Исламский Ближний Восток: характеристика и некоторые особенности современных трансформаций политической идентичности

Алексеев Николай Николаевич ORCID: 0000-0002-5154-7554 Ассистент кафедры истории и политики России, Институт международных отношений и мировой истории, ФГАОУ ВО "Национальный исследовательский Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского" 603005, Россия, Нижегородская область, г. Нижний Новгород, ул. Ульянова, 2 Alekseev Nikolai Nikolaevich Assistant, Department of Russian History and Politics, Institute of International Relations and World History, National Research Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod  603005, Russia, Nizhny Novgorod region, Nizhny Novgorod, Ulyanova str., 2 kseven@mail.ru Другие публикации этого автора

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 20-314-90002

Acknowledgments: The reported study was funded by RFBR, project number 20-314-90002

Введение

Ближневосточный регион традиционно является одним из наиболее притягательных объектов для исследования среди специалистов по историческим и политическим наукам, ввиду перманентной актуальности и фундаментальности протекающих в этом регионе процессов, а также значимости данного региона для глобальной стабильности и безопасности. Региональная система международных отношений, как и вся социо-политическая среда Ближнего Востока характеризуется особой самобытностью. Благодаря данным характеристикам, Ближний Восток в цивилизационном аспекте можно считать едва ли не ключевым незападным регионом, оказывающим серьезное воздействие на все сферы мировой политики и международных отношений.

В отечественной и зарубежной науке географические рамки Ближнего Востока обладают определенной динамикой. Предметное поле и границы ближневосточных исследований определяется по географическим, этнокультурным, экономическим и политическим факторам. В данной работе акцент делается на общих тенденциях и некоторых частных особенностях идентификационных трансформаций в традиционном арабском Ближнем Востоке с включением Турции и Ирана, как важных акторов региональной системы международных отношений. Настоящее исследование опирается на теоретические подходы к анализу этноса, нации, национализма и национальных идентичностей, представленные в фундаментальных работах Б. Андресона, К. Калхуна, К. В. Дойча, Ф. Барта, Ф. Фукуямы, Ю. Хабермаса. Транснациональные идентификационные трансформации и их функциональное содержание в регионе рассматривали Е. С. Нисбет, А. М. Тереза, М. Линч, Э. Уэстнидж. Конструкты религиозной и сектарианской идентичностей изучали У. Макдиси, Т. Додж, Р. Брубэкер, А. Сулейменов. Комплексный анализ социо-политических и этнокультурных процессов в ближневосточном регионе представлен в трудах известных отечественных исследователей: И. В. Рыжова, М. Ю. Бородиной, Н. А. Беренковой, Д. В. Жигульской, С. М. Хенкина, И. В. Кудряшовой. Отдельно хотелось бы выделить фундаментальную работу коллектива исследователей ИМЭМО РАН под руководством И. Д. Звягельской – «Ближний Восток: политика и идентичность», в которой всеобъемлющим образом рассмотрена проблематика ближневосточных идентичностей.

В контексте глобальных общественно-политических тенденций, а также с учетом особенностей региональных МО, в многочисленных гетерогенных сообществах Ближнего Востока наблюдаются процессы идентификационных трансформаций. Ряд исследователей отмечает усиление транснациональной исламской и арабской идентичностей в регионе Ближнего Востока, в ущерб национально-государственной идентичности. В данной работе акцент делается на анализе политических идентичностей, существующих в ближневосточном регионе, однако, трансформации идентичности сегодня носят комплексный характер и находятся под воздействием множества факторов, поэтому, исследуя различные категории идентичности, необходимо помещать их в более широкий теоретический, сравнительный и исторический контекст ^[1].

Политическая идентичность в контексте данной работы рассматривается в рамках теоретических подходов, применяемых ведущими исследователями данной проблематики. Так, политическая идентичность понимается как форма коллективных, социальных идентичностей, существующих в политическом контексте – социальные категории, атрибуты и компоненты само-понимания в рамках политической системы, разделяемые другими членами сообщества и позволяющие им определить себя частью этого сообщества ^[2]. В некотором смысле политические идентичности лучше всего рассматривать как индивидуальные схемы, организующие информацию о наших политических предпочтениях, статусе, социальных отношениях, а также, определяющие некоторые аспекты нашего коллективного мира — национальное государство, культура, раса, пол, язык, религия, национальность, класс и т.д. Также, некоторые идентичности являются более «политически применимыми», чем другие ^[2]. И. С. Семененко выделяет политическое измерение в составе социальной идентичности ^[3]. Подобный подход позволяет включить в комплекс политических идентификаций процессы, не связанные с национальным государством и даже этнической привязанностью, например, приверженность человека определенным транснациональным политическим взглядам, течениям. Следует подчеркнуть, что в англоязычной литературе часто встречается термин «identity-based», зачастую дословно переводимый на русский как «основанный на идентичности». В этом контексте, следует вспомнить недавнюю работу Ф. Фукуямы – «Идентичность: стремление к признанию и политика неприятия». Идентичность, как катализатор социально-политической активности согласно утверждению ряда специалистов, задействуется в первую очередь с целью получения сообществом признания, а именно, в форме легитимизации и институционализации собственной уникальности в рамках существующей системы ^{[4, 5]}. Таким образом, «основанный на идентичности» сегодня ничто иное, как «стремящийся к признанию», что определяет основные направления функциональных особенностей и преобразований идентичности в современном мире.

Трансформации идентичности в ближневосточном регионе: общие тенденции

Ведущие отечественные специалисты по ближневосточному региону, изучая идентичности, подтверждают сложный характер современных идентификационных привязанностей. Коллектив исследователей ближневосточного региона под руководством И. Д. Звягельской рассматривает комплексный и нередко конфликтный характер многочисленных племенных, этнических, культурных, религиозных, языковых и прочих идентичностей, выделяя в рамках данного конструкта уровни, которые способны как взаимодействовать друг с другом, так и существовать обособленно, как быть элементами систем, так и образовывать собственные системные конструкты ^[6]. Х. Каземи рассматривает рост национальной и транснациональной идентичности на Ближнем Востоке в контексте социальных и культурных расколов. Он подчеркивает, что структура тотального разобщения ближневосточных обществ всегда была ключевым фактором политических конфликтов и нестабильности в региональной среде, подчеркивая таким образом определяющую роль идентичности как ключевой конфликтогенной силы в регионе. По мнению Х. Каземи, в последние годы такие факторы, как несовершенная интеграция в международные процессы, неэффективность националистических и светских авторитарных режимов и, наконец, агрессивная политика Соединенных Штатов на Ближнем Востоке актуализировали два основных раскола ближневосточных обществ: племенно-этнические (субнациональные) и религиозно-фундаменталистские (транснациональные). Таким образом, сформировался набор сил, основанных на идентичности - некая «идентичность сопротивления», не приемлющая установленный порядок, основанный на национально-государственной структуре ^[7]. В целом можно констатировать, что национальное государство на Ближнем Востоке до сих пор рассматривается как колониальный продукт, который не обладает достаточной способностью преодолевать вызовы, возникающие из-за рассредоточенной структуры, а также не может выполнять ожидаемые функции современного государства. Это происходит главным образом потому, что в регионе преобладает сложная и «прочная» социальная структура, основанная на племенной, этнической и религиозной принадлежности. Ряд зарубежных специалистов утверждает, что обострение проявлений идентичности в ближневосточном регионе способствует превращению слабых государств в несостоявшиеся государства, так называемые failed states. Несмотря на то, что данный «статус» можно оспаривать, число потенциальных претендентов среди ближневосточных государств достаточно велико (Ирак, Сирия, Ливия, Йемен, Афганистан и др.) ^[7].

Иранский исследователь Х. Каземи утверждает, что геополитические кризисы на Ближнем Востоке являются продуктом комплексного взаимодействия трех групп акторов: предъявляющие претензии на собственную идентичность зарождающиеся субнациональные и транснациональные силы, слабые национальные государства с ограниченными способностями воздействия на систему и мощные региональные и трансрегиональные державы, стремящиеся к региональной гегемонии ^[7]. Неизбежной особенностью любой идентификационно-политической среды является тенденция региональных и международных акторов использовать силы сообществ, стремящихся к проявлению идентичности. В то время как слабые государства Ближнего Востока сталкиваются с усиливающимся кризисом, приводящим к краху, сильные региональные державы (особенно Саудовская Аравия), а также глобальные акторы, как правило, используют «восстание идентичности» в качестве инструмента для оказания давления на своих конкурентов. Они также пытаются мобилизовать имеющиеся у них ресурсы и увеличить свою маневренную мощь ^[8].

Объединяющий все ближневосточные нации социо-политический консерватизм находит свое отражение в становлении местных систем идентичностей. Поскольку данный регион уже давно передал статус политического, экономического и, что не маловажно, технологического лидера мира западной цивилизации, мощной объединяющей силой для населения становится привязанность не к настоящему, а к более славному прошлому. Подобное коллективное стремление идентифицировать себя с национальным прошлым наблюдается на разных уровнях в Саудовской Аравии. Кроме того, как отмечают авторы, персидская (иранская) цивилизация по праву считается одной из самых древних, что предопределило формирование особых нарративов, связанных с имперским сознанием и конкретными представлениями об «особой миссии», а также заложило фундамент одного из ключевых геополитических противоречий в регионе ^[6]. Из «идентичности особой миссии» проистекает консерватизм, этноцентризм, стремление к миссионерству и определяющая роль ислама и исламской идентичности, которая выступает своеобразным связующим звеном между прошлым и настоящим, а также стержнем региональных и национальных идентичностей ^{[1, 9]}.

Таким образом, авторы также выделяют в качестве отдельного вида имперскую идентичность. Под имперской идентичностью можно понимать коллективную память и осознание причастности к сообществу, некогда объединявшему многочисленные нации в рамках империи. Основываясь на дальнейшем анализе, можно заключить, что под «национальной идентичностью» понимается именно национально-государственная привязанность, которая в свою очередь может быть националистской (базирующейся на этно-национальных компонентах), имперской (привязанность к империи).

Особенность идентификационных трансформаций в Ближневосточном регионе неразрывно связана со спецификой политического становления этого региона. Как отмечает Т. Додж, с окончания Первой Мировой войны Ближний Восток представлял собой группу государств, созданных путем колониальных интервенций и находящихся в борьбе за превращение трансгосударственных и субгосударственных идентичностей в согласованные территориально обоснованные национализмы ^[10]. Примечательно отдельное внимание, уделенное исследователем территориальной обоснованности национализмов. Привязанность национализма и национальной идентичности к территории имеет множество вопросов в современных идентитарных исследованиях. В ближневосточном регионе также отмечается постоянное соперничество и переопределение идентичностей. Светская идентичность в век национальных государств является функцией соперничества «национальных правд» и оспариваемых претензий на национальное государство в той же мере, в которой она функционирует в соперничестве религиозных правд ^[10]. Серия затяжных войн сыграла особую роль в формировании соперничества между различными группами идентичностей: транс-государственный арабский национализм (кавмия), государственный национализм (ватания) и религиозная и этническая идентичность (таифия) ^[10]. В рамках изучения столкновения идентичностей на Ближнем Востоке исследователями зачастую применяется термин, который можно перевести как «государство-центричный национализм» (от англ. state-based nationalism) ^[10].

Религиозная и сектарианская идентичности в ближневосточном регионе

В целом, исследования идентичностей на Ближнем Востоке неизбежно показывают определяющую, системообразующую роль именно исламской – религиозной идентичности. Поскольку национальные государства, в их европейском понимании, сложились в этом регионе значительно позднее, основы социального взаимодействия, а вместе с ними и основы идентичности закладывались на базе конфессиональных привязанностей ^[11]. Особую роль здесь играет изначально кочевой характер ислама. Пантюркизм-панарабизм-паниранизм – острая борьба за доминирование в регионе уходит корнями в период переплетения исламской идентичности с национальными идентичностями народов и государств Ближнего Востока. На данный момент можно констатировать усиление позиций различного рода транснациональных религиозных идентичностей в борьбе с национальными в ближневосточном регионе ^[10]. Также различные подходы к пониманию и трактовке Ислама уходят корнями в историю. Подобная неоднородность всегда оказывала воздействие на мусульманское видение собственного сообщества, идентичности и границ между религиозным и светским. Современные исламские сообщества также остаются под воздействием многообразия исламских идентичностей ^[1]. На современном Ближнем Востоке религиозные идентичности и их конкурентное взаимодействие со светским национализмом стали двумя основными соперниками на политическом поле. Однако, как утверждают Хиннебуш и Хаддад в своих работах, религиозно-символический контекст не является доминирующим в межконфессиональных столкновениях на Ближнем Востоке. В основе лежит борьба за определение и контроль конкретных практических категорий и их навязывание в политическом поле страны ^[10]. Также А. Р. Сулейменов, изучая символическое поле современного исламизма, подчеркивает связь тесную между религиозно-символическим и практико-политическим измерениями ^[12].

Несмотря на длительные процессы секуляризации во всех сферах общественной и частной жизни, принципы светскости и их место в политическом пространстве по-прежнему вызывают ожесточенные споры на арабском Ближнем Востоке. Причины как культурные, так и политические. В эпоху колониализма, за которым последовал авторитаризм и ускоренная глобализация, исламисты смогли позиционировать себя защитниками народных прав против иностранного господства и деспотического правления, а также мобилизовать широкие слои населения во имя религии и вышеупомянутой связи с прошлым. На арабском Ближнем Востоке, как и в других частях мусульманского мира, отношение между государством и религией формирует своеобразную конфигурацию секулярности, включающую также отношения между общественным порядком и шариатом или «исламскими отсылками» в более общем смысле ^[1]. Можно говорить о существовании различных конфигураций с соответствующим распределением и соотношением идентичностей в религиозном и светском измерениях.

«Импорт» конструктов национального государства и института представительства в правящих кругах способствовал созданию в регионе государство-центричных сообществ с новым, перевернутым чувством владения и принадлежности к государству, однако не утратившим значительную религиозную привязанность. Как отмечал C. Эриксен «пока государство откровенно стремится к управлению сообществом, оно одновременно предъявляет претензии на репрезентацию этого общества как такового, выступая от лица народа… действия государства представляются в качестве действий сообщества» ^[13]. При достаточной устойчивости политической системы происходит сращивание этнической, национальной и государственной идентичностей.

Особое внимание следует уделить сектарианизму.В контексте данной работы намеренно не используется устоявшийся в русскоязычном научном сообществе термин «сектантство», который имеет преимущественно религиозное значение в то время, как сектарианизм (от англ. sectarianism) включает в равной степени приверженность сильную приверженность политическим группам. Сектарианизм в Ближнем Востоке рассматривается как относительная практическая категория, которая, наряду с национализмом и этнической принадлежностью соперничает с другими формами идентификационной привязанности за лояльность населения в политическом поле ^[14]. На этом фоне, как утверждает Т. Додж, арабский национализм, государственный национализм, исламизм и сектарианизм на Ближнем Востоке находятся в интерактивном соперничестве за навязывание конкретных практических категорий, институтов, идеологии ^[10]. В целом сектарианизм как категория идентичности активно задействуется в политическом измерении Ближнего Востока. В частности, в Иране это проявляется в легитимизации некоторых религиозных сект ^[15]. У. Макдиси отмечает, что политики и сектантские деятели стремятся навязывать религиозные различия как «основной маркер современной политической идентичности» ^[16]. Таким образом, сектарианская политическая активность направлена на формирование радикальных форм религиозной и политической идентичности. Исследователи подчеркивают, что подобные идентичности стремятся в первую очередь закрепить и интенсифицировать комплекс различий, существующий между религиозными и политическими сообществами ^[17]. Наиболее известный «разрыв» - различия суннитского и шиитского ислама ^[10].

Современные суннитско-шиитские разногласия относятся также к конкурирующим национальным нарративам в разных пропорциях, включающих и исключающих, легитимизирующих и маргинализирующих определенные сектарианские идентичности. В то же время, подчеркивается, что сектарианские идентичности Ближнего Востока часто не отвергают институт национального государства и активно участвуют в борьбе за доступ к национально-государственным институтам, стремятся иметь влияние и присутствие в национальном нарративе и быть включенным в господствующие концепции гражданской идентичности (в работе Ф. Хаддада от нем. – staatsvolk – «государственный народ»). Схожим образом мифы о национальной исключительности и этнической чистоте используются, чтобы возвышать или девальвировать сообщества в рамках национального государства ^{[18, 19]}. По словам Т. Доджа, идентичности соревнуются за право навязать доминирующее видение того, что из себя представляет страна и ее население ^[19].

СМИ в современных идентификационных трансформациях в арабском Ближнем Востоке

Среди причин современных идентификационных трансформаций называется также активная работа транснациональных арабских СМИ ^[2]. Проблема определения, интерпретации и соотношения процессов с национальным и ненациональным началом, а также вытекающий из этого конфликт идентичностей различного уровня представляет собой общественно-политическую реальность Ближнего Востока. Эпоха транснациональных СМИ деконструирует информационное пространство, усиливая транснациональные привязанности, несмотря на сравнительную «замкнутость» национальных дискурсов в этом регионе. Отмечается, что степень укрепляющего воздействия СМИ на транснациональную идентификацию варьируется в зависимости от уровня образования ^[2]. До-глобализационные медиа имели национальный характер, в связи с чем, играли значительную роль в формировании национальной идентичности. Об определяющей роли СМИ в росте национализма говорили самые заслуженные ученые, чьи труды внесли огромный вклад в формирование проблематики идентичности и смежных вопросов в политической науке (Б. Андресон, К. Калхун, К. В. Дойч, Ю. Хабермас) ^{[20, 21, 22, 23]}. Как отмечает П. Шлезингер, «опосредованная коммуникация имеет центральное значение» в формировании политической идентичности, сосредоточенной на национальном государстве ^[24]. Иными словами, коммуникативные и интерактивные процессы в рамках границ современного национального государства, связанного как политической территорией, так и культурой и/или языком, укрепляют роль общей национальной идентичности, общего сознания или воображаемого сообщества ^[24]. Транснациональная природа современных СМИ, способствует выявлению общих черт на транснациональном уровне, нередко ослабляя при этом национальную привязанность ^[24]. Исследования показали, что средства массовой информации могут способствовать корректировке баланса сил среди конкурирующих политических идентичностей посредством сочетания социальных и психологических механизмов.

Тем не менее, выход медиа за рамки национального дискурса способствовал выходу ключевых идентификационных привязанностей за рамки национальной идентичности. «Электронные СМИ начинают подавлять групповую идентичность на основе «совместного присутствия» и создают множество новых форм доступа и самоопределения, которые имеют мало общего с физическим местонахождением» — пишет Мейровиц ^[25]. Другими словами, электронные СМИ, такие как телевидение, могут стать «символическим пространством», в котором люди формируют свою коллективную политическую идентичность, в нынешнее время, совершенно неограниченную национальным контекстом. Кроме того, эти «символически размещенные» идентичности могут быть изменчивыми или, выражаясь более предметно, менее устойчивыми и стабильными ^[2]. Стоит ли говорить о том, что данная особенность, приписываемая изначально телевидению, представлена в гораздо более совершенном виде на современных цифровых платформах. Конструирование идентичности на основе совместного присутствия в цифровом пространстве путем выявления общих ценностей, взглядов и предпочтений – универсальная тенденция, наблюдаемая в глобальном масштабе и Ближний Восток – не является исключением. В любой момент времени у нас есть множество конкурирующих социальных «Я», сформированных на основе общих социальных, политических, культурных и географических атрибутов — и если «символическое расположение» нашей идентичности меняется, тогда значимость конкретной социальной идентичности может измениться относительно других конкурирующих социальных идентичностей ^[25]. В этом смысле, опосредованные коллективные политические идентичности могут быть укоренены в «символическом пространстве», не обязательно ограниченном традиционными национальными границами или политическими институтами, а скорее социально расположены в общих региональных, культурных, языковых или религиозных контекстах ^[2].

Исследователи из Университета Огайо напрямую сравнивают процессы формирования европейской идентичности, с транснациональными исламскими и арабскими идентичностями, говоря об особой роли медиапространств в формировании «дискурсивно связанного сообщества» и крепкой политической идентичности ^[2]. Они также выделяют первичные и вторичные процессы социализации, связывая их с формированием политической идентичности. В рамках первичных процессов социализации формирование идентичности происходит с помощью образовательных, семейных, политических и других институциональных социализирующих «агентов». Институциональная привязанность в таком случае способствует формированию государство-центричных идентичностей. Следует также подчеркнуть, что устойчивость таких идентичностей зиждется на способности «агентов» формировать чувства правильности, обязательности и легитимности политического порядка. На их основе выстраивается уровень опосредованных (через медиапространство) процессов социализации, формирующих политическую идентичность. Транснациональные медиа способствуют усилению транснациональной идентичности ^[2].

Существуют конкретные подтверждения усиления транснациональных арабских и исламских политических идентификаций в арабском сообществе в последние годы. Согласно межнациональному исследованию 2008 г. в рамках опроса на предмет первичной идентичности в шести арабских государствах 39% указали национальную, 36% - мусульманскую и 29% указали арабскую идентичность ^[2]. В 2019-2020 гг. 81% респондентов Арабского Индекса Мнений поддержали мнение о том, что различные арабские народы составляют единую нацию, также 86% отметили значительную приверженность транснациональной религиозной идентичности (The 2019-2020 Arab Opinion Index: Main Results in Brief. Arab Center Washington). Кроме того, в международных арабоязычных СМИ отмечается интенсификация транснационального арабского дискурса. Соответственно, М. Линч пишет, что «местные проблемы переосмысливаются — формулируются в терминах более широкого большого нарратива», который детерриториализирует политический дискурс и помещает его внутри общего транснационального символического пространства, в котором могут располагаться политические идентичности ^[26].

Трансформации идентичности в государственной политике: примеры Турции и Ирана

Далее можно обратиться к конкретным национальным примерам современных трансформаций идентичности. Богатая событиями, связанными с различными преобразованиями этноконфессионального и политического курсов история Турции, является одним из примеров адаптации политики идентичности, как концептуализированного набора действий, а также процесса поиска этой идентичности, как самостоятельного социо-политического процесса к реалиям, окружающим нацию. Очевидно, что влияние оказывает как внешне, так и внутриполитический контекст. Османский Ближний Восток, а вместе с ним и идентичности его населения, безусловно, трансформировались в контексте интеграции региона в глобализирующийся капиталистический рынок в середине XIX века. Этот процесс был ускорен оборонительной модернизацией Османской империи, олицетворенной реформами Танзимата в течение того же периода ^[10]. Коллектив исследователей под руководством И. Д. Звягельской, как и ряд других специалистов, отмечает очередной разворот курса национальной идентичности в сторону так называемого «неоосманизма», т.е. с претензией на региональное доминирование ^[6]. Любопытными в контексте настоящего исследования представляются два измерения развития новой идентичности. С одной стороны, специалисты видят возрождение имперской идеи, связывая его с готовностью Турции еще более активно выступать на международной арене ^[27]. С другой стороны, в риторике президента Р. Т. Эрдогана наблюдается четкий курс на историческую преемственность, неразрывную связь с прошлым ^[6]. Подобный консервативный уклон можно также отнести к проявлениям общей тенденции незападных сообществ к защите собственной «самости» - идентичности. Турция являет собой яркий пример радикальных разворотов государственной политики и перестраивания систем идентичностей с различными конфигурациями имперской (османской), национальной (тюркской) и религиозной (исламской) принадлежностей. Подобные переходы применялись с использованием, по сути, универсального инструментария: языковая политика, активное внедрение новых исторических концепций и сильный лидер (М. К. Ататюрк и Р. Т. Эрдоган). В настоящий момент, можно наблюдать попытку конструирования турецкой «мега-идентичности» на основе всего вышеупомянутого комплекса империи, религии и светскости. Также подчеркивается определяющая роль ценностей, а турецкие исследователи начинают говорить о национальной идентичности верхнего и нижнего уровня ^[6].

Соединение в рамках иранской культурной традиции персидской и исламской идентичностей началось с VII в. Также иранская идентичность помимо исламской имеет также имперскую «великоперсидскую» и националистскую «арийскую» составляющие ^[6]. Современная национальная идентичность Ирана представляет собой комплекс, включающий историческую память, национализм западного толка и шиитский ислам. И. Д. Звягельская отмечает системный, комплексный характер иранской идентичности, выделяя в качестве элементов ирано-персидскую, исламо-шиитскую, исламо-суннитскую, национальную, многочисленные племенные, народные, религиозные и др. идентичности. Из данного набора идентичностей, в зависимости от тех или иных обстоятельств выбираются компоненты, впоследствии включающиеся в некую общую идентичность. Соотношение компонентов, их значимость и конфигурация при этом индивидуальны в каждом конкретном случае ^[6]. Исламская республика Иран выделяется даже на фоне насыщенных в этнокультурном смысле ближневосточных государств еще большей концентрацией этнических и национальных идентичностей внутри страны. В этно-национальной палитре иранского государства помимо титульной персидской нации представлены курды, азербайджанцы, арабы, белуджи, туркмены, луры и др. ^[15]. Ситуация усложняется тем, что данные нации отличаются заметными стремлениями к обособлению и сегрегации, следовательно, стремлениями к признанию и политизации своих сообществ в категориях идентичности ^[15]. Проводя политику «Одна страна, одна нация, один язык» государство пыталось навязать персидскую идентичность как цельную иранскую идентичность и систематически маргинализировать, и криминализировать неперсидские идентичности, рассматривая их как «сфабрикованные этнические идентичности»^[28]. Несмотря на определенные трансформации во внутриполитическом курсе, К. Сулеймани и А. Мухаммадпур отмечают, что почти вся персидская интеллигенция, даже большинство левых интеллектуалов, выступают за приверженность этатистским взглядам, «священность» территориальной целостности и преданность «сладкому персидскому языку» как «национальному языку» ^[28]. Таким образом, проблема гармонизации многочисленных идентичностей чрезвычайно остро стоит в политическом измерении Исламской республики Иран, что подчеркивается отечественными, западными и ближневосточными исследователями ^[15].

Заключение

Специфика региональных международных отношений, характерная для ближневосточного региона, особенности его исторического, социо-политического развития оказывают серьезное влияние на трансформации идентичности в ближневосточных сообществах. Высокий конфликтогенный потенциал региона, наличие неурегулированных этнических, этнополитических и религиозных конфликтов, уходящих корнями в историю, обуславливает значимость изучения идентичности на Ближнем Востоке, а также актуализирует интерпретацию этих конфликтов в современных категориях идентичности и самоопределения.

Как и в Европе, отмечается ослабление позиций национальной идентичности и национального государства. Национальное государство в его «западном» понимании зачастую воспринимается многими на Ближнем Востоке, как «колониальный продукт». Это способствует актуализации в регионе исконных до-национальных и транснациональных привязанностей – этнокультурной, исламской и, в некоторых случаях, имперской. Религиозная идентичность не просто сохраняет свои позиции, но и усиливается в условиях активной работы транснациональных СМИ и самобытных представлений об институте национального государства в регионе. Таким образом, исламская идентичность имеет колоссальное значение для комплекса идентификаций на Ближнем Востоке.

В ближневосточном регионе ярко проявляется ключевой конфликт идентичности в политической сфере, заключающийся в необходимости гармонизации идентификационных привязанностей к неинституционализированным сообществам и к конкретным политическим образованиям. Многонациональный и многоконфессиональный состав ближневосточных государств и сообществ актуализирует конфликт гражданско-политических и этнокультурных идентификаций. Понимание нации одновременно как этнокультурного и гражданско-политического образования на Ближнем Востоке усложняется комплексом крепких племенных, религиозных, субнациональных и имперских принадлежностей. Все это обуславливает высокий конфликтогенный потенциал региона. Таким образом, можно увидеть, как Турция и Иран, стремящиеся быть региональными лидерами, а также воспринимающие себя как центры более широкой, культурное культурной принадлежности в религиозном, этническом или обоих измерениях. По мнению Э. Уэстниджа, подобные трансформации идентичности реализуются в многогранных, сложных сетях, меняющихся во времени и пространстве и реагирующих к региональным геополитическим сдвигам ^[29]. Притязания на транснациональную идентичность бросают вызов фиксированным, пространственным представления об идентичности, которые обычно ассоциируются с национальным государством и являются вызовом для современных государств. Будучи практически применимыми, такие идентичности уже активно используются, в частности как инструмент построения альянса, что вносит дополнительный дестабилизирующий эффект и без того сложную геополитическую картину региона. Все чаще социокультурный и гражданско-политический нравственный выбор, определение принадлежности к тому или иному сообществу осуществляется на основе общих ценностей, коллективного опыта. Ценности, как основа современных идентичностей способны как объединить людей на разных концах планеты, так и разобщить ближайших соседей. В этом и заключается чрезвычайная актуальность и необходимость идентитарных исследований в условиях современных политических трансформаций.