О психологической природе фашизма

Яновский Михаил Иванович ORCID: 0000-0002-9265-6917 кандидат психологических наук доцент, кафедра психологии, Донецкий национальный университет 283001, Россия, республика Донецкая Народная, г. Донецк, ул. Университетская, 24 Yanovsky Mikhail Ivanovich PhD in Psychology Associate Professor, Department of Psychology, Donetsk National University 283001, Russia, Donetsk People's Republic, g. Donetsk, ul. Universitetskaya, 24 m.i.yanovsky@mail.ru Другие публикации этого автора

Введение. Известный российский социолог и политолог С.Г. Кара-Мурза, характеризуя степень нашего понимания феномена фашизма, утверждает: «такое колоссальное событие в истории Запада, как фашизм, осталось практически не изученным и не объясненным» [Кара-Мурза 2008, 11]. При всей многочисленности публикаций и теорий, объясняющих этот феномен, мнение С.Г. Кара-Мурзы можно подтвердить фактическим возрождением и распространением фашизма на Украине, несмотря на жертвы и ущерб, нанесенный им Советскому Союзу, в т.ч. Украине, во время Великой Отечественной войны.

На наш взгляд, в значительной степени полноценному пониманию этого явления мешает явная или неявная замена его объективного анализа оценочным осуждением, отношение к нему как «пугалу», а также использование его как ярлыка, который навешивается на то, что не нравится (как, например, в 2014 г. западная пропаганда использовала придуманный ярлык «рашизм» против неудобной для Запада российской власти).

В данной статье предлагаем наш вариант трактовки психологической сущности фашизма.

Говоря «фашизм», мы будем подразумевать в т.ч. и «нацизм». Различие между этими явлениями, на наш взгляд, преувеличено, и стало акцентироваться в наше время, не исключено, что с определенными манипулятивными целями (например, осудить одно и считать приемлемым другое). В период реальной активной борьбы с фашизмом и нацизмом, в средине ХХ века, различия между ними не считались чем-то существенным (вспомним выражение «немецко-фашистские захватчики»).

Наше непонимание фашизма можно продемонстрировать на примере результатов исследования ярославских психологов А.А. Смирнова и Е.В. Соловьевой. Они искали факторы, влияющие на возможность блокировки «фашизации» личности (фашизация – формирование черт личности, относительно близких или совпадающих с особенностями фашистской идеологии). Исходя из общепринятого представления, что фашизм связан с состоянием выхолащивания эмоциональности, «бездушной» машинообразности индивида, исследователи предполагали, что блокировку «фашизации» способна осуществлять эмпатия. Однако реальный результат исследования оказался иным: эмпатия не блокирует, а в определенной мере, даже наоборот, фасилитирует фашизацию личности [Смирнов, Соловьева 2020; Смирнов, Соловьева 2021]. Несмотря на то, что это кажется невозможным с теоретической точки зрения и противоречит нашему моральному сознанию, это не случайный артефакт исследования. Подтвердим это хотя бы тем, что происходящая с 2014 г. системная фашизация населения Украины (факты такого процесса слишком многочисленны, чтобы их отрицать) не приводит к потере традиционной для украинского менталитета «душевности», сентиментальности. Это, помимо прочего, является одной из причин легкости поддержания образа «жертвы» украинским фашистским режимом внутри страны, для себя, а также и для зарубежного потребителя ‒ от российских родственников и друзей до американских русофобов.

Такого рода факты указывают на недостаточность имеющихся у нас представлений о психологической природе фашизма.

Попытки проанализировать фашизм в психологии предпринимались, и они связаны в основном с психоаналитической школой.

Так, по Э. Фромму фашизм – это «некрофилия» (любовь к смерти, вместо любви к жизни). Т.е. фашизм – извращение инстинктов жизни, доминирование танатоса, бегства от свободы, формирование садо-мазохизма. По К. Юнгу фашизм – это понижение уровня сознания и экспансия коллективного бессознательного. В частности – архетипа Вотана (германского божества) или Тени. А. Адлер увидел причины фашизма в психологическом механизме сверхкомпенсации, обусловленной комплексом неполноценности, а В. Райх – в подавлении энергии либидо.

Фашистская идеология – идеология тотальной власти или абсолютизированного неравенства? Эти известные всем теоретические трактовки основываются на понимания фашизма в первую очередь как иррационального насилия. Однако можно догадаться, что такое понимание имеет своей основой скорее эмоциональную реакцию на него, выражает эмоциональное отношение к нему. Как следствие такому взгляду не хватает трезвой объективности, что неизбежно ведет к поверхностным представлениям и противоречиям. Так, опирающийся на такое представление о фашизме постмодернизм приходит даже к … сотрудничеству с ним (по-видимому потому, что иррационализм близок постмодернизму, и, между прочим, психоанализу).

Тем не менее, стереотип, что фашизм является крайней, иррациональной формой насильственной власти и контроля, на физическом, эмоциональном и ментальном уровне, распространен и закрепился в общественном сознании. Из него возникла идея, что фашизм – антипод свободы, и, значит, антипод либерализма. По этой причине в итоге именно либерализм присвоил себе статус и лавры главного борца с фашизмом.

Противопоставление либерализма и фашизма практически общепринято. Однако оно, на наш взгляд, является следствием смещения понимания фашизма с сущности на важное, но частное проявление. Так, абсолютная власть была и у монархий (французские короли Людовики, испанские короли, Чингиз-хан и т.д.). Но очевидно, что абсолютная монархическая власть фашизмом не является.

Более обоснована точка зрения, что исходной идеей фашизма является постулат априорного, безусловного неравенства людей [Кара-Мурза 2008]. Так, для доктрин фашизма характерно деление людей на «людей» (или «сверхлюдей»), «недолюдей» и «антилюдей»; есть народы высшие (люди и сверхлюди) и низшие (недолюди и антилюди). Поскольку это деление не относительное, ситуативное, а как бы базовое, т.е. абсолютное, то оно провозглашается как биологическое. Например, Д. Донцов, создатель украинской версии фашистской идеологии – так называемого «украинского интегрального национализма», в одном из своих произведений утверждает, что русские («московыты») – это не народ, а биологический вид (раса), находящийся на дочеловеческом уровне. (Донцов является идеологической основой бандеровского движения; в современной Украине он оценивается как выдающийся национальный мыслитель, его именем названы улицы в 12 городах страны [Донцов Дмитро Іванович (статья в украинской Википедии)].)

Фашизм может сопровождаться концентрацией власти и контроля, использовать авторитарное государство как свой «футляр». Но и с либерализмом он оказался совместим; либерализм не отторгает его, как некое инородное тело. Например, в США под предлогом «свободы слова» допустима фашистская идеология. В 2014 г. украинские неофашисты и либералы нашли «общий язык» для совершения государственного переворота. Поэтому очевидно, что либерализм не является антиподом фашизма. Либерализм с фашизмом даже сходятся в некоторых общих ценностях – например, конкуренции, с той разницей, что в фашизме декларируется конкуренция рас [Кара-Мурза 2008]. Более того, по мнению С.Г. Кара-Мурзы, фашизм в некотором смысле ‒ продолжение либерализма: «фашизм доводит до логического завершения либеральную идею конкуренции» [Кара-Мурза 2008, 24], понимая человека биологизаторски, как хищное животное. Т.е. общей идеей тех и других является социал-дарвинизм.

Действительным антиподом фашизму, безусловно не совместимым с ним, являются идеологии, провозглашающие естественное (или духовное) равенство людей и единство человечества. Таковы мировые религии ‒ буддизм, христианство. Но в первую очередь это относится к коммунистической идеологии. Не случайно после Второй мировой войны адепты фашизма никогда не стремились (исключений не было!) спастись в СССР. Этому мешал не советский «тоталитаризм», а абсолютная инородность друг другу фашистской и коммунистической идеологий. Убежище, как известно, они находили как в диктаторских режимах Латинской Америки, так и в либеральных США и Канаде.

Каковы истоки идеи априорного неравенства и в целом данной идеологии?

В создании фашизма были использованы идеи многих теорий, в частности: социал-дарвинизм (человек как животное; народы как виды, борющиеся за выживание), культ волевого начала (Шопенгауэр), культ сверх-человека и воли к власти (Ницше), иррационализм, отрицание значимости разума в рамках философии жизни (Зиммель, Дильтей, Ницше, Бергсон). Однако харизма фашизма (а она есть, это явление обладает живучестью) возникает на почве специфического фашистского умонастроя. В первом приближении его можно охарактеризовать как переживание своей исключительности, элитарности. Но само такое переживание – по-видимому, следствие принципа, введенного в моральную философию И. Кантом. Речь о принципе «категорического императива», который по замыслу Канта, должен быть подлинной основой всей моральной системы личности (см. наш анализ понимания Кантом основ морали [Яновский, Черкашин 2020]).

Место принципа «категорического императива» в структуре самосознания фашизированной личности. Чтобы понять, что такое «категорический императив», нужно понять общую специфику теории Канта. По оценкам некоторых философов (П.А. Флоренский [Флоренский 1996] и В.Ф. Эрн [Эрн 1991]), Кант создал теорию, в которой в структуре сознания человека нет места Трансцендентному Началу, т.е. Богу. Человеческое мышление и воля сами по себе, согласно Канту, Богу чужеродны. Поэтому Бог у Канта привносится в сознание принудительно, искусственно, как полезное представление. Кант создает новый принцип – принцип как бы морального самовнушения, сознательного принуждения себя к вере в полезную иллюзию, принцип веры в «Бога» без Бога. Это и есть «категорический императив» (термин выбран не случайно, он имеет ярко выраженную коннотацию принуждения).

Категорический императив – это своего рода насилие над своим умом, сознанием, максимализм самоослепления подчинения «долгу», искусственно и произвольно устанавливаемому мною самим для себя, или другим человеком для меня. Т.е. я сам себе создаю то, что считаю моральным, или другой человек создает и дает то, что я принимаю как мораль. В т.ч. я создаю «бога». Здесь и возникает тот умонастрой, который становится характерен для фашизма: переживание своей особости, элитарности, исключительности на основе волевого максимализма, понимаемого как основа морали, как аналог религиозной веры^[1]. Но иначе и быть не может, если субъект претендует на то, чтобы создавать самого «бога» (и тем самым быть его собственником^[2]).

Категорический императив соприроден тому, что Ф. Брентано позже стал называть интенцией. Для понимания эффекта, создаваемого замыканием сознания на категорическом императиве (интенции) как своей основе, важно обратить внимание на то, что и у Канта, и у Брентано действует своего рода запрет на рефлексию, на «высвечивание» сознанием «корня» императива (или интенции). Декларируется принципиальная невозможность такой рефлексии, по принципу «как глаз не может видеть себя, так ум не может обернуться на себя и свой исток». Место рефлексии занимает сознание, что это «я» реализую императив, это «моя» интенция, т.е. рефлексия заменяется своего рода эгоцентричным чувством собственности. Так происходит нагнетение чувства личности, чувства моего «я» как чего-то безусловного, как бы весомого и непроницаемо плотного.

Отношение к этому непроницаемому для рефлексии «я» априори некритично. Поэтому оно трансформируется в самокапсулирование, в частности, в жаление себя, надежно защищенного как от внутреннего, так и внешнего усмотрения. Такое жаление себя есть не что иное, как позиция «Жертвы», виктимизированный Я-образ. Позиция «Жертвы» становится источником моральных переживаний, что и определяет особенности морального сознания: жажда наказывать «плохих людей». Такое сознание является скрытым псевдоморальным ядром фашизированной личности.

Эмпатия и фашизированная личность. «Жертве» не чужда эмпатия. Саможаление «Жертвы», не меняя своей сути, может расширяться и распространяется на коллективное «Я», на «своих». Так и возникает эмпатия. Очевидно, такого рода эмпатия является основой группового эгоизма и вполне сочетается с агрессивным противопоставлением «чужим». Здесь, между прочим, всплывают все позиции «драматического треугольника Карпмана»: «Жертва» становится для «своих» «Спасателем», для «чужих» – «Карателем» («Преследователем»). Поэтому как «треугольник Карпмана» генерирует эмоционально насыщенные, но пустые сценарии социального поведения, различные формы псевдодеятельности («игры», по Э. Берну), так то же самое продуцирует псевдоморальное сознание фашизированной личности.

Таким образом, эмпатия у адептов фашистской идеологии не отсутствует, но носит избирательный характер, распространяется на свою общность: свою нацию, свою расу, своих единомышленников и т.д. Более того, эмпатия у адептов фашизма может играть даже бόльшую роль, чем у обычных людей, поскольку эмпатия к «своим» заменяет мораль как единые моральные нормы и для «своих», и для «чужих»^[3]. В этом смысле эмпатию следует отличать от сострадания. Эмпатия в большей мере есть выражение эмоционального «резонанса», связи людей, тогда как сострадание – это мягкосердечие, эмоциональная «деликатность» [Голышева 2019]. Эмпатия выражает связь с другими, поэтому она возникает прежде всего к «своим». Сострадание же универсально, поэтому оно возникает и к «чужим». Поэтому оно характерно для религий, которые опираются на единое для всего человечества Трансцендентное Начало (например, христианство или буддизм^[4]). Фашизм отрицает единство человечества и единое Трансцендентное Начало человечества (конструирует образ «бога для своих», для «избранных»).

Эмпатия, теплота, избирательно проявляемая к «своим», является частью той харизмы, которой фашистская идеология может привлекать новых адептов. Вследствие этого может формироваться психотип, личность, противоречиво сочетающая в себе эмпатичность, теплоту с жестокостью, бездушностью, а также с претензией на элитарность, которая привносит в отношение к «чужим» презрительность (которая со временем экстраполируется и на «своих»). Классическое описание такого психотипа дал Ф.М. Достоевский в образе «Великого инквизитора». «Великий инквизитор» приписывает себе особую миссию – спасение человеческого стада от непомерного для людей бремени духовности. При этом он говорит, что им движет жалость к людям. Эту жалость можно трактовать как эмпатию, сочетающуюся с презрением к «стаду», тем самым выражающую в особой форме переживание той же самой исключительности, элитаризма.

Когнитивные особенности фашистского сознания. Фашистское сознание обладает также и когнитивной спецификой – своеобразным мышлением, которое соответствует описываемому умонастрою. Специфичность мышления обусловлена усилением чувства личности. Дело в том, что усиление чувства личности является в то же время переживанием ограниченности своего «я». Переживание своей ограниченности может колебаться – от чувства себя как «маленького человека» (коррелирующего с образом «жертвы») до чувства себя как «сверхчеловека» (коррелирующего с позицией «карателя»). В обоих полюсах остается усиленное чувство личности, ее границы. Но эта ограниченность несет в себе неравенство как исходный когнитивный принцип: ограниченность – это всегда «я» или меньше, или больше других. Поэтому можно сказать, что способ мышления приверженца фашизма основывается на фиксации неравенства как базовом типе соотношений объектов. Причем это не только приписывание неравенства людям, но и вообще блокирование, или неразвитость самой мыслительной операции установления равенства. Такая невозможность – следствие принципиального отрицания Трансцендентного и возможности присутствия трансценденций внутри сознания (напомним, такое отрицание – одна из центральных идей философии И. Канта [Флоренский, 1996]). Приведем поясняющий пример. «Тяжелое» и «легкое» – свойства лишь относительно разные («тяжелое» – это тяжелое относительно чего-то). На самом деле они равны в том, что реализуют одну и ту же трансцендентную идею: идею веса. Если же трансцендентное отрицается, то «тяжелое» и «легкое» из вариации одного и того же свойства превращаются в два отдельные разные свойства. Неравенству приписывается субстанциональный характер (по типу «плохие» и «хорошие» – это два исходно разных типа людей). Поэтому здесь и неравенство не может мыслиться как ситуативное, относительное состояние, способное переходить в равенство. Происходит абсолютизация неравенства.

Это значит, что принцип расового неравенства, являющийся ключевым принципом идеологии фашизма, возникает из своего рода когнитивной дефектности адептов данной идеологии. Следовательно, данная идеология ‒ это не только набор определенных идей, но и соответствующий, по сути дефектный, способ мышления. Именно такое мышление относительным различиям представителей разных социальных групп, в т.ч. этносов, приписывает константный, а именно – биологический характер.

На наш взгляд, подобная когнитивная деформация является важнейшим психологическим условием процесса фашизации личности. Вероятно, для создания этого условия могут быть использованы пропагандистские воздействия, приучающие к: замене логических связей связями ассоциативными, замене понятий образами, замене работы по анализу информации выбором личной позиции по ее оценке, замене поиска существенных свойств объекта фиксацией его поверхностных качеств и т.д.

Интересны философские соответствия такого упрощения когнитивного аппарата. Дело в том, что отрицание трансцендентных элементов в мышлении ‒ это воспроизведение старого средневекового схоластического учения «концептуализма», к которому, как считается, примыкали Аристотель и Дж. Локк. С такой точки зрения, как ни удивительно, но дальними идейными предшественниками фашизма мы должны считать как раз этих двух философов (а не Платона, как утверждал К. Поппер [Поппер, 1992], ‒ вдохновитель очевидно ложных социальных концепций Дж. Сороса^[5]). Действительно, у Аристотеля находим идею, что господа и рабы ‒ две разные породы людей (идеологи фашизма экстраполировали эту простую идею на народы). У Дж. Локка находим идею души человека как «чистой доски»; так внутренняя духовная сущность человека объявляется несуществующей. Это оборачивается тем, что снимается барьер перед насилием, даже обосновывается право насилия над внутренней сущностью человека, и, как следствие, ‒ и над физическим, внешним человеком. Возможно поэтому идеи евгеники ‒ генетического очищения человечества и выведения новых пород людей ‒ использовались идеологами фашизма, но зародились и приобрели популярность на родине либерализма, в Великобритании и США. По-видимому неслучайно еще Г. Димитров в своей знаменитой речи охарактеризовал фашизм как форму власти финансового капитала, что означает как раз указание на внутреннее родство либерализма и фашизма.

Таков загадочный парадокс: «прадедушками» фашизма являются идеологи либерализма. Поэтому и известный концепт «тоталитаризм», по замыслу своих создателей Х. Арендт, З. Бжезинского и др. охватывающий фашизм и коммунизм и фиксирующий их связь, по-видимому является продуктом тех же когнитивных деформаций и упрощений.

Комплекс «Сверхчеловека». Когнитивная схема, используемая адептами фашизма, закрепляет относительные различия как субстанциональные, тем самым субстанциализирует и вообще оценочные характеристики. Субъективные оценки рассматриваются как очевидные свойства самого объекта оценивания, и тогда сам субъект оценивания оказывается вне оценки, вне рефлексии. Такая а-рефлексивность порождает следствие и для самосознания. Формируется неспособность объективно оценить себя с моральной точки зрения, в частности, теряется способность отличить в себе Я-реальное от идеала. Но также и от антиидеала. Происходит своего рода смешение, «сваливание в кучу» разных полюсов Я-концепции: идеал – антиидеал – Я-реальное. В одном из наших исследований [Яновский, Приймак 2017; Яновский 2019] был получен именно такой результат: под влиянием просмотра фильма (современный голливудский боевик, где команда «воинов света» борется с «абсолютным злом») возникает эффект врéменной корреляции Я-идеал – Я-антиидеал – Я-реальное. Такая корреляция означает, что Я-реальное – заведомо идеально. В то же время быть плохим – это хорошо, а быть хорошим – это плохо (идеал = антиидеал). Т.е. это состояние, когда все полюса Я-концепции смешиваются, Сверх-Я, Я и Оно сливаются в одно. В человеке исчезают противоречия, сомнения – принадлежность к условно названным «воинами света» заменяет моральную рефлексию. В пределе это состояние сдвига сознания в сторону уверенного в своем превосходстве над всеми в качестве «носителя добра», но не утруждающего себя различением добра и зла в самом себе. Не есть ли это «я», чувствующее себя Сверхчеловеком (= Суперменом)?

Мы полагаем, что эти преобразования в самосознании, запускаемые голливудским боевиком, внушающим зрителю врéменное самоощущение «супермена», аналогичны преобразованиям, происходящим при фашизации личности. Разница в том, что кинофильм дает кратковременный эффект, а идеологическая обработка ‒ устойчивый. Учтем, что при вкладывании в сознание человека когнитивной схемы абсолютизации неравенства, ситуативное чувство себя «сверхчеловеком» превращается в сознание своего безусловного превосходства, элитарности.

Заключение. Таким образом, фашистской идеологии по-видимому соответствуют следующие психологические особенности субъекта: отказ от допущения Трансцендентного и создание полезного образа «как-бы-бога»; принятие волевого самопринуждения к вере в искусственные идеалы; элитаризм; блокировка рефлексии и замена ее саможалением; эмпатия к «своим», отказ от морали как общих для людей норм, принятие идеи априорного неравенства людей; блокировка мышления абстрактными «трансцендентными» идеями, как следствие – блокировка мыслительной операции установления равенств, приписывание относительным неравенствам субстанционального характера; стирание различий между Я-реальным, идеалом и антиидеалом.

В этой совокупности особенностей на роль ведущего фактора, вопреки распространенным представлениям, мы поставили бы мыслительную, когнитивную сферу, поскольку именно она, благодаря кантианству, была очищена от «непомерного» бремени Трансцендентного Начала.

^[1] В сердцевине такого переживания элитарности – «травма» морального изнасилования. Этим, кстати, и объясняются удивительные претензии на элитарность у некоторых субэтнических групп, например, у галичанского субэтноса, имевшего очень травматичный исторический опыт в рамках польского и австрийского государств. По механизму это явление аналогично армейской дедовщине: к ней особенно склонны те, кто в начальный период службы больше других уступал ей и зависел от нее.

^[2] Собственничество, защита чувства собственности – важнейший аспект фашизма. Общеизвестно, что фашизм и нацизм исторически возникли как реакция Запада на российскую революцию 1917 г., которая не просто изменила общество, а «посягнула» на собственность как основу социальной жизни. Красноречивый факт: русский философ И.А. Ильин, рассматривавший частную собственность как духовную, практически сакральную, ценность [Ильин 1993], некоторый период своей жизни был поклонником фашизма.

^[3] Не случайно философ-экзистенциалист М. Хайдеггер некоторое время симпатизировал фашизму: он усмотрел в нем направленность на более эмоциональное отношение к жизни, чем это характерно для «холодного» европейского рационализма.

^[4] Возможно, в этом одна из причин русофобии, особенно у малых европейских народов: русские сострадательны, но недостаточно эмпатичны, что, вероятно, воспринимается как склонность русских к безжалостности.

^[5] Дж. Сорос, по его собственным признаниям, определенное время был фашистским коллаборационистом, однако процедуру денацификации после этого не проходил.