"A Historical Companion", или всегда ли компаньон - товарищ? (Заметки на полях обсуждаемого сборника статей)

Юмашева Юлия Юрьевна ORCID: 0000-0001-8353-5745 доктор исторических наук Заместитель генерального директора ООО "ДИМИ-ЦЕНТР" 105264, Россия, г. Москва, бул. Измайловский, 43 Yumasheva Julia Yurijevna Doctor of History Deputy Director of "DIMI-CENTER" 105264, Russia, g. Moscow, bul. Izmailovskii, 43 Juliayu@yandex.ru Другие публикации этого автора

Этот материал представляет собой развернутые тезисы выступления в рамках второго заседания Дискуссионного клуба Ассоциации «История и компьютер» и журнала «Историческая информатика», которое состоялось 26 октября 2021 г. в режиме zoom-конференции (https://www.youtube.com/watch?v=Otyl8HoP8WA), в ходе которого обсуждался сборник статей “Information: A Historical Companion” ^[1], который, как в первой же фразе Введения уведомляли его редакторы, посвящен рассмотрению истории о том, как: «создавалась информация, как она формировалась человеческим обществом на протяжении веков, в прошлом и настоящем. Сборник предлагает читателям взгляды на историю через призму информации, и взгляды на информацию через призму истории» ^{[1, VII]}.

Очевидно, что столь заманчивое обещание не могло не «подцепить на крючок» любого историка, источниковеда, специалиста в области исторической информатики и методов исследования. В конечном итоге – ИНФОРМАЦИЯ – «наше всё»: то, с чем мы сталкиваемся ежедневно в жизни; то, что мы пытаемся извлечь из исторических источников (в самом широком смысле этого слова), исторических фактов, историографических работ и т.п.; то, за чем «охотимся» в архивах, музеях, библиотеках, частных собраниях и букинистических/антикварных магазинах, изводя «единого слова ради / Тысячи слов словесной руды» (спасибо, любимому Владимиру Владимировичу (Маяковскому) за метафору, так хорошо характеризующую не только работу поэта, но и труды историка!). Поэтому, не взирая на летне-экзаменационно-пандемийно-отпускной период, как и мои коллеги, я ринулась читать 900 страниц англоязычного текста…

Однако первые же страницы этого труда обескуражили постановкой задачи и ее интерпретацией в предложенных статьях. Чтобы не растекаться «мысью по 900-страничному древу» этого сборника, свои комментарии изложу по схеме автореферата, опустив вопрос актуальности, который уже был охарактеризован во втором абзаце.

Структура и содержание издания

Сборник имеет весьма необычную структуру, которая была бы весьма хороша в электронном гипертекстовом выражении, но в полиграфическом варианте и в виде pdf-файла - сложна для восприятия и неудобна для работы. Судите сами.

Книга состоит из двух частей, в первую из них вошли 13 авторских статей-эссе, собранных редакторами почти произвольно и объединенных темой информации, рассматриваемой в «историческом контексте» («редакторы искали статьи, затрагивающие разные темы и места, и использовали разные подходы к теме информации» ^{[1, VIII]}. При знакомстве с текстами создалось впечатление, что они действительно плохо связаны друг с другом и готовились для иных целей (как результат собственных научных изысканий, развернутые материалы, написанные по итогам выступлений на конференциях и т.п.), а в сборник попали «токмо волею» собравших их редакторов.

Авторами этих эссе выступили сотрудники университетов и научных учреждений Западной Европы и США. Таким образом, в книге во всем объеме представлен европоцентричный, или точнее – европейско-американский взгляд на обсуждаемую проблему, который условно можно отнести к идеологии «атлантизма» («цивилизации морской среды, или побережья»), основу которой в середине XX в. в геополитике заложили такие известные ученые как Н. Спикмен и Д. Менинг. В чем она выражается в данном случае – увидим в дальнейшем.

Вторая часть книги объединяет в себе три части.

Первая – тезаурус (Alfabetical Entries), состоящий из 101 термина, в том или ином ключе обсуждающихся в теле 13 статей, относящихся к теме «информации» и представляющих в развернутых дефинициях авторское вИдение данных терминов и «бытование» обозначаемых ими объектов и явлений в историческом прошлом. Каждая из статей тезауруса сопровождается краткой библиографической справкой, в которой перечислены также в основном работы исследователей «атлантической» школы, причем, зачастую не являющихся специалистами в информационных технологиях, но по мнению авторов статей тезауруса, формулирующих наиболее адекватные подходы к проблеме информации в ее историческом контексте.

Разделы «Словарь» (Glossary) и «Индекс» (Index) носят ярко выраженный служебный характер: первый – обычный толковый словарь, второй – постраничный указатель терминов.

Проблема в том, что обе части книги физически не связаны друг с другом, т.е. термины в тексте не выделяются, прямые ссылки на тезаурус отсутствуют, и читатель не знает, стоит ли ему «бежать» за разъяснениями и дефинициями в конец книги, или положиться на собственное представление о содержании конкретного термина. Однако, как оказывается на практике, – представление некоторых понятий и терминов у авторов статей отличается от представленных в тезаурусе и не совпадает с общепринятыми словарными дефинициями, приведенными, да хотя бы во всезнающей Википедии. В результате читать статьи приходится несколько раз, корректируя первое впечатление под неожиданно открывшиеся нюансы авторских трактовок знакомых понятий…

Объект и предмет исследований

Размышляя об информации, как объекте обсуждения в статьях-эссе, составители сборника нигде не дают определения данного понятия, отмечая лишь, что «информация, конечно, это расширительный термин» ^{[1, VIII]}.

Безусловно, подобная неопределенность объяснима: содержание универсального понятия «информация» в настоящий момент наиболее адекватно могут объяснить, пожалуй, только математики/информатики, физики или философы, поскольку даже отец кибернетики Норберт Виннер давал одно из весьма «исчерпывающих» определений: «Информация – это не материя и не энергия. Информация – это информация» ^[2].

Другой не менее великий и часто цитируемый «отец» современной науки – в частности, теории информации и теории передачи информации – Клод Шеннон – в своей известной статье 1948 г., на которую любят ссылаться не читавшие ее, содержание термина «информации» и вовсе обошел стороной, но отметил, что категория это измерима, и подарил миру единицу измерения информации – «бит» ^[3].

Выяснение того, какой смысл каждый из великих ученых вкладывал в понятие «информация», можно продолжать бесконечно долго, обязательно упомянув работы наших соотечественников Ю.А. Шрейдера ^{[4, 5, 6]}, А.А. Харкевича ^{[7, 8]}, А.Н. Колмогорова ^[9] и точку зрения академика Н.Н. Моисеева, который также полагал, что «строгого и достаточно универсального определения информации нет и быть не может. Это понятие чересчур сложно» ^[10]. Однако это нисколько не приблизит нас к тому, что же имели в виду составители сборника, поскольку даже среди терминов Второй части книги (в тезаурусе и словаре) самостоятельных определений понятия «информация» нет.

Вместе с тем, отвлекаясь от философских высот и спускаясь с небес на твердую почву конкретных научных дисциплин, следует констатировать, что в разных областях знания существуют разные подходы к определению содержания термина «информация», толкования его сути: «от полного отрицания ее (информации – прим. Ю.Ю.) реального существования до крайней апологетики; от философского понимания («отражение реального мира») до практического, обыденного («все сведения, являющиеся объектом хранения, передачи и обработки») ^[11].

Несмотря на подобный разброс мнений, преобладающей точкой зрения в отечественных социально-гуманитарных науках является философская концепция, предложенная А.Д. Урсулом, в которой под информацией понимаются сведения, данные, понятия, отраженные в сознании человека, изменяющие наши представления о реальном мире и передающиеся в человеческом обществе ^{[12, 13]}.

В советской историографии на рубеже 1970-80-х годов эта точка зрения нашла свое развитие в трудах И.Д. Ковальченко, который указывал, что источником информации для историка является исторический источник ^[14]. Позже эти же идеи развивал в своих работах В.И. Бовыкин ^{[15, 16]}. Таким образом, для многих гуманитариев (в том числе и меня) очевидно, то историки изучают информацию, объективизированную в историческом источнике во всей ее сложности, многоаспектности и полисемантичности, а попытки изучения некой абстрактной информации «вообще» в контексте исторического развития обречены на провал, что, собственно, превосходно и доказали авторы обсуждаемого сборника, вынужденные в отсутствии заданного редакторами определения «информации», самостоятельно формулировать дефиниции этого термина в рамках собственных статей.

Сложность и неоднозначность решения этой задачи особенно наглядно представлена во втором эссе («Realms of Information in the Medieval Islamic World»), посвященном информации в средневековом исламском мире, говорившем и писавшем на арабском или персидском языках, в которых не существовало универсального понятия «информация», но использовалось огромное количество терминов, описывающих все те явления и способы обращения с информационными категориями (с помощью пяти человеческих органов чувств!), ныне объединяемыми интернациональным понятием «информация» (знание, часть знания, уведомление, сведения, объявление, новость, весть, слух, интеллект, богатство (khabar), повествование, отчет, допрос и т.п.) ^{[1, 21-26]}. Я прекрасно понимаю затруднение, которое испытал автор этой статьи (Elias Muhanna, Brown University), вынужденный придумывать выход из сложившейся парадоксальной ситуации, и восхищаюсь его героическими усилиями по агрегированию разнообразной терминологии!

Удивительно, но авторы других статей (кроме двух последних) «не заметили» этой проблемы, хотя отсутствие в лексиконе разных стран, народов и эпох (кроме, пожалуй, Древнего Рима и некоторых авторов эпохи Возрождения (Данте, например)) термина «информация» (от лат. informātiō «разъяснение, представление, понятие о чем-либо» - informare «придавать вид, форму, обучать; мыслить, воображать») хорошо и подробно описано и проанализировано в специальной литературе. В частности, рассматривая данный феномен, многие лингвисты и философы указывают, что до середины XIX в. «информация» являлась категорией исключительно философской; в иных научных дисциплинах, а также на «бытовом» уровне данный термин не использовался, поскольку имелся широкий спектр конкретных объектов и явлений, в которых и выражалось его содержание.

В конечном итоге в контексте заданного редакторами сборника исторического дискурса все авторы эссе предсказуемо, исторически точно, и, вероятно, сами того не подозревая, сошлись на анализе одной, весьма конкретной, материализованной формы существования информации и бытования данного термина в последние 5 тыс. лет – на письменных источниках во всем их разнообразии (государственные и деловые бумаги, частная переписка, книги и газеты и т.п.) и механизмах их распространения, которые (механизмы) по умолчанию приравниваются к «коммуникации» и «информационным сетям».

Нетрудно заметить, что при подобном подходе полностью «утрачены» все иные типы и виды источников – вещественные (в том числе – археологические), этнографические, устные, лингвистические, кино/фото, аудиоисточники (в т.ч. устные), которые оказываются за рамками рассмотрения авторов статей. Здесь следует подчеркнуть, что подобное сужение трактовки «информации» и самим авторам доставляет большие неудобства, в частности, автор пятого эссе (John-Paul A. Ghobrial, University of Oxford – «Networks and the Making of a Connected World in the Sixteenth Century») вынужден признать, что обмен информацией в виде «перемещения людей, товаров и капитала,... а также биологического обмена и распространения религии… сыграли ключевую роль в появлении глобальных информационных сетей в раннее Новое время» ^{[1, 88]}. Однако констатация данного факта ничуть не повлияла на общий содержательный вектор статей – рассмотрение только зафиксированной в письменном/печатном виде информации и способов ее распространения.

И, наконец, в этой связи примечательным является то, что в тезаурусе есть статья с названием «Информация, дезинформация, недостоверная информация», автор которой рассматривает «информацию» [в XVIII-XIX вв.] как «вид коммуникации, который играл решающую роль в общественной жизни» ^{[1, 496]}. Почему только начиная с этого периода, и почему только как вид коммуникации, хотя в статьях упоминалась и такая форма информации как «информация-знание» ^{[1, 61]}, - остается загадкой.

Хронологические рамки и географический обхват статей-эссе

Характеризуя хронологические рамки, заданные для статей, которые были отобраны в сборник, его редакторы отмечают, что для раскрытия обозначенной темы «любая отправная точка может показаться произвольной, и всегда можно привести убедительные аргументы в пользу того, чтобы начать с чего-то еще. Но, учитывая неизбежные ограничения пространства и времени в издательском предприятии, редакторы предпочли сосредоточиться в основном на раннем Новом времени и современных периодах, с примерно 1450 года до настоящего времени. Тем не менее авторы первых статей и нескольких последующих вынуждены обращаться к анализу более ранних исторических периодов, чтобы представить непрерывное, достаточно глубокое, ориентированное на информацию историческое развитие многих вопросов и тем с древности до настоящего времени» ^{[1, VII-VIII]}.

Это редакторское предуведомление ставит множество вопросов и оставляет читателя в определенном недоумении.

Во-первых, обоснование ограничения хронологических границ исследования издательским процессом и пространством /объемом материала выглядит, по крайней мере, не научно.

Во-вторых, имея такие ограничения, возможно стоило бы избрать иной путь формирования содержания – написание связного аналитического текста «от начала времен до настоящего времени» вместо отбора статей, раскрывающих отдельные аспекты процесса.

В-третьих, определение нижней границы рассмотрения вопроса («примерно 1450 г.»), располагающейся ближе к самому концу хронологии «письменного» периода истории человечества (считая началом этого времени рубеж V-IV тысячелетий до н.э., эпоху тэтрических табличек, первых иероглифов Древнего Китая и клинописи шумеров), наводит на странные размышления о попытке «оставить за бортом» историю тех цивилизаций, которые не вписываются в заданную европоцентрическую картину мира и «всемирно просветительскую роль» жителей Старого света.

В этой связи вполне закономерно, что авторы многих эссе (особенно - первые четыре: «Premodern Regimes and Practices»; «Realms of Information in the Medieval Islamic World»; «Information in Early Modern East Asia»; «Information in Early Modern Europe») вынуждены обращаться к более ранним историческим периодам и событиям, чтобы объяснить «информационный рывок» Нового времени, который, будучи вырванным из исторического процесса, не имеет опоры и повисает в воздухе. В результате многочисленные обращения эссеистов к предшествующим событиям лишний раз подчеркивают условность, необоснованность и уязвимость выбранной редакторами нижней хронологической границы.

В-четвертых, выбор отправной точки, совпадающей со временем изобретения в Европе печатного станка (1440-1455), а также с началом эпохи Великих географических открытий (подчеркнем существенную деталь – открытий, совершенных европейцами) не оставляет сомнений в том, что в данных статьях превалирует «атлантический» / европоцентрический подход к анализу способов создания и распространения (передачи) информации из стран Старого света по всему вновь открытому мировому пространству. Реализация этих идей в текстах сборника приводит к возникновению неоправданных лакун, «фигур умолчания», откровенных подтасовок фактов и искажению объективной исторической реальности. Так, почему-то в поле зрения авторов не попала трагическая утрата всех кодексов майя в результате аутодафе Диего де Ланда в 1542 г. и расшифровка оставшихся текстов Ю.В. Кнорозовым ^[17]; история работорговли и ее апогей в XVI - первой половине XIX вв. ^[18], хорошо вписывающийся в хронологические рамки сборника и иллюстрирующий как раз процессы глобализации и информационного обмена, результатом которого стало формирование особенно менталитета афроамериканского населения, выразившимся в известном ныне движении BLM.

В-пятых, придание путешествию Колумба и открытию Америки значения «стартовой» точки в процессах глобализации, являющихся важнейшим фактором распространения информации, и отсутствие даже упоминаний о других не менее важных географических путешествиях и открытиях, предшествовавших плаванию Колумба (освоение ойкумены в Древнем мире и фиксация этих открытий в трудах древнегреческих философов (например, «Землеописания» Гекатея Милетского ^[19]), в завоевательных походах Александра Македонского и великих военачальников Рима, в древнем Китае ^{[20, 21]}, в период великого переселения народов, путешествий Марко Поло ^[22], Плано Карпини, плаваний веждесущих генуэзцев ^[23], открытия Васко де Гама, османских мореплавателей ^{[24, 25, 26, 27]} и дипломатов ^{[28, 29]} т.п. Про русского Афанасия Никитина в данном случае говорить и вовсе не приходится), представляются еще одним из проявлений «атлантизма».

В-шестых, географически территория, на которой авторы пытаются проследить создание и распространение информации в обозначенный исторический период (после середины XV в., простирается от Передней Азии до двух Америк. Китай, Индия, империя сельджуков и османов оказываются либо на периферии рассмотрения, либо исключительно в качестве «предтеч» информационного взрыва XV-XVI в., в которых к началу раннего Нового времени произошел некоторый «упадок» в области создания и распространения информации. Полное «изъятие» из анализа всех государстве Дальнего Востока, Центральной Азии, России, африканского континента и т.п. вообще ставит под сомнение возможность рассуждений о «глобализации» как всемирном явлении, сопровождающем распространение информации.

Источниковая база и историография

Статьи, включенные в сборник, являются в бóльшой степени научно-популярными, поэтому источниковая база упоминается не во всех из них, и, как правило, без ссылок на современные публикации.

К сожалению, и в вопросе работы с источниками у авторов не обходится без довольно странных попыток трактовать известные сочинения, приписывая им не содержащиеся в них положения, и информационную роль, которую они на самом деле они не играли. Наиболее ярко это можно проиллюстрировать на примере пятого эссе («Networks and the Making of a Connected World in the Sixteenth Century»), где упоминаются сочинение турецкого автора под названием «Tarih-i hind-i Garbî» (История западной Индии), написанное в 1580-е годы, и книга испаноязычного автора Энрике Мартинеса «Repertorio de los tiempos e historia natural de Nueva España» (1606 г.).

Автор эссе пытается убедить читателей, что оба сочинения предназначены для информирования соответственно турецкой аудитории (представления ей «первого в истории отчета об открытии Нового света» ^{[1, 86]}) и испано-мексиканских читателей (с целью «удовлетворения любопытства читателей в Новой Испании…») и объяснения им «Истоков Турецкой империи, способа ее роста и достижений нынешней власти» ^{[1, 87]}.

Парадокс состоит в том, что цели создания этих двух книг ничего общего не имеют с данным утверждением.

Первое из сочинений действительно упоминает историю открытия Америки, но, кроме и более этого, описывает также удачные военные походы и набеги османов XV-XVI вв. на государства Средиземноморья и Индию. При этом вводная часть книги завершается вполне логичным для Высокой Порты того времени вопросом: «Если храбрецы из дома Османа могли войти в эти земли (Средиземноморье и Индию – прим. Ю.Ю.) и принести этим людям ислам, то почему бы им не отправиться в Вест-Индию?». Таким образом, «Tarih-i hind-i Garbî» преследует отнюдь не просветительскую, а вполне себе агрессивно-военную цель, пытаясь разжечь у султана Мурада III желание организации военной экспедиции во вновь открытые земли ^[30].

Вторая книга - Энрике Мартинеса «Repertorio de los tiempos e historia natural de Nueva España» - вообще представляет собой адаптацию популярной европейской астрономической/космологической литературы, которая включает в себя первый календарь, рассчитанный для меридиана Мексики, а страны и государства Старого света (включая Османскую империю) упоминаются в ней исключительно в контексте решения навигационных задач. Мартинес пользовался известными и открытыми источниками, опубликованными в Испании и Португалии своего времени, и никакой проблемы в поисках информации не испытывал, и утверждение автора о том, что Мартинес «смог из Мехико получить доступ к некоторым из наиболее авторитетных документов о жизни в Османской империи того времени» ^{[1, 87]}, мягко говоря, не соответствует действительности.

Описывая это издание и характеризуя Мартинеса, автор эссе зачем-то пытается заинтриговать читателя, рассказывая о том, что вообще-то Энрике Мартинес – немец по происхождению, и имя, данное ему при рождении, – Генрих Мартин. На этом повествование завершается, оставляя читателя в недоумении – и что? На самом деле история, оставшаяся за его пределами внимания автора эссе, очень показательна и исторически конкретна: родители Генриха были убежденными католиками и бежали в Испанию от немецкой реформации и ужасов связанных с нею войн (а не для того, чтобы «устроиться на работу в центре процветающей полиграфической торговли» ^{[1, 87]}. В 8-летнем возрасте Генрих Мартин оказался в католической Испании, где его имя было переделано на испанский лад. Под этим именем Мартинес известен всему миру, как автор уже упомянутой работы.

Как нетрудно понять даже из моих комментариев, оба описываемых источника хорошо изучены и обладают развернутой историографией. Однако, к примеру, работы одного из самых известных американских тюркологов – Томаса Гудрича ^{[31, 32]}, всю жизнь посвятившего и изучению «Tarih-i hind-i Garbî», в библиографической справке в конце эссе ^{[1, 103]} автором эссе даже не упоминаются.

И это еще одна неприятная особенность издания – авторы эссе, вероятно, сознательно избегают «неудобной» для их концепции историографии, независимо от масштабов научных авторитетов ученых-авторов этих исследований, и одновременно, пытаются верифицировать (отмечу, что в большинстве случаев - безуспешно) выводы известных исследователей, сделанные в ставших классическими работах (не называя ни авторов исследований, ни самих трудов). Последний тезис относится к статье, посвященной подъему частной переписки в Западной Европе в XVII в. («Periodicals and the Commercialization of Information in the Early Modern Era»). Автор эссе, рассматривающий эту тему, с завидной настойчивостью пытается опровергнуть выводы Р. Мертона ^[33], приписывая этот эпистолярный взрыв исключительно развитию торговых связей и полностью игнорируя изменение в идеологии, в частности, влияние Реформации и распространение пуритантизма.

Методология

В принципе, характеризуя сборник в части методологии, можно было бы обойтись одним словом – презентизм.

Остановлюсь только на одном примере - действительно, попытки обнаружить «информационные сети» в XVI-XVII вв. в развитии торговых путей, становлении государственной делопроизводственной документации (шестая статья-эссе – «Records, Secretaries, and the European Information State, circa 1400–1700»)), возрастании объема частной переписки, начале издания газет и т.п., иначе как самой страшной профессиональной болезнью – презентизмом, т.е. осовремениванием исторического прошлого - объяснить невозможно.

Про развитие торговых путей как средств коммуникации много писалось во все времена, государственная делопроизводственная документация хорошо известна со времен Древнего Рима; а в XII в. в Болонье "dictator" (составителем писем) Адальбертом из Самарии (Adalbertus Samaritanus) был составлен учебник под названием «Правила написания писем» (Praecepta dictaminum) ^[34]; частная переписка – явление широко распространенное еще со времен Шумера, Древней Греции ^{[35, 36]} и нашего Великого Новгорода ^{[37, 38]} (другой вопрос, что сами письма в силу хрупкости носителя – таблички, папирус, береста – не сохранились в больших объемах); про первую газету Acta Diurna, «издававшуюся» в 59 г. до н.э. по приказу Гая Юлия Цезаря, знают все историки, да и 400-летний юбилей русских «Курантов» совпадает с аналогичными юбилеями одноименных голландских и английских газет; первая публичная библиотека в средние века была создана отнюдь не Лоренцо Медичи во Флоренции, а примерно на век раньше французским королем Карлом V, и переданные в нее книги до сих пор входят в коллекцию Национальной библиотеки Франции, и базы данных стали создаваться и использоваться не с середины 1950-х годов…

Но все эти исторические факты никогда не рассматривались в исторической науке в качестве подтверждения существования «информационных сетей». Так, может быть, и не стоит начинать? Ведь как гласит хорошо известная арабская пословица: «كم من الحلاوة الطحينية لا تكرر ، فلن يصبح فمك أحلى» («сколько ни говори «халва», слаще во рту не будет!»).

Фактография

Пожалуй, это самая неприятная тема в рамках рецензирования данного сборника статей.

Читая этот труд, на первых 180 страницах я обнаружила 124 фактических ошибки и передергивания типа «почту изобрели римляне» (речь идет о фельдъегерской почте. А как же древнегреческие гемеродромы? А ангарион – почтовая служба Персидской империи Ахеменидов? – Ю.Ю.), «мусульмане (имеются в виду первые мусульмане VII-VIII вв. – Ю.Ю.) освоили арабские цифры» (интересно, а кем с точки зрения авторов были первые мусульмане, и кто изобрел вообще цифры, именуемые в европейской культуре «арабскими»?), «бумага попала в Европу по Шелковому пути» (любопытно, а почему тогда первая бумажная мануфактура в Европе возникла около 1154 г. в юго-восточной Испании?) и т. п.

Эти и другие несуразности я пыталась хотя бы как-то опровергнуть в постах-заметках, публикуемых на своей странице в FaceBook, но быстро поняла, что количество и объем подобных открытий настолько велики, что опровергать их мне не хватит жизни.

И, наконец, выводы

На мой взгляд, этот сборник - типичное явление фактоидной историографии (где «фактоид - недостоверная информация, не происходившее событие, однако имеющее широкую известность как факт – прим. Ю.Ю.), основанной на отобранных и "удобных" авторам фактоидах-фактах, неверных трактовках исторических источников и игнорировании современной историографии.

Да, к сожалению, таких книг очень много. И их не спасает ни титул издательства крупного научного центра (в данном случае - Принстонского университета), ни высокая цель - всеобъемлющее изучение информации в историческом контексте. К великому прискорбию, в связи с "легкостью мысли", которой отмечены многие современные сочинения, выполненные в рамках таких направлений как Digital history и Digital humanities, подобных наукообразных сочинений стало много и у нас...

Резюмирую:

- далеко не все, что написано за рубежом - истина в научном плане (и марксизм тут ни при чем. Я опережаю возможные обвинения в свой адрес в предвзятости оценок, сформировавшихся у меня в результате воспитания в рамках советской "формационной" школы),

- научную критику любого (в том числе) историографического источника никто не отменял, и это значит – что наука заканчивается там, где мы прекращаем критически воспринимать источники. Историографические в том числе;

- неумение верифицировать прочитанную/найденную/услышанную информацию при ФАНТАСТИЧЕСКИХ возможностях Интернет - смерть исследователя, а, знание иностранного языка без глубокого знания предметной области - крайняя степень непрофессионализма.

В заключение хочу выразить надежду, что представители отечественной школы исторической информатики обладают достаточным уровнем профессионализма, чтобы критически относиться к любым сочинениям и не полагаться на авторитеты издательств или научных центров только на основе их «бренда».