Напев калик перехожих и его роль в русской народно-музыкальной традиции

Королькова Инга Владимировна кандидат искусствоведения доцент кафедры этномузыкологии Санкт-Петербургской государственной консерватории им. Н. А. Римского-Корсакова 190000, Россия, Ленинградская область, г. Санкт-Петербург, ул. Глинки, 2, ауд. 507 Korolkova Inga PhD in Art History Associate Professor, Department of Ethnomusicology of Saint Petersburg State Conservatory named after N.A. Rimsky-Korsakov 190000, Russia, Leningradskaya oblast', g. Saint Petersburg, ul. Glinki, 2, aud. 507 inga-korolkova@yandex.ru Другие публикации этого автора

ВВЕДЕНИЕ

Калики перехожие – русские странники-богомольцы, совершавшие далекие путешествия по святым местам. Сведения о паломничествах в Иерусалим, Константинополь, зафиксированные в письменных источниках с начала XII века, говорят о том, что в формировании этого социального института значительную роль сыграли представители древнерусской церковной среды. В летописях и путевых записках сохранились имена киевских, новгородских, псковских, смоленских путешественников, среди которых – игумен Даниил, Данила Ядрейкович (будущий новгородский архиепископ Антоний), Григорий Калека, монах Стефан Новгородец, Игнатий Смольянин и другие. На протяжении нескольких столетий роль каликов заключалась в трансляции и распространении христианских ценностей на Руси. Именно в их среде складывались и развивались особые музыкально-поэтические формы древнерусской культуры – духовные стихи. Их тексты в доступной форме переизлагали библейские сюжеты и объясняли основы христианского учения. С развитием паломничества артели калик пополнялись и другими странниками – выходцами из деревень, представителями беднейших слоев населения. Таким образом, постепенно сложилась особая социальная группа бродячих певцов (часто – увечных и слепцов), живущих подаянием и более тесно связанных с определенной местностью.

Репертуар калик перехожих был разнообразен и включал не только духовные стихи-истории религиозно-нравственного содержания, но и их собственные сочинения – заздравные и поминальные песнопения, исполняемые как просьбы о милостыне. Собиратель музыкального фольклора, автор первого специального музыковедческого исследования о напевах духовных стихов, А. Л. Маслов назвал эти песнопения продуктом творчества «новейших калик» и обратил внимание на их мелодическое сходство {1}.

Наиболее ранние слуховые нотации духовных стихов «нищей братии» были опубликованы в песенных сборниках XIX века. Немногочисленные звукозаписи заздравных и поминальных песнопений, сделанные в середине и второй половине следующего столетия, зафиксировали голоса последних носителей музыкальной традиции нищих певцов-странников. Они содержатся в разных источниках и нуждаются в обобщении и интерпретации. Существенная часть имеющихся образцов напевов калик связана с северо-западными территориями России. Таким образом, задачи настоящей статьи видятся в следующем:

- представить факты, свидетельствующие о сохранности певческой традиции калик перехожих на Северо-Западе России;

- провести сравнительное исследование текстов и напевов заздравных и поминальных песнопений;

- выявить типологические свойства ведущего напева «нищей братии», его структурные и интонационные истоки;

- обозначить роль этого напева в русской народной музыкальной культуре.

ЗАЗДРАВНЫЕ И ПОМИНАЛЬНЫЕ СТИХИ В НАРОДНО-ПЕСЕННЫХ ТРАДИЦИЯХ СЕВЕРО-ЗАПАДА РОССИИ

Согласно записям, сделанным в XIX веке, песнопения, исполняемые нищими певцами в качестве просьбы о подаянии, выполняли функцию поминовения умерших либо были обращены к живым. Их смысловая дифференциация отражалась в ремарках собирателей («заздравный», «поминальный», «заупокойный»). Поэтические тексты, зафиксированные в разных (преимущественно, центральных и северо-западных) губерниях России, были довольно близкими вариантами.

Два заздравных стиха (с подзаголовком «Благодаренье за милостыню») были впервые опубликованы русским фольклористом-филологом, собирателем народных песен П. В. Киреевским в 1848 году {2, с. 221-222}. В 1861 году эти же тексты были включены П. А. Бессоновым в первый том собрания «Калики перехожие» {3, с. 41}. В нем же мы найдем и пример поминального стиха. В изданиях Киреевского и Бессонова отсутствуют указания на места записи данных образцов. Кроме того, известно, что при подготовке своих изданий авторы могли дополнять текст на основе других слышанных ими вариантов или даже «сводить» их в единое повествование. Однако тем самым первые собиратели предоставили нам возможность максимально полно познакомиться с поэтическими мотивами и образами народных духовных стихов, многие из которых впоследствии не были выявлены в ходе полевой работы.

Вскоре в сборниках народных песен стали появляться варианты заздравных и поминальных стихов с напевами. Среди наиболее ранних слуховых нотаций духовных песнопений следует отметить образцы, зафиксированные известным государственным деятелем, знатоком русского фольклора Т.И. Филипповым от певцов города Ржева Тверской губернии. Они были переданы автором Н. А. Римскому-Корсакову, и композитор включил их в сборник обработок «40 народных песен» 1882 года {4, с. 17-18}.

В 1890 году в Боровичском уезде Новгородской губернии песнопения калик перехожих (в том числе – напев заздравного стиха) услышал А. К. Лядов. В сборнике русских народных песен, вышедшем в 1898 году (ор. 43), автор привел свою нотацию, сопроводив ее лишь фрагментом поэтического текста, оставив комментарий – «конец неизвестен» {5, с. 7}.

Еще одна запись, требующая внимания, была сделана в 1901 в Ярославской губернии во время экспедиции Песенной комиссии Русского географического общества композитором И. В. Некрасовым, филологами Ф. И. Покровским и Ф. М. Истоминым. Поминальный стих, опубликованный в сборнике «50 песен русского народа», представлен в обработке А. К. Лядова для голоса и фортепиано {6, с. 4-5}.

Сравнивая заздравные, можно сделать вывод об устойчивости зачинных разделов их текстов: они содержат обращения к слушателям от имени «нищей братии», поэтические мотивы молитвенного характера (призывание Бога и святых помощников), императивные формулы, отсылающие к поэтике русских заговоров. Некоторые варианты текстов включают дополнительный сюжетный блок – моления за «военного человека».

Тексты поминальных стихов, представленные в записях XIX века, также близки по содержанию. Их основу составляют обращения к Богу с просьбами о поминовении умерших. Далее же следуют перечислительные ряды тех, кого следует помянуть (родители, дети, братья, сестры и пр.) Общим принципом завершения текстов как поминальных, так и заздравных стихов является молитвенная просьба – о многолетии живым либо о сотворении вечной памяти умершим.

Варианты текстов заздравных стихов

Варианты текстов поминальных стихов

Перемены, наступившие в жизни русской деревни в начале ХХ века, повлекли за собой существенное переструктурирование традиционного крестьянского уклада и, как следствие, разрушение многих общественных институтов и видов народного музыкального искусства. «Нищая братия», как социокультурный феномен дореволюционной России, после событий 1917 года практически перестала существовать. Тем не менее, ее духовное наследие, воплощенное в музыкально-поэтических формах, сохранялось еще долгие годы. Так, в фольклорных традициях Северо-Запада России собирателями были выявлены отдельные очаги бытования песнопений калик перехожих.

Один из таких очагов – северная часть Псковской области. Несколько поэтических текстов, близких к приведенным выше вариантам, были записаны в 1927 году собирателем русского фольклора в Латгалии (Яунлатгальский уезд Латвийской ССР) И. Д. Фридрихом. В д. Поярково Пурвмалской волости ему удалось повстречаться с «профессиональным» нищим – Песьяцким Михаилом Ивановичем, его женой Еленой и дочерью Евдокией. По рассказу Песьяцкого, которому на момент встречи с собирателем был 51 год, он примкнул к нищей братии в молодости. Как указывает Фридрих, братия перемещалась на территории Печорского и Псковского уездов Псковской губернии одной обители к другой, стремясь успеть к тому или иному церковному празднику. Братия распалась, вероятно, после образования нового советского государства. Оказавшись в Латвии, Песьяцкий сохранял свой род занятий – он не имел постоянного места жительства и передвигался в пределах Пурвмалской волости, исполняя духовные стихи за милостыню в деревнях и у сельских храмов. По его сведениям, от братии остались только несколько человек – «Василий Васильев с женой Пелагеей», проживающие в деревне Выбор Корешевской волости Островского уезда, и «Алексей с сестрой Евдокией» из Спас-Великой пустыни Псковского уезда {7}.

Помимо текстов, от Песьяцкого Фридрих записал рассказ о жизни членов нищей братии. Приведем некоторые фрагменты из этого источника: «…Стать равноправным членом нищенской братии было довольно трудно. Желающий стать членом братии подвергался испытанию, обязан был угождать головарю и только лишь после приличного угощения всей братии он, в конце концов, был принимаем. Чтобы не быть понятыми другими, в среде нищей братии выработался особый жаргон: […] рубль – бугровый, гривенник – марочник, копейка – сарина, две копейки – здюга, яйцо – ягненок, мясо – кресо, скупая – скурдая, веник – шлохтер, проси – декай, бутылка – шутылкаю Потомственные члены данной братии с презрением относились к тем членам, которые отдавали своих детей в ученье к ремесленникам: ²Вы подпорожники², говорили они в таких случаях» {7, с. 113}.

Наиболее ранняя звуковая фиксация песнопений псковских нищих была сделана Эльзой Малер – филологом-славистом, профессором Базельского университета во время ее экспедиций в Печорский район Псковской области в 1937-1939. Два образца были включены собирательницей в публикацию «Altrussische Volkslieder aus dem Pecoryland», где они были названы благодарственными песнями («Bettlerdankeslied») {8}. Первый приведенный ею пример был записан в д. Декшино от Т. И. Каношиной, известной народной певицы, которая показала собирательнице, как поют «ревуны» – бродячие певцы, просящие милостыню у церковных ворот. Второй образец (благодарность за милостыню) Э. Малер зафиксировала от крестьянок из д. Лисье. В комментариях Малер характеризует эти песнопения как очень древние и обращает внимание на метрические особенности первого напева, связанные с цезурами, отмечает тетрахордовую основу обоих примеров. Поэтические тексты, опубликованные Э. Малер, фрагментарны, однако даже на основании этих фрагментов можно судить о самостоятельности каждого из них:

Варианты текстов, опубликованных Э. Малер

После окончания Великой Отечественной войны, в 1946 году А. Г. Кудышкина и Н. Л. Котикова записали от Т. И. Каношиной еще один вариант стиха. Этот образец вошел в сборник «Песни Псковщины», подготовленный С. Д. Магид в 1948 году, но изданный только в 2019 году благодаря усилиям Е. И. Якубовской {9}. Текст данного песнопения близок молитвенным стихам «за военного человека», записанным в XIX веке. Обращают на себя внимание некоторые поэтические особенности псковского варианта – специфически местный зачинный мотив обращения к «Аксютке», а также строка с упоминанием реки Дунай, в более ранних записях не выявленная. Согласно комментариям, приведенным в издании «Песни Псковщины», «Аксютку» пели слепые бродячие певцы («ревуны») под окнами домов в период Первой мировой войны «за здравие военных» {9, c. 500}.

В 1992 году в ходе экспедиции Санкт-Петербургской консерватории в д. Сосно Гдовского района Псковской области И. С. Поповой и А. М. Мехнецовым была сделана запись необычного поэтического текста, по зачинному фрагменту (обращение к «Аксютке») сходного с печорским образцом. Гдовский «Аксютка» был опубликован в первой части фундаментального издания «Народная традиционная культура Псковской области», подготовленного коллективом ученых (руководитель проекта и научный редактор – А. М. Мехнецов, автор части – И. С. Попова) {10, с. 79}. В местной традиции данный стих имел календарную приуроченность и звучал на Пасху во время обхода дворов, что определило его публикацию в разделе календарного фольклора. Поэтический текст гдовского варианта отличается от приведенных ранее примеров. Его функция (просьба об одаривании) непосредственно отражается в окончании, произносимом говорком – «Тетенька, яичко!». Однако само содержание свидетельствует о том, что перед нами – текст смехового характера, отсылающий к образной сфере скоморошин. «Наборный» характер сочленения поэтических мотивов сближает гдовского «Аксютку» с шуточными небылицами.

Что касается заглавного поэтического мотива (обращение к Аксютке), то он непосредственно отражает локальную специфику стихов, бытовавших на Печоро-Гдовских землях. Возможно, что Аксютка – это зафиксированное в тексте воспоминание об одной из нищенок, входивших в псковскую братию, но утверждать это наверняка нельзя.

Варианты поэтического текста «Аксютки»

Во время экспедиций Ленинградской (Санкт-Петербургской) консерватории в Новгородской (1988-1989) и в Тверской (1990-1991) областях собирателями были выявлены отголоски традиции пения калик перехожих и зафиксированы отдельные музыкальные образцы. Все варианты связывались исполнителями с поминовением умерших.

М. В. Захарова из Раменье Мошенского района, вспоминая о пении нищих-попрошаек, связывала этот обычай с различными праздниками. «Столько попрошаек пойдёт – от стола не отходи! Как услышат, где какой праздник – так и ходят, и ходят. Нищие приходят, [их] просят помянуть родителей, [приговаривают]: “Помяни, Господи, вашу скотинку, детей, семейство”» (Архив Фольклорно-этнографического центра Санкт-Петербургской консерватории. Основной аудио фонд. № 2764-36 Далее – Архив ФЭЦ СПбГК. ОАФ.). Она же рассказала и о хождениях слепых с поводырем. Интересно, что в рассказе М. В. Захаровой фигурируют термины, отсылающие к традиции церковных молений («славить», «дьячить»). «Слепые ходят. [Их] водака водит, мальчик ходил. Постукаются под окошком. Поют. Они спрашивают: “Можно прославить родителей?” Слепой подошел — [ему что-нибудь] дают, и яиц дают, расплачиваются. На то они и ходят. Потом они “Отче” [поют] — тоже дьячат в окошко» (там же).

Согласно комментариям, полученным от жителей д. Боровское Хвойнинского района Новгородской области, обычай петь поминальные стихи не связывался с представлениями о хождении нищих певцов. Песнопения были включены в зимние обходы дворов и исполнялись в святочный период. Обязательными элементами такого действа были ряжение и одаривание пришедших ритуальной пищей. «Это уже в Святки [было]. Ходили некоторые бабы, поминали родителей. Я сама рядилась “самокрутком”. Сарафан длинный, [одевались] похуже, как посмешней.... < > Придешь в дом – чтобы тебе дали чего-то. Мы не голодные, а все равно чего-то давали: или колобушки, или рыбник, или что-то там. Дак, надо ж заслужить!» (Архив ФЭЦ СПбГК. ОАФ. № 2545-31,32). Основу поэтического текста песнопений, по воспоминаниям рассказчицы, составляло перечисление имен умерших родственников, сочетающееся с поэтическими оборотами из поминальных молитв. «Ну, вот, я начинаю поминать родителей. Спросишь: “Разрешите, хозяюшка, хозяин, помянуть родителей ваших, родственников?” – “Пожалуйста!” – “Назовите их имена”. Называют имена... Вот она подходит к иконе, крестится. Она еще начнет и плакать, на колени встанет, дак крестится. Каждого в этом доме своих родителей поминают, называют: “Помяни, Господи, того-то, того-то”» (там же).

Близкие по описаниям обычаи поминовения умерших нищими были зафиксированы в Бежецком и Рамешковском районах Тверской области. К. В. Павлова, жительница села Теблеши, вспоминала о том, как сама ходила по домам с пением. «Беру корзиночку я. Беру палочку – ползком, или как… Иду – просить милостыну. Иду, постучусь. Открывают дверь – и спрошу. Пою им песню» (Архив ФЭЦ СПбГК. ОАФ. № 3071-06).

Поэтические тексты стихов, записанных в тверских деревнях, невелики по объему и нестабильны по структуре. Однако вербальные формулы, используемые в песнопениях, оказываются вполне узнаваемыми и сопоставимыми с приведенными выше образцами:

Варианты поэтических текстов поминальных стихов из Бежецкого района Тверской области

Таким образом, с учетом псковских, тверских, новгородских записей, можно говорить о том, что поминальные и заздравные стихи, некогда исполняемые каликами перехожими и нищими, в первой половине ХХ века стали частью крестьянской фольклорной традиции. С одной стороны, актуальность этих жанров возрастала в тяжелые времена, связанные с последствиями революции и войнами, и поэтому обычай просить милостыню стал одним из возможных способов пропитания в голодные годы. С другой стороны, некоторые песнопения настолько укоренились в деревенской среде, что вошли в пасхальные и святочные обходы дворов. И к этому имелись достаточные основания. Во-первых, «нищая братия» часто появлялась в деревнях именно в праздничные периоды, связанные с различными датами церковного календаря. Во-вторых, деревенские ритуальные обходы дворов с пением празднично-поздравительных песен выполняли сходную функцию благопожелания живущим. Кроме того, в структуру календарных обходов могли включаться и церковные песнопения – например, тропарь и кондак Рождества, тропарь и стихиры Пасхи. Народные распевы этих песнопений стали частью крестьянской песенной культуры во многих местных традициях северо-западного региона России. Наиболее значимыми примерами взаимопроникновения церковно-певческой культуры и календарного фольклора стали зафиксированные в Новгородской и Тверской областях пасхальные песнопения «Христос воскресе», исполняемые во время ритуальных обходов дворов, деревни, поля, кладбища {11}.

ВАРИАНТЫ НАПЕВА

Для того, чтобы представить напевы заздравных и поминальных стихов, сопоставим их слуховые нотации, опубликованные в сборниках второй половины XIX века, и расшифровки, сделанные на основе экспедиционных звукозаписей. К сравнению привлекаются следующие варианты:

- Тверская губерния, город Ржев: заздравный стих (запись Т.И. Филиппова) {4, c. 18};

- Тверская губерния, город Ржев: «поминальная», запись Т.И. Филиппова {4, с. 17};

- Новгородская губерния, Боровичский уезд: заздравный стих, запись А. К. Лядова {5, с. 7};

- Ярославская губерния: поминальный стих, запись И. В. Некрасова {6, с. 4-5};

- Псковская область, Печорский район, д. Лисье: заздравный стих, запись Э. Малер {8};

- Псковская область, Печорский район, д. Декшино: заздравный стих, запись Э. Малер {8};

- Псковская область, Печорский район, д. Декшино: заздравный стих, запись Н. Л. Котиковой и А. Г. Кудышкиной {9, с. 354};

- Псковская область, Гдовский район, д. Сосно: «пасхальный» стих, запись И. С. Поповой, А. А. Мехнецова {10, с. 79};

- Тверская область, Рамешковский район, д. Корино: поминальный стих, запись Е. А. Валевской, К. А. Мехнецовой (Архив ФЭЦ. ОАФ. № 3050-17);

- Тверская область, Бежецкий район, с. Теблеши: поминальный стих, запись Г. В. Лобковой, Н. П. Карамышевой (Архив ФЭЦ. ОАФ. № 3076-06.).

Все рассмотренные песнопения имеют одностиховое строение. Общим свойством их слогоритмической структуры является подвижность количественно-слогового состава и свободное чередование дактилических и хореических окончаний. В организации рассматриваемых напевов задействованы две музыкально-временные модели – восьми- и десятивременная.

Восьмивременной период лежит в основе ржевского поминального стиха и печорского варианта из д. Лисье. В записи Т. И. Филиппова отражена вариативность распределения поэтического текста в стабильных временных рамках. Напев, приведенный Э. Малер, наоборот, демонстрирует устойчивость соотношения восьмисложника и восьмивременника. Варианты отличаются и ритмическим оформлением клаузулы.

Схема 1. Слогоритмическое строение восьмивременных напевов

На основе десятивременной модели организованы четыре варианта – боровичский, записанный А. К. Лядовым, гдовский и печорские образцы из д. Декшино.

Схема 2. Слогоритмическое строение десятивременных напевов

В нотации А. К. Лядова, включающей 4 мелостроки, показаны разные варианты слогового состава текста и различные способы его ритмизации. Псковские стихи отличаются устойчивым хореическим окончанием. Вариант из д. Декшино, записанный А. Г. Кудышкиной и Н. Л. Котиковой, демонстрирует возможности расширения 8-сложной модели за счет дополнительных слогов, что приводит к дроблению основных времен и изменению ритмического рисунка. Наиболее стабильный облик имеет гдовский образец. Его главной особенностью, в отличие от остальных вариантов, является подвижный темп исполнения (согласно обозначению метронома – в два раза быстрее, чем другие псковские напевы). Если учесть характер поэтического текста гдовского «Аксютки», то можно отнести его к особой жанровой разновидности, в которой соединились функции календарной припевки на обход дворов, плясовой песни и небылицы-скоморошины.

В ряде вариантов обе музыкально-временные модели могут сочетаться. Так, например, в нотации заздравного стиха, сделанной Т. И. Филипповым, на 8-временную модель опирается лишь первая мелострока. Далее напев излагается в 10-временной структуре, в ритмической версии, сходной с новгородским примером из сборника А. К. Лядова (см. Примеры 1, 2).

Весьма объемной по количеству зафиксированных мелострок является нотация И. В. Некрасова. Согласно ей, поминальный стих, записанный в Ярославской губернии, построен на свободном чередовании 8- и 10-временных мелострок со слоговым составом от 6 до 10 слогов.

Схема 3. Слогоритмическое строение напева, записанного И. В. Некрасовым

Образцы из Тверской области, записанные в ходе экспедиций Ленинградской (Санкт-Петербургской) консерватории, менее стабильны в музыкально-временном отношении, однако в них также заметно тяготение к обозначенным структурам и их свободное чередование.

Схема 4. Слогоритмическое строение напева из д. Корино Рамешковского района

В мелодическом отношении напевы обнаруживают некоторые различия, связанные с разницей звукорядных шкал по объему и интервальному составу. Так, например, в нотации А. К. Лядова отражено сочетание двух мелострок разного амбитуса, которое создает подобие вопросо-ответной структуры. Напевы, приведенные Т. И. Филипповым, демонстрируют непосредственное сходство друг с другом, а также со стихом, записанным Лядовым:

Пример 1. Новгородская область, Боровичский уезд {5, 7}

Пример 2. Тверская губерния, г. Ржев {4, 18}

Варианты бежецких напевов отличаются на звукорядном уровне. Так, например, стих, записанный в селе Теблеши, основан на фригийском тетрахорде:

Пример 3. Поминальное песнопение. Тверская область, Бежецкий район, с. Теблеши. Исп.: К. В. Павлова, 1936 г. р. Зап.: Лобкова Г. В., Карамышева Н. П., 19.07.1990. Архив ФЭЦ СПбГК. ОАФ. № 3076-06.

Некоторую самостоятельность обнаруживает образец поминального песнопения, записанный И. В. Некрасовым – он наиболее развит в мелодическом отношении и насыщен внутрислоговыми распевами. Его особенностью также является вариантивность высотного положения кадансового тона.

Пример 4. Ярославская губерния {6, с. 4-5}

Среди псковских примеров выделяются варианты заздравного стиха, записанные в д. Декшино от Т. И. Каношиной. В ее неспешном, «тягучем» исполнении, насыщенном распевами, цезурами и словообрывами, отразился стиль пения местных «ревунов» (от глагола «реветь», плакать), практически превративших напев в песню-плач.

Пример 5. Псковская область, д. Декшино {8}

Тем не менее, напевы, бытовавшие в разных губерниях, имеют существенное интонационное родство, обусловленное общей повествовательной направленностью песенного высказывания. Сходной является и логика музыкального движения на основе сочетания двух ячеек-мотивов. Их последование образует мелодический рельеф из двух интонационных волн – большой и малой. Зачинная ячейка (большая волна) образована восходящим движением к квартовому тону и последующей нисходящей компенсацией. Эта попевка-возглас наиболее вариативна: ее облик определяется объемом и типом звукоряда, а также степенью развитости напева в целом. Некоторые напевы начинаются с вершины-источника и реализуют лишь нисходящий вектор развития мелодии. Вторая мелодическая ячейка (малая волна) завершает напев малотерцовым нисходящим ходом, и она устойчива во всех вариантах. Единство принципов ладообразования проявляется в характере высотной дифференциации опорных тонов, соответствующих акцентным слогам стиховой строки и ее последнему слогу. Таким образом, выявляется общая для большинства мелодических вариантов ладовая основа, очерчивающая тоны квартового трихорда:

Таблица 1. Варианты напева (наиболее показательные мелостроки)

Проведенный обзор показал, что варианты напевов заздравных и поминальных песнопений, исполняемых каликами перехожими и их преемниками – нищими-странниками, могут быть отнесены к одному музыкальному типу. Свойствами последнего являются:

- одностиховая композиция;

- подвижность слогового состава строки и свободное чередование дактилических и хореических окончаний;

- возможность реализации в двух музыкально-временных версиях (8 и 10 единиц);

- ладовая модель, основанная на квартовом трихорде с главной опорой на нижнем тоне этой ячейки;

- мелодический тип, образованный в результате последовательного соотношения двух ячеек-мотивов.

Как выяснилось, родство напевов заздравных и поминальных песнопений обнаруживается на достаточно большой территории. Вероятно, сходство музыкального репертуара певческих артелей из разных мест можно объяснить их территориальными перемещениями. На это обстоятельство обратил внимание Ф.М. Истомин, наблюдавший «огромные сборища» бродячих певцов во время экспедиции 1893 года (вместе с С. М. Ляпуновым): «Вятские нищие отдельными партиями нередко уходят и за пределы Вятской епархии, распевая свои пропевы в более или менее известных обителях и пустынях, привлекающих к себе многочисленных богомольцев» {12, c. 132}. Однако вопросы происхождения напева и его историко-типологической оценки остаются нерешенными. Конечно, однозначная интерпретация здесь вряд ли возможна, хотя бы потому, что любой факт фольклора есть зафиксированный на структурном уровне результат динамического процесса развития музыкального языка, происходящего в определенное время, на определенной территории, с учетом различных сопутствующих обстоятельств. Тем не менее, постараемся хотя бы обозначить основные направления, по которым возможно дальнейшее изучение песенного наследия калик перехожих.

НАПЕВ КАЛИК ПЕРЕХОЖИХ В КОНТЕКСТЕ ФОЛЬКЛОРНОЙ И ЦЕРКОВНО-ПЕВЧЕСКОЙ ТРАДИЦИЙ

Обращение к экспедиционным материалам и публикациям фольклора северо-западных, севернорусских, центральных районов России позволило установить, что варианты напевов с 10-временной структурой бытовали в фольклорных традициях и с другими поэтическими текстами. Мы находим их среди духовных стихов, сюжеты которых широко известны на Русском Севере – «Христос и нищая братия», «Сон Богородицы», «Алексей Божий человек», «Осада Соловецкого монастыря» {13; 14; 15}. Контекст исполнения этих текстов, безусловно, был более многоплановым и охватывал основные календарные периоды исполнения духовных стихов вообще – постовое время (обычно первая неделя Великого поста) и зимние посиделки («беседы»). Однако данная структура напева не является единственно возможной для названных сюжетов. Наиболее типичной является 12-временная версия напевов, которая охватывает целый ряд духовных стихов и некоторых других эпических произведений (например, так называемой былины о птицах). Некоторые севернорусские образцы повествовательного фольклора, родственные по напеву с заздравными и поминальными песнопениями, имеют мобильные параметры композиции, но сохраняют при этом особенности слогоритмической организации, типичные для заздравных и поминальных песнопений.

С вариантами напева калик перехожих был зафиксирован и текст баллады «Князь Михайло» с сюжетом о свекрови-погубительнице. Данная баллада – единственный пример поэтического текста, сложившегося в русле русской музыкально-эпической традиции, но напрямую не связанного с религиозной тематикой. Одна из записей баллады была сделана в Старорусском районе Новгородской области в 1976 году экспедицией Новгородского педагогического института, и ее напев очень близок мелодии заздравного песнопения, приведенной А. К. Лядовым:

Пример 6. Новгородская область, Старорусский район, д. Чертицко {16, с.21}

Интересен еще один факт: все известные нам варианты баллады «Князь Михайло», а также названные выше сюжеты духовных стихов (за редкими исключениями), распеваются только на варианты этого напева. В творчестве знаменитых русских сказителей М. Д. Кривополеновой, Т. Г. Рябинина, А. М. и М. С. Крюковой, исполнявших стихи, данная музыкальная форма закреплялась только за ними и никогда не служила основой для интонирования былин. Более того, 10-временной композиционно-ритмический тип нехарактерен для других жанров русского фольклора. Это является серьезным аргументом в пользу гипотезы о том, что сама модель сформировалась именно в сфере народных песнопений духовного содержания.

Записи духовных стихов, сделанные в некоторых районах Русского Севера, дали возможность судить о двух способах их бытования в крестьянской среде – сольном и коллективном {17}. Данное обстоятельство является важным, потому что позволяет выявить типологическое сходство способов функционирования духовных стихов в фольклорной традиции и в среде калик перехожих. Необходимость совместного исполнения стихов способствовала стабилизации музыкально-поэтической формы. Устойчивость исполняемых песнопений и их музыкальная лаконичность позволяли новым участникам артели певцов-странников легче встраиваться в нее и осваивать необходимый репертуар. При дальнейших перемещениях паломников этот репертуар мог «оседать» на тех территориях, где они оказывались.

Что касается 8-временных вариантов напева стихов, то здесь можно обнаружить большой жанровый спектр форм фольклора, имеющих сходный принцип организации. Народные песни, напевы которых организованы на основе периода из восьми счетных единиц, так или иначе, обнаруживают моторно-двигательную основу. В первую очередь, обратим внимание на фольклорные жанры, непосредственно связанные с хореографическим движением (плясовые и хороводные песни, частушки, инструментальные наигрыши), а также календарные и свадебные песни, сопровождающие ритуальные перемещения участников обрядов (шествия, обходы дворов и пр.). Кроме того, данный тип организации фигурирует и в таких явлениях фольклора, которые включают кинетические элементы, связанные с песенной формой опосредованно (например, качание ребенка при пении колыбельных песен, подбрасывание колец при исполнении подблюдных и др.). В данном контексте подобная структурная основа песнопений, одной из функций которых является сопровождение перемещений артели странников, представляется более чем органичной. В продолжение этой мысли выскажем еще одну: не унаследована ли данная черта от напевов, сложившихся в практике бродячих музыкантов Древней Руси – скоморохов? Несмотря на то, что социальные институты калик и скоморохов были самостоятельными и в структуре древнерусского общества решали разные задачи, между этими группами некрестьянского населения было много общего – и те, и другие постоянно путешествовали и зарабатывали пением.

Особенности ладового строения напевов калик перехожих дают не менее важный материал для размышления. Приведенная выше ладовая модель восходит к речевым интонациям-формулам, выполняющим функцию обращения, призыва. Ее варианты были выявлены в таких специфических «домузыкальных» явлениях, как интонируемые выкрики продавцов-разносчиков и близкие им формы календарно-обрядовых кличей, ритуальные возгласы священников и другие формы церковной псалмодии. Можно сказать, что данная модель относится к разряду музыкально-языковых универсалий, которые проявляются в интонационном поведении человека в связи с реализацией сходных функций. Представляющая собой наиболее удобную и максимально естественную форму мелодически выраженного повествования-прошения, она идеально совпала с требованиями жанра и смогла реализовать его коммуникативные задачи.

Таблица 2. Возгласы, реализующие единую ладовую модель

Если говорить об интонационных связях напева калик перехожих и других фольклорных жанров, то можно обнаружить их в мелодиях псковских, новгородских, онежских плачей, в некоторых прощальных свадебных песнях Севера и Северо-Запада России, лирических песнях-жалобах. Сам принцип сочетания большой и малой мелодических волн (реализуемый в различных звукорядных шкалах) является типичным для многих жанров плачево-повествовательной направленности. В частности, он выступает как один из ведущих конструктивных принципов формирования былинных и плачевых напевов на Русском Севере.

Пример 7. Новгородская область, Поддорский район, д. Масловское {22, с. 163}

Обратим внимание еще на одну особенность заздравных и поминальных песнопений, отраженную как в слуховых нотациях, так и в расшифровках звукозаписей – завершение исполнения самостоятельной музыкальной фразой обобщающего характера. Эта особенность композиции поминальных и заздравных песнопений впервые была замечена А. Л. Масловым, который назвал заключительные мелостроки «каденциями». Некоторые варианты таких «каденций» решены в повествовательном ключе и имеют нисходящую направленность мелодии. Заключительные музыкальные фразы отличаются по структуре от основного напева – расширяют (вариант «поминального» стиха Т. И. Филиппова) или же наоборот сокращают (теблешский вариант) его пределы.

Каденции такого рода вызывают ассоциации с принципами организации разговорной речи, что характерно для жанров повествовательного фольклора – былин, причитаний. Фразы, произносимые «говорком», часто завершают исполнение колядок, деревенских версий рождественского тропаря, народных молитв и заклинаний. Принцип завершения исполнения аналогичными «каденциями» можно обнаружить и в церковных гласовых песнопениях – например, в стихирах и тропарях. Их тексты распеваются на основе определенной неоднократно повторяемой мелодической формулы. Заключительная строка текста выполняет функцию кадансирования – она иная по структуре и часто отличается мелодически. Как правило, она решена в повествовательном ключе и имеет нисходящий мелодический контур (см. Пример 4).

Более интересны «каденции», основанные на восходящем мелодическом обороте. Их примеры мы находим в печорском напеве «Аксютки» и варианте ржевского «заздравного» стиха, записанного Т. И. Филипповым. Оба образца завершаются на квартовом тоне звукоряда. Интонации возгласа, лежащие в основе этих «каденций», вызывают ассоциации с обрядовыми календарными напевами. Вероятно, эти связи неслучайны – песнопения имели выраженную коммуникативную направленность, сочетая функции молитвенного обращения к Богу и просьбы о милостыне, направленные слушающим их людям.

Таблица 3. Варианты кадансовых мелострок

Аналогичным образом организованы и формы литургического чтения нараспев. Они завершаются особыми интонационными оборотами, отличными от основной «погласицы». Один из наиболее типичных приемов, обозначающих конец распевного чтения – восходящий трихордовый мотив с остановкой на квартовом тоне:

Пример 8. Фрагмент чтения Евангелия {18, c. 313}

Наконец, интерпретации требует и такой признак духовных песнопений, как хореическое окончание, которое обнаруживается во всех выявленных образцах. Иногда, как уже отмечалось, оно свободно чередуется с дактилической клаузулой, но довольно часто доминирует на протяжении всего музыкально-поэтического текста. Присутствие так называемых «женских» окончаний, тяготение текстов заздравных и поминальных стихов к равносложности, периодическое присутствие рифмы – все это может быть отражением влияния виршевой поэзии духовного содержания, сложившейся в Польше и широко распространившейся в Украине, Белоруссии и России с XVII века{23}. Появление виршевого стиха русском народно-песенном искусстве, вероятно, связано, в том числе, с институтом калик перехожих, поскольку среди них было немало образованных людей, включенных в книжную культуру. Кроме того, постоянные перемещения артелей певцов-паломников создавали условия для проникновения новых форм поэзии и способствовали их дальнейшей адаптации в русской литературной традиции.

ИТОГИ ИССЛЕДОВАНИЯ

Музыкальная традиция русских певцов-странников, зафиксированная собирателями XIX-XX веков в северо-западных, северных и центральных губерниях России, представляет собой особое явление народной музыкальной культуры. Она складывалась в процессе обобщения различных слуховых впечатлений, лежащих как в сфере церковной музыки, так и в фольклорном мелосе. Ядро этой традиции составил напев, выполнявший в ней роль музыкальной формулы – основы, на которую калики перехожие распевали как заздравные и поминальные тексты, так и иные, связанные с христианскими мотивами и образами. Удивительным образом в состав сюжетов, исполняемых на этот напев, вошла баллада «Князь Михайло», которая бытовала на достаточно большой территории, сохраняя структурные связи с духовными песнопениями {24}.

На основе приведенных в статье фактов можно сделать заключение о том, что основную версию напева калик перехожих демонстрируют 10-временные образцы заздравных и поминальных песнопений. Об этом говорит тот факт, что в русском фольклоре бытование данного музыкально-структурного типа ограничено только заздравными и поминальными песнопениями калик, некоторыми духовными стихами и упомянутой балладой и в других жанровых сферах не обнаруживается. Тем не менее, тесная интонационная, ритмическая, композиционная взаимосвязь напева с широким кругом фольклорных жанров свидетельствует о том, что он складывался на основе композиционных и мелодических приемов, сложившихся в практике крестьянской песенной культуры. Интонационное родство напева с церковными песнопениями, в особенности – с формами литургического чтения, является показателем близости певческой культуры калик перехожих и церковной музыкальной традиции в целом, а также выявляет те свойства, которые могут быть отнесены к разряду универсалий древнерусского музыкального языка, основанного на речевых интонациях.

Экспедиционные записи середины и второй половины XX века дают возможность увидеть, как продолжается жизнь музыкального репертуара калик перехожих в фольклорной традиции, складываются локальные варианты напевов и текстов, происходит их жанровое переосмысление. Привлечение дополнительного круга источников может помочь обнаружить следы бытования напевов нищей братии и в других жанрах фольклора. Надеемся, что в ходе дальнейших исследований найдутся дополнительные основания для обозначения взаимосвязей двух исторически самостоятельных музыкальных традиций, которые сформировали русские певцы-странники – калики и скоморохи.