русского народа, который должен был возродить весь христианский мир. Соловьев под «русской идеей» понимал связь русского народа со всем миром в духе христианского универсализма. Стоит отметить, что термин «русская идея» до конца не уточнен. Его смысл часто менялся и расширялся последующими мыслителями, например, Н. А. Бердяевым, историософию которого можно интерпретировать следующим образом: Бердяев полагал, как и Тютчев, что в миссию России надо верить, раз ее разумом не постичь. В христианской истории нет единого избранного Божьего народа, но каждая нация в свое время выполняет свою великую миссию в работе «откровения духа». Будучи врагом русского «официального мессианства», связанного с самодержавием и зависимой от него Церковью, Бердяев считал, что «официальное мессианство» уже умерло естественной смертью. Живо, однако, другое мессианство, связанное с фигурами русских странников и искателей истины и града Божьего. Можно отметить, что мессианские концепции Тютчева, а затем Соловьева и Бердяева имеют точки соприкосновения с философией Гегеля, убежденного, что народы влияют на формирование истории.

Следует подчеркнуть, что, несмотря на мессианское видение России и православия в концепции исторического процесса, Тютчев также умел трезво и критически смотреть на современную ему Россию и происходящие в ней явления. В переписке с друзьями поэт выражал озабоченность по поводу того, удастся ли России и славянским народам во время кризиса, связанного с Крымской войной, сохранить историческую самостоятельность. Он также сетовал на то, что правительственные круги и образованные группы русского общества утратили сознание исторической судьбы своей страны. Целью было восстановление независимости славянства. По его словам, это сознание, в свою очередь, было важнейшим условием существования России. Тютчев в письме от 11 октября 1855 года, адресованном М. П. Погодину, прагматично высказывает следующие мысли, которые сегодня можно принять за своеобразное экзистенциальное пророчество великого мыслителя: «Более тысячи лет готовилась нынешняя борьба двух великих Западных племен противу нашего. Но до сих пор все это только были авангардные дела, теперь, наступил час последнего, решительного, генерального сражения... Все авангардные дела были нами проиграны, – от исхода предстоящей битвы зависит решение вопроса: которая из двух самостоятельностей должна погибнуть: наша или Западная; но одна из них должна погибнуть непременно – быть иль не быть, мы или они...» ^{[18, с. 231]}

В письме от 28 сентября 1857 г. к А. Д. Блудовой Тютчев высказывает мысль, в которой указывает на экзистенциальную причину сложившейся действительности: «власть в России – такая, какою ее образовало ее собственное прошедшее своим полным разрывом со страной и ее историческим прошлым, что эта власть не признает и не допускает иного права, кроме своего, что это право – не в обиду будь сказано официальной формуле – исходит не от Бога, а от материальной силы самой власти <...> Одним словом, власть в России на деле безбожна, ибо неминуемо становишься безбожным, если не признаешь существования живого непреложного закона, стоящего выше нашего мнимого права, которое по большей части есть не что иное, как скрытый произвол» ^{[19, с. 306]}.

Резкие суждения о правящих сферах и упадке их морального состояния ясно указывают на то, что Тютчев трезво воспринимал российскую действительность. Он видел, что власть основана на силе, которая на самом деле является скрытым насилием. В концепции государства и власти для него особенно важны категории христианской этики, которые для высших слоев общества и представителей российского правительства на самом деле не были, по его мнению, актуальны. Поэт называет власть «безбожной», утверждая, что она исходит не от Бога, а основывается на своей материальной силе, не признавая более высокого Божественного авторитета над собой. Причиной «безбожия» власти стало отделение от русского народа и его национальных традиций и отход от исторического прошлого «Святой Руси». Тютчев указывает на раскол в российском обществе. Он мечтает о возрождении «души» власти и высших социальных слоев. Чтобы это произошло, необходимо объединить власть и народ. Это вызывает ассоциацию с такими понятиями, как «соборность», понимаемым как всеобщее единство, воплощенное в соборе, в сообществе верующих, являющемся частью Святого Духа. В данном случае, на наш взгляд, Тютчеву близка концепция соборности, понимаемая как социальная и экклезиологическая категория. Тютчевское стремление к единству народа, объединенного и освященного действием Святого Духа, приближает поэта к взглядам Хомякова. Однако для славянофилов соборность имеет прежде всего религиозное измерение, которое наиболее ярко проявляется в православии. Тютчевская концепция империи была не воспроизведением реалий политической жизни России XIX века, а являлась попыткой ответить на то, как должно быть построено государство. Тютчевский идеал русского государства основан на обществе, объединенном общей христианской верой.

Россия, революция и православие

Великая французская революция, ряд вооруженных национальных выступлений в других государствах, события Весны народов и позиция России по отношению к этим историческим фактам побудили Тютчева заинтересоваться двумя крупнейшими силами, формировавшими тогдашнюю Европу, то есть Россией и революцией. Революцию он понимал как идеологическое движение, всеобщее настроение, овладевшее Европой. Л. П. Гроссман утверждает, что «в сфере истории она являла ему начало хаоса» ^{[1, с. 402]}. Тютчев, наблюдая за событиями на политической арене, приходит к выводу, что единственным гарантом мира в возбужденной революционными движениями Европе может быть Российская империя. Однако величие России он видит не в военной или материальной мощи, а в идейной сфере.

В апреле 1848 года Тютчев пишет на французском языке статью, адресованную западным политикам, под названием «Россия и революция». По мнению автора, не может быть компромисса между Россией и революцией, так как христианство разделяет Россию и революцию. Поэт считает, что христианская религия играет конструктивную роль в процессе исторического развития народов. Б. Н. Тарасов отмечает, что «в истории Тютчев раскрывает фатальный процесс дехристианизации личности и общества, парадоксы самовозвышения эмансипированного человека, все более теряющего в своей “разумности” и “цивилизованности” душу и дух» ^{[17, с. 20]}. Но такая личность обречена на экзистенциальное отчаяние, о котором основоположник экзистенциализма Сёрен Кьеркегор писал: «отчаяние – это не просто худшее из страданий, но наша гибель» ^{[6, с. 31]}. Словно вторя Кьеркегору, русский классик в поэтической форме выражает мысль о том, что отчаяние «означает потерю собственной личности» ^{[9, с. 54]}. Но дехристианизация затронула Европу, а Россия, по мнению Тютчева, – христианское государство. И это не только результат исповедуемой обществом православной религии. Россия христианская, потому что обладает способностью к отречению и самопожертвованию. Эти атрибуты составляют основу ее морали. Тютчев пишет: «Россия – христианская держава, а русский народ является христианским не только вследствие православия своих верований, но и благодаря чему-то еще более задушевному. Он является таковым благодаря той способности к самоотречению и самопожертвованию, которая составляет как бы основу его нравственной природы» ^{[19, с. 68]}.

Такое представление предполагает отказ от эгоистических побуждений к действию и примат блага ближнего над собственным. Опять же, здесь можно увидеть некоторое совпадение с воззрением Гегеля, который в социальном аспекте признавал первенство общественного над индивидуальным, хотя и подчеркивая одновременно важность индивидуальности и субъективной свободы. Революция по своей сути антихристианская, поскольку она отрицает вышеупомянутые положения. Тютчев прямо заявляет, что революция – это «враг христианства. Антихристианский дух есть душа Революции, ее сущностное, отличительное свойство» ^{[19, с. 68]}.

Для Тютчева важным является вопрос о законности власти, поскольку уничтожение законности ведет к разрушению единства нации. Лозунги братства и равенства становятся бесполезными, потому что в основе революции лежит вера в безграничную силу человеческого я и вера в силу человеческого разума. Тютчев же считал, что «человеческое я, заменяющее собой Бога, конечно же, не является чем-то новым среди людей; новым становится самовластие человеческого я, возведенное в политическое и общественное право и стремящееся с его помощью овладеть обществом» ^{[19, с. 68]}. Таким образом, революция является апофеозом человеческого я, которое становится «своим собственным идолопоклонником» ^{[19, с. 103]}. Теоцентрическая система мира под влиянием революционных движений быстро превратилась в антропоцентрическую.

Тютчев также поднимает вопрос о том, что революция присвоила себе один из важнейших принципов христианства – братство – и сделала его своим лозунгом, тем самым выдавая себя как бы за религиозное течение. Утверждение, провозглашенное некоторыми сторонниками революции, что она появилась для исполнения евангельского пророчества, по мнению поэта, является богохульством, поскольку революция превратила христианский дух смирения и самопожертвования в дух гордости и возвышения. Братство людей, созданное во имя Бога, было преобразовано ею в братство, объединенное страхом перед властью народа. В стороне от этих соображений стоит упомянуть, что, как это ни парадоксально, и идея революции, и тютчевское видение империи являются модификациями широко известного топоса потерянного рая, мечты о всеобщем счастье.

Тютчев пытается понять, откуда берется стремление к независимости личности. Революция для поэта – это логичный итог развития западной цивилизации. Западноевропейское общество под влиянием таких событий, как Реформация, народные революции, «национализация» католической церкви утратило веру в христианские принципы и в результате утратило основу общественной жизни. Основную вину Тютчев возлагает на католическую церковь. Превращение церкви в организацию государственного характера, в которой власть принадлежит индивиду, исказило истинный характер христианства. Эти изменения в католической церкви привели к выделению протестантских церквей, а также к началу революции. В то же время поэт утверждает, что позитивное наследие христианства на Западе поддерживается не духовенством, а сообществом верующих, принадлежащих к католической церкви. По его мнению, протестантизм в западноевропейских странах, за исключением Англии, постепенно отмирает.

Главная претензия, выдвинутая русским классиком к персоне Папы Римского, заключается в том, что он не остался просто священником, а стал главой государства. Тютчев заявляет: «Католицизм всегда составлял всю силу папизма, как папизм составляет всю слабость католицизма. Сила без слабости сохраняется лишь во вселенской Церкви» ^{[19, с. 57]}. Он также критикует стремление папства к универсальной юрисдикции во всем христианском мире, чтобы подчинить себе не только местные церкви, но и государства. Кроме того, подвергает критике орден иезуитов, в котором он видит символ и парадокс католицизма: эти ревностные христиане сами являются оружием, разрушающим христианство. Изменения, произошедшие в Западной Церкви, вызвали разочарование как в морали, так и в материальной сфере церковной жизни. Оглядываясь назад, мы видим, что мысль Тютчева была в некоторой степени пророческой. От первенства папы Западная церковь пошла еще дальше и на Первом Ватиканском соборе (1869-1870) признала догму о непогрешимости папы в вопросах веры и морали. Это вызвало противодействие со стороны некоторых последователей Католической церкви. В 1870 году в Германии был выделен старокатолицизм как выражение несогласия с этой догмой. Первоначально он объединял только профессоров богословия, а в 1871 г. он был организован в отдельное церковное учреждение, отвергающее Марианские догмы, безбрачие, пост, индивидуальное исповедание и латинский язык в литургии.

Следует помнить, что Тютчев не считает Западную Церковь ложной, а католическую веру отступничеством или ересью. Напротив, указывает на то, что в Европе много ревностных христиан. Мы видим в его высказываниях стремление спасти идеи христианства на Западе. Средством спасения для него оказывается Российская империя как носитель традиций православия. Мы видим экуменические стремления и твердую веру в слияние обеих ветвей христианства в его пылком исповедании: «Православная Церковь никогда не теряла надежды на такое исцеление. Она ждет его, рассчитывает на него – не только с верой, но и с уверенностью. Как Единому по своему началу и Единому в Вечности не восторжествовать над разъединением во времени? Вопреки многовековому разделению и всем человеческим предубеждениям она всегда признавала, что христианское начало никогда не погибало в римской Церкви и что оно в ней всегда сильнее людских заблуждений и страстей. Поэтому она глубоко убеждена, что христианское начало окажется сильнее всех его врагов. Православная Церковь знает и то, что теперь, как и в продолжение многих веков, судьбы христианства на Западе все еще находятся в руках римской Церкви, и надеется, что в день великого воссоединения та возвратит ей неповрежденным сей священный залог» ^{[19, с. 100]}.

Славянство и польский вопрос

В круг размышлений об исторической миссии Российской империи, оппозиции «Россия – Запад», отношениях между православием и католицизмом вписываются мысли Тютчева о роли и предназначении славянства, а следовательно, и Польши. Всеславянская империя, которая должна была выполнить историческую миссию по обновлению Европы, состояла, по мнению поэта, из двух элементов: славян, составлявших плоть, и Православия, являвшегося душой государства. Среди славян Тютчев определяет для России место примата, ибо только она представляла собой империю, которая могла служить противовесом Европе. Что касается вопроса о возможности объединения славянских народов, Тютчев не видел в этом большой проблемы, указывая на племенную близость, распространенную особенно среди простого народа. По сути, славяне должны были объединить два элемента: антинемецкую оппозицию и антикатолическую оппозицию. Объединение славянских племен было необходимо из-за угроз со стороны других народов, особенно Германии. Поэт говорит о существовании в сознании немецкого народа веры в превосходство над славянами: «Германский гнет не только политическое притеснение, он во сто крат хуже. Ибо он проистекает из той мысли немца, что его господство над славянами является его естественным правом. Отсюда неразрешимое недоразумение и вечная ненависть. Следовательно, искреннее равенство в правах оказывается невозможным» ^{[19, с. 115]}. Насколько глубокая экзистенциальная правота заложена в этом утверждении Тютчева, свидетельствует тот факт, что такое отношение немецкого народа к восточным соседям сохранялось очень долго и в ХХ веке привело к политике Третьего Рейха. Гитлер оправдывал нападение на Польшу, положившее начало Второй мировой войне, в том числе и расовым превосходством.

Антинемецкая риторика появляется в стихотворении Тютчева 1867 года «Славянам». Это был ответ на слова австрийского министра иностранных дел графа Фридриха фон Бейста, который говорил о превосходстве немцев над славянами и о том, что славян нужно «прижать к стене»:

Так пусть же с бешеным напором

Теснят вас немцы и прижмут

К ее бойницам и затворам, –

Посмотрим, что они возьмут! ^{[19, с. 222]}

В объединении славян большое значение имел для российского дипломата вопрос Чехии. XIX век в чешской политической мысли был отмечен пророссийскими настроениями. Это было связано не только с идейными убеждениями, но и с разочарованием в других политических концепциях. После разгрома Весны народов в Чехии, а затем превращения Австрийской монархии в дуалистическое государство Австро-Венгрия надежды Чехов обратились к России. В идее союза славян Тютчев руководствуется предчувствием конфликта между Россией и Западом, который неизбежно приведет к войне. В поэтическом наследии Тютчева появляется ряд стихотворений, адресованных чехам, например, «К Ганке», «Славянам», «Пророчество». На рубеже 60-х и 70-х годов XIX века поэт создает ряд стихотворений, в которых появляется мысль об объединении славян под эгидой России. Такой союз мог, по мнению Тютчева, стать силой, противостоящей Западу, погрязшему в хаосе революции.

В произведениях о единстве славян поэт говорит о мирном, добровольном соединении, о равенстве и взаимопонимании народов, входящих в состав славянского мира. Однако проект объединения славян противоречил политике премьер-министра Пруссии, а затем канцлера Германии Отто фон Бисмарка, сторонника Культуркампфа и германизации. Идея объединения славянского мира представляется Тютчевым в стихотворении «Два единства» 1870 года. Поэт обращается к будущим поколениям, желает, чтобы они помнили об укреплении союза славянских братьев. Автор глубоко убежден в том, что единство может быть достигнуто не кровью, революцией, силой, а любовью и взаимной поддержкой. Тютчев выступает против военной программы Бисмарка:

Из переполненной Господним гневом чаши

Кровь льется через край, и Запад тонет в ней –

Кровь хлынет и на вас, друзья и братья наши –

Славянский мир, сомкнись тесней...

«Единство, – возвестил оракул наших дней, –

Быть может спаяно железом лишь и кровью...»

Но мы попробуем спаять его любовью –

А там увидим, что прочней... ^{[19, с. 236]}

В стихотворении приводится самая важная мысль, толкование политических убеждений немецкого канцлера, названного «оракулом наших дней». Это произведение, написанное за три года до смерти поэта, читается как своеобразное завещание – экзистенциальное пророческое предостережение не только славянам, но и всему миру.

В стихотворении «К Ганке» (26 августа 1841 г.) поэт говорит о том, что славянские племена с течением времени отошли далеко друг от друга, что иногда лилась братская кровь. Автор утверждает, что расколу между славянами способствовали «иноверцы», в том числе немцы и турки, тогда как сейчас настало время пробуждения славянства. Поэт мучается тем, что в прошлом не раз происходили братоубийственные битвы. От слепой вражды между славянскими народами выиграли только их враги:

И вражды безумной семя

Плод сторичный принесло:

Не одно погибло племя

Иль в чужбину отошло...

Иноверец, иноземец

Нас раздвинул, разломил –

Тех обезъязычил немец,

Этих – турок осрамил... ^{[19, с. 194–195]}

Не только Тютчеву была близка мысль об объединении славянского мира. О ней говорил, хотя и по-иному, Адам Мицкевич, рассуждавший о двух полюсах славянства, утверждая, что «польская идея», понимаемая им как идея свободы, выражающаяся в анархии, и «русская идея», понимаемая как идея самодержавия, выражающаяся в восточном деспотизме, имеют общий элемент, отличающий мир славянства от Европы. Их объединяла оппозиция западному рационализму и общее для всех славянских народов убеждение, что основой социальной интеграции и легитимности власти является не рациональное учение, а духовная связь, являющаяся даром Святого Духа. Мицкевич видел в этом надежду на объединение славянства.

В стихах, адресованных чехам, Тютчев напоминает Яна Гуса, чьи новаторские религиозные доктрины положили начало в Чехии ряду выступлений национального характера (Гуситские войны). В стихотворении «Гус на костре» 1870 года Тютчев рисует с реалистической детализацией казнь Гуса и свидетелей этого события, изображая антагонизм народа с духовенством и дворянством. Для Тютчева Гус – «народа чешского святой учитель» ^{[19, с. 234]}.

Тютчев часто проповедовал экуменические взгляды, не отвергая слепо христианские конфессии, отличные от православия. Лишь под влиянием Январского восстания, когда католическое духовенство приняло активное участие в военных действиях, поэт приходит к выводу, что слияние православия и католицизма невозможно. В стихотворении «Ужасный сон отяготел над нами» 1863 года он рисует выразительную картину храма, ставшего убежищем разбойников: «Притон разбойничий в дому молитвы, / В одной руке распятие и нож» ^{[19, с. 208]}.

Если отношение России к чехам или словакам не было обременено историческими конфликтами, то «Польский вопрос» представлял на фоне других славянских народов серьезную проблему. Отношение к Польше и полякам было для России на протяжении веков экзистенциальным вопросом. Это нашло отклик и в художественной литературе. У Тютчева были выдающиеся предшественники: Пушкин, Герцен, Хомяков, – которые обращались в своих произведениях к этой чрезвычайно сложной теме. Стихи Тютчева являются ответом в своеобразном дискуссии с «антипольской трилогией» Пушкина, в которой появляется трактовка польско-русского конфликта как старого бытового спора, куда посторонние не должны вмешиваться. Однако в произведениях Тютчева нет пропагандистского патриотизма, как у Пушкина, зато представлен трагизм исторического спора. Оба народа запутались в скрытых законах, управляющих ходом истории, и заранее были обречены на свою судьбу. Отношение Тютчева к «Польскому вопросу» необычно. С одной стороны, в свете своей идеи империи он видит Польшу частью славянского мира, которая должен найти свое место во Всеславянской империи. С другой стороны, Польша на протяжении веков была тесно связана с западноевропейской культурой и католическим христианством. Таким образом, она является одновременно и родным, и чуждым элементом в славянском мире. Этот дуализм Польши заранее обрекает все ее действия, связанные с обретением независимости, на провал. Тютчев оправдывает агрессивное поведение России по отношению к Польше: «Польша должна была погибнуть... Речь идет, конечно же, не о самобытной польской народности – упаси Бог, а о навязанных ей ложной цивилизации и фальшивой национальности» ^{[19, с. 43–44]}. Таким образом, поражение восстания – это не результат ненависти русских к польскому народу, а историческая судьба, приговор истории. Тютчев видит истинную причину распада Польского государства в принятии иностранной культуры, которая разрушила первоначальную, истинную традицию польского народа.

Отношение к Польше определялось мировоззрением Тютчева, который смотрел на «Польский вопрос» не только с позиции российского дипломата, но и мыслителя. И несмотря на двойственное отношение к Польше, он остается верным своим идеалам единства славянства, объединенного в общую Империю. Польскому народу в этой идее империи тоже было отведено место. Тютчев отмечал, что польские восстания часто характеризовали раскол между знатью и народом. Россия должна была стать, по мнению поэта, примером национального единства, страной, где все социальные слои близки друг другу: «Здесь, где у власти и поддáнства / Один язык, один для всех» ^{[19, с. 219]}.

В стихах, посвященных теме славянства, преобладает лексика и метафорика, относящиеся к Библии. Повторяется символ жертвы (в некотором смысле именно Польше Тютчев предписывает сыграть роль жертвы, которую нужно принести во имя будущего объединения) – чаши. Ярлык «Иуда» навешивается не только на Польшу, но и на Австрию в стихотворении «По случаю приезда австрийского эрцгерцога на похороны императора Николая». К стихам с позитивным отношением к Польше относится стихотворение по случаю взятия Варшавы 1831 года. Польша в нем изображена как братская страна («орел одноплеменный»), чья жертва будет способствовать объединению славян. Тютчев рассказывает о борьбе русских с поляками, целью которой было не наказать Варшаву, а сохранить все российское государство. Поэт ссылается на принесенную Агамемноном жертву в лице родной дочери. Россия должна была пожертвовать польским государством, чтобы спасти единство. Из этой жертвы должна родиться свобода всего славянства. В стихотворении проявляется сочувствие польскому народу.

О том, насколько серьезно Тютчев относился к «Польскому вопросу», свидетельствует стихотворение «Тогда лишь в полном торжестве». Условием объединения славян является согласие между поляками и русским:

Тогда лишь в полном торжестве,

В славянской мировой громаде,

Строй вожделенный водворится, –

Как с Русью Польша помирится ^{[19, с. 202]}.

Теме славянства поэт посвящает много стихов. Они объединяются в неформальный тематически связанный цикл. Эти произведения создавались в разные годы и часто были ответом на текущие события политической и общественной жизни. В своей историософской мысли Тютчев отводит славянским племенам важное место. Именно им, объединенным в единую империю (под эгидой России, как самой сильной среди них), поручено нести нравственное и социальное обновление миру.

Человек, история и современность

Стихи, посвященные политической тематике, составляют в творчестве Тютчева почти четверть от общего объема. Можно отметить определенную особенность: во время пребывания Тютчева за границей, в дипломатических миссиях, в его поэзии преобладают стихи на философско-пейзажную тематику и произведения о любви. Стихов, посвященных политике, до 1830-х годов он писал мало. Только вернувшись на родину в 1844 году, поэт все чаще создает стихи о текущих политических событиях. «Политические стихи» характеризуются глубиной и актуальностью мыслей автора. В них четко обозначены политическая позиция и философские концепции Тютчева. Эта поэзия прочно связана с публицистикой 50-х и 60-х годов Тютчева. В ней поэт интерпретирует и развивает идеи, изложенные в историософских трактатах. Тематический диапазон «политических стихов» велик. Однако можно выделить наиболее важные направления. Одним из главных вопросов, возникающих в этой поэзии, является вопрос истории и места в ней человека. Подобно философско-пейзажным стихам, политические произведения демонстрируют присущую Тютчеву веру в дуализм и вместе с тем целостность, единство полярных элементов в человеке – как в его личной, так и в общественной жизни. Тютчев обогащает тематику стихов, обостряет политическую проблематику. Основными проблемами становятся человек и история, человек и современность. Важным для него является также вопрос отношений между Востоком и Западом и историческая миссия России.

В стихах, рассказывающих о человеке и обществе, поэт ищет новые композиционные формы и художественные средства, которые могли бы передать сложность отношений между человеком и обществом. В отличие от преобладающей в философско-пейзажных стихах двухчастной композиции, здесь главенствуют внешне однородные строения. Несмотря на это единообразие, они по-прежнему остаются идеологически и философски диалогическими. В них представлен спор, возникающий в результате столкновения двух разных жизненных положений человека. Данную ситуацию представляют такие стихи, как «Цицерон», «Silentium!», «Два голоса».

Исторические события Тютчев связывал с судьбой, Божьим предназначением, которое определяло ход истории. Поэт стремился понять и объяснить судьбу современной ему Европы и России через судьбу Древней Греции и Рима. Атмосфера ужаса и надвигающейся гибели античной Римской Империи, представленная Тютчевым, напоминала атмосферу, царившую в современной поэту Европе.

Стихотворение «Цицерон», создание которого датируется 1830 годом, возможно, было реакцией поэта на революцию во Франции. Стихотворение носит явно диалогический характер. Автор изображает спор лирического субъекта с римским политиком о роли выдающейся личности в момент значительных событий истории. В первой части произведения Цицерон сожалеет о своих временах, когда Рим был охвачен хаосом войны:

Оратор римский говорил

Средь бурь гражданских и тревоги:

«Я поздно встал – и на дороге

Застигнут ночью Рима был!» ^{[19, с. 139]}

Цитируя слова римского оратора, поэт начинает с ним полемику. Спор приобретает характер философского диспута. Для поэта быть свидетелем переломных моментов истории – это нечто значимое для человека. Он прерывает жалобы Цицерона заявлением:

Так!.. но, прощаясь с римской славой,

С Капитолийской высоты

Во всем величье видел ты

Закат звезды ее кровавой!.. ^{[19, с. 139]}

Поэт создает образ возвышенного героя, который становится свидетелем «высоких зрелищ». В финале стихотворения подчеркивается характерная для Тютчева вера в то, что бессмертие может быть достигнуто только борьбой, являющейся сущностью человеческого бытия:

Счастлив, кто посетил сей мир

В его минуты роковые –

Его призвали всеблагие

Как собеседника на пир.

Он их высоких зрелищ зритель,

Он в их совет допущен был –

И заживо, как небожитель,

Из чаши их бессмертье пил! ^{[19, с. 140]}

Человек, с достоинством встречающий роковые моменты истории, умеющий противопоставить свою волю и энергию трагической реальности, может достичь высот, доступных богам. Здесь есть похвала деятельности человека, который использует данную ему богами возможность участвовать в сотворении истории.

Мысль о бессмертии человека, которого он может достичь благодаря борьбе с судьбой, появляется в стихотворении 1850 года «Два голоса»:

1

Мужайтесь, о други, боритесь прилежно,

Хоть бой и неравен, борьба безнадежна!

Над вами светила молчат в вышине,

Под вами могилы – молчат и оне.

Пусть в горнем Олимпе блаженствуют боги:

Бессмертье их чуждо труда и тревоги;

Тревога и труд лишь для смертных сердец...

Для них нет победы, для них есть конец.

2

Мужайтесь, боритесь, о храбрые други,

Как бой ни жесток, ни упорна борьба!

Над вами безмолвные звездные круги,

Под вами немые, глухие гроба.

Пускай олимпийцы завистливым оком

Глядят на борьбу непреклонных сердец.

Кто, ратуя, пал, побежденный лишь Роком,

Тот вырвал из рук их победный венец ^{[19, с. 163]}.

Поэт говорит о необходимости борьбы смертных людей с бессмертной судьбой и ставит вопрос – как человек должен вести себя по отношению к этой трагической необходимости? Название, композиция и идея неизбежного проигрыша указывают на то, что оба голоса по-разному говорят об одном и том же. Но благодаря тонким лексическим изменениям, повороту к бойцам, во втором голосе появляется другой, более оптимистичный тон. Несмотря на использование одних и тех же образов и мотивов фатума, олимпийских богов – тональность и авторская позиция во втором голосе приобретают иной характер. Стихотворение построено на основе принципа полифонического произведения, в котором к спору двух равноправных голосов присоединяется третий голос (появление которого может помочь приблизиться к объективной истине). Третий голос должен быть, если применить проекцию М. М. Бахтина, голосом читателя. В произведении Тютчева третий голос может принадлежать Фатуму или читателю.

В цикле стихов о Наполеоне поэт стремился как можно более полно и точно передать сложную и противоречивую сущность фигуры французского императора. В своем интересе к его персоне Тютчев не был одинок. Образ вождя французов неоднократно служил поэтическим вдохновением для других русских творцов, в том числе Пушкина и Лермонтова. Стихотворение «Наполеон», состоящее из трех частей, было написано под влиянием публицистических очерков Гейне 1832 года, где Наполеон был показан как гений, в голове которого было гнездо орлов вдохновения, а в сердце – змей расчетливости. Произведение Тютчева через применение образов орла и змеи соответствует метафоре Гейне. Пушкин собирался опубликовать это произведение русского дипломата в III томе «Современника», но цензура возражала, считая ход мыслей автора слишком расплывчатым. В образе французского императора Тютчев видел сочетание необыкновенного, способного создавать великие идеи, гениального ума с полным отсутствием нравственного элемента:

В его главе – орлы парили,

В его груди – змии вились... ^{[19, с. 199]}

Это отсутствие этического ядра привело, по мнению поэта, к краху всех идей Наполеона:

Но освящающая сила,

Непостижимая уму,

Души его не озарила

И не приблизилась к нему... ^{[19, с. 199]}

Тютчев указывает на примат земного элемента в Наполеоне, которому пришлось уступить духовному началу:

Он был земной, не божий пламень,

Он гордо плыл – презритель волн, –

Но о подводный веры камень

В щепы разбился утлый челн ^{[19, с. 199–200]}.

В первых двух частях появляется ораторский, возвышенный стиль, достигаемый применением церковнославянизмов, риторического синтаксиса и параллелизма. Третья часть характеризуется конкретностью в описаниях исторических фактов и высказываний. Здесь цитируется широко известная фраза Наполеона о переходе Немана. Тютчев показывает поражение французского императора в борьбе против объединенных сил России, Англии и французских сторонников монархии. Изложены факты о ссылке Наполеона, а затем и о переносе его праха на Родину.

Самым ранним поэтическим произведением Тютчева на актуальную политическую тему было стихотворение «К оде Пушкина на вольность», написанное в 1820 году. Тютчев славит талант Пушкина, его мужество противостоять тирании, утверждает, что судьба поэта – бороться с рабством огнем свободы. По словам Тютчева, такой поэт, как Пушкин, рожден для того, чтобы проповедовать святые истины:

Счастлив, кто гласом твердым, смелым,

Забыв их сан, забыв их трон,

Вещать тиранам закоснелым

Святые истины рожден!

И ты великим сим уделом,

О муз питомец, награжден! ^{[19, с. 191]}

Однако, в отличие от Пушкина, Тютчев призывает не к восстанию и свержению тирании, а к тому, чтобы поэт силой своего таланта тронул и смягчил сердца сторонников царя. Это раннее стихотворение содержит характерные для всего творчества Тютчева идеи: убеждение в том, что нельзя вносить изменения путем пролития крови и что поэзия должна смягчать гнев, а не разжигать борьбу.

Стихотворение «Море и утес» появилось в связи с революционными событиями 1848 года в Западной Европе. Поэт создает образ моря, символизирующего революцию, и образ утеса, символизирующего Российскую империю. Стихотворение отличается символической образностью. Чрезвычайно пластичный образ бушующего моря, пытающегося преодолеть все, что встречается на его пути, является символом разрушительности революционной стихии:

Волн неистовых прибоем

Беспрерывно вал морской

С ревом, свистом, визгом, воем

Бьет в утес береговой –

Но спокойный и надменный,

Дурью волн не обуян,

Неподвижный, неизменный,

Мирозданью современный,

Ты стоишь, наш великан! ^{[19, с. 196–197]}

Тема стихотворения «Молчит сомнительно Восток» – ожидание национального пробуждения России. Победные лучи восходящего солнца, разливающиеся по всему миру, символизируют победу Востока. Тютчев хотел показать в этом произведении надежду на пробуждение и объединение славян.

Ряд интересных стихотворений на политическую тематику был создан в период со второй половины 50-х до 70-х годов. Этот период был для Тютчева драматичным. Разочарование вызвала у поэта политика царской власти во время Крымской войны. Падение Севастополя и смерть Николая I вдохновили поэта написать горькую эпитафию:

Не Богу ты служил и не России,

Служил лишь суете своей,

И все дела твои, и добрые и злые, –

Все было ложь в тебе, все призраки пустые:

Ты был не царь, а лицедей ^{[19, с. 207]}.

Неумело проводимая царем внешняя политика и действия внутри страны были строго оценены Тютчевым в одном из его писем жене Эрнестине Федоровне от 17 сентября 1855 года: «Для того, чтобы создать такое безвыходное положение, нужна была чудовищная тупость этого злосчастного человека, который в течение своего тридцатилетнего царствования, находясь постоянно в самых выгодных условиях, ничем не воспользовался и все упустил» ^{[18, с. 228]}.

В ряду стихов, посвященных России, нельзя пропустить короткое, но одно из самых известных поэтических произведений Тютчева:

Умом – Россию не понять,

Аршином общим не измерить.

У ней особенная стать –

В Россию можно только верить ^{[19, с. 216]}.

Произведение затрагивает важную беду эпохи, о которой поэт много раз писал – разрыв между верой и разумом. Это короткое, афористического характера, стихотворение прекрасно передает и специфику России – она не поддается разумному осмыслению. Ее можно понять только через сферу духовных понятий. Тютчев даже в таком маленьком произведении раскрывает основную концепцию своего мировоззрения: сфера духа преобладает над сферой материальной действительности.

В стихах на политическую тематику Тютчев часто затрагивает вопрос оппозиции Восток – Запад. Поэт использует неоднозначность этих терминов. Они могут обозначать Россию и Европу, они также могут обозначать географическую территорию. Тютчев решает вопрос взаимоотношений Востока и Запада, представляя его как две параллельные линии развития:

Смотри, как запад разгорелся

Вечерним заревом лучей,

Восток померкнувший оделся

Холодной, сизой чешуей!

В вражде ль они между собою?

Иль солнце не одно для них

И, неподвижною средою

Деля, не съединяет их? ^{[19, с. 156–157]}

В данном стихотворении мы снова сталкиваемся с двойственным смыслом: можно воспринимать произведение как пластичный пейзаж, показывающий момент наступления сумерек. Мы видим поэтический образ, характерный для философской поэзии Тютчева. Оппозиция Восток – Запад вписывается в ряд известных тютчевских антитез: ночь и день, космос и хаос, любовь и смерть. Возникает дихотомия, конфликтующие явления оказываются родственными, имеющими общее начало. По мысли поэта, такова природа мира и человека. Восток и Запад, с одной стороны, предельно разные явления, с другой – оба подчинены вечному пути Солнца. Можно также прочитать это стихотворение как политическую аллегорию, понимая под Востоком и Западом Россию и Западную Европу. Поэт задается вопросом, каково истинное отношение между ними – действительно ли враждебное? Учитывая мировоззрение Тютчева, которому западноевропейская культура была близка, можно полагать, что он не мог отвергнуть культурное и историческое наследие западного мира. Финальный вопрос стихотворения носит риторический характер: Солнце является общим для Востока и Запада.

Заключение

Помимо оппозиции Восток – Запад, к основным вопросам в поэзии Тютчева на политическую тематику относится мотив величия России и убежденность в ее исторической миссии. В таких стихотворениях, как: «Русская география» и «Нет, карлик мой! трус беспримерный!..» автор выражает убежденность в том, что Россия должна принести Европе обновление в сфере социально-политических отношений, свободу, а также духовное возрождение, которое осуществится через православие. Часто в стихах на политическую тематику, написанных в связи с определенным общественно-политическим событием, возникает более глубокая философская мысль, которая делает произведение вневременным. Диалектичность смыслов можно назвать отличительной чертой поэзии Тютчева.

Для Тютчева поиск смысла истории был одновременно познанием тайн бытия личности и общества. В процессе истории поэт видел зависимости, которые как бы упорядочивали знания о человеке и мире. Это познание дает людям возможность формировать будущие судьбы человечества на основе неоспоримых законов развития. Тютчев рассматривал эти законы как структурообразующий элемент империи, основанной на христианской этике. Историософская мысль Тютчева, выраженная в поэзии, эссеистике и переписке, основана на фундаментальных антиномиях: Россия – Запад, православие – католицизм, империя – революция. Поэт в своих философских поисках стремится найти всеобъемлющий принцип, который бы упорядочил структуру мира как в сфере идей, так и в социальной сфере. Все вышеперечисленные антиномии подчинены принципу единства. Россия и Запад составляют единую Европу. Обе ветви христианства составляют Вселенскую Церковь. Империя основана на единстве и является единственной социальной структурой, способной к развитию, в то время как государства, рожденные революцией, всегда будут стремиться к краху, потому что они основываются на интересах личности, а не общества. Можно также сделать вывод, что первостепенную функцию, во взглядах Тютчева на историю и политику, выполняет христианство, как категория, систематизирующая процесс истории и обусловливающая существование наилучшего политического строя.

Историософские концепции Тютчева вписываются в круг проблем, волнующих русское общество XIX века, но их нельзя прочитывать в духе единой доктрины. Тютчев ведет собственные оригинально поиски. Поэт прекрасно знал реалии политики и общественной жизни своей Родины. Не раз он выражал свою негативную оценку власти в стихах и переписке. Его видение империи представляет не Россию такой, какой она была в его эпоху, а Россию, которую он хотел бы видеть в будущем. Так считает и Кожинов: «Сила и глубина тютчевской мысли (вспомним хотя бы об ее предвидениях) являются залогом того, что перед нами не чисто субъективное устремление, но воплощение национального, народного идеала» ^[4].

Следует подчеркнуть, что Тютчев был прежде всего дипломатом, который верно служил России. Он всегда ставил интересы России как государства и дела русского народа выше интересов правительства и царя. Будучи ближайшим советником министра иностранных дел Горчакова, он имел прямой доступ к царю Николаю I и, по сути, был тем человеком, который пытался изменить курс внешней политики России так, чтобы она проводилась на благо русского народа, а не придворной знати.