Рецепция и вульгаризация римского права варварским законодательством на примере Эдикта Теодориха (VI в.)

Макутчев Александр Валерьевич кандидат исторических наук доцент кафедры правовых дисциплин, Тульский государственный педагогический университет им. Л.Н. Толстого 301205, Россия, Тульская область, г. Советск, ул. Первомайская, 39, кв. 2 Makutchev Aleksandr Valer'evich PhD in History Docent, legal disciplines department, Tula State Lev Tolstoy Pedagogical University 301205, Russia, Tul'skaya oblast', g. Sovetsk, ul. Pervomaiskaya, 39, kv. 2 mackutcheve@mail.ru Другие публикации этого автора

Романо-германская правовая система объединяет все страны континентальной Европы, в том числе Россию. В ее основе лежат правовые институты, источники права и понятийный аппарат римского права, причем не в чистом виде, а преобразованные в процессе заимствования, рецепции норм римского права европейскими народами. Именно рецепция обеспечила римскому праву выживание, особенно после падения римской государственности. Высокий уровень развития правовых норм и способность приспосабливаться к местным правовым обычаям стали залогом того, что римское право было воспринято даже тем народами, которые исторически являлись врагами Рима.

Рецепцией права называют принятие государством норм национального права, текстуально повторяющих нормы иной системы права, а также конкретизирующих и адаптирующих их к особенностям социального строя и правовой системы страны-реципиента ^{[6, с. 16]}. Так, римское право реципировало некоторые правовые институты из греческого и финикийского права ^{[7, с. 1588]}. В IV–VI вв. римское право стало объектом рецепции со стороны германских (варварских) народов, которые оседали на землях, подконтрольных римлянам, и впоследствии обрели независимость. В варварских королевствах Галлии и Испании, образовавшихся после падения Римской империи, составлялись сборники римского права, в частности, Lex Romana Visigothorum («Бревиарий Алариха») и Lex Romana Burgundionum («Бургундская правда»). При этом нормы римского права, как правило, приспосабливались к местным обычаям и упрощались в процессе вульгаризации – «варваризации» римского права.

В историографии аспекты рецепции римского права варварами затронуты в трудах М. Бретоне ^[12], Э. Леви ^[26], Ч. С. Лобинжье ^[29], Р. Фенстры ^[19], П. Штайна ^[31], М. В. Байтеевой ^[2], Л. А. Зайцевой ^[3], С. Е. Метелева ^[5], В. А. Томсинова ^[8] и др. Конкретно тему вульгаризации римского права исследуют М. Казер ^[23], Э. Леви ^[25], О. В. Ауров ^[1] и др.

Изучить механизм рецепции римского права варварским законодательством возможно на примере Эдикта Теодориха (Edictum Theoderici, далее – Эдикт) – сборника правовых норм, составленного примерно в 500 г. по приказу остготского правителя Теодориха Великого для латиноязычного и германского населения Италии. В научный оборот этот документ был включен в XVI в., с тех пор исследованием источников Эдикта и конкретно отражением рецепции римского права в нем занимались Х.-Ю. Беккер ^[11], Дж. Висмара ^[32], Ш. Лафферти ^[24], О. Ликандро ^[28] и др. В отечественной историографии этот документ мало изучен, особенно в контексте выявления его источников.

Актуальность и научная новизна исследования рецепции норм римского права в Эдикте Теодориха подчеркивается тем, что он, с одной стороны, является памятником варварского права, т.к. составлялся по инициативе готского правителя для использования варварами, с другой – по большей части состоит из норм, реципированных из римского права. Эдикт отразил специфику развития римского права в условиях, когда западно-римская государственность пала под натиском варваров: в 489 г. остготы во главе с Теодорихом вторглись в Италию, а через 4 года Теодорих провозгласил себя правителем Италии от имени императора Восточной Римской империи Зенона. Население владений Теодориха было столь же римским, сколь и готским, и правитель, по данным Анонима Валезия, перед Сенатом и народом Рима обязался уважать право римских императоров ^{[10, 110]}.

В этих условиях рецепция римского права была неизбежна: как более совершенная и развития (в сравнении и варварским законодательством) правовая система, римское право должно было урегулировать отношения как между готами и римлянами, так и внутри каждого из этносов. В прологе к Эдикту от имени короля Теодориха прямо указано, что непосредственной целью составления документа было достижение мира среди населения и пресечение правонарушений («...чтобы как варвары, так и римляне, сохраняя должное уважение к общественным законам, могли четко знать, что они обязаны соблюдать в отношении пунктов, указанных в настоящих статьях» ^{[18, s. 52]})». Оставшиеся неизвестными составители Эдикта, очевидно, были римскими юристами, поэтому для достижения указанной цели дополнили римское право, в то время беспорядочно сохранявшееся в целом ряде документов, с учетом социально-экономических и политических условий своего времени. В некоторых случаях составители работали непосредственно с текстом источников, цитируя их в Эдикте, в других – излагали своими словами общепринятый правовой принцип или концепцию, для которых не требовалось конкретного источника.

Новизна исследования основана на применении сравнительно-правового и историко-правового методов, которые позволили выявить основные источники Эдикта Теодориха, сравнить положения оригинальных норм с их интерпретацией в тексте документа, а также выявить причины заимствования или переосмысления конкретных норм.

Эдикт Теодориха состоит из 154 статей, посвященных в основном аспектам частного права: в отличие от публичного, оно не подверглось существенным изменениям после захвата страны готами. Эдикт не содержит норм о государственной службе, организации армии, налогообложении, религии. Вместо этого составители Эдикта адаптировали более ранние римские источники частного права в соответствии с условиями готско-римского сосуществования в Италии VI в., что позволяет нам представить, какие элементы общественных отношений были наиболее актуальными. Так, в тексте документа основное внимание уделено регулированию бегства рабов, хищениям скота, нарушению границ и захвату земель – проблемам, которые были наиболее острыми для сельскохозяйственного итальянского общества того времени.

Исследуя содержание Эдикта, можно выявить его источники. Они прямо не названы в тексте – в эпилоге к Эдикту составители указали лишь на то, что вывели положения документа из novellaeleges (письменных законов, издававшихся после Кодекса Феодосия) и vetusius (правовых обычаев) ^{[18, s. 168]}. Тем не менее, анализ статей Эдикта позволяет утверждать, что источниками документа в первую очередь стали труды римских юристов первой половины III в. (Павла, Ульпиана и Папиниана), кодексы Грегориана и Гермогениана и Кодекс Феодосия ^{[24, р. 12]}.

Юлий Павел, Домиций Ульпиан и Эмилий Папиниан – одни из известнейших римских правоведов, их труды были высоко оценены современниками и стали одними из источников Кодекса Феодосия и Дигест. Не менее 37 положений Эдикта были заимствованы из произведений Павла, в частности, 35 – из «Сентенций» (компиляции из произведений Павла, составленной в начале IV в. и ставшей популярным руководством для студентов и юристов в более поздний период) ^{[27, s. 212]}. Еще шесть статей Эдикта (39, 57, 58, 74, 82, 103) аналогичны дошедшим до нас в Дигестах положениям текстов Ульпиана «De officio proconsulis» («Об обязанностях губернатора провинции») и Папиниана «De adulteriis» («О супружеской измене»). Восемь статей Эдикта (86, 15, 87, 28, 138, 109, 81, 136) соотносятся с дошедшими до нас в Кодексе Юстиниана и Дигестах положениями, собранными в конце III в. в кодексах Грегориана и Гермогениана. Кодекс Грегориана объединял императорские конституции в период от Адриана до Диоклетиана, а кодекс Гермогениана содержал законодательство времен правления Диоклетиана и являлся антологией выдержек из трудов юристов. Наконец, в общей сложности 49 положений, примерно треть всего содержания Эдикта, были полностью или частично заимствованы из Кодекса Феодосия – первого полноценного собрания законов римского государства, объединившего акты со времен Константина Великого до 438 г.

Исследуем механизм рецепции норм права из указанных источников, примененный составителями Эдикта Теодориха.

В ряде случаев (ст. 40, 62, 91, 94, 95, 98, 100, 102, 115, 117, 130, 141 Эдикта) составители оставили оригинальный текст первоисточника без изменений или с минимальными изменениями, очевидно, решив, что заимствуемые нормы хорошо подходят для условий, в которых должен был применяться Эдикт. Так, ст. 40 ^{[18, s. 156]} почти дословно заимствовала из п. 1.12.3 «Сентенций» ^{[9, с. 17]} положение о том, что любой, кто по незнанию подал ложное заявление в суд, не подлежит наказанию за лжесвидетельство. Аналогично без существенных изменений в текст Эдикта (ст. 94 ^{[18, s. 162]}) был перенесен п. 5.1.1 «Сентенций» ^{[9, с. 109]}, который запрещал родителям продавать и отдавать в залог детей, кроме случаев крайней необходимости или недостатка пищи. Это положение свидетельствует о том, что практика продажи детей, запрещенная еще в период Республики, была позднее возрождена с установленными ограничениями и продолжалась минимум до начала VI в. ^{[24, р. 39]}.

В большинстве статей Эдикта составители адаптировали нормы источников классического римского права, внося в них изменения разной степени важности. Такой механизм рецепции проходил по трем направлениям: расширение правовой нормы в сравнении с первоисточником, упрощение и качественное переосмысление оригинальной нормы.

1. Расширение оригинальной нормы.

Ст.107 Эдикта расширяет норму из п. 5.22.1 «Сентенций»: «Любой, кто подстрекает к мятежу среди народа или в армии, должен быть сожжен заживо» ^{[18, s. 164]}. В тексте Сентенций за подобное деяние предусматривалось наказание в соответствии со статусом виновного (распятие, растерзание дикими зверями или ссылка на остров) ^{[9, с. 137]}. Эдикт же без оговорок установил смертную казнь, причем, в виде сожжения, которое традиционно применялось за наиболее одиозные преступления – за самокалечение ради освобождения от военной службы или за упомянутые в Эдикте доносительство (ст. 35 ^{[18, s. 155]}), сношение раба со вдовой (ст. 61 ^{[18, s. 158]}), поджог (ст. 97 ^{[18, s. 163]}). Подобное показательное ужесточение наказания, очевидно, было направлено на поддержание господства остготской элиты на населенных римлянами территориях. Аналогично можно объяснить распространение указанной нормы на армию, что не предусматривалось «Сентенциями»: требовалось пресечь мятежи среди солдат, недовольных условиями службы (об этом упоминал Кассиодор в пп. 3.38, 4.13, 12.5 «Варий») ^{[14, s. 21, 34]}.

Ст. 74 Эдикта перекликается с п. 5.1.19 Дигест, который, предположительно, был составлен на основе комментариев Ульпиана. В Дигестах кратко указано, что «кто без причины вызвал другую сторону в суд, будет обязан оплатить издержки и судебные расходы другой стороны» ^{[16, s. 101]}. Эдикт же содержит детали урегулирования подобных ситуаций, которые были свойственны ситуации в Италии, в частности, норму о том, что размер понесенных ответчиком издержек определял судья или «добрые люди» (boni homines), осведомленные о сути дела ^{[18, s. 160]}.

Ст. 10 Эдикта расширяет и усиливает ответственность за умышленный незаконный захват чужого недвижимого имущества (invasio). Оригинальная норма, содержавшаяся в п. 4.22.3 Кодекса Феодосия, предусматривала: лицо, которое, не дожидаясь решения суда, силой захватило спорное недвижимое имущество, обязано возвратить его владельцу до постановления решения по делу ^{[15, s. 82]}.Эдикт же конкретизировал: захватчик не просто был обязан вернуть имущество, но и лишался своего иска и был обязан выплатить владельцу спорного имущества двукратную сумму своего дохода. Цель подобного расширения нормы, очевидно, состояла в подчеркивании авторитета суда и борьбе с внесудебным переделом собственности со стороны крупных землевладельцев, который мог вызвать социальное напряжение.

Из Кодекса Феодосия составители Эдикта также позаимствовали нормы о запрете языческих практик. В 380 г. император Феодосий I издал указ, объявивший язычество вне закона, но оно продолжало процветать в сельских районах империи среди консервативного крестьянства. Борьбу с язычеством продолжили и последующие императоры, и варварские короли Италии ^{[21, р. 149]}. В рамках этой борьбы ст. 108 Эдикта существенно расширила нормы пп. 16.10.6 ^{[15, s. 120]} и 16.10.23 ^{[15, s. 127]} Кодекса Феодосия, предусматривавшие смертную казнь за участие в жертвоприношениях и поклонение идолам. Составители Эдикта выделили участников языческих практик, упомянув прорицателей (arioli), некромантов (umbrarii) и магов(malefici), дифференцировали наказания в зависимости от сословного статуса участников: «почтенные люди» (honestiores) подлежали лишению имущества и ссылке, «низшие» (humiliores) – смертной казни ^{[18, s. 164]}.

Ст. 41 Эдикта ^{[18, s. 156]}, устанавливающая ответственность в виде смертной казни за подделку (falsum),по форме близка п. 4.7.2 «Сентенций» ^{[9, с. 93]}, но расширяет ее в двух важных аспектах. Во-первых, в отличие от оригинала, который применялся исключительно к подделке завещания, Эдикт касался всех видов подделки документов. Во-вторых, если «Сентенции» предусмотрели за falsum в качестве наказания ссылку на остров, Эдикт фиксирует, что преступник будет наказан по всей строгости – смертной казнью (capitali poena). Это можно связать с ростом доказательственного значения письменных источников как в управлении, так и в сделках среди населения, что сделало подделку документов серьезным преступлением.

Ст. 56 Эдикта предусмотрела наказание за кражу скота ^{[18, s. 158]}. Первоисточником в данном случае выступает норма 5.18.2. «Сентенций», но составители Эдикта ее существенно расширили. Во-первых, «Сентенции» подразумевали наказание лишь за кражу одной лошади или двух кобыл, двух быков, десяти овец или коз, пяти свиней; в зависимости от социального статуса, виновному полагались либо битье плетьми, либо ссылка в рудники, либо смертная казнь ^{[9, с. 147]}. Эдикт же не делал различий в размере похищенного и в видах наказаний – за любую кражу скота полагалась смертная казнь. Во-вторых,в отличие от «Сентенций», составители Эдикта предусмотрели также необходимость уплаты преступником хозяину скота компенсации в виде четырехкратной стоимости похищенного. Столь строгое наказание, очевидно, можно объяснить распространенностью краж скота в Италии в VI в., вызванное снижением уровня жизни населения. Так, Кассиодор в «Вариях» (п. 4.49) признавал этот факт и призывал карать за кражу скота как за государственное преступление, «с должной строгостью» ^{[14, с. 81]}.

2. Упрощение оригинальной нормы (вульгаризация).

В конце XIX в. немецкие историки права Георг Бруннер ^{[13, s. 113, 119]} и Людвиг Миттайс ^{[30, s. 28]} предложили понятие «вульгарное римское право» как обозначение упрощенного римского права, регулировавшего повседневную жизнь в занятых варварами землях бывшей Западной Римской империи. Это была эволюция или даже вырождение классического римского гражданского права, которое по-прежнему распространялось на жителей провинций, но подвергалось влиянию варварских обычаев и упрощалось, чтобы быть понятным ассимилированному населению.

Критики вульгаризации, в частности, Эрнст Леви ^[26] и Кэтрин Дрю ^[17], убеждены, что тенденции к упрощению были всегда присущи римскому праву, но блокировались императорами, в особенности Диоклетианом (284-305). В последующие века римское право все более адаптировалось к культурам варваров ^{[26, s. 7]}, в условиях нехватки юристов на местах оно опустилось до почти примитивного и ненаучного уровня. Однако, по мнению Тони Оноре ^{[22, р. 151]} и Шона Лафферти ^{[24, р. 40]}, подобные представления спорны: число юристов в империи не уменьшалось до вестготского разграбления Рима в 410 г., а уровень их подготовки оставался высоким. В частности, мы можем убедиться, что составители Эдикта обладали необходимыми знаниями в римском праве и квалифицированно адаптировали некоторые нормы, чтобы они лучше соответствовали условиям времени.

Так, ст. 15 Эдикта установила освобождение от наказания за действия в условиях самообороны: «Пусть действия того, кто с оружием в руках отталкивает нападающего на него, не считаются убийством, поскольку тот, кто защищает себя, никоим образом не совершает преступление» ^{[18, s. 153]}. Оригинальная норма содержалась в указе императора Гордиана от 243 г. и вошла в Кодекс Юстиниана (п. 9.16.2) в следующей формулировке: «Тот, кто, находясь в опасности для своей жизни, убивает нападающего или кого-либо еще, не должен опасаться судебного преследования по этому поводу» ^{[4, с. 131]}. Язык Эдикта менее конкретен, из оригинальной нормы не взята норма про убийство других лиц (предположительно, неумышленное), кроме нападающего, в процессе самообороны. С одной стороны, налицо сужение и некоторое упрощение заимствованной нормы, с другой – искажения ее смысла не произошло.

Аналогично в ст. 39 Эдикта упрощена норма включенного в Дигесты текста Папиниана: «Любой, кто предлагает дом или жилище для совершения прелюбодеяния, или любой, кто убеждает жену согласиться на прелюбодеяние, должен быть наказан смертной казнью» ^{[18, s. 156]}. В оригинальной норме ответственность была предусмотрена также за предоставление жилища для гомосексуальных контактов и за вовлечение мужем своей жены в сексуальные связи с другими мужчинами за деньги (леноциний) ^{[16, s. 66]}. Сужение нормы в данном случае, вероятно, объяснялось меньшей актуальностью указанных аспектов в остготской Италии.

В ст. 146 Эдикта содержится более значимое упрощение, отражающее приспособление юристами Теодориха норм римского права к изменившимся реалиям общественной жизни: «Как арендатор (colonus), так и владелец могут подать иск в отношении имущества, украденного у них, так как этот вопрос касается каждого из них» (De frugibus ab aliquo ex fundo cuiuslibet sublatis, tamcolonus, quamdominus, quiautriusqueinterest, agerepotest) ^{[18, s. 167]}. В «Сентенциях» Павла (п. 2.31.30) эта норма звучит похоже («Если урожай был украден с земли, арендатор или владелец могут возбудить дело о краже по той причине, что в интересах обоих из них завладеть имуществом» – Frugibus ex fundo subreptis tam colonus quam dominusfurtiagerepossunt, quiautriusqueinterest rem persequi. ^{[9, с. 52]}), однако в ней присутствует ссылка на конкретную юридическую процедуру – actio furti, первую стадию судопроизводства по делам о кражах, в рамках которой решение по делу принимал непрофессионал под руководством чиновника-магистрата. Такой порядок был ликвидирован во времена принципата или еще раньше, ему на смену пришел порядок cognitio, в котором судья был назначенным государством профессионалом. Как видим, составители Эдикта почти дословно заимствовали из предшествующего законодательства основу нормы, отбросив указание на уже не актуальную процедуру actiofurti^{[26, s. 202]}. Однако в оригинальной норме присутствие этой процедуры было принципиальным – она давала истцу право требовать от ответчика возмещения двойного или четырехкратного ущерба. Без этой процедуры норма потеряла большую часть своего содержания.

3. Качественное изменение оригинальной нормы, ее приспособление. Это направление рецепции чаще всего встречается в Эдикте.

Составители Эдикта существенно изменили перечень возможных уголовных наказаний, ликвидировав все устаревшие виды. Так, в ст. 42 ^{[18, s. 156]} за лжесвидетельствование предусмотрено изгнание вместо ссылки на остров, которая упомянута в первоисточнике, п. 5.15.5 «Сентенций» ^{[9, с. 131]}. К VI в. изгнание на остров уже редко применялось, Кассиодор упоминает в качестве оснований для этой меры такие деяния, как умышленную продажу или покупку свободнорожденного человека, участие в жертвоприношениях ^{[14, s. 40]}. Изгнание ко времени составления Эдикта, как правило, сводилось к ссылке в отдаленный регион, не обязательно островной, как, например, поступили с Боэцием по обвинению в государственной измене ^{[10, p. 89]}.

Также Эдикт отказался от таких видов наказаний, как распятие и скармливание диким зверям на арене. Распятие было упразднено Константином Великим ^{[20, р. 139]}, венации (бои на арене с дикими животными) также не проводились к VI в. Поэтому, например, ст. 107 Эдикта за подстрекательство к мятежу назначала сожжение заживо ^{[18, s. 164]} вместо предусмотренных в п. 5.22.1 «Сентенций» распятия, скармливания диким зверям или ссылки на остров ^{[9, с. 137]}. Замена наказаний не означала смягчения законодательства, произошла простая замена одного способа смертной казни другим. Так, в ст. 104 смертная казнь за разрушение межевых знаков для раба заменила собою ссылку в рудники, которая по факту равнялась смертной казни и полагалась за подобное деяние в п. 5.22.2 «Сентенций» ^{[9, с. 137]}.

Эдикт не упоминает и такой вид наказания, как бесчестие (infamia), который в римском праве традиционно назначался за совершение позорных деяний (двоеженство, занятие проституцией, нарушение обязанностей опекуна). Бесчестие лишало человека римского гражданства, которое включало право наследования и заключения сделок. Например, ст. 9.10.4 Кодекса Феодосия наказывала бесчестием лицо, которое принудило или подговорило своего раба совершить преступление ^{[15, s. 187]}. Однако ст. 77 Эдикта, составленная на основе указанной нормы, установила ответственность для такого лица, «как за насилие», а именно смертную казнь ^{[18, s. 161]}. Вероятно, составители Эдикта посчитали бесчестие недостаточным сдерживающим средством для совершения преступлений.

Интересно переосмысление составителями Эдикта нормы 10.10.2 Кодекса Феодосия о наказании доносчиков-делаториев (delatores). Делатории, с одной стороны, были одним из важнейших источников информации о совершенных преступлениях, в том числе государственных, с другой – пользовались дурной славой ввиду многочисленных ложных обвинений, особенно в адрес богатых людей, из конфискованного имущества которых им полагалась доля. Делаторий, чьи обвинения не подтвердились в суде, подлежал наказанию. Если Кодекс Феодосия максимально презрительно относится к доносчикам («зло, причиненное доносчиками, должно быть задушено в самом горле, и язык зависти должен быть отрезан от его корней и вырван»), отказывая им даже в возможности выступить на суде ^{[15, s. 169]}, то Эдикт, очевидно, признает некоторую пользу от их услуг. Так, ст. 35 лишена презрительного тона по отношению к делаториям и даже допускает возможность их заслушивания в суде, вводя наказание в виде смертной казни лишь в случае неподтверждения выдвинутого обвинения ^{[18, s. 155-156]}.

Ст. 134 Эдикта о кредиторах и должниках соотносится с п. 2.33.2 Кодекса Феодосия. Но если Кодекс Феодосия защищал интересы должника в отношениях с кредитором (в частности, п. 2.33.2 установил для кредитора, который вымогает у должника средства сверх максимально разрешенной ставки займа в 1%, обязанность вернуть этот излишек и выплатить штраф в четырехкратном размере от него ^{[15, s. 70]}), то Эдикт более лоялен к кредиторам. Ст. 134 наказывает кредитора, требующего с должника больше максимальной ставки займа в 1%, лишь лишением права взыскать основной долг, без дополнительных санкций в виде штрафа ^{[18, s. 166]}. Такое смягчение наказания, вероятно, можно объяснить попытками королевской власти поощрять коммерческую деятельность и предпринимательство, в том числе в сфере ростовщичества, или лоббизмом влиятельных кредиторов при дворе.

Таким образом, Эдикт Теодориха свидетельствует о том, что римское право продолжало иметь силу в Италии после падения империи, оно стало правовым стержнем, который был призван поддерживать мирное сосуществование готов и римлян. Текст Эдикта отразил рецепцию римского права с целью сделать документ актуальным и понятным населению. Для этого составители Эдикта адаптировали и обновили более ранние источники, например, Кодекс Феодосия, кодексы Грегориана и Гермогениана, а также нормы, заимствованные из трудов известных римских юристов – Павла, Ульпиана, Папиниана.

Сопоставление текста Эдикта с его первоисточниками позволяет выявить механизм рецепции, осуществлявшейся в направлениях расширения исходной нормы, ее качественного изменения (переосмысления) или упрощения. Расширение и переосмысление оригинальных норм (например, связанных с ответственностью за кражу скота, наказаниями для доносчиков, устранением неактуальных видов наказаний и т.п.) отражали изменения, происходившие в обществе Италии IV–VI вв. Упрощение некоторых норм римского права (вульгаризация) также характерно для Эдикта. Заметны некоторые различия в формулировках правовых норм, которые отражали стремление составителей упростить закон и сделать его более понятным. Такое упрощение выразилось в ослаблении юридического языка, однако в целом вульгаризация была не столь значительной и фатальной, как отмечают критики вульгарного римского права. Уровень юридической техники оставался высоким, а вульгаризация не исказила смысла оригинальных норм.

В этом контексте Эдикт Теодориха можно считать первым памятником европейского права, воплотившим в себе не традиционные тонкости строгого классического римского права, а утилитарные потребности времени, отвергающие стандарты классической юриспруденции в части точности юридического языка. Так, не теряя своих основ, римское право приспосабливалось к реалиям развития обществ поздней античности, что позволило ему стать базой для последующего законодательства континентальной Европы.