Сравнительный анализ образа «немца-нациста» в немецкой литературе о Второй мировой войне

Похаленков Олег Евгеньевич доктор филологических наук профессор, кафедра литературы, Калужский государственный университет им. К.Э. Циолковского 248002, Россия, Калужская область, г. Калуга, ул. Николо-Козинская, 56, кв. 8 Pokhalenkov Oleg Evgen'evich Doctor of Philology Professor, Department of Literature, Kaluga State University named after K. E. Tsiolkovsky 248002, Russia, Kaluzhskaya oblast', g. Kaluga, ul. Nikolo-Kozinskaya, 56, kv. 8 olegpokhalenkov@rambler.ru Другие публикации этого автора

В западном литературоведении закрепилось мнение, что Вторая мировая война не оставила такого значимого следа, как, например, Первая мировая, за которой на Западе закрепилось имя – Великая война. Например, в английской литературе Первая мировая война стала источником появления новой для этой литературы прозы и поэзии. Здесь уместно вспомнить «окопную» поэзию и З.Сассуна, Р. Грейвза, У. Оуэна и др.[см. подр.: 6;7;8] Или трилогию современной английской писательницы П. Баркер («Regeneration», 1991), в которой она вновь обращается к теме Великой войны, затрагивая самые злободневные темы для английского общества – социального неравенства, гомосексуализма, привилегированного частного образования и др, т.е. те темы, актуальность которых не ставится под сомнения в Англии. Литературная ситуация в немецкой литературе была совершенно другой. Сразу после поражения Германии в Первой мировой войне на литературную арену выступили талантливые молодые писатели, произведения которых, сейчас относятся к классике литературы «потерянного поколения» – Л. Ренн, Э.М. Ремарк и др. Но, если даже при разделении немецкого общества на тех, кто поддерживал мнение Ремарка о предательстве целого поколения, которое было послано погибать на передовую и тех, кто считал Ремарка предателем немецкого общества и солдатского братства, ситуация после Второй мировой войны в немецкой литературе отражала, во-многом, накал политических страстей, который существовал в самой Германии.

В течение долгого времени тема виновности / невиновности за фашистское наследие была превалирующей в послевоенной немецкой литературе. Такие авторы как В. Борхерт, Г. Бёлль, Э.М. Ремарк и др., сами испытавшие ужасы нацистского тоталитаризма, старались ниспровергнуть миф о «чистом Вермахте» и лишить возможности появления реванширских настроений среди неонацистов [см. подрб.: 2].

Проблема отношения к памяти о прошедшей войне и ответственности за многочисленные жертвы особенно остро стала ощущаться после утверждения общественного мнения о том, что не все, воевавшие на Восточном фронте виновны. Идея о том, что мужчины и женщины просто оказались жертвами пропаганды, казалась очень притягательной и стала поддерживаться среди широких слоев населения. В особенности эти настроения получили поддержку у наиболее радикально-настроенные писатели, например, Х.Г. Конзалик, даже развивали в своих произведениях мысль о «культурном» походе на Восток. Подобная пропаганда приносила свои плоды, так как в начале 1950-х годов многие западные немцы считали, что идея национал-социализма был не так уж плоха. Именно в этот период выходит в свет, анализируемый нами роман Э.М. Ремарка – «Время жить и время умирать» (1954) и спустя более полувека автобиографический роман одного из самых знаменитых современных немецкоязычных авторов Уве Тимма «На примере брата» (2003).

Сравнивая вышеназванные произведения о Второй мировой войне, стоит отметить, что «Время жить и время умирать» Ремарка – это художественный вымысел, в то время как «На примере брата» – это реальная историю брата автора, который служил в одной из частей СС. Если Ремарк ставит своей задачей показать губительное воздействие идеологии нацизма на человека и его постепенное моральное разложение, то Тимм старается разобраться и объяснить для себя поведение брата и его потенциальное участие в массовых убийствах, осуществленных его дивизией. Сам Тимм следующем образом говорит о разнице в интерпретации категории вины на своей родине: «Возможно, одно из существенных различий между Восточной и Западной Германиями, то бишь между позднейшими ФРГ и ГДР, как раз в том, что в западной части перед населением со всей неумолимостью был поставлен вопрос коллективной вины. Что с точки зрения демократической процедуры только логично: Гитлера ведь избрали всем народом. В восточной части, напротив, в механистически-упрощенном ракурсе все свели к различию между обманщиками и обманутыми, в том смысле, что капиталисты, эксплуататоры, были обманщиками, а трудящиеся оказались обманутыми. Вина, таким образом, становилась явлением классовым, имеющим обоснование в экономических интересах. Благодаря чему авторитарное мышление и верноподданническое служение государству остались вне критики, больше того, были восприняты и унаследованы социалистическим обществом в качестве своеобразных прусских доблестей» ^[4].

Таким образом, «Восточный поход» до сих пор становится темой для немецких прозаиков. Амбивалентное взгляд на прошедшую войну существует и в настоящее время. В этом случае, проведенный анализ центрального образа произведений – образа «наци» позволит выявить сходства и типологические схождения двух авторов, которые обращались к теме развенчания мифа о чистом вермахте и невиновности простых немцем, механически выполняющих приказ.

Центральный образ будет рассматриваться с помощью понятия о «литературном герое» Л.Я. Гинзбург. Гинзбург считала, что «образ героя в прозаическом тексте имеет свои особенности и его возможно реконструировать только при учете всех элементов на всех уровнях текста. Он реализуется в тексте через следующие элементы – систему мотивов, речь, способы характеристики (ее элементы – имя (другие способы называния), оценки, описания); специфика данных элементов обусловлена точкой зрения (пространственной, временной, психологической), определяющей характер героя. <…> характер является структурой, возникающей из наблюдения людей над процессами внутренними (самонаблюдение) и внешними» ^[1].

На взаимосвязь образа героя и системы мотивов указывает, по мнению О.М. Фрейденберг: «В сущности, говоря о персонаже, тем самым пришлось говорить и о мотивах, которые в нем получали стабилизацию; вся морфология персонажа представляет собой морфологию сюжетных мотивов» ^{[5, с. 221–222]}.

Сюжет романа «Время жить и время умирать» разворачивается в трех художественных плоскостях: боевые действия на Восточном фронте (хронотоп фронт, а также топосы и локусы, соответствующие местонахождению Гребера в этом времени и пространстве) и мирная жизнь в тылу Германии (отпуск Гребера).

Основное внимание в представленной работе будет уделено оппозиции Гребера – задумавшегося о своей роли немецкого солдата – и Штейнбреннера – убежденного нациста. Находясь в рамках художественного пространства войны, Гребер неоднократно сталкивается с убийствами безвинных мирных жителей, партизан и военных противников. Но именно в на фронте герой начинает задумываться о природе ведущийся войны и задаваться вопросом: всегда ли необходимо убивать на войне? И кто настоящий враг? Осознание своей роли в ведущейся войне построено на противопоставлении внутри системы персонажей: делении на «своих» и «чужих». Подобный прием, избранный Ремарком, приводит к демифологизации и дискредитации мифа об идеологическом единстве в немецкой армии.

Карл-Хайнц, брат писателя и центральный персонаж романа Тимма, погибает на Украине. В самом произведении он представлен двумя ипостасями: в образе сына и брата, характеристики которого представлены в речи и воспоминаниях близких и в образе солдата Вермахта, элитного подразделения СС «Бычья голова». Вторая ипостась дается автором чрез призму уже собственного восприятия дневника брата, который он вел во время службы и который попадает в руки писателя уже после гибели героя.

Следует отметить, что две представленные ипостаси образа Карла-Хайнца практически не коррелируют друг с другом. Говоря о брате, Тимм подчеркивает его миролюбивый характер следующими эпитетами: «тихий», «мечтающий», «храбрый», «боязливый», «стойкий», «честный» и др. Нарратор подчеркивает, что таким сыном родители гордились: «Карл-Хайнц, который был так привязан к отцу и вообще был настоящим мальчишкой... Этим мальчишкой он, отец, гордился» ^[4]. Или: «Брат – это был мальчик, который не врал, всегда был честен и стоек, не плакал, был смел, но и послушен. Образцовый брат» ^[4].

Автор особо подчеркивает тот факт, что в семье родители (подобно многим жителям Германии) всю ответственность за убийства мирных жителей на Восточном фронте возлагали на политиков, которые развязали эту войну. Образ же Карла-Хайнца же соотносился в их сознании с образом потерявшегося или заблудившегося юноши, который просто поддался патриотической риторике и выполнял приказ. Тимм даже приводит пример подобного воздействия на молодое поколение, указывая на источник – роман «В стальных грозах» Э. Юнгера: «Самое поразительно при чтении “В стальных грозах” Эрнста Юнгера и, пожалуй, самое захватывающее – это искренность в самовыражении сознания, для которого смертельная отвага, долг, самопожертвование все еще абсолютные ценности. Не только социальные ориентиры, но именно ценности, которыми – в совместной борьбе – когда-то, трансцендентно, будет преодолен нигилизм. А вот что это мужество, этот долг, это послушание оказались одновременно ценностями, при помощи которых, благодаря которым дольше проработали фабрики смерти, даже если ревнители ценностей об этом не знали — хотя могли бы знать, – вот этого мой отец никогда не мог и не хотел уразуметь. Это был вопрос, которым отцовское поколение даже не задавалось — как если бы в их сознании для его постановки не было соответствующих инструментов — и на который, когда вопрос звучал со стороны, ответа не было, одни отговорки» ^[4].

Следует отметить, что в случае мотивировки попадания на фронт у авторов наблюдаются расхождения: если у Ремарка Гребер был добровольцем, который попал на Восточный фронт и только там стал задуваться о своих действиях, то Тимм рисует совершенно другую картину. Образ его брата соотносится с «заблудившимся» юношей, который поверил в псевдопатриотические лозунги и попал на фронт по случайности. Но этот мотив оспаривает сам автор, рассказывая о том, что брат мечтал о фронте, об Африке, о службе в войсках генерала Роммеля: «Брат мечтал о сапогах на шнуровке, какие тогда носили пилоты, мотоциклисты, штурмовики. Экономил, карманные деньги откладывал, пока не набрал на сапоги. На одной из фотографий он в форме гитлерюгенда и в этих сапогах, высоких, почти до колен. Шнуровка держалась на крючках. Он в Африку хотел. Но к Роммелю по личной заявке не брали» ^[4].

Образ «наци» в романе Ремарка реализуется в сцене убийства (расстрела) русских партизан. Основной конфликт писатель раскрывает с помощью противопоставления Гребера Штейнбреннеру, т.е. идеология самого автора противопоставляется идеологии нацизма. Причем Гребер идет на убийство своего соотечественника сознательно, подчеркивая свой выбор, называя Штейнбреннера «убийцей»: «Гребер очнулся, подошел к сараю, вытащил ключ из кармана и отпер дверь. – Идите, – сказал он. Русские молча смотрели на него. Они не верили ему. Он отбросил винтовку в сторону.– Идите, идите, – нетерпеливо повторил он и показал, что в руках у него ничего нет. Русский, что помоложе, осторожно сделал несколько шагов. Гребер отвернулся. Он отошел назад, туда, где лежал Штейнбреннер. – Убийца! – сказал он, сам не зная, кого имеет в виду. Он долго смотрел на Штейнбреннера. И ничего не чувствовал» ^{[3, с. 398]}.

В романе Тимма мы не видим подобной оппозиции, так как родители Карла-Хайнца сознательно пытались подчеркнуть различия между войсками, в который служил их сын и элитными частями СС, которые творили «бесчинства» на оккупированных территориях: «Эта шайка, — так стало принято говорить, — эти преступники. Но мальчик-то был в войсках СС. Это были обычные боевые воинские части. Преступниками были другие, те, что из СД. Так называемые части специального назначения. А первым делом те, что наверху, — руководство. Воспользовались мальчиком, злоупотребили его юношеским идеализмом» ^[4].

Нарратор (брат Карла-Хайнца), рассказывая историю брата, несмотря на мнение родителей, время от времени вынужден был подчеркивать его безучастное и даже отстраненное наблюдение смерти, ее констатация. Например, в одной из дневниковых записей он фиксирует: «Март 21

Донец

Заняли плацдарм над Донцом. 75 м от меня Иван курит сигареты, отличная мишень, пожива для моего МГ» ^[4].

Таким образом, возникает вопрос об особенностях образа нациста в двух произведениях, которые разделены полувековым временным рубежом. Кто был настоящем убийцей у Ремарка и был ли брат Тимма убийцей?

Стоит отметить, что для понимания ремарковского понимания необходимо обратиться к сцене с русскими военнопленными. Ремарк показывает жестокое обращение убежденного нациста Штейнбреннера к пленным, противопоставляя, таким образом, Гребера и Штейнбреннера, и в тоже время подчеркивая, что даже нацист Штейнбреннер нуждается в мотиве для убийства. Оказавших в части оппозиции «чужой» для своих же соотечественников, Гребер начинает ассоциировать себя с жертвами – пленными русскими. Эту трансформацию в образе Гребера – солдата Вермахта – Ремарк подчеркивает в сцене расстрела русских партизан: «И вдруг мысли нахлынули на него, обгоняя одна другую. Казалось, с горы сорвался камень. Что-то навсегда решилось в его жизни» ^{[3, с. 28]}.

Нацист Штейнбреннер персонифицируется в произведении Ремарка в образе истового нациста Штайнбреннера – носителя идеалогии «убийства», который противопоставляется немцем – жертвам войны, которые выполняли приказ в силу страха за свою жизнь.

Мотив вины / невиновности возникает в конце романа Тимма в контексте открывшихся фактов о пытках и массовых убийствах в концлагерях: «Это не попытка объяснения. И никакое писание, никакая фраза не спасет, не поможет – в смысле дедукции, упорядочения, понимания, нет, здесь только одно: самозащита перед лицом того, что тебе открылось. Среди фотографий, сделанных Ли Миллер в Дахау сразу после освобождения лагеря американцами, есть одна, запечатлевшая эсэсовца, утопленного заключенными в речушке. Слегка размытые в струях прозрачной воды, можно различить лицо и пятнистую защитную униформу, как будто всплывающие из неведомых, грозных глубин. “The Evil” – так назвала Ли Миллер эту фотографию. А что, если бы брата перевели в концлагерь, охранником?» ^[4].

Таким образом, оба автора по-своему подошли к интерпретации образа нациста. Ремарк четко указывает на виновных – идеалогических врагов, которые поддерживали Вермахт, но начинают задумываться (подобно Греберу) или верить в правоту нацистов до последнего (как Штейнбреннер). В романе, который был написан полвека спустя, Тимм рисует образ заблудившегося юноши, нациста не по убеждению, а скорее увлеченного символикой, риторикой вождей. Писатель особо подчеркивает, что дневник, который он цитирует, скорее содержит фиксированные факту, а не описания убийств.