Романы А. Богданова: утопия или художественная рефлексия грядущей социальности и дилемм личности автора?

Розин Вадим Маркович доктор философских наук главный научный сотрудник, Институт философии, Российская академия наук 109240, Россия, Московская область, г. Москва, ул. Гончарная, 12 стр.1, каб. 310 Rozin Vadim Markovich Doctor of Philosophy Chief Scientific Associate, Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences  109240, Russia, Moskovskaya oblast', g. Moscow, ul. Goncharnaya, 12 str.1, kab. 310 rozinvm@gmail.com Другие публикации этого автора

Речь идет о двух романах Богданова: «Красная звезда» (1908) и «Инженер Мэнни» (1912). Их привычно считают утопиями, причем второй роман истолковывают как первую репетицию замысла «Тектологии» (в интернете перекочевывает из сайта в сайт такое понимание: «Роман является популяризацией научных идей А. Богданова об “организационной” науке, изложенных им позднее в труде “Тектология”)». Первый роман Богданов писал в тяжелый для него период разрыва с Лениным и Плехановым, что косвенно отражено в первых строчках «Красной звезды», где главный герой, товарищ Леонид, выражающий, предполагаю, позицию Богданова, разъясняет свой разрыв с другим героем, Анной Николаевной, частично отражающей взгляды оппонентов Богданова:

«Постепенно оно приняло форму глубокого идейного разногласия – в понимании нашего отношения к революционной работе и в понимании смысла нашей собственной связи. Она шла в революцию под знаменем долга и жертвы, я – под знаменем моего свободного желания. К великому движению пролетариата она примыкала, как моралистка, находящая удовлетворение в его высшей нравственности, я – как аморалист, который просто любит жизнь, хочет ее высшего расцвета и потому вступает в то ее течение, которое воплощает главный путь истории к этому расцвету. Для Анны Николаевны пролетарская этика была священна сама по себе; я же считал, что это – полезное приспособление, необходимое рабочему классу в его борьбе, но преходящее, как сама эта борьба и порождающий ее строй жизни» ^[1].

На самом деле разногласия были куда серьезнее. Ленин со своими последователями, товарищами большевиками считал, что рабочий класс России должен взять власть и рабочие вполне готовы к этому в плане своего развития. Богданов же, исходя из наблюдений за социальной действительностью, идя от культурологической точки зрения, был уверен, что, наоборот, рабочие не доросли до решения такой задачи, еще не готовы, что еще нет нужной науки, на которую они могли бы опереться, и поэтому главная работа должна сводиться, во-первых, к построению такой науки, во-вторых, к образованию, развитию и окультурованию рабочих. Как пишет в 1929 г. во введении к роману Б.Легран: по мнению Богданова, изложенному в брошюре «Вопросы социализма», «…пролетариат как класс, раньше чем ставить своей задачей завоевание власти, должен овладеть наукой, переработать ее в соответствии со своими классовыми интересами, создать и разработать новую науку – всеобщую организационную науку, как ее называл Богданов, которая должна быть наукой о построении нового социалистического общества. Всякая иная попытка осуществить программу пролетариата, по убеждению Богданова, явилась бы «программой авантюры, самой мрачной в истории пролетариата, самой тяжелой по последствиям… Единственным концом авантюры явилось бы длительное царство Железной пяты» ^{[2, c. 38]}.

В другом месте той же брошюры Богданов так формулирует свое убеждение: пока рабочий класс не овладеет наукой, он не может, не должен предпринимать попытки осуществить социализм (см. ^{[2, с. 69]}). Его задачей, по мысли Богданова, является: собирать, развивать, стройно систематизировать возникающие в недрах капиталистического строя зародыши новой культуры, элементы социализма, не покушаясь на непосредственный захват власти и преобразование общества до накопления необходимых элементов культуры (см. [там же, с. 74, 103])».

Ну, а во втором романе «Инженер Мэнни», на мой взгляд, невозможно найти популяризацию идей организационной науки, есть всего два фрагмента, где автор говорит только о замысле такой науки, не больше. «На этом пути Нэтти (сын и последователь Мэнни. – В.Р.) пришел к своему величайшему открытию, – положил начало всеобщей организационной науке. Он искал упрощения и объединения научных методов, а для этого изучал и сопоставлял самые различные приемы, применяемые человечеством в его познании и в труде; оказалось, что те и другие находятся в самом тесном родстве, что методы теоретические возникли всецело из практических, и что все их можно свести к немногим простым схемам…В конце концов у него получился такой вывод: как ни различны элементы вселенной, – электроны, атомы, вещи, люди, идеи, планеты, звезды, – и как ни различны по внешности их комбинации, но возможно установить небольшое число общих методов, по которым эти какие угодно элементы соединяются между собою, как в стихийном процессе природы, так и в человеческой деятельности. Нэтти удалось отчетливо определить три основные из этих “универсальных организационных методов”; его ученики пошли дальше, развили и точнее исследовали полученные выводы. Так возникла всеобщая наука, быстро охватившая весь организационный опыт человечества… С того времени решение самых сложных организационных задач стало делом не индивидуального таланта или гения, а научного анализа, вроде математического вычисления в задачах практической механики. Благодаря этому, когда настала эпоха коренного реформирования всего общественного строя, величайшие трудности новой организации сравнительно легко и вполне планомерно удалось преодолеть: как еще раньше естествознание стало орудием научной техники, так теперь универсальная наука явилась орудием научного построения социальной жизни в ее целом. А еще раньше та же наука нашла широкое применение в развитии организаций рабочего класса и их подготовке к последней, решающей борьбе» ^[3].

Это все, конечно, здесь только замысел, даже не эскиз теории.

Чтение обоих романов множит вопросы (во всяком случае, у меня). Почему это утопия, ведь Богданов в «Красной звезде» описывает социализм, как он его понимает, и явно верит, что такое общество можно будет построить? Термин уто́пия происходит от др.-греч. οὐ «не» + τόπος «место, которого нет» или по другой версии «благое место». Можно ли считать тексты «Государства» Платона или «Красной звезды» утопиями? Скорее это социальные проекты, выполненные первый в форме диалога, второй – художественного произведения.

Что характерно для социального проекта? Замысел, его разработка (продумывание с опорой на социальные знания), установка на реализацию разработанного проекта ^{[14, с. 84-88]}. В «Государстве» Платон формулирует замысел идеального государства и обсуждает условия его реализации. «Так давайте же, – говорит Платон устами Сократа, – займемся мысленно построением государства с самого начала. Как видно его создают наши потребности» ^{[12, с. 130]}. К условиям реализации он относит наличие самого проекта и соответствующих знаний (заимствованных им из других своих работ), подготовку из философов, если можно так сказать, государственных работников и реформаторов, решивших посвятить свою жизнь общественному переустройству, наконец, поиск просвещенных правителей. «Между тем, – говорит Сократ, – достаточно появиться одному такому лицу, имеющему в своем подчинении государство, и человек этот совершит все то, чему теперь не верят... Ведь если правитель будет устанавливать законы и обычаи, которые мы разбирали, то не исключено, что граждане охотно станут их выполнять» ^{[12, с. 283]}. Понимает Платон и то, что без кардинальной переделки человека (то есть, не выводя людей из пещеры на солнечный свет) создать новый общественный порядок невозможно. Основные надежды здесь Платон возлагает не на принуждение, а убеждение, поощрение и образование. «Если же кто станет насильно тащить его по крутизне вверх, в гору и не отпустит, пока не извлечет его на солнечный свет, разве он не будет страдать и не возмутится таким насилием? А когда бы он вышел на свет, глаза его настолько были бы поражены сиянием, что он не мог бы разглядеть ни одного предмета из тех, о подлинности которых ему говорят» ^{[12, с. 296]}.

Как известно, проект переустройства государства Платону осуществить не удалось. Он не нашел просвещенного правителя и не смог увлечь своими идеями свободных граждан. Не удивительно поэтому, что на склоне лет Платон с горечью пишет в «Законах»: «всему указанному сейчас вряд ли когда-нибудь выпадет удобный случай для осуществления, так, чтобы все случилось согласно нашему слову. Вряд ли найдутся люди, которые будут довольны подобным устройством общества... Все это точно рассказ о сновидении, точно искусная лепка государства и граждан из воска!» ^{[13, с. 198]}.

Богданов многое заимствует у Платона, но и Маркса. У Платона – методологию социального проектирования, у Маркса – объект проектирования – социализм, организация и экономика которого основана на отказе от частной собственности, рациональном управлении и распределении, на свободном (без денег) удовлетворении потребностей. При этом Богданов предугадывает (точнее, проектно прорабатывает) проблемы, с которыми столкнется социалистическое хозяйство: трудности планирования монблана потребностей граждан и бесчисленных хозяйственных процессов. «Цифры меняются каждый час, – объяснил Мэнни, – в течение часа несколько тысяч человек успели заявить о своем желании перейти с одних работ на другие. Центральный статистический механизм все время отмечает это, и каждый час электрическая передача разносит его сообщения повсюду…

– Институт подсчетов имеет везде свои агентуры, которые следят за движением продуктов в складах, за производительностью всех предприятий и изменением числа работников в них. Этим путем точно выясняется, сколько и чего следует произвести на определенный срок и сколько рабочих часов для этого требуется. Затем институту остается подсчитать по каждой отрасли труда разницу между тем, что есть, и тем, что должно быть, и сообщать об этом повсюду. Поток добровольцев тогда восстанавливает равновесие.

– А потребление продуктов ничем не ограничено?

– Решительно ничем: каждый берет то, что ему нужно, и столько, сколько хочет.

– И при этом не требуется ничего похожего на деньги, никаких свидетельств о количестве выполненного труда или обязательств его выполнить, или вообще чего-нибудь в этом роде?

– Ничего подобного. В свободном труде у нас и без этого никогда не бывает недостатка: труд – естественная потребность развитого социалистического человека, и всякие виды замаскированного или явного принуждения к труду совершенно для нас излишни.

– Но если потребление ничем не ограничено, то не возможны ли в нем резкие колебания, которые могут опрокинуть все статистические расчеты?..

– Трудности тут очень большие. Институт подсчетов должен зорко следить за новыми изобретениями и за изменением природных условий производства, чтобы их точно учитывать. Вводится новая машина – она сразу требует перемещения труда как в той области, где применяется, так и в машинном производстве, а иногда и в производстве материалов для той или другой отрасли. Истощается руда, открываются новые минеральные богатства – опять перемещение труда в целом ряде рельсовых путей и т. д. Все это надо рассчитать с самого начала если не вполне точно, то с достаточной степенью приближения, а это вовсе не легко, пока не будут получены данные прямого наблюдения» ^[1].

Так и видится Госплан и Госснаб СССР. Богданов, конечно, не мог предугадать, что хозяйство и экономика, основанные на социалистическом планировании и распределении, проиграют капиталистическому рынку, скорректированному на основе социальной науки и опыта преодоления экономических кризисов.

Много вопросов возникает при чтении романов Богданова. Например, читая «Красную звезду», я дошел до эпизода, где один из руководителей марсиан, Стэрни предлагает уничтожить землян. «На Марсе, – разъясняет он другим руководителям, – запасы радиоматерии, необходимой как двигатель междупланетного сообщения и как орудие разложения и синтеза всех элементов, приходили к концу: она только тратилась, и не было средств для ее возобновления… Люди Земли владеют ею, и ни в каком случае они ее добровольно не уступят, не уступят сколько-нибудь значительной доли ее поверхности. Это вытекает из всего характера их культуры. Ее основа есть собственность, огражденная организованным населением. Хотя даже самые цивилизованные племена Земли эксплуатируют на деле только ничтожную часть доступных им сил природы, но стремление к захвату новых территорий у них никогда не ослабевает. Систематическое ограбление земель и имущества менее культурных племен носит у них название колониальной политики и рассматривается как одна из главных задач их государственной жизни. Можно себе представить, как отнесутся они к естественному и разумному предложению с нашей стороны – уступить нам часть их материков, взамен чего мы научили бы их и помогли бы им несравненно лучше пользоваться остальной частью… Для них колонизация – это вопрос только грубой силы и насилия; и хотим мы или не хотим, они заставят нас принять по отношению к ним эту точку зрения…

И вот если бы мы взяли себе часть земной поверхности посредством необходимого насилия, то несомненно, что это повело бы к объединению всего земного человечества в одном чувстве земного патриотизма, в беспощадной расовой ненависти и злобе против наших колонистов; истребление пришельцев каким бы то ни было способом, вплоть до самых предательских, стало бы в глазах людей священным и благородным подвигом, дающим бессмертную славу. Существование наших колонистов сделалось бы совершенно невыносимым. Вы знаете, что разрушение жизни – дело вообще очень легкое, даже для нашей культуры; мы неизмеримо сильнее земных людей в случае открытой борьбы, но при неожиданных нападениях они могут убивать нас так же успешно, как обыкновенно делают это друг с другом. Надо к тому же заметить, что искусство истребления развито у них несравненно выше, чем все другие стороны их своеобразной культуры.

И в конце концов после долгих колебаний и бесплодной мучительной растраты сил дело пришло бы неизбежно к той постановке вопроса, какую мы, существа сознательные и предвидящие ход событий, должны принять с самого начала: колонизация Земли требует полного истребления земного человечества…– Надо понять необходимость и твердо смотреть ей в глаза, как бы ни была она сурова. Нам предстоит одно из двух: либо остановка в развитии нашей жизни, либо уничтожение чуждой нам жизни на Земле. Ничего третьего нет перед нами» ^[1].

Что мне здесь непонятно: как такое может быть, социалисты (по Марксу, следующая после капиталистов, более высокая ступень развития человечества, и очевидно, более гуманная) предлагают уничтожить население целой планеты? Даже как сценарий это не укладывается в голове. Однако, почему не укладывается, ведь писал же Маркс в «Капитале»: «Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют» ^{[9, c. 772-773]}, и разве большевики не уничтожили целый класс (буржуазию), значительную часть зажиточных крестьян (кулаков), выслали за рубеж интеллектуалов (многих философов и гуманитариев), систематически уничтожали врагов народа. Существенно ли отличается марсианин Стэрни, предлагающий уничтожить людей, от Троцкого, объясняющего, почему большевики в 20-х годах выслали философов? Троцкий в интервью американской журналистке Стронг назвал эту акцию «гуманизмом по-большевистски»: «Мы этих людей выслали потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно» ^[8].

Как видно из начала следующего романа «Инженер Мэнни», в конце концов, марсиане склонились к гуманизму, перекрывающему даже большевистский подход, они решили «на ближайшее будущее отказаться от всякого прямого, активного вмешательства в дела Земли; они думают ограничиться пока ее изучением и постепенным ознакомлением земного человечества с более древней культурой Марса. И я вполне согласен с ними, что осторожность необходима в этом деле. Так, если бы открытия их науки о строении материи стали теперь известны на Земле, то у милитаризма враждебных друг другу наций оказались бы в руках истребительные орудия невиданной силы, и вся планета в несколько месяцев была бы опустошена» ^[3].

Непонятны мне и колебания главного героя «Красной звезды» Леонида. С одной стороны, он вроде бы очень разумный человек, подготовленный к тому, чтобы быть посредником между марсианами и людьми, с другой – как выясняется, совершенно не может контролировать свои поступки (потеряв рассудок, убивает Стэрни, который предлагал уничтожить землян). Аналогично, в «Инженере Мэнни» главный герой, гениальный инженер, спланировавший строительство каналов на Марсе, и тоже очень разумный, не задумываясь, в порыве гнева, убивает своего помощника инженера Маро, который плетет против него интриги.

С одной стороны, Леонид готов взять на себя миссию проводить на Земле идеи марсиан, но с другой – сомневается, может ли интеллигент без помощи рабочего класса решить подобную задачу. «Во второй раз, – размышляет Леонид, – то, обо что разбились мои душевные силы, это был самый характер той культуры, в которую я попытался войти всем моим существом: меня подавила ее высота, глубина ее социальной связи, чистота и прозрачность ее отношений между людьми. Речь Стэрни, грубо выразившая всю несоизмеримость двух типов жизни, была только поводом, только последним толчком, сбросившим меня в ту темную бездну, к которой тогда стихийно и неудержимо вело меня противоречие между моей внутренней жизнью и всей социальной средой, на фабрике, в семье, в общении с друзьями. И опять-таки не было ли это противоречие гораздо более сильным и острым именно для меня, революционера-интеллигента, всегда девять десятых своей работы выполнявшего либо просто в одиночку, либо в условиях одностороннего неравенства с товарищами-сотрудниками, в качестве их учителя и руководителя, – в обстановке обособления моей личности среди других? Не могло ли противоречие оказаться слабее и мягче для человека, девять десятых своей трудовой жизни переживающего хотя бы в примитивной и неразвитой, но все же в товарищеской среде, с ее, быть может, несколько грубым, но действительным равенством сотрудников?» ^[1].

Во втором романе это противоречие между личностью и социальной средой (рабочим коллективом) доходит до предела. Инженер Мэнни, глубоко осознавший подобный конфликт, решает устраниться из жизни, покончить жизнь самоубийством. Получается, что Богданов, представляющий собой яркую личность, в лице Мэнни решает с ней расправиться в пользу социалистического дела. В «Воспоминаниях о детстве» в 1925 году Богданов так истолковывает свою личность.

«Личность – маленькая клетка живой ткани общества, ее субъективизм выражает только ее ограниченность. Я вел против субъективизма борьбу, когда встречал его в других людях; естественно, что я стремился его преодолеть и в самом себе… Неустранимо то, что человек смотрит со своей точки зрения, оперирует своими методами. Но в каком смысле все это “свое” для него? Сам он принадлежит коллективу – классу, социальной группе, либо нескольким таким коллективам, жизнь которых в разной мере и степени дала содержание его практической деятельности и его мышлению. Личность не более, как маленький центр приложения социальных сил, один из бесчисленных пунктов их перекреста. Ее точка зрения и способ понимания принадлежит ей в том только смысле, что в ней находят свое воплощение и выражение; было бы правильнее сказать, что личность принадлежит им, а не наоборот…Метод больше человека» ^[10].

Почти то же самое говорил мой учитель, Г.П. Щедровицкий: «Со всех сторон я слышу – Человек! Личность! – вранье все это. Я – сосуд с живущим, саморазвивающимся мышлением. Я есть мыслящее мышление, его гипостаза и материализация, организм мысли и ничего больше. Так я себя рассматриваю и так к себе отношусь, и многие трудности моей индивидуальной жизни связаны именно с четким пониманием своей особой природы, с тем, что я есть сгусток мышления и обязан жить по его законам... Я всегда мыслю, и это есть наслаждение, равных которому я не знаю. Я все время подразумеваю одно: я есть кнехт, слуга моего мышления, а дальше есть действие мышления, моего и других, которые, в частности, общаются. В этом моя суть человека. Мыслит мышление, играет игра» ^{[15, c. 9]}.

Непонятно мне и замечание о науке в конце романа «Инженер Мэнни». Такая наука должна быть понятной рабочим, интегрировать возможности разных наук (физических, биологических, социальных), науки, описывающей всеобщие законы, которым подчиняются организационные действия людей. Богданов считает, что именно на основе этих законов можно построить социализм и решить основные проблемы человечества. Одновременно в обоих романах он показывает, что балом правит социальная стихия. Последнюю образуют действия отдельных людей и деиндивидуальные процессы (экономические, социальные, исторические, культурные), причем понять, как одно связано с другим, невозможно.

Кажется, что рациональная деятельность и наука марсиан должны обеспечить им беспрепятственный прогресс, но вот беда – истощается природа и уже нет ресурсов, сохраняются остатки эгоистического поведения, предлагаются почти безумные решения (уничтожить землян). Или во втором романе инженер Мэнни должен все предусмотреть и спланировать так, чтобы обеспечить хорошо управляемое и бесперебойное строительство марсианских каналов. Однако незадача: рабочие союзы, правительство, синдикаты буржуазии, общество действуют, исходя из своих интересов, плетут интриги, ведут борьбу друг с другом, что, в конце концов, приводит к краху всего проекта и заключению Мэнни в тюрьму.

Наука, которую предлагает Богданов в романе «Инженер Мэнни», что становится понятным чуть позднее, – это «Тектология». Учитывают ли ее законы социальную стихию и различие культур (марсианской и земной), которые столь убедительно описал в обоих романах Богданов? Он уверен, что да, учитывает, я в этом сильно сомневаюсь. Вряд ли основные социальные и психологические процессы можно свести к организационному опыту (организации-дезорганизации). «В общем, – пишет Богданов в «Тектологии», – весь процесс борьбы человека с природой, подчинения и эксплуатации стихийных ее сил есть не что иное, как процесс организации мира для человека, в интересах его жизни и развития. Таков объективный смысл человеческого труда.

Еще очевиднее организационный характер познания и вообще мышления. Его функция заключается в том, чтобы координировать факты опыта в стройные группировки – мысли и системы мыслей, т. е. теории, доктрины, науки и проч.; а это значит организовать опыт. Точные науки организуют всю современную технику машинного производства; они способны к этому лишь потому, что сами представляют организованный опыт прошлого, прежде всего также технический.

Художественное творчество имеет своим принципом стройность и гармонию, а это значит организованность. Оно своими особыми методами организует представления, чувства, настроения людей, тесно соприкасаясь с познанием, часто с ним прямо сливаясь, как беллетристика, поэзия, живопись. В искусстве организация идей и организация вещей нераздельны. Например, взятые сами по себе архитектурное сооружение, статуя, картина являются системами «мертвых» элементов – камня, металла, полотна, красок; но жизненный смысл этих произведений лежит в тех комплексах образов и эмоций, которые вокруг них объединяются в человеческой психике.

Мы видим, что человеческая деятельность – от простейших до наиболее сложных ее форм – сводится к организующим процессам» ^[4].

Однако современные исследования показывают, что даже многие процессы в производстве и строительстве, не говоря уже о познании, мышлении, художественном творчестве, не сводятся к организационному опыту и управлению ^{[7; 14]}.

Кстати, организационная наука не отвечает и на вопрос, какой тип социальности предполагается при построении социализма (будет ли у кого-то сохранена частная собственность, кто будет социальным гегемоном, как будет выбираться власть, какие взаимоотношения людей и сообществ предполагаются, сохранится ли право или законы будут защищать только пролетариат и пр.). Читая оба романа, мы не может получить ответы на эти вопросы. Возникает подозрение, что Тектология обходит самую важную проблему – определение и конституирование грядущей социальности.

Интересно, что почти через сто лет подобной же критике подверглась методологическая школа Г.П. Щедровицкого, у которого я учился. Один из критиков называет подход методологов «управленческим фетишизмом». «Суть управленческого фетишизма сводится к тому, что любые недостатки системы могут быть устранены без перестройки ее оснований за счет эффективного менеджмента (управления). Процветание системы зависит исключительно от количества и качества эффективных менеджеров, которым она доверит свою судьбу. Эта философия была очень близка той части советского руководства, которая не хотела ничего менять в общественном укладе, но при этом понимала, что буквально все необходимо изменить, чтобы выжить. Методологи внушали ей ложную надежду, что выход есть, достаточно лишь власть имущим прикупить их “социально-философский камень”… Хотя официального признания теории методологов получить не успели, им дана была невиданная в СССР свобода распространения своих неортодоксальных взглядов…Горбачев пошел другим путем: он предпочел сломать систему, и методологи оказались исторически невостребованными» ^[11].

Но не будем критиковать Богданова с позиции современности, лучше попробуем его понять как автора «Красной звезды» и «Инженера Мэнни», как человека своего времени. Для этого сначала предложим краткую характеристику его личности, имея в виду решение нашей задачи.

Биография Богданова позволяет предположить, что как личность он был раздвоен. С одной стороны, будучи одно время вторым лицом в партии большевиков и пользуясь большим авторитетом у рабочих, он был не чужд стремления к власти и вождизму. С другой стороны, Богданов видел опасности и того и другого. Он сознательно разорвал с большевиками (в июне 1909 года на совещание расширенной редакции газеты «Пролетарий» Богданов был исключён из Большевистского центра, а в январе 1910 года на Парижском пленуме выведен из ЦК), и намекал, что победа Ленина может привести к большой беде («Единственным концом авантюры явилось бы длительное царство Железной пяты»). Хотя Богданов сосредоточился на построении Тектологии, преподавании и экспериментах по переливанию крови, ощущение своей значимости и желание влиять на ход построения в России социализма у него, конечно сохраняется.

И социализм он понимает по-своему: скорее экономически и как разумную деятельность. И то и другое, по его мнению, должно опираться на научное знание. Но вот науку Богданов понимает для своего времени очень современно: конечно, это должна быть точная наука, но объединившая в себе на основе марксистского метода достижения естественных, биологически и социальных наук и, что не менее важно, ориентированная на практику. Такой практикой, убежден Богданов, выступает всеобщая организация. Почему организация? Ну, это было знамение времени: идеи построения нового человека и культуры, «жизнестроительства», как тогда писали, носились в воздухе.

«Мы прекрасно чувствуем, – писал И.Верещагин, – что архитектурные требования можно и нужно предъявлять не только к зданиям, но и к любой вещи, любому человеку и его лицу. В настоящее время строятся не только не только новые заводы, но и новая культура и новый человек» ^{[1, с.130]} «Новое общество, – декларирует в эти же годы создатель советской психологии Л.С.Выготский, – создает и нового человека. Когда говорят о переплавке человека, как о несомненной черте нового человечества, и об искусственном создании нового биологического типа, то это будет единственный и первый вид в биологии, который создаст самого себя... В будущем обществе психология будет наукой о новом человеке» ^{[5, с. 436]}).

Арестованный ГПУ в сентябре 1923 года Богданов пишет Ф.Э. Дзержинскому: «Всеобщая организационная наука. Разве всеобщая разруха, разве мировая дезорганизация не говорят сурово и властно об ее необходимости? И когда нашему рабочему классу силою вещей пришлось взяться за организацию всей жизни страны, разве не было самым трагическим в его положении то, что ему пришлось это делать ощупью, да с помощью специалистов старой науки, которая сама никогда не ставила задачи в целом? И разве мыслима всеобщая научная организация мирового хозяйства в социализм без выработанного орудия – всеобщей организационной науки? Выступает с жестокой настоятельностью вопрос об едином хозяйственном плане. Спросите наших ученых-специалистов – профессоров Громана, Базарова, самого руководителя Госплана Кржижановского, – нужна ли и полезна ли для решения этого вопроса организационная наука?» ^[10].

В методологическом отношении находится Богданов также под влиянием быстро развивающейся в начале ХХ столетия культурологии. По сути, неудачи контакта Марса и Земли он объясняет именно в культурологическом ключе, различием истории и культур обоих цивилизаций солнечной системы.

Эти черты личности позволяют мне выстроить объяснение некоторых особенностей художественной реальности романов Богданова и наметить осмысление сформулированных выше проблем.

На мой взгляд, конфликт с Лениным был только своеобразным пусковым механизмом пересмотра Богдановым собственных представлений и ценностей. Проблемная ситуация была примерно такая: Богданов чувствовал, что ему самому непонятно, что будет представлять собой социализм, к которому большевики призывали, более того, он видел, что российские рабочие в силу присущих им представлений и мифов вряд ли смогут правильно усвоить идеи Маркса, наконец, неясна была и роль самих вождей, то ли они должны командовать и направлять, как Ленин, то ли образовывать и менять сознание, готовя условия для дальнейших шагов. Разрешает эту ситуацию Богданов двояко и в рациональном дискурсе, написав ряд статей, и в художественной форме. Последняя давала дополнительные возможности: можно было прожить назревающее будущее и отнестись к нему не только рационально, но и чувственно, эмоционально. откликаясь как мыслями, так и переживаниями.

Не будет для читателя открытием, что Богданов в качестве схемы построения художественной реальности первого романа взял роман Герберта Уэллса «Война миров», который вышел за несколько лет до «Красной звезды». На это указывает и совпадение планет и нашествие марсиан (сценарий, который предлагал Стэрни). Однако естественно, что Богданов кардинально переделал все события. Прежде чем охарактеризовать их, отмечу два типа событий, которые создаются художником в литературном произведении по жанру, близком к «Красной звезде» и «Инженеру Мэнни»..

Первый тип – это события, которые выстраиваются в ответ на вполне осознанную проблему или задачу. Например, события марсианского института подсчетов представляют собой художественное описание социалистической модели распределения, которую Богданов продумывал сначала в рамках научного дискурса. Или другой пример. На основе двух миров Уэллса Богданов создает метафору, которая может быть прочитана как две различные планетарные картины мира, но также (что уже предполагает определенную культуру) как картина мира (мировоззрение), предлагаемая Марксом и большевиками, противопоставленная схеме сознания (мироощущению) рабочих. Другими словами, Богданов сознательно создал метафору, позволяющую ему воочию увидеть различие социалистического и народного мировоззрения, а также их столкновение и несовместимость.

Второй тип событий не предполагает осознание проблемы, стоящей перед художником (она может ощущаться лишь как неясное неудовлетворение или желание), так же как отсутствует и ясное понимание способа разрешения этой проблемы. Я вышел на уяснение этого типа событий, анализируя один кейс, а именно историю, приключившуюся с Карлом Юнгом в подростковом возрасте. Вот эта история.

Однажды в прекрасный летний день 1887 года восхищенный мирозданием Юнг, подумал: «Мир прекрасен и церковь прекрасна, и Бог, который создал все это, сидит далеко-далеко в голубом небе на золотом троне и ... Здесь мысли мои оборвались и я почувствовал удушье. Я оцепенел и помнил только одно: Сейчас не думать! Наступает что-то ужасное.

(После трех тяжелых от внутренней борьбы и переживаний дней и бессонных ночей Юнг все же позволил себе додумать начатую и такую, казалось бы, безобидную мысль).

Я собрал всю свою храбрость, как если бы вдруг решился немедленно прыгнуть в адское пламя, и дал мысли возможность появиться. Я увидел перед собой кафедральный собор, голубое небо. Бог сидит на своем золотом троне, высоко над миром – и из под трона кусок кала падает на сверкающую новую крышу собора, пробивает ее, все рушиться, стены собора разламываются на куски.

Вот оно что! Я почувствовал несказанное облегчение. Вместо ожидаемого проклятия благодать снизошла на меня, а с нею невыразимое блаженство, которого я никогда не знал... Я понял многое, чего не понимал раньше, я понял то, чего так и не понял мой отец, – волю Бога... Отец принял библейские заповеди как путеводитель, он верил в Бога, как предписывала Библия и как его учил его отец. Но он не знал живого Бога, который стоит, свободный и всемогущий, стоит над Библией и над Церквью, который призывает людей стать столь же свободным. Бог, ради исполнения Своей Воли, может заставить отца оставить все его взгляды и убеждения. Испытывая человеческую храбрость, Бог заставляет отказываться от традиций, сколь бы священными они ни были» ^{[1, c. 46. 50]}.

В тот период юного Юнга занимали две экзистенциальные проблемы. Первая. Взаимоотношения с отцом, потомственным священнослужителем. По мнению Юнга отец догматически выполнял свой долг: имея религиозные сомнения, он не пытался их разрешить, и вообще был несвободен в отношении христианской Веры и Бога. Вторая проблема – выстраивание собственных отношений с Богом, уяснение отношения к Церкви. Чуть позднее рассматриваемого эпизода эти проблемы были разрешены Юнгом кардинально: он разрывает в духовном отношении и с отцом, и с Церквью. После первого причастия Юнг приходит к решению, которое он осознает так.

«В этой религии я больше не находил Бога. Я знал, что больше никогда не смогу принимать участие в этой церемонии. Церковь – это такое место, куда я больше не пойду. Там все мертво, там нет жизни. Меня охватила жалость к отцу. Я осознал весь трагизм его профессии и жизни. Он боролся со смертью, существование, которой не мог признать. Между ним и мной открылась пропасть, она была безгранична, и я не видел возможность когда-либо преодолеть ее» ^{[16, с. 64]}.

Сочинение Юнга о Боге-революционере, разрушающим церковь, как и в целом осмысление посетившей его фантазии, вполне можно считать творчеством, близким к художественному. Как мы видим, первая фаза творчества Юнга представляет собой кристаллизацию неосознаваемой интерсубъективной ситуации (конфликта с отцом и церковью). Вторая фаза – визуальная картина (фантазия), открывшаяся перед Юнгом, причем смысла ее он не понимает, точнее, понимает как катастрофу своего мировоззрения, поэтому предельно испуган. Третья фаза – спонтанное, и в этом отношении тоже неосознанное, сочинение объяснения происходящего (Юнг узнал, понял настоящую волю Бога). Короче, это пример события, которое создавалось личностью по наитию, хотя и было четко детерминировано.

Так вот, Богданов в своих романах создает по наитию несколько важных событий. В «Красной звезде» это, например, предложение Стэрни о нашествии. За ним, вероятно, стоит проблема несовместимости видений и сознаний социалистов и рабочих, которая может даже привести к катастрофе и власти Железной пяты. Это импульсивное убийство Леонидом Стэрни. «Ваше выздоровление и участие в нашей общей работе, – говорил Стэрни, – разрушили отчасти мою аргументацию…

– Истребление… отчасти, – перебил я (рассказ идет от имени Леонида. – В.Р,), и, должно быть, вся тоска и мука слишком ясно отразилась в моей бессознательной иронии. Стэрни побледнел и тревожно взглянул на меня. Наступило молчание.

И вдруг холодное кольцо боли с небывалой, невыразимой силой сжало мое сердце. Я откинулся на спинку кресла, чтобы удержаться от безумного крика. Пальцы моей руки судорожно охватили что-то твердое и холодное. Я почувствовал холодное оружие в своей руке, и стихийно-непреодолимая боль стала бешеным отчаянием. Я вскочил с кресла, нанося страшный удар Стэрни. Одна из ножек треножника попала ему в висок, и он без крика, без стона склонился на бок, как инертное тело. Я отбросил свое оружие, оно зазвенело и загремело об машины. Все было кончено» ^[1].

В данном случае за этим нарративом стоит, с одной стороны, смертельный конфликт представителей двух разных миров, с другой – способ переключения сюжета (по С. Неретиной – это классический троп). Не менее выразительно описано в «Инженере Мэнни» спонтанное убийство помощника Мэнни Маро. «И вы не задумались бы, – сказал Мэнни, – совершить преступление перед наукой и человечеством ради... бюджета?

Оттенок холодного презрения в произнесенных словах был сильнее пощечины. Маро выпрямился, глаза его засветились циническим блеском, деловая сдержанность сменилась наглой насмешкой.

– Преступление?! Какие фразы! И вам нечего больше возразить? Но мы будем действовать в самом законном порядке. А насчет землетрясения... оно, наверное, случится уже тогда, когда нас не будет!

– Да, вас тогда не будет!

Мэнни вскочил, и Маро не успел уклониться от его движения, быстрого, как молния. Бронзовый нож не был бы оружием в руках обыкновенного человека, но инженер Альдо был потомком древних рыцарей. Сонная артерия шеи и горло были разорваны ударом. Кровь брызнула фонтаном, и Маро упал. Несколько судорог, слабое хрипение... Затем тишина» ^[3].

Думаю, и самоубийство Мэнни – событие, созданное Богдановым по наитию. Это опять, с одной стороны, троп, с другой – событие, позволяющее уйти Мэнни, (фактически самому Богданову разорвать с большевиками, поскольку он разочаровался в методах построения ими социализма), уйти, чтобы создать условия для своего сына Нэтти, тоже гениального инженера (дать место другой ипостаси Богданова, переключившегося на построение науки «Тектологии»). В тюрьме в диалоге с вампиром (вероятно, это метафора «социального зла») Мэнни говорит:

«Ты лжешь, Вампир, и не меня ты обманешь наивными софизмами. Ты, как всегда, призываешь к измене. Я знаю путь, по которому шел. Каждый шаг его был ударом прошлому. И ты мечтаешь сделать меня врагом будущего! Я знаю свой путь. Моя борьба со стихиями... один Нэтти способен продолжать ее достойно меня. Моя борьба с тобой, Фели Рао и вам подобными... Нэтти с его друзьями лучшие, самые верные союзники в ней. Я не знаю, правы ли они в своей вере в социализм, и думаю, что нет; но я убежден, что, если они неправы, они сумеют скорее, чем кто-либо, понять это вовремя. Истина победит; но она победит не против того, что полно силы и чистоты и благородства, а вместе с ним!» ^[3].

Возможно, по наитию Богданов описывает и социальную стихию, похоронившую проект Мэнни и его самого. Во всех этих случаях важно, что события художественной реальности создаются по наитию, разрешая плохо или вообще неосознаваемые проблемы Богданова.

Но уже не по наитию в самом конце романа Богданов помещает красивую новеллу о Конце света. «Огромная высокая зала, залитая светом, тысячи людей. Но люди ли это? Как свободны их позы, как спокойны и ясны их лица, какой силой дышат их тела. И это обреченные?..

Что собрало их сюда? Какая мысль, какое чувство объединили их в этом общем молчании?.. Входит новое лицо и поднимается на возвышение в глубине зала. Очевидно, он тот, кого ждали: взоры всех направляются на него. Это – Нэтти? Да, Нэтти, но иной, подобный божеству, в ореоле сверхчеловеческой красоты. Среди торжественно-глубокой тишины он говорит:

“'Братья, от имени тех, кто взял на себя разрешение последней задачи, я возвещаю, что мы выполнили свое дело.

Вы знаете, что судьба нашего мира вполне выяснилась уже много тысяч лет тому назад. Ослабевшее солнце давно не в силах питать своими лучами развитие нашей жизни, наш великий общий труд. Мы поддерживали солнечное пламя, пока было возможно. Мы взорвали и обрушили на солнце поочередно все наши планеты, кроме одной, на которой теперь находимся. Энергия этих столкновений дала нам лишнюю сотню тысяч лет. Большую часть их мы потратили на исследование способов переселения в другие солнечные миры. Тут нас постигла полная неудача…

Мы имеем несомненные доказательства того, что и в других звездных системах живут разумные существа. На этом мы построили наш новый план…

Холод и пустота эфирных пространств, убийственные для жизни, бессильны против мертвой материи. Ей можно доверить образы и символы, выражающие смысл и содержание нашей истории, нашего труда, всей борьбы и побед нашего мира. Брошенная с достаточной силою, она пассивно и послушно перенесет на неизмеримые расстояния нашу дорогую идею, нашу последнюю волю…

Из самого прочного вещества, какое могла дать нам природа, мы приготовили миллионы гигантских снарядов: каждый есть верная копия нашего завещания. Они составлены из тонких свернутых пластинок, покрытых художественными изображениями и простыми знаками, которые без труда будут разгаданы всяким разумным существом. Снаряды эти уложены на точно определенных местах нашей планеты, и для каждого вычислены направление и скорость, которые он получит от начального толчка. Вычисления строги и проверены сотни раз: цель будет неизбежно достигнута.

А начальный толчок, братья, произойдет через несколько минут. Внутри нашей планеты мы собрали огромную массу той неустойчивой материи, атомы которой, взрываясь, разрушаются в одно мгновение и порождают самую могучую из всех стихийных сил. Через несколько минут наша планета перестанет существовать и ее осколки разлетятся в бесконечное пространство, унося наши мертвые тела и наше живое дело.

Встретим же радостно, братья, это мгновенье, в котором величие смерти сольется с величайшим актом творчества, это мгновенье, которое завершит нашу жизнь, чтобы передать ее душу нашим неведомым братьям!”…

А когда вслед за тем видение поглотил налетевший ураган света и огня, то последнее, что в нем потонуло, была у Мэнни та же мысль: “неведомым братьям!”» ^[3].

Здесь не по наитию, а вполне осознанно Богданов признается, что твердо верит в бессмертие разумной жизни. Одновременно он спокойно относится к смерти отдельного индивида, считая, что человек, как субъект (инженер) самого себя, вправе закончить свою жизнь самоубийством, если она его уже не удовлетворяет или невозможна (не сказался ли здесь также пример Поля и Лауры Лафаргов, самоубийство которых одобрял и Ленин?). Как известно, Богданов неожиданно умер в 1928 году, ставя на себе очередной эксперимент по переливанию крови. Но было ли это случайно (так считается), рисковал ли Богданов только по незнанию (он перелил себе кровь человека, обладающего резусом, несовместимым с резусом Богданова)? Может быть, предчувствуя в конце 20-х наступление царства Железной пяты, он сознательно решил прервать свою жизнь? Тем более, что в своих романах Богданов отрепетировал подобный уход на своих героях.