Крымская война 1853-1856 гг. в свете «мемориального поворота»: размышляя о книге английского историка Орландо Файджеса «Крым. Последний крестовый поход»

Карагодин Андрей Васильевич кандидат исторических наук старший преподаватель, кафедра источниковедения, Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова 119992, Россия, г. Москва, ул. Ломоносовский Проспект, 27 к.4, ауд. Е445 Karagodin Andrey Vasil'evich PhD in History Senior Lecturer, the Department of Source Studies, Lomonosov Moscow State University 119992, Russia, g. Moscow, ul. Lomonosovskii Prospekt, 27 k.4, aud. E445 avkaragodin@yandex.ru Другие публикации этого автора

Сегодня, когда обострившаяся международная напряженность сопровождается беспрецедентным информационным «шумом», в потоке которого достоверные данные перемешаны с пропагандистскими манипуляциями, представляется весьма своевременной актуализация исторической памяти о противостояниях России и Европы минувших эпох. Ведь, как писал выдающийся русский историк Н.М.Карамзин, «ничто не ново под луной://что есть, то было, будет ввек.//И прежде кровь лилась рекою,//и прежде плакал человек,//и прежде был он жертвой рока,//надежды, слабости, порока» ^[10].

Так, небезынтересно вспомнить о Крымской войне 1853-56 гг. Ныне полузабытая обществом, эта война имела огромное значение для судеб континента и до начала Первой мировой войны считалась главным конфликтом столетия. Лежавший в основе Крымской войны «восточный вопрос», судьба населенной представителями разных конфессий Османской империи был, по мнению многих историков, лишь поводом для начала конфликта. Его реальной причиной явилось обострившееся соперничество между Россией и Западом за участие в судьбе континента в целом, полноправное отстаивание своих интересов. Итоги войны, закончившейся в 1856 г. подписанием Парижского мирного трактата, не удовлетворили ни одну из сторон. Крымская война также стала первой в истории «тотальной войной», сопровождавшейся масштабным гуманитарным кризисом: по меньшей мере семьсот тысяч солдат погибли в бою или от болезней. Масштабными были жертвы среди гражданского населения.

В отечественной историографии можно выделить три этапа осмысления Крымской войны. Их объединяет безусловное признание героизма русского воинства, однако причины и движущие силы конфликта трактовались по-разному.

Как писал в вышедшем к столетию присоединения Крыма к России в 1883 г. многотомнике, один из томов которого был целиком посвящен Крымской войне, историк и писатель В.X.Кондараки, «О Крымской войне, бесспорно составившей эпоху возрождения России, мы можем сказать, что она вновь открыла пред миром тот беcпримерно доблестный дух храбрости, разума и стойкости ее сынов, который свойствен великому воинственному народу и которым ни единая нация не может гордиться с таким абсолютным правом. По нашему, потеря поля битвы не имеет ни малейшего отношения к нации, если она остается равнодушною, считая успех врага случайной хитростью.... воинственное величие народа заключается в том, чтобы сохранить во всех обстоятельствах дух бодрости с сознанием своих преимуществ и не унизить себя малодушием в безвыходном положении. А так как русский человек всегда жил в этих убеждениях, то до тех пор нация эта останется непобедимой, пока будет хранить это священное наследие предков и чтить единодержавие, как божественный дар, как душу народа, как знамя славы, как точку опоры»^{[11, т.5, с.4]}. Военные неудачи Крымской войны дореволюционная историческая литература списывала, как правило, на ошибки отдельных военачальников и «превратности ратного счастья».

В советской историографии Крымская война также признавалась одним из крупнейших исторических событий ХIХ в., однако подчеркивалось, что она ярко выявила контраст между величием народа, осуществившим незабываемый подвиг в борьбе против иноземных захватчиков, и неэффективностью царизма. Известна фраза В.И.Ленина о том, что Крымская война «обнажила всю гнилость и бессилие крепостнической России» ^{[14, т. 20, с. 173]}. По мнению автора вышедшей в 1956 г. (к столетию окончания войны) в научно-популярной серии Академии наук СССР книги о Крымской войне И.В.Бестужева-Лада, «на этой войне провалились захватнические планы и царизма, и правящих кругов Англии и Франции; вскрылись вопиющие пороки военных систем царизма, бонапартизма и английской олигархии. Но в то же время эта война показала, какую великую силу представляет собой народ, вставший на защиту своей родины от иноземных захватчиков, какое изумительное мужество и боевое мастерство способны проявить простые люди, даже поставленные отсталостью своей страны и бездарностью верховного командования в исключительно тяжелые условия борьбы» ^{[2, С.5]}. Руководствуясь марксистско-ленинской парадигмой, советская историографии, представленная трудами Е.В. Тарле и других историков ^{[20, 13, 4]}, подчеркивала отсталость Российского государства по сравнению с его противниками, гораздо более развитыми в экономическом отношении. Делался акцент на сущности Крымской войны с точки зрения классовой теории, социально-экономических причинах, особенностях международных отношений, воено-технических аспектах неудач России и т. д.

В постсоветской историографии наметились отход от гиперкритических оценок «прогнившего царского режима», стремление выйти на уровень многомерного и взвешенного исторического объяснения. Как сообщает в вышедшей в 2017 работе О.Р. Айрапетов, «автор далек от желания обвинить во всем случившемся императора Николая или «коварный Альбион», или кого бы то ни было еще. История внешней политики... ставит перед нами задачу объяснения факта в его широком историческом контексте. В данном случае это означает необходимость учета самых различных факторов, влиявших на развитие событий: ... дипломатической, военной, финансовой истории событий, процесса принятия решений, политических интересов и возможностей основных участников процесса. Четкое и ясное понимание того, что могла и чего не могла добиться в этих условиях Россия, попытка объяснения тех шагов, которые были сделаны императорским правительством — вот поставленные перед этой работой задачи» ^{[1, с.5]}.

Однако ни в дореволюционной, ни в советской, ни в постсоветской отечественной литературе не уделялось специального внимания памяти о Крымской войне, бытованию в общественном сознании образа войны в различные периоды истории, репрезентации этой памяти в источниках исторической памяти, созданных на протяжении последних полутора веков.

То, что Крымская война сегодня вытеснена на периферию общественного сознания, исторической памяти, может быть как следствием, так и причиной дефицита исследований такого рода.

Говоря о зарубежной историографии Крымской войны, отечественные историки традиционно указывали в качестве ее главного недостатка субъективность оценок и акцент на сугубо военной истории. По словам И.В.Бестужева-Лада (1956), «о Крымской войне была создана на Западе ....целая гора литературы, незаслуженно восхвалявшей французского императора Наполеона III и английского премьер-министра лорда Пальмерстона, но заслонявшей самое главное — героический подвиг народов России и прежде всего русского народа, защищавшего свою родину... правящие круги Лондона, Парижа ни в коем случае не могли допустить, чтобы история Крымской войны появилась перед читателями в своем истинном виде... извращение истории Крымской войны в буржуазной исторической литературе объяснялось в разных странах различными причинами, однако повсюду с одной и той же целью — укрепления престижа правящих кругов данной державы» ^{[2, с.5]}.

Любопытно, что похожую критику западная историография Крымской войны получила и в недавней (2011) монографии английского историка Орландо Файджеса, который пишет: «Крымская война сделалась в основном уделом британских военных историков, причем зачастую не профессионалов, а любителей, постоянно пересказывали одни и те же истории (атака Легкой бригады, ошибки английских командиров, подвиги медсестры Флоренс Найтингейл), практически не обсуждая ни религиозные истоки войны, ни историю Восточного вопроса, ни специфику христианско-мусульманских отношений в Черноморском регионе, ни влияние европейской русофобии, без справедливой оценки которой трудно понять истинное значение конфликта» ^{[21, с. 17-18]}.

На посвященной Крымской войне книге О.Файджеса «Крым. Последний крестовый поход», откуда взята приведенная цитата, имеет смысл остановиться подробнее: ведь эта вообще первая книга авторитетного английского историка, переведенная на русский язык (она была опубликована в России в 2021 г.)

Между тем, профессор Биркбек-колледжа Лондонского университета О. Файджес – автор нескольких объемных монографий, посвященных истории России XIX и XX вв. ^{[24, 25, 26, 27, 28]}. Популярность и авторитет ему принесла удостоившаяся многих наград книга «Народная трагедия. История русской революции, 1891-1924» (1996) ^[24]. Оригинальность этого сочинения заключается в том, что Файджес раздвигает хронологические рамки революционных событий, отходит от традиционного изображения революции как противоборства политических сил и рассматривает ее как сложное переплетение социальных факторов и «индивидуальных трагедий». Нарративы о штурме Зимнего и кронштадском мятеже дополняются анализом сложившихся в предреволюционной России социально-экономических противоречий, а сверху наложены несколько биографий - Максима Горького, князя Львова, генерала Брусилова, крестьянского активиста Сергея Семенова, которые как бы «проведены» через эти драматические десятилетия. Эта монография Файджеса подчас признается «самой важной книгой западной историографии о русской революции» ^[8], а предложенное историописание одновременно в трех планах – политического нарратива, анализа структур и перипетий индивидуальных судеб – теперь считается «золотым стандартом» исторической науки ^{[23, с. 291]}.

На Западе хорошо известна и книга О. Файджеса «Наташин танец» (2003 г.), в которой автор через вынесенную в заглавие толстовскую метафору объясняет западной аудитории определяющий имперский период истории России дуализм вестернизированной элиты и «глубинного народа». В самой свежей работе О.Файджеса «Европейцы» (2019) отношения писателя и дворянина Ивана Тургенева, пианистки Полины Виардо и ее мужа, антерпренера Луи Виардо используются Файджесом как иллюстрация формирования ко второй половине XIX века трансграничной «европейской культуры». По мнению авторов недавней рецензии, эта работа отражает актуальные историографические тренды: «новый нарратив», «историю репрезентаций» и «новую биографическую историю» ^[19].

Книга О.Файджеса «Крым: последний крестовый поход» увидела свет в Англии в 2011 г. В начале своего труда автор обращает внимание читателя на богатую английскую историографическую традицию изучения Крымской кампании (работы А. Тейлора, Э. Ламберта, Ф. Кэгана, К. Понтинга, Д. Ш. Кёртисса и др.). Тем не менее, монография постулируется автором как первое комплексное исследование, для работы над которым привлекались источники всех противоборствовавших держав; Файджес говорит о своем намерении рассмотреть войну со всех сторон, выявить ее геополитические и социокультурные причины, которые, по мнению автора, традиционно недооценивались историками.

Книге не случайно дан подзаголовок «Последний крестовый поход». Скрупулезно описывая как предысторию войны, так и ее ход, а в особенности реакцию на нее в общественном мнении Запада, цитируя газеты, письма и дневники тех лет, Файджес вновь, как в книге про русскую революцию, работает сразу на нескольких уровнях, демонстрируя, помимо собственно хода военных действий, то, как Крымская война освещалась в западной прессе (впервые в истории новости с помощью репортеров и фотографов доставлялись непосредственно с месте происшествия мировые столицы) - в частности, обильно цитирует памфлеты и карикатуры на тему того, как «русский тиран угрожает миропорядку», а «грубая сила» – «правилам» и «ценностям» просвещенного мира.

По мнению Файджеса, для Англии и Франции война против России, начавшаяся из-за спора между католиками и православными о принадлежности христианских святынь в Иерусалиме и Вифлееме и оправдывавшаяся защитой Османской империи от «русской угрозы», стала удобным поводом решить свои внешнеторговые и внутриполитические задачи. Британцы были озабочены расширяющимся соперничеством с Россией в Средней Азии, а также использовали войну для продвижения своих торговых интересов в восточном Средиземноморье. Для Наполеона III война стала возможностью вернуть Франции политическое влияние на континенте. При этом со стороны стран Запада подлинные причины войны прикрывались риторикой высокопарного крестового похода «в защиту свободы и европейской цивилизации от варварской и деспотичной России, чья агрессивная экспансия якобы представляла настоящую опасность не только для Запада, но и для всего христианского мира» ^{[21, с.19]}. Характерна, к примеру, выпущенная в разгар войны, в 1854 году в Париже книга карикатур 22-летнего Гюстава Доре «История Святой Руси», в которой все прошлое России, от Рюрика до битвы за Севастополь изображено как растянувшийся на века карикатурный цирк-шапито. Эта работа, характеризуемая специалистами не как «история», а как нарочитая «пародия на историю», тем не менее, имела огромный успех у публики (и была изъята из продажи, как только начались мирные переговоры)^{[3, 6]}. Масштабная русофобская кампания была развернута и в английской прессе.

Именно глубинная русофобия Европы и особенно Англии, - утверждает Файджес, - стала фундаментальным фактором Крымской войны. Эта русофобия, иррациональный страх перед Россией как страной (процитируем Файджеса) «дикой, агрессивной и по самой природе своей захватнической, но вместе с тем хитрой и коварной, чтобы втираться в доверие и применять против Запада "невидимую силу"» ^{[21, С.11]}, господствовала, по мнению автора, в умах «просвещенного общества» Старого Света веками, усилилась после прокатившихся по Европе революций тридцатых и сороковых, была разогрета Польским восстанием, достигла пика в годы Крымской войны, но никуда не делась и после нее, благополучно перешагнув и в двадцатый век: достаточно вспомнить времена «холодной войны».

Интересной частью книги Файджеса представляется и ее эпилог, посвященный анализу социальных, политических и культурных последствий Крымской кампании. Автор указывает, что события Восточной войны сыграли значительную роль в формировании русской национальной идентичности, усилив неприязнь к выступившему на стороне турок Западу и внеся значительную лепту в конструирование образа воина-мученика, принесшего себя в жертву ради Отечества. Автором уделяется внимание идеологизации и мемориализации войны, бытованию образа Севастополя и его защитников в русском общественном сознании.

Книга О.Файджеса «Крым. Последний крестовый поход», как и другие его труды, пока слабо введена в отечественный историографический оборот. В едва ли не единственной (зато обстоятельной) рецензии на «Крым», опубликованной в отечественной литературе в 2016 г., ее автор А.А.Криволапов, с известной степенью критичности оценивая нарратив и размышления Файджеса по поводу хода Крымской кампании, причин и последствия различных событий этой войны, а также репрезентативность работы Файджеса с источниками и историографией, делает вывод: «британского профессора в большей степени занимает не политический и военно-стратегический, а культурно-бытовой и антропологический аспект Крымской войны» ^{[12, с. 296]}.

Однако то, что автору рецензии казалось скорее недостатком, сегодня, спустя пять лет после выхода рецензии, можно представить, наоборот, и как достоинство работы О.Файджеса. Дело в том, что в последнее время в мировой исторической науке происходит «мемориальный поворот» – сдвиг интереса от реконструкции исторических фактов к изучению исторической памяти, разделяемых обществом образов прошлого, иначе называемых «местами памяти» ^[18].

Этот термин был введен в историографический оборот французским историком П.Нора. С 1984 по 1992 год Пьер Нора координировал усилия почти ста двадцати историков, в большинстве своем французов, перед которыми была поставлена задача запечатлеть в ста двадцати восьми статьях «образ Франции». Труд получил название «Франция. Места памяти» ^[22]. Задача, казавшаяся многим странной, являлась таковой лишь на первый взгляд. К последним десятилетиям XX. в., в условиях, когда модернизация привела к радикальным изменениям социальной структуры и к исчезновению групп - носителей естественной памяти, прежде всего крестьянства, все прочно бытовавшие в общественном сознании основы того, что называлось Францией, стали исчезать. По словам П.Нора, «все сильнее нас охватывал страх, что мы забудем свое прошлое, что оно исчезнет, затеряется в суете настоящего...об этих проблемах вспоминают, когда разгорается очередная “война памяти”» ^{[5, с.47]}.

П.Нора счел, что в таких условиях нужна актуализация исторической памяти через посредство «мест памяти». Место памяти, по мнению П. Нора, это «любое значимое явление, вещественное или нематериальное по своей природе, которое по мановению человеческой воли или под воздействием времени приобрело статус символа в мемориальном наследии того или иного сообщества» ^{[22, с.26-27]}. Применительно к Франции «место памяти» – это и Марсельеза, и французский багет, и Жанна д,Арк, и национальный триколор, и бургундское вино, и галльский петух, и Версаль. Иными словами, «место памяти» – это «след», как умозрительный, так и материальный, с помощью которого устанавливается связь прошлого с настоящим. Когда же эта связь обрывается, в дело должны вступать историки, которым следует изучать традицию памяти и реконструировать «места памяти». Речь идет уже не об восстановлении истории событий, а об вoспроизводстве их образа в oбщественной мeнтальности, оценке и пeреоценке их значения; не о прoшлом, каким онo было, а его присутствии в настоящем. Так, через взаимное влияние памяти и истории, память вновь актуализируется, заново становится истoчником oсмысления прошлогo. По определению Л.П. Репиной, с чьим именем связана рефлексия «мемориального поворота» в отечественной исторической науке, «разделяемые образы прошлого в форме различных культурных стереотипов, символов, мифов выступают как интерпретационные модели, позволяющие индивиду и социальной группе ориентироваться в окружающем мире и в конкретных ситуациях настоящего» ^{[17, с.5]}.

Сегодня исследования исторической памяти находятся в фаворе у историков, в том числе отечественных, проводятся конференции, выпускаются сборники: назовем хотя бы сборники «Империя и нация в зеркале исторической памяти» (2011) и «Политика памяти в современной России и странах Восточной Европы: акторы, институты, нарративы» (2020) ^{[7, 15]}. Историки сегодня уже не столько объясняют прошлое, сколько «показывают, как представления о нем формируются и фунционируют в настоящем» ^{[9, с.62]}. Актуализация памяти о событиях прошлого, акцентирование «мест памяти» становится и предельно эффективным средством актуальной внешней и внутренней политики государства, рефлексии общества по поводу своего прошлого, настоящего и будущего, инструментом решения политических, государственных задач, транслируемых в общественное сознание через систему образования, литературу, искусство, прессу. Об этом сегодня прямо говорят и российские официальные лица ^[16].

Акцентированный взгляд на мемориальную традицию Крымской войны в странах-участницах, предлагаемый О.Файджесом в финальной главе его книги «Крым. Последний крестовый поход», убеждает в том, что во всех странах, включая Россию, память о войне была сконцентрирована на подвигах простых солдат и талантливых военачальников, подчас действовавших в неблагоприятных обстоятельствах, исправляя просчеты высшего командования. Однако если в России эти подвиги были осуществлены в контексте войны за Отечество, которая, возможно, и велась не всегда эффективно, но была однозначно справедливой, то во Франции, Италии, Турции с объяснением контекста подвигов были проблемы – поэтому война была вскоре «забыта», вытеснена на периферию памяти.

А вот в Англии, традиционно видящей себя «мировым полисменом», который выступает «за все хорошее против всего плохого», память об этих подвигах, напротив, была вписана в понятную объясняющую канву и неплохо сохранилась. Недаром образы и девизы, рожденные в Англии в ходе Крымской войны, продолжают на протяжении столетий влиять на английскую популярную культуру. Так, стало расхожей идиомой и символом храбрости английского солдата выражение thin red line – «тонкая красная линия», родившееся во время сражения за Балаклаву. В стихотворении Редьярда Киплинга «Томми» (1890) автор называет «тонкой красной линией героев» уже всех британских пехотинцев. Можно вспомнить и две экранизации одноименного романа Джеймса Джонса (1962), посвященного битве при Маунт-Остин, которая была частью сражения за остров Гуадалканал на Тихоокеанском театре Второй мировой войны. В картине «Тонкая красная линия» режиссера Терренса Малика (1998) американских солдат сыграли Шон Пенн, Ник Нолти и другие популярные голливудские актеры. Во время и после Крымской войны английских школьников учили, что Англия противостояла «русскому медведю», защищая свободу и правду от натистка «варварской» грубой силы. Идея о том, что «Джон Булл неизменно приходит на помощь слабым, защищая их от тиранов и хулиганов», стала частью пропагандистского национального нарратива Британии. Она была вновь взята на вооружение во время Первой и Второй мировый войн. Риторика времен Крымской войны без особых модификаций используется в пропаганде и по сей день: достаточно вспомнить, как 23 февраля 2022 г. министр обороны Великобритании Бен Уоллис публично произнес: «170 лет назад Британия в Крыму надрала России задницу, и может повторить» ^[29].

Очевидно, что память о Крымской войне 1853-1856 гг., имея в виду ее созвучность международной повестке, нуждается в актуализации прежде всего в России, где историческая память о Крымской войне во многом ограничивается сегодня пределами Севастополя, оставаясь пока по сути явлением регионального характера, хотя имеет несомненный потенциал для того, чтобы стать «местом памяти» (по П.Нора) для всей России. Недаром у просвещенного наблюдателя даже поверхностный взгляд на сопровождающий нынешнее обострение международной обстановки информационный фон вызывает прямые аналогии с пропагандой времен Крымской войны – тем же, кто наивно считает, что Россию впервые в истории обвиняют в том, что своими «неприличными» действиями она якобы посягает на «нормы» и «правила» мирового порядка, можно посоветовать взглянуть на передовицы английской прессы времен Крымской кампании и на карикатуры на русскую историю Гюстава Доре из его «запрещенной» книги, чтобы убедиться в том, что подобным инвективам уже не первая сотня лет.

Осуществлять такую актуализацию можны было бы, используя методику выявления и реконструкции «мест памяти», разработанную П. Нора. Как «места памяти», в его понимании, нами могли бы быть охарактеризованы и сам город Севастополь, и окружающие его поля былых баталий (Альминская долина, Балаклава, Инкерман), и воздвигнутые в Крыму, ныне утопающие среди виноградников памятники русским и европейским воинам, и запечатленная в изобразительном искусстве иконография войны, и отдельные эпизоды воинской славы, и имена героев вроде инженера Тотлебена и матроса Кошки, и «Севастопольские рассказы» Толстого, и многое другое. Ведь, как говорил П.Нора, «места памяти есть ничто иное, как следы, сохранившиеся в культуре .... это можно было бы назвать памятью-зеркалом, если бы зеркала отражали не наш собственный образ, а нечто другое, потому что то, что мы стремимся обнаружить – это отличие, а в облике этого отличия - внезапный отблеск неуловимой идентичности» ^{[9, С.38]}.

Изучая и актуализируя память о важных событиях и процессах прошлого, профессиональные историки способны внушать обществу мысль, что об одних и тех же событиях можно рассказать по-разному, а помимо правды исторического факта, есть и правда исторической памяти, объяснений и интерпретаций. Долг историка-профессионала - выявлять «живые следы» прошлого, заставляющие память «говорить», делая ее более живой, открытой к спорам о прошлом, а следовательно, и о настоящем и будущем: вот о чем в первую очередь думаешь сегодня, размышляя над книгой О.Файджеса о Крымской войне.