«Кентская петиция» 1701 г. и дискуссия о взаимоотношениях парламента и избирателей в английской публицистике начала XVIII в.

Князев Павел Юрьевич аспирант, кафедра новой и новейшей истории, Московский государственный университет имени М.В.Ломоносова 115419, Россия, г. Москва, ул. Ломоносовский Проспект, 27, корп. 4 Knyazev Pavel Postgraduate Student, Section of Modern and Contemporary History, History Department, Lomonosov Moscow State University 115419, Russia, g. Moscow, ul. Lomonosovskii Prospekt, 27, korp. 4 pavkneazev@yandex.ru Другие публикации этого автора

Макарова Елена Алексеевна кандидат исторических наук доцент, кафедра новой и новейшей истории, МГУ имени М.В. Ломоносова 119991, Россия, Москва область, г. Москва, Ломоносовский проспект, 27 Makarova Elena Alekseevna PhD in History Associate Professor, Department of Modern and Contemporary History, Lomonosov Moscow State University 119991, Russia, Moskva oblast', g. Moscow, Lomonosovskii prospekt, 27 chernovsz@mail.ru

Представительные институты сыграли важную роль в становлении европейской политической культуры. Известная отечественная исследовательница Н.А. Хачатурян отмечала, что связанный с процессом их развития политический и социальный опыт Средневековья оказал влияние на общество Нового времени, дав начало демократической системе ^{[7, C. 225]}. Тем не менее, данный процесс не стал быстрым и одномоментным. В многообразии представительных институтов XVI–XVIII вв. мы видим лишь «предшественников» современных парламентов. Их становление шло на протяжении длительного периода, происходила постепенная эволюция представительных учреждений, утверждение их полномочий и компетенций. Развитие институтов шло в тесной связи с появлением новых политических идей и концепций, которые не только обосновывали перемены, но и стали неотъемлемой частью самой политической культуры. Раннее Новое время может рассматриваться и как переходный период, в ходе которого постепенно была переосмыслена сама природа представительства – оно начинает восприниматься не как репрезентация сословных, корпоративных интересов, но как выражение воли «народа», суверенной нации. Примером такого длительного, постепенного утверждения политических идей и практик парламентаризма, а также трансформации его восприятия современниками, выступает опыт развития Англии на протяжении новой истории ^[1]. Американский историк Э.С. Морган особо отмечал, что практика парламентского представительства в этой стране предшествовала его теоретическому осмыслению в категориях «парламентского» и «народного суверенитета» ^{[30, Р. 39]}, позднее испытав влияние политических установок и идеологий.

Специфический опыт Англии позволяет показать, как в раннее Новое время коллективный «национальный» интерес связывался современниками с представительством через политические институты ^{[26, P. 196]}. Современный британский историк М. Найтс справедливо отмечает, что влиятельная в тот период «доктрина государственного интереса подразумевала, что идеальный представитель, также как и избиратель, не должен быть связан партийными и частными интересами» ^{[26, P. 196-198]}. В то же время, далеко не все воспринимали наличие парламента как гарантию от нарушения прав подданных королевства. Британский историк политической мысли Р. Так отмечал, что в представлении интеллектуалов раннего Нового времени «одна лишь практика избрания депутатов» не рассматривалась как выражение всей воли народа: ведь после выборов сфера законодательства была ограничена узким кругом людей ^{[40, P. X, 6–7]}. В рассматриваемый период возникает концепция «парламентского суверенитета», основанная на совпадении интересов представителей и представленных. Трактуя ее особенности, британский исследователь А. Кромарти показал, что уже публицист Г. Паркер (1604-1652) считал парламентский суверенитет «на постоянной основе воплощенным, без какой-либо надежды его отозвать, в представительном собрании страны» ^{[11, P. 143]}. В трактате «Право народа» (Ius Populi) Паркер настаивал на том, что представительное собрание (representative convention) либо «не может иметь интересов, отличных от чаяний представленного населения, либо имеет их крайне мало, и потому они незначительны» ^{[32, P. 19-20]}.

Тем не менее, парламент мог восприниматься как институт, который способен действовать вопреки интересам представленного населения. Осознавая эту проблему, левеллеры в тексте «Народного соглашения» (1647 г.) прописали, что полномочия парламента «и всех будущих представителей нашего народа подчинены лишь их избирателям» ^{[3, C. 60]}. Одним из способов на практике контролировать деятельность депутатов после выборов была подача петиций. Американский исследователь Д. Зарет, изучивший практику составления прошений в Англии XVII в., пришел к выводу, что петиции оказали большое влияние на последующее формирование «либерально-демократической модели политического строя» ^{[41, Р. 265]}. По мнению историка, сам опыт подачи петиций стимулировал возникновение новых идей, обосновывавших «центральную» роль общественного мнения в принятии законодательной властью политических решений. Другие историки видят в отношениях между парламентами и создателями петиций острый конфликт, ведь сама практика написания петиций фактически «подрывала монопольное право парламента выступать в роли "гласа народа"» ^{[25, P. 19]}.

В настоящей статье будет рассмотрена одна из попыток английских избирателей воздействовать на политику уже избранного парламента – «Кентская петиция» 1701 г., авторы которой стремились добиться от английского парламента финансирования военных приготовлений. Петиция повлекла за собой масштабную дискуссию по вопросу о взаимоотношениях парламента и избирателей, самой способности последних влиять на деятельность представительного органа за пределами процедуры выборов. Аргументы участников этого спора будут находится в центре внимания данной статьи. Для решения поставленной задачи необходимо кратко рассмотреть контекст создания петиции и проанализировать ее структуру, после чего перейти к рассмотрению развернувшихся в английской публицистике споров, спровоцированных появлением документа.

* * *

Петиция была составлена в период правления короля Вильгельма III Оранского (1650-1702), вступившего на престол вместе с супругой Марией II в 1689 г. С одной стороны, в ходе своего правления монарх пошел на значительные уступки парламенту: по условиям «Билля о правах» 1689 г., он не мог без согласия последнего вводить новые налоги, содержать постоянную армию в мирное время, лишался права освобождать кого-либо из подданных из-под действия английских законов. Вместе с тем, «устроение» 1688-1689 годов оставило ряд важных вопросов в компетенции королевской прерогативы (главным образом, в назначении министров и отправлении исполнительной власти), о статусе которой нередко разгорались споры. Осложняло ситуацию и иностранное (нидерландское) происхождение Вильгельма, не устраивавшее ксенофобски настроенную английскую политическую элиту. Наконец, монарху было непросто договориться с представительным органом из-за борьбы внутри последнего группировок тори и вигов. Возникшие еще в правление Карла II (1660-1685), они благополучно пережили «Славную революцию» и нередко «вторгались» в дела монарха.

«Билль о правах» предписал парламенту «созываться достаточно часто» ^{[3, С. 130]}, а возобновленный в 1694 году «Трехгодичный акт» утвердил эту практику ^{[23, P. 200]}. Парламент превратился в устойчивое политическое учреждение, которое не только расширило свои властные прерогативы, но и стало, по мнению британского историка М. Найтса, «важной точкой контакта между населением и государством» ^{[26, P. 197]}. Парламент избирался регулярно. Последнее обстоятельство сделало актуальным и вопрос о его взаимоотношениях с электоратом, составлявшим тогда не более 6-7% населения страны ^{[1, C. 40-46]}. Между 1698 и 1701 годами парламент частично контролировала оппозиция, которая дважды получала большинство в Палате общин. Там представлявшие ее депутаты-тори решительно критиковали королевских министров и фаворитов, обвиняя их в коррупции, а также стремились предотвратить создание государем многочисленной постоянной армии, которую считали угрозой английским свободам.

Обозначенные выше процессы хорошо проявились в самом конце правления Вильгельма, в преддверии войны за испанское наследство. После того, как между Людовиком XIV и Вильгельмом III был заключен Рисвикский мир (1697 г.), ими была предпринята попытка урегулировать проблему испанского наследства. Судьба Испанской монархии, которой правил тяжело больной и бездетный Карл II Габсбург, и которая владела не только испанскими землями, но и Южными Нидерландами, итальянскими областями и обширной колониальной империей, вызывала особую озачбоченность европейских держав. Заключением Гаагского (1698 г.) и Лондонского (1700 г.) договоров представители Англии, Франции и Республики Соединённых провинций Нидерландов стремились урегулировать вопрос наследования престола (на который претендовали связанные родственными узами с испанскими королями австрийские Габсбурги и французские Бурбоны), а также провести линии раздела испанских владений. Тем не менее, эти попытки не увенчались успехом, так как испанский монарх перед смертью завещал свои владения внуку Людовика XIV, Филиппу Анжуйскому. Французский король признал завещание, тем самым отказавшись от условий «договоров о разделе» и выразив готовность бороться за права Филиппа ^{[22, P. 108-109]}.

Так как назревала война за испанское наследство, Вильгельм готовился к конфронтации, в то время как тори воспринимали его приготовления настороженно, опасаясь усиления королевской власти. В то же время виги поддерживали подготовку к войне: среди них были очень сильны антифранцузские настроения, противостояние Франции они связывали с защитой «протестантского интереса», и союзников Англии (главным образом имелись в виду Соединенные провинции Нидерландов), враждебно настроенных по отношению к Людовику XIV. Тори были настроены куда более «изоляционистски»: их представители предлагали сосредоточиться на обороне собственно Британских островов, а также не допустить чрезмерного усиления союзников за счет англичан.

Недовольство военными приготовлениями имело и более глубокий смысл, на котором нужно остановиться отдельно. В 1689 году английским парламентом был принят «Акт о мятеже», который ограничил право короля на содержание постоянной армии в мирное время одним годом, таким образом, усилив контроль парламента над вооруженными силами страны ^{[20, P. 800-801]}. После заключения Рисвикского мира в 1697 году Вильгельм попытался сохранить крупную и боеспособную армию ^{[10, P. 184-192; 33]}, однако этому противилась оппозиция, часть которой призывала максимально сократить численность войск и даже заменить постоянное войско гражданским ополчением. Противостояние монарха и парламента закончилось компромиссом: Вильгельм сохранил за собой армию, однако ее размер был настолько малым, что удовлетворял оппозицию: теперь «опасность свободам была сведена к минимуму» ^{[6, C. 25]}. Английские политики полагали, что «испорченность» общества и утрата добродетели вызваны «неограниченной властью», которая воспринималась как всецело противоречащая традиционным «английским свободам». Установиться такое правление могло, по мнению оппозиции, лишь после создания многочисленной постоянной армии, существующей как в военное, так и в мирное время, и находящейся под командованием правителя.

Подобной позиции придерживались еще Э. Марвелл (1621-1678) в трактате «О росте папства и произвольного правления», 1677 г. ^[29] и О. Сидней (1623-1683) в работе «Рассуждения об управлении государством», (1681 г.) ^[34]. Но особенно четко эти представления были артикулированы в период, непосредственно последовавший за «Славной революцией». У. Мойл (1672–1721) и Дж. Тренчард (1662–1723) в трактате «Аргументы в пользу того, что постоянная армия несовместима со свободным правлением, и губительна для устройства английской монархии», 1697 г. ^[31], а также Э. Флетчер (1655-1717) в труде «Рассуждение о правлении и вооруженных силах», 1698 г. ^[21] полагали, что монарх способен использовать армию для «подрыва» английской конституции и установления «произвольной» власти короля.

Такой подход рассматривал войско и двор не как атрибуты суверенной власти монарха, но как учреждения, дающие государю слишком большое влияние, как на парламент, так и на прочих подданных. Похожую позицию по вопросу постоянной армии занимал Дж. Толанд (1670-1722). В своих работах он не только указывал на угрозу со стороны регулярных вооруженных сил, но и предложил целую схему реорганизации английской армии по образцу войска Римской республики ^{[39, P. 70-78]}.

Подобные настроения разделяли в 1701 году и тори, составлявшие в тот момент ядро оппозиционной Палаты общин и не спешившие с ассигнованием денежных средств для приготовлений Вильгельма. Военная сфера и внешняя политика входили в прерогативу короля, однако в то же самое время стали предметом активного обсуждения общественностью. Парламент, сохранявший в своих руках регулирование финансов и опасавшийся возникновения «постоянной армии», мог серьезно помешать планам монарха.

Стремясь поддержать короля и обвиняя Палату общин в нерешительности, симпатизировавшие вигам фригольдеры из графства Кент, при содействии местного Большого жюри присяжных, составили весной 1701 г. интересующую нас петицию. После написания, ее текст был публично зачитан, утвержден и немедленно направлен членам жюри. Д. Дефо красочно описывает процесс подписания петиции: «фригольдеры со всего графства собрались столь стремительно, что менее, чем за пять часов, пергамент с петицией был до отказа заполнен подписями» ^{[14, P. 2]}. Дефо полагал, что «многие тысячи рук были готовы оставить свою подпись», однако власти графства отказались предоставить дополнительные свитки пергамента, акцентируя внимание скорее на содержательной стороне петиции, а не на количестве подписей ^[14]. Всего же под петицией было поставлено более 200 подписей ^{[26, P. 137]}.

Структурно «Кентская петиция» состоит из трех частей. В первой из них излагаются причины составления документа: по мнению авторов, обстоятельства заключались в «опасном положении и самого королевства, и всей Европы», с военной угрозой со стороны Франции ^[37]. В этой связи петиционеры чувствовали себя «обязанными» (bound in Duty) изложить перед парламентариями истинное положение дел и побудить их действовать в интересах Англии. И это мог сделать именно парламент - по словам авторов петиции, будущее Англии «зависит от мудрости наших представителей в парламенте». Таким образом подчеркивалось, что депутаты действовали и принимали решения самостоятельно, но в то же время должны были помнить об интересах страны и подданных, которых они представляли.

Вторая часть конкретизирует содержание первой: «из опыта всех эпох очевидно», что «ни одна нация не может добиться величия или счастья без единства». Подразумевалось единство парламента, монарха и избирателей. Единству противопоставлялись «отсутствие взаимопонимания» (Misunderstandings) между самими подданными, а также опасное «недоверие», проявленное по отношению к королю. В качестве обоснования позиции авторов вводится обращение к эпохе «Славной революции»: «великие деяния» короля в интересах Англии были основанием ее единства и безопасности, и парламентариев призывали продолжить начатое Вильгельмом дело. «Деяния» Вильгельма остались глубоко «в сердцах его подданных», и они, по мнению кентских фригольдеров, просто не имеют морального права на то, чтобы отплатить королю «самой черной неблагодарностью» (blackest Ingratitude) и забыть его заслуги. Таким образом, солидарность с приготовлениями монарха завязана не только на «священный» статус и волю государя, но и на своеобразный «договор»: за оказанные в 1688 г. Вильгельмом услуги англичанам предлагалось платить лояльностью ^[37].

Лишь третья часть петиции содержит намеки на конкретные требования к Палате общин, и выражены они достаточно резким языком. Предполагается, что обращение побудит парламент принять новые билли о финансировании армии (Bills of Supply), которые помогут монарху «обрести мощь, дабы помочь своим союзникам [на континенте] до тех пор, пока не стало слишком поздно» - именно об этом «настоятельно просят» (implore) представителей Палаты общин авторы петиции. Билли должны были быть приняты не только с целью защиты «[протестантской] религии и безопасности» но и в силу данного требования со стороны избирателей ^[37]. Авторы петиции в третьей части просили парламентариев не только действовать сообразно сложившейся «внешней» ситуации, но и «прислушаться к голосу народа». Из этого следует, что депутаты примут билли о снабжении армии как бы не сами, а под давлением «снизу». Именно так и прочитали текст петиции представители английского политического «истеблишмента». Принятая Палатой общин резолюция характеризовала петицию как «возмутительное, высокомерное и изменническое действие, предпринятое с целью ниспровергнуть конституцию и парламент, уничтожив установленную веками форму правления королевством» ^{[63, Р. 140]}. Торийское большинство проголосовало за арест пятерых создателей петиции ^[26]. Вигами же был издан ряд памфлетов в защиту последних ^{[26, P. 123-124]}. Были организованы кампании, в ходе которых избиратели составляли «инструкции» избранным от каждого округа депутатам. Таким образом, активные жители округов стремились заранее определить то, каким образом проголосует выбранный ими представитель ^[26].

Хотя вскоре авторы петиции были освобождены, дискуссия между вигами и тори продолжилась в течение нескольких лет (даже после того, как торийский парламент был в 1701 г. распущен королем), а конфликт между Палатой общин и избирателями стал предметом сатиры. В собрании Национальной библиотеки Шотландии сохранилась изданная в Лондоне шутливая баллада ^[38], написанная в виде совета фригольдерам Кента от лица «готэмских умников» (WiseMenofGotham; русскоязычному читателю они более всего известны как «три мудреца в одном тазу» в переводе С. Маршака). В ней изящно высмеивается сложившаяся ситуация:

Уж не гражданам Кента Сенат наш учить,

Как мятеж им пресечь, иль врага отразить…

(The Senate needs none of your Kentish Direction,

To prevent Foreign Insults, and Home Insurrection.)

При этом автор баллады, по-видимому, намекает на то, что представительный орган «перешел границы» своей компетенции и берется за дело, которое в нее не входит:

Наши Óбщины сами теперь у штурвала,

Всю страну проведут и сквозь мель, и чрез скалы,

О матросах заботясь, всю страну замирив;

Каждый станет спокоен, свой удел возлюбив.

(Our Commons will steer the Great Boat of themselves,

And save it from dashing on Rocks or on Shelves:

They'll provide for our Tarrs, and settle the Nation:

Then let each Private Man be content in his Station.)

Несмотря на общественный резонанс, в исторической литературе «Кентской петиции» уделено совсем немного внимания. Еще современник событий, церковный и политический деятель Г. Бёрнет (1643-1715) высоко оценивал документ, полагая, что его авторы «ставили интересы общества выше собственных личных стремлений» ^{[9, P. 686]}. Тем не менее, он отразил в своих воспоминаниях и развернувшиеся в Англии дискуссии: он упоминает позицию Палаты общин и критику ее действий вигами. В XIX в. историк и журналист Дж.Б. Смит уделил большое внимание «Кентской петиции» в своей «Истории Англии». Он полагал, что петиция знаменовала собой «поворотный момент в истории» ^{[35, P. 82]}, в то время как косная Палата общин старалась (но в итоге так и не смогла) проигнорировать настроения английской общественности, которые талантливо выражал публицист Д. Дефо (ок. 1660-1731) ^{[35, P. 83]}. Вигская традиция героизации авторов петиции успешно «дожила» до ХХ столетия.

В современной историографии существуют различные подходы к изучению споров о характере парламентского представительства: часть исследователей концентрируется на анализе наиболее значимых доктрин, рассматривая их через призму английской общественной мысли, в то время как другие уделяют особое внимание спорам представителей различных политических группировок и движений по конкретным вопросам, например, о законности подачи петиций в парламент. В XX в.к данной проблеме обратился и американский историк Э. Морган, посвятивший свои исследования возникновению концепции народного суверенитета. Действия Палаты общин он называет «чрезмерно бурной реакцией» (overreaction), которая и спровоцировала волну возмущения и «послужила» интересам вигов ^{[30, P. 226]}. Если Морган рассматривал историю петиций в контексте противоборства ранних политических «партий», то английский исследователь Г.Т. Дикинсон «вписал» ее в споры о природе парламентского суверенитета. Исследователь полагает, что в XVIII в. утвердилась точка зрения, которую в спорах о «Кентской петиции» занимали тори: считалось, что «власть парламента не могла быть урезана желаниями электората» ^{[17, P. 201]}. Тем не менее, подробно дискуссия, спровоцированная «Кентской петицией», до настоящего времени исследована не была.

* * *

Открыл полемику небольшой памфлет Д. Дефо «Обращение множества» (1701 г.) ^[13], написанный в поддержку инициаторов «Кентской петиции» и вручённый автором спикеру Палаты общин Р. Харли ^[14]. С точки зрения публициста, «Обращение» было создано с целью изложить парламентариям позицию «тех, кто их выбрал», а также показать, что «несомненное право народа Англии, если его представители в парламенте действуют вразрез со своим долгом и с интересами народа, — извещать их [депутатов — авт.] о своем недовольстве» и добиваться исполнения своей воли «мирными средствами» ^{[13, Р. 3-4]}. В случае, если парламентарии действовали вопреки интересам народа, автор памфлета полагал возможным привлечь депутатов к ответственности как «изменников и предателей [своей] страны» ^{[13, Р. 4]}. Завершается «Обращение множества» цитатой из Евангелия – «имя нам легион» ^{[13, P. 5]} В библейском контексте «легион» обозначает большое количество, при этом исчисляемому обычно дается негативная оценка (в Евангелии от Марка и Луки так сказано об исцелении Христом бесноватого и несметном количестве бесов - «ибо Иисус сказал ему: выйди, дух нечистый, из сего человека. И спросил его: как тебе имя? И он сказал в ответ: легион имя мне, потому что нас много» (Мк. 5:8-9; cp. Лк. 8:30). Здесь же Дефо говорит о несметном множестве избирателей – их численное превосходство и мощь должны были склонить депутатов к принятию петиции и ее условий.

На страницах другого сочинения Дефо - «Истории Кентской петиции» (1701 г.) - подробно излагается вигская версия событий. Сама петиция названа «миролюбивой» ^{[14, P. 22]}, а ее цели - правомерными. Дефо здесь отстаивает в качестве непреложного само «право подачи петиций» (Right of Petitioning) ^{[14, P. 20]}, которое обосновывает примерами из истории английского законодательства. Дефо полагал, что любой суд или представительный орган (body) ограничен в своей власти и не имеет полномочий лишить подданных права подачи петиций ^{[14, P. 21]}. В «Истории…» Дефо иронизирует, что полностью запретить гражданам выражать свое мнение не способна «ни испанская инквизиция, ни турецкий Диван… и, как думается, ежели дьявол захочет явить свой двор миру, даже ему это не запретить» ^{[14, P. 21]}. Арест петиционеров Дефо трактует как «самое нелепое и непоследовательное» деяние парламента, так как кентские фригольдеры были задержаны за совершение законных действий ^{[14, P. 20]}. Таким образом, Дефо не просто выступил апологетом «дела» вигской партии, но и подвёл под защиту ее интересов солидное обоснование: петиции представлены им как естественный и очень важный элемент английской политической жизни, а подающие их избиратели могут контролировать деятельность своих представителей и призывать последних к ответу.

Особого внимания заслуживает другой трактат в защиту петиции 1701 г. - «Права английского народа» (Jura Populi Anglicani), анонимно опубликованный в 1701 году. Его автором часто считается один из лидеров вигов - барон Сомерс (1651-1716), принимавший активное участие в политической борьбе в связи с «Кентской петицией» ^[26]. Последний (или кто-либо из его окружения) вполне мог быть автором данного сочинения, так как оно содержит решительную критику деятельности Палаты общин. К примеру, группировку тори автор трактата обвиняет в «нелояльности» по отношению к королю: подвергнув авторов «Кентской петиции» преследованию, депутаты Палаты общин продемонстрировали свою ненадежность, выразили отказ защищать Англию от нависшей над ней опасности. «Действительно ли в этом теперь заключается характер и дух торийской партии?» ^{[24, P. VII]} - задавался риторическим вопросом автор сочинения. Далее автор фактически обвиняет Палату общин в попытке узурпировать часть королевской прерогативы – действуя по собственной воле, без санкции со стороны монарха или Палаты лордов, тори совершили противоправный поступок ^{[24, P. VIII]}. Этот акт представлен в сочинении как символ беззакония (автор сетовал на то, что в Англии его времени «почтение к закону пало необычайно низко» ^{[24, P. 14]}. При этом, тори обвинялись в нарушении законов исключительно в целях собственной партии: «вот на что они готовы пойти для того, чтобы сломить мощь противоположной партии» - сетовал автор трактата ^{[24, P. 15]}. Необходимо отметить еще два любопытных аспекта позиции автора. С одной стороны, он обращает внимание читателя на неоднородность мнений, высказанных в Палате общин. Многие парламентарии - все, кроме «папистов» и «якобитов», выступали против резких мер парламента ^{[24, Р. IV, Х]}. Таким образом, тори не просто изображались в неприглядном для них свете, но и объявлялись единственной ответственной за произошедшее стороной, так что вина здесь перекладывалась на тори со всей Палаты общин. С другой стороны, депутаты, по мнению автора трактата, действовали как представители непосредственно «своих» избирателей, которые могут донести до депутатов их жалобы ^{[24, P. 40]}. Имелись в виду именно фригольдеры, имеющие право голоса и именно поэтому способные принимать решения об управлении государством и влиять на парламент. Четко отграничивая их от «простонародья», автор «Прав английского народа» утверждал, что парламентарии связаны именно с избирателями, но никак не со всем множеством жителей Англии. Делегируя депутатам власть, фригольдеры, по мнению автора, были вправе оказывать влияние на деятельность собственных представителей посредством подачи «скромных» петиций.

В 1702 году Дефо опубликовал памфлет под названием «Изначальная власть», в котором вновь обратил внимание на несправедливость ареста авторов «Кентской петиции». Его риторика осталась крайне жесткой: публицист заявил, что действия Палаты общин довели англичан «до состояния рабства», при этом хозяевами народа сделались «его же собственные представители» ^{[15, P. 14]}. Далее Дефо использовал «договорную» теорию происхождения государства для того, чтобы обосновать законность воздействия «народа» на депутатов. При образовании государства «изначальное право», принадлежащее избирателям, лишь на определенных условиях передается представительному органу. Однако, подобно тому, как источник стоит выше по течению полноводной реки ^{[15, P. 8]}, эта «изначальная власть» народа стоит выше власти депутатов, которая является лишь производной от «изначального права» ^{[15, P. 16-19]}. Приведя ряд исторических примеров, Дефо заключал, что Палата общин иногда способна «молчаливо» одобрить все те злоупотребления, против которых она должна была выступить. В таких случаях «народ» вправе возмутиться действиями «испорченного» парламента и оказать ему сопротивление. Дефо утверждал, что парламентарии являлись лишь «доверенными лицами» избирателей ^{[15, P. 7-8]}, которых последние в рамках особого договора делегировали в представительный орган с целью заботы о «благе общества»: именно «первородный», изначальный характер власти избирателей определял приоритет их голоса в выработке тех или иных политических решений, а право воздействовать на решения парламентариев оставалось за «народом».

Подводя итог, отметим, что защитники «Кентской петиции» опирались на концепции «общественного договора» - именно в силу этого они делали особый акцент на «изначальной» природе власти, у основания которой находятся именно представленные. Дж. Локк (1732-1704) полагал, что законодательный орган должен быть «избран и назначен народом», таким образом утвердив согласие общества на принятие тех или иных нормативных актов ^{[4, C. 339]}. Согласно «Двум трактатам о правлении», нельзя повышать налоги «без согласия народа, данного им самим или через его представителей». Это возможно в таком государстве, где парламент действует непрерывно, или, по крайней мере, «где народ не сохранил какую-то часть законодательной власти за депутатами, которые время от времени избираются им самим». К тому же, законодательный орган «не должен и не может передавать законодательную власть кому-либо другому или передоверять ее кому-либо, кроме как тем, кому ее доверил народ» ^{[4, C. 346]}. Локк таким образом не только подчеркивает прямую связь между парламентом и корпусом избирателей, но и намекает на то, что именно последний является источником всей власти депутатов и фактором ее ограничения. Эту линию продолжили и виги в начале XVIII в.: будучи у истоков представительного правления, народ сохраняет право контроля за деятельностью институтов. Можно согласиться с тем, как эту идею кратко сформулировал Г. Бёрнет: он выразил позицию защитников петиции следующим образом: «Палата общин есть творение народа», и, следовательно, должна прислушиваться к его «голосу», поданному посредством подобных обращений ^{[9, P. 686]}.

* * *

Необходимо рассмотреть и позицию противников петиции: тори выступили в защиту суверенных прав парламента и считали действия Палаты общин оправданными и законными. Публицист и политик, депутат Палаты общин сэр Хамфри Мэкуорт (1657-1727) выразил мнение, что практика составления инструкций для депутатов способна подорвать сам принцип самостоятельности парламента ^[27]. Он писал, что решения парламента не могут быть заранее «предписаны» и должны приниматься совершенно иным образом — после «дебатов и обсуждений» с участием всех депутатов ^{[27, P. 38]}. В сочинении публициста, помимо рассмотрения прав и прецедентов подачи петиций, была подробнейшим образом описана политическая структура английского королевства. Автор разделял распространенную в рассматриваемый период точку зрения, что по своему политическому устройству Англия является «смешанной монархией», где королевская власть, Палата лордов и Палата общин представляют, соответственно, «монархический», «аристократический» и «демократический» элементы правления. Развивая эту концепцию, Мэкуорт утверждал, что между собой эти элементы связаны сложной системой «сдержек» (Checks), способствующих сохранению равновесия между вышеназванными «основами» власти ^{[27, P. 28-29]}. Такой баланс политик считал основой стабильности и долговечности английской «неписаной конституции», защитой от установления как чрезмерно сильной королевской власти, так и народного недовольства. В связи с этим торийский автор полагал, что, несмотря на взаимосвязь и взаимоограничение трех источников власти, их полномочия в целом не могут считаться ограниченными. Политик утверждал, что единая власть короля, Палаты лордов и Палаты общин «не может быть ограничена никакой другой властью, кроме своей собственной» ^{[27, P. 5]}. Следовательно, попытки принудить Палату общин посредством петиций к определенным действиям расценивались Мэкуортом как неприемлемые и опасные.

Анонимный автор памфлета «Разоблачение врагов Англии» (1701 г.) аргументировал позицию Палаты общин тем, что как только депутаты избраны в парламент, «власть и права избирателя (theElector) переходят всецело в руки его представителей» ^{[19, P. 30-31]}. Таким образом, автор памфлета отрицал «разделение» суверенитета между избирателями и депутатами, являясь в определенной степени сторонником гоббсовской интерпретации суверенитета (хотя и не ссылается на нее напрямую), отвергая возможность его «сохранения» в руках избирателей. В главе XVIII «Левиафана» Т. Гоббс писал, что «раз установленная, форма правления уже не может быть изменена подданными», а заключившие договор и делегировавшие суверенитет государю люди не способны более вернуться к естественному состоянию. Следовательно, «никто не может, не нарушая справедливости, протестовать против установления суверена, провозглашенного большинством» ^{[2, II, C. 134.]}. Из этого анонимным автором делается вывод, что избиратель может критиковать политику парламента, но не обладает полномочиями «принуждать» (compel) его к совершению каких-либо действий. По данной причине, даже если мнение населения «местности, города или местечка», от которого был избран депутат, не совпадает с позицией последнего, парламентарий имеет право голосовать в соответствии «со своим собственным, частным суждением» ^{[19, P. 30]}.

В 1703 году, уже после роспуска парламента, в этой дискуссии принял участие еще один член партии тори – публицист и мыслитель Чарльз Дэвенант (1656-1714). Часть его трактата «Рассуждения о мире в стране и войне за границей», посвящена проблеме парламентского суверенитета. Главный принцип, из которого исходил мыслитель, — это приоритет разума, которому противоречит «опасная» практика принуждения депутатов голосовать в соответствии с навязанным извне решением. Он писал об опасности данной практики ^{[12, IV, P. 287]}, ведь она подрывала основы английской конституции и осуществлялась «в обход» парламентских процедур. Кампанию 1701 года Дэвенант оценивал крайне негативно — по его мнению, ее успех мог привести к тому, что простой народ «ощутил бы себя вершителем всего управления делами [государства]». Публицист полагал, что за этим скрывалась попытка избирателей «отбить (wrest) у своих же представителей те полномочия», которые закреплены за парламентом конституцией ^{[12, IV, P. 296]}.

Дэвенант полагал, что избиратели передавали все свои полномочия представителям, после чего парламент уже не был подотчетен избирателям. Он утверждал, что суверенитет не остается в избирательных округах, а «концентрируется» в столице страны и воплощен в лице королевы (короля) и парламента. «Если народ получит» суверенитет в свои руки, считал Дэвенант, «то наша страна станет демократией, но никак не монархией» ^{[12, IV, P. 294]}. Он писал, что депутаты «представляют всю страну в целом», и принимают решения в соответствующих масштабах. С его точки зрения, «когда избиратели (commonalty) сделали свой выбор, вся их власть теперь передана (devolv'd) и делегирована, сосредоточившись в руках депутатов ^{[12, IV, P. 293-294]}. «Права и привилегии Палаты общин есть права и привилегии народа; однако [сейчас] они переданы, от людей избравших — людям избранным» — писал торийский политик. Таким образом, позиция Дэвенанта схожа со взглядами автора «Разоблачения врагов Англии»: суверенитет после выборов транслировался, передавался в руки парламентариев, и дальнейшее воздействие электората на их политику должно было сводиться к минимуму.

«Искусство управлять — это [искусство] правления немногих над многими» — утверждал мыслитель. С его точки зрения, «когда немногие идут на поводу у многих и делают все, что те хотят, то в обществе происходит возврат к дикому естественному состоянию (wild state of the nature)». Таким образом, в итоге в государстве место «разума» и «мудрости» займет принцип «силы», и основы разумного правления будут подорваны ^{[12, IV, P. 291]}. Таким образом, в отличие от анонимного предшественника, публицист делает уже более явные отсылки к теории Гоббса. Дэвенант полагал «разумным» следующее устройство английской конституции: на вершине ее стоит король. «Государь является главой державы (Сommonwealth), и он обладает своими прерогативами» — утверждал публицист. Ниже по вертикали идут лорды духовные и светские, а затем — общины ^{[12, IV, P. 292]}. Дэвенант полагал, что вместе они составляют «три сословия парламента», или «три источника власти». Попытка же прямого воздействия избирателей на депутатов непременно нарушит гармонию между ними, породив неизвестное ранее «четвертое сословие» или «четвертую власть» — fourth estate. Не встроенное в английскую конституционную структуру, «четвертое сословие» создаст новую форму правления и нарушит «политическую» гармонию ^{[12, IV, P. 292]}. В итоге страна попадет в руки тирана, который уже позаботится о том, чтобы «свободных выборов в Палату общин не состоялось». С точки зрения Дэвенанта, свобода «в равной степени находится под угрозой — и когда парламенты напуганы и находятся под влиянием народного возмущения (popular clamours), и когда они коррумпированы и «куплены» министрами» ^{[12, IV, P. 296]}. Следовательно, для Дэвенанта путь свободы – это путь срединный, умеренный.

Право подачи петиций Дэвенантом признавалось, «но не в качестве диктата» ^{[12, IV, P. 292]}: петиции и инструкции должны были носить исключительно рекомендательный характер. Публицист напоминал, что практика написания «императивных» инструкций имела место в системе управления Нидерландскими провинциями и кантонами Швейцарии. «Но может ли человек сказать, что это когда-либо было элементом нашей конституции»? ^{[12, IV, P. 293]} – вопрошал он. По его мнению, если практика противоречила английской конституции, то заимствовать ее было опасно.

Таким образом, критика тори «Кентской петиции» основывалась на нескольких аргументах. Во-первых, они считали петиции «внешним» ограничителем по отношению к традиционным элементам английской политической системы. Во-вторых, использовали концепцию Гоббса о неделимости суверенитета, чтобы доказать правомерность концентрации власти в руках парламента. Наконец, обращает на себя внимание и просветительское обращение к приоритету разума над принуждением – действуя рационально, депутат способен самостоятельно принять верное решение на благо всей страны. Еще Олджернон Сидней утверждал, что «мы должны часто давать инструкции нашим делегатам ^{[34, II, P. 368]}, однако чем меньше мы ограничиваем (fetter) их, тем сильнее заявляем о наших собственных правах» ^{[34, II, P. 368-369]}. Таким образом, Сидней признавал право подачи депутатам инструкций, в то же время осознавая важность для парламентариев принимать собственные решения. Любопытно, что в ходе полемики начала XVIII века эту идею мыслителя-республиканца актуализировали тори.

* * *

Ответ на трактат Дэвенанта уже в следующем году составил Д. Дефо. По его мнению, Палата общин должна была «проинформировать, наконец, нас [народ] о том, до каких пределов расширяется ее власть над людьми, которых ее члены представляют» ^{[16, P. 5-6]}. Дефо не просто отстаивал за населением право выступать против «дурных» постановлений парламентариев, но оставлял за ними право даже аннулировать («обессмысливать», make void) решения депутатов. Публицист снова настаивал, что народ «обладает некоторой частью власти, которая никогда не передается представителям» ^{[16, P. 7]}. Таким образом, Дефо полагал, что если народ является сувереном, то он не может отдавать весь свой суверенитет парламенту. Полемизируя с тори, Дефо писал, что невозможно «называть народ Англии именами, которыми Вам привычно это делать — толпой, множеством, или чем-то подобным» ^{[16, P. 11]}. «Народ» (вернее, корпус избирателей не ниже фригольдера) представлялся ему как общность, к которой необходимо было относиться с большим уважением и за которой требовалось признать «часть» суверенитета и после выборов. Дефо отвергал обвинения в поддержке идеи создания «четвертого сословия», а представителей народа, создающих петиции, помещал «посередине трех сословий» ^{[16, P. 13]}; он утверждал, что практика составления инструкций депутатам нисколько не противоречит конституции.

Дефо снова использовал «договорную» теорию, на этот раз для приведения контраргумента. Во-первых, народ никогда не передавал свое право выбора депутатов в руки самих представителей, но сохранил его за собой ^{[16, P. 19-22]}. Таким образом, народ оставил в своих руках суверенитет и связанные с ним права. Дефо также утверждал, что народ никогда не был против парламента как такового, и их интересы друг другу не противоречат. Но когда речь идет о конкретных депутатах, а также конкретных мерах, ими принятых, народ имеет полное право возмутиться ^{[16, P. 7-10]}. Именно этим Дефо объясняет законность «Кентской петиции» и иных обращений вигов в начале XVIII века. Роспуск парламента в 1701 году был проведен в соответствии с правом народа передавать мандаты своим представителям, и показал, что власть правительства должна быть получена как из рук народа, так и, одновременно, по воле Божией ^{[16, P. 21]}. Исходя из этого, Дефо полагал, что аргументы Дэвенанта в пользу «особых» прав парламента были недостаточно состоятельны.

* * *

Позиции тори и вигов по вопросу о взаимоотношениях парламентариев и избирателей, как можно видеть, заметным образом расходились. Тори (Х. Мэкуорт, Ч. Дэвенант) полагали, что электорат передает всю свою власть в руки представителей, и любая попытка создания центра власти, отличного от Палаты общин, привела бы к нарушению субординации и падению самих основ системы английского государства. Для Дэвенанта приемлем лишь «срединный путь» — парламент не должен слушаться манипуляторов «снизу» и «сверху», и таким образом оставаться защитником английских свобод. Виги, напротив, защищали «Кентскую петицию», полагая, что у избирателей определенный объем власти остается и после выборов, и они способны призвать депутатов к ответу. Авторы отмечают влияние на позиции сторон распространенных в то время концепций политической мысли: так, виги использовали идею «общественного договора» для обоснования собственной позиции, в то время как тори опирались на принцип «равновесия» между элементами английской политической системы.

Прозвучавший в начале века тори и вигами спор был еще далек от завершения и при королях из Ганноверской династии, а вопрос о том, являются ли парламентарии лишь делегатами или наделенными собственной волей избирателями оставался актуальным в течение всего XVIII столетия. В английском обществе даже усилились выраженные в начале века сомнения о правомочности «воздействия со стороны народа» (popular pressure) на деятельность парламентариев ^[25]. М. Найтс утверждает, что в течение этого периода сторонники правительства и парламента часто заявляли о «превосходстве формального представительства через парламент над неформальным представительством, выраженным в практике подачи петиций» ^{[25, Р. 18]}. В 1774 году Эдмунд Бёрк выступил с речью, в которой была обоснована точка зрения о депутатах именно как о «представителях нации», а не как о «делегатах» от конкретных графств. Мыслитель утверждал: «вы действительно выбираете члена (Палаты общин – авт.); но когда вы его уже выбрали, он перестает представлять лишь интересы Бристоля, он становится членом парламента» ^{[8, I, P. 447]}. Современные политологи выделяют две модели представительства — «доверительную» (trustee model of representation), при которой направленные в парламент депутаты обладают правом принимать собственные решения и голосовать по собственному усмотрению, и «делегатскую» модель (delegate model of representation), при которой депутат должен голосовать в строгом соответствии с заранее предписанным решением избирателей ^{[28, P. 87-90]}. В современных государствах эти модели сосуществуют, дополняют друг друга и постоянно действующий парламент и элементы прямой демократии (референдум).

Важно помнить, что дискуссия между Мэкуортом, Дэвенантом и Дефо велась по вопросу об отношениях парламента именно с избирателями, с определенной частью населения, именуемой «народом». Но существовал и иной подход к проблеме: если парламент не способен по каким-то причинам адекватно выражать интересы избирателей, совсем не обязательно принуждать его к «исправлению ошибок» посредством петиций. Возможный путь - расширение избирательного права, особо интересовавший мыслителей XVIII-XIX вв. Историк Г.Т. Дикинсон утверждает, что именно в данном контексте важность приобрела идея парламентской реформы. По мнению ученого, в период Нового времени в Англии сформировалось представление о том, что расширение избирательного права могло бы сделать Палату общин «способной более адекватно представить нацию в целом» ^{[18, P. 223]}. Еще одним следствием споров о «суверенитете» парламента стало вызревание идейных предпосылок американской демократии: Дикинсон подчеркивает, что «отцы-основатели» противопоставили «парламентскому суверенитету» именно суверенитет народный, и выдвинутый лозунг «никакого налогообложения без представительства» повлиял на представление о том, что все, кто уплачивал налоги, должны были получить избирательное право ^{[17, P. 204]}. Следовательно, помимо проблемы отношений парламента и избирателей внимания заслуживают и представления корпуса избирателей о самом себе, и данная проблема сохраняет актуальность для дальнейших исследований.