Цивилизационный выбор России: евразийская альтернатива

Грачёв Богдан Валерьевич кандидат политических наук Научный сотрудник, Институт философии РАН 109240, Россия, г. Москва, ул. Гончарная, 12, стр.1 Grachev Bogdan PhD in Politics Scientific Associate, Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences 109240, Russia, g. Moscow, ul. Goncharnaya, 12, str.1 BogdanGrachev@gmail.com Другие публикации этого автора

Введение

Одним из центральных направлений внешней политики России в настоящий момент является собирание приграничных пространств, что находит выражение в формировании различного рода межгосударственных и интеграционных организаций. К наиболее существенным достижениям последних лет стоит отнести учреждение в 2015 году Евразийского экономического союза. Официально создание Союза фундировалось, главным образом, экономическими соображениями, однако потребность в опоре на историческую общность и философское обоснование «общего дома» очевидна и неоднократно находила выражение в СМИ [Например, 7, 21, 26].

Действительно, экономическая взаимозависимость стран-участниц Союза – Армении, Беларуси, Киргизии, Казахстана и России – относительно невысока, а основными факторами интеграции можно назвать защиту и реализацию национальных интересов, осознание которых проявилось непосредственно в политической воле руководителей ^[14]. Стоит, однако, отметить, что сами национальные интересы определяются не только реакцией на текущую международную конъюнктуру, но и исходя из исторической и культурно-цивилизационной парадигмы, ведь наиболее глубинные, растянутые во времени социальные трансформации обусловлены динамикой событий именно на этом уровне. В связи с этим особую значимость имеет вопрос: имеет ли Евразийский союз как политическое и экономическое образование культурно-исторические основания для дальнейшего существования и развития и каково место России в этом Союзе?

Цивилизационные характеристики России в евразийских концепциях

Само название нового объединения подразумевает обращение к евразийству – течению русской интеллектуальной мысли начала ХХ века, противопоставивший Россию Европе и определившему ее исторический путь как самобытный – отличный от Запада и Востока. Развивая эту идею своеобразия России, евразийцы опирались на уже достаточно богатое к тому моменту наследие социально-философской мысли России. Так, например, уже А. С. Хомяков в «Записках о всемирной истории» ^[42], выступал с критикой европоцентристской философии истории Гегеля, введя как одну из ключевых характеристик русской культуры концепцию соборности, понимаемую как «единство во множестве».

Существенный вклад был сделан Н. Я. Данилевским. Отрицая принадлежность русского народа к европейскому (германо-романскому) культурно-историческому типу, он искал альтернативную «наднациональную» культурно-историческую идентичность русского народа и заявил в этой связи о формирующемся новом типе – славянском ^[15]. В дальнейшем тема культурных центров мира развивалась выдающимся российским историком В. И. Ламанским, автором трактата «Три мира Азийско-Европейского материка», где по критерию географических, этнографических и культурных основ самостоятельного бытия выделил германо-романский, греко-славянский и азиатский «миры культурного человечества».

Ощутимое влияние на евразийцев оказали идеи А.И. Герцена, критиковавшего европейскую цивилизацию. «Мы чтим прошлое и настоящее западноевропейской культуры, но не ее мы видим в будущем… С трепетной радостью, с дрожью боязни предаться опустошающей гордыне, – мы чувствуем, вместе с Герценом, что «ныне история толкается в наши ворота» - ссылаются на него евразийцы в предисловии к первому и основополагающему коллективному сборнику «Исход к Востоку» ^[17].

Издание именно этого труда русскими эмигрантами в августе 1921 года в Софии заложило основу нового идейного и общественно-политического движения. Символично, что уже этот сборник организационно скрывал в себе «симфонический» принцип единства в многообразии, поскольку авторы опирались на различные направления: П.Н. Савицкий был географом и экономистом, П.П. Сувчинский – музыковедом, Н.С. Трубецкой – лингвистом, Г.В. Флоровский – философом. Впоследствии к течению присоединились создавший учение о H.H.Алексеев (правовед), Г.В.Вернадский (историк), Л.П.Карсавин (философ) ^[32]. Действительно, у евразийцев не было единой «парадигмы», их взгляды с течением времени все больше расходились, но их сближала необходимость создания междисциплинарной и межпредметной «науки о России».

Возникновение нового течения было следствием революционных трансформаций в России – их евразийцы считали закономерными, однако источник их они находили не на политическом или экономическом, а на культурном уровне. Политические катаклизмы, по их мнению, являются лишь следствием глубинных многовековых культурных процессов, протекающих постоянно и определяющих основные характеристики народа.

Можно утверждать, что задача, которую стремилось решить евразийство, – это формирование новой, отличной от европейской, идеологии России. Причем создаваемая концепция должна была максимально широко охватывать все сферы жизни, фокусируясь не только на вопросах истории, этносов или языка, но диалектически объединять науку, религию, философию.

В попытке определения новых оснований российской государственности, евразийцы проводили четкую грань между Европой и Россией как самостоятельными культурными центрами. В частности, европоцентризм как претензия на общечеловеческую культурную универсалию подвергался резкой критике, в связи с чем, преобразования эпохи Петра I воспринимались как ошибочные и оценивались резко негативно, поскольку следствием реформ стало отделение элит от народа в виде утраты культурной преемственности, что и привело закономерному итогу – общественному расколу и революции 1917 года.

В целом для евразийцев характерно критическое отношение ко всему имперскому периоду российской истории из-за доминирования среди элиты европейской, германо-романской идеи. Недостаток ее виделся в том, что для западной цивилизации в целом свойственна модель колонизации территорий, такая, при которой традиционные устои колонизируемых народов подвергаются уничтожению, а на замену предлагаются лишь внешние материально-утилитарные практики. Так Н.С. Трубецкой полагал, что европейская цивилизации «производит небывалое опустошение в душах европеизированных народов, делая их в отношении духовного творчества бесплодными, в отношении нравственном - безразличными и одичавшими» ^[34]. Поэтому заимствование европейский практик было для него «соединением империализма и национального тщеславия с оскорблением национального чувства и религиозных основ русской жизни» ^[38].

В этой части евразийцы, продолжая традиции славянофилов, считали, что русская культура неразрывно связана с православием, однако в отличие от своих предшественников не признавали целостности славяно-русского мира, допуская наличие «островов родственной культуры в море культуры европейской» ^[20]. В центре появляется понятие «евразийско-русского культурного мира», который включает в себя разнообразные этнические элементы: тюркский, финно-угорский, туранский. В этом и заключается «Исход к Востоку» ­- в признании вклада этих народов в формирование и развитие России.

Евразийцы предлагали под другим углом взглянуть на татаро-монгольское иго, определившее два с половиной века русской истории. Согласно Н.С. Трубецкому, Чингисхан дал образец единства и суверенитета Евразии, поскольку именно государство Золотой Орды является предшественником России, территориально примерно ей соответствуя. Объединение Евразии и создание одного государства осуществили не славяне, а туранцы в золотоордынский период, привнеся на эту территорию элементы своей культуры. Отметим, что политическая система Золотой орды не совпадала с идеалом исламского государства, не произошло полного подчинения жизненного уклада религиозным догмам, да и само государство Чингисхана располагалось на периферии исламского мира, вдали от культурных центров. Впоследствии начался обратный процесс: присоединяя новые территории, русские распространяли свою культуру среди местных туранских народов.

Несмотря на европеизацию, России удалось сохранить евразийскую сущность, что отразилось в расширении государства за счет регионов ордынской империи: Кавказа, Средней Азии и Прикаспийского региона, Крыма, была присоединена Восточная Сибирь. В этом «собирании земель» заключалась идея создания России-Евразии, выразившаяся фактически в переходе от кочевья к земледелию, запашке степи, символизировавшей трансфер евразийской государственности от туранских народов к русскому.

Таким образом, русский и туранский типы тесно переплелись: построение Московской Руси, как одной из обширнейших держав своего времени было бы невозможно без усвоения русским народом характерных туранских черт. В этой связи Н.С. Трубецкой писал: «Сожительство русских с туранцами проходит красной нитью через всю русскую историю» ^[37]. «Наследие Чингисхана неотделимо от России. Хочет Россия или не хочет, она останется всегда хранительницей этого наследия, и вся ее историческая судьба этим определяется» ^[35].

При всех различиях религий, антропологических типов, происхождения евразийских народов, сосуществование в едином пространстве определило существенные сходства между ними. Различия во внешности наиболее заметны, если рассматривать население регионов, географически сильно удаленных друг от друга, например, белорусов и узбеков. Если сравнить соседние типы, например, белорусов и украинцев, татар и башкир, казахов и узбеков, то переход будет не так заметен, образуется своеобразная «антропологическая радуга» ^[8], где один тип постепенно «перетекает» в другой. Эта мысль развивалась Л.Н. Гумилевым. Он писал: «Великороссы включают в свой состав: восточных славян из Киевской Руси, западных славян - вятичей, финнов - меря, мурома, весь, заволоцкая чудь, угров, смешавшихся сперва с перечисленными финскими племенами, балтов - голядь, тюрок - крещеных половцев и татар и в небольшом числе монголов» ^[14].

В евразийстве русская (национальная) идентичность перестает восприниматься через призму этноса, ключевым фактором ее определения становится пространство, ареал, историческое природно-географическое месторазвитие народа, определившее особенные ментальные характеристики. В преемственности и близости к Востоку евразийцы видели источник цивилизационной иноприродности, отличия от Европы, в этом заключается сила России как самобытной культуры. По выражению П.Н. Савицкого, Евразийское государство представляет собой «собор национальностей и собор вер» ^[28].

При этом, несомненно, православное христианство в концепции евразийцев занимает важнейшее место, оно составляет основу всей культуры, является фундаментальным императивом. Задачу евразийцев Г.В. Флоровский находил «в строительстве религиозной культуры на твердой почве церковности православной и в неуклонном следовании преданным заветам отеческим» ^[41]. Евразийская программа Н.С. Трубецкого включала необходимость защиты православия от влияния других направлений христианства, сближение со старообрядцами и всемерное распространение богословских знаний и культа в среде верующей интеллигенции ^[25].

Г.В. Флоровский считал, что русской культуре свойственен интуитивно-мистический подход к пониманию мира, в результате чего государственное строительство должно происходить на принципиально иных основаниях, нежели в Европе, где доминирует рационалистическая картина мира. В этой связи он отмечал, утрата национального характера, произошедшая в петербургский период российской истории связана, главным образом, с включением церкви в систему мирского государственно-административного механизма. Такая формация являлась искусственной и, следовательно, была обречена. «В судорожном водовороте революционного процесса незаметно совершился великий сдвиг: восстановился патриарший престол Московский и Всея Руси и возродилось соборное начало в поместной Церкви российской» - писал он ^[41].

П.Н. Савицкий называл православие «подлинной идеологией евразийства» ^[29], обосновывая это тем, что корнями православие уходит в психологию народов, проживающих на территории Евразии. Такие черты как «осознание органичности социально-политической жизни и связи ее с природой, «материковый» размах, «русская широта», национальное самосознание, уходящее в безграничность» ^[30] сформировались в том числе вследствие естественных природно-климатических условий Евразии, определивших слияние кочевых и оседлых форм социальной организации. По его мнению, для народов Евразии характерен «религиозный интернационал», который проявляется как «симфоническое» единство различных вер.

Ценность ислама для евразийцев заключается в том, что в том образе жизни, который предписывается этой религией, проявляется единство традиции, быта, политики, культуры в соподчиненности идеалам веры. Вся жизнь мусульманина проходит в признании и принятии высшего начала. Повседневная жизнь и самые высокие проявления человеческого духа, индивидуальные и социальные действия должны соотносится с верой. Религия является доминирующим элементом всего социального бытия. Это прямо соответствовало месту православия в ценностной иерархии евразийцев.

Православное христианство и ислам оказались заключены в рамках единого туранского психологического типа, в результате чего его носители приобрели сходные социокультурные черты, несмотря на то, что две религии сформированы на доктринально несовместимых догматических началах. Родство их проявлялось, в глубоком уважении «к мирскому, озаренному светом веры», в склонности к мистицизму. Принципиален и другой сближающий две религии фактор. На евразийском пространстве русское православие и тюрко-татарский ислам зачастую оказываются ближе друг другу, чем своим единоверным общностям за пределами Евразии. Л.П.Карсавин трансформировал эту идею, предложив концепцию, где церковь выступает как «симфоническая личность», существующая наряду с другими симфоническими личностями (надличностными социальными образованиями), но отличающаяся особой духовно-телесной структурой ^[18].

Религиозное содержание православной русской идеи у евразийцев имеет методологическое «инструментальное» содержание, которое выражено в установке, что «истинная идея и есть смысл самой действительности <…> Следует двигаться от жизни к идее так же, как от идеи к жизни» ^[20]. Для отражения этого движения евразийцами был разработан категориальный аппарат, включающий целый ряд понятий: «русско-евразийская идея», «идеократия», «правящий отбор (ведущий слой)», «подданство идеи», «идея-правительница» и др.

«Идеалоправство» как частный случай «идеоправства», противостоит «злоправству». «Идеал» основан на системе идей, порожденной евразийским месторазвитием и присущей только ему, не является искусственно заимствованным и органичен народной культуре. «Злоправство» напротив, возникает из-за отрыва культуры от ее собственных истоков, происходящего, главным образом, в результате действий интеллигенции и элиты ^[20]. Одним из вариантов негативного национального идеала является коммунистическая идеология как «покоящаяся на пламенной, но критически не проверенной, наивной и ошибочной вере коммунистов» ^[29].

В целом позитивно оценивая революцию, евразийцы не смогли сформулировать однозначного отношения к СССР, что стало одной из причин идейного раскола течения. Большинство лидеров евразийства были настроены против большевиков, признавая, однако, что СССР представляет собой сохранение исторического бытия России. Н.С. Трубецкой выступал против политизации евразийства. «При советской власти Россия впервые заговорила с азиатами как с равными, как с товарищами по несчастию, и отбросила ту совершенно ей не идущую роль высокомерного культуртрегера-эксплуататора, роль, которая прежде ставила Россию в глазах азиатов на одну доску с теми романо-германскими хищниками- поработителями» ^[36].

П.Н. Савицкий считал, что русская революция освободила Россию от культурного доминирования Европы, и, таким образом, в СССР живет евразийская идея, хотя и не осознается там: «Она (революция) обнаружила природу России как особого исторического мира. Но в настоящее время это не более как намек и задание. Цель евразийцев – реализовать его в исторической действительности путем замены «коммунистического интернационализма» на «общеевразийский национализм» ^[24]. Одно из серьезных препятствий на пути к нему, условное «снижение статуса» русского народа, который должен стать одним из равноправных наряду с другими малыми народами и народностями. «Давая свободу и простор употреблению и развитию всех многообразных языков Евразии, коммунистическая власть, несомненно, примыкает к здоровой и творческой евразийской традиции»– писал П.Н. Савицкий ^[28].

Равноправное соединение народов в одну нацию виделось евразийцам закономерным и необходимым шагов внутренней политики. «Национальным субстратом того государства, которое называется СССР, может быть только вся совокупность народов, населяющих это государство, рассматриваемая как особая многонародная нация и в качестве таковой обладающая своим национализмом. Эту нацию мы называем евразийской, ее территорию – Евразией, ее национализм – евразийством» ^[33], – отмечал Н.С. Трубецкой. Необходимо оговориться, что «национализм» евразийцев далек от европейских националистических доктрин – национал-социализма или фашизма. Природа его состоит в сохранении цивилизационного многообразия мира.

Евразийский национализм должен был стать крепкой опорой российской государственности, поэтому провозглашение в СССР принципа права наций на самоопределение был воспринят ими с опасением: огромные пространства способствуют формированию раздробленности и, следовательно, требуют высокой степени централизации власти. Как показала история, эти опасения были не напрасны: в 90-е годы в союзных республиках возник острый запрос на суверенитет, который сохраняется и по сей день, препятствуя интеграционному процессу.

В 20-х годах ХХ века евразийцы сформулировали концепцию развития России, однако на тот момент ниша массового народного сознания уже была занята идеалами построения общества по коммунистическим канонам. Идеалы эти не были надуманными – они были выстраданы ценой революции, войны, голода. Убеждения, добытые кровью, оказались настолько крепкими, что даже православная церковь, столетиями составлявшая основу общественной жизни России, утратила свои позиции. Советская идеология на тот момент оказалась мощной мобилизующей силой, способной сплотить евразийский регион, и со временем даже сформировать наднациональную идентичность «советского человека» ^[6]. В такой ситуации, вероятность замещения революционных идеалов евразийскими была ничтожна.

Значение евразийского вектора для современной России

Распад СССР символизировал утрату веры в развитие советского государства и построение счастливого коммунистического общества, что привело людей к осознанию необходимости опоры на свои силы и поиска новой идентичности. В таком переходе заключался важный этап психологического развития социума и выстраивания пирамидальной системы ценностей индивида, где в основании лежит осознание себя как личности, которое выше приобретает «мы»-звучание в разрезе семьи, города, региона, страны (национальности), макрорегиона (наднациональная, цивилизационная идентичность) и человечества.

Через национальную идентичность индивид соотносит себя с определенным этносом или народом. Средствами осознания такой идентичности служат традиции и ценности народа, исторические события, язык, особенности быта и правила поведения. Цивилизационная идентичность – это «категория, выражающая духовный социокультурный коллективный (соборный) тип единства общества и личности, являющийся формой культурно-исторического самосознания и чувства принадлежности личности к определенной макрообщности, объединяющей народы целых стран и континентов на основе единых социокультурных кодов (наборов символов, ценностей и идейных установок), играющих роль абсолютов в социализации, консолидации и солидарности людей в обществе» ^[16]. Вся эта система ценностей служит залогом самопонимания и самоуважения общества, его мировоззренческого здоровья, органичного целеполагания и направленности в будущее.

В СССР эта структура была нарушена сильным перекосом в сторону «советскости», что и привело к кризису системы, острому проявлению тенденции к автономизации, выстраиванию «частной» идентичности. Это выразилось как на микроуровне (индивидуализм, возрастание роли частной собственности), так и на макроуровне (многочисленные националистические движения в постсоветских республиках). Однако уже в 90-е годы ХХ века проявилась неэффективность такого «атомарного» мировоззрения. Массовое обнищание населения очень быстро привело к утрате веры в западные ценности и смене ведущего тренда. Ценности индивидуализма, конкурентного рынка и консюмеризма сегодня все больше утрачивают свою популярность. Глубокое технологическое отставание России от развитых держав, зависимость от экспорта ресурсов, экологическая обстановка, ограничение гражданских прав и свобод – все эти факторы лишь усиливают запрос на новую мобилизующую национальную идею. Тема широко освещается СМИ, она прочно закрепилась в политическом дискурсе, ей посвящены многочисленные научные исследования. В отличие от начала века ХХ, в начале века XXI России необходима идея, способная консолидировать общество и обозначить новые приоритеты развития.

Целостная, адаптированная к современным условиям концепция евразийства могла бы помочь найти ответ на этот запрос. Имея в своей основе принцип единства в многообразии, обеспечивая равноправие разных этносов, религий и культур, она позволяет сохранить все уровни самоидентификации человека. Тем не менее, пробуждение идентичности – нетривиальная, сложная задача. Даже если представить, что такая задача является практически реализуемой, на выполнение ее могут уйти долгие годы. Следовательно, становление евразийской цивилизации должно рассматриваться как стратегическая, долгосрочная цель и направление общественного развития, в связи с чем, представляется целесообразным обратить внимание на опыт Китая, стратегические планы которого охватывают горизонт в несколько десятилетий.

Задача эта, в первую очередь, ложится на плечи элиты: политической, экономической, интеллектуальной. Анализ политических высказываний и основополагающих внешнеполитических документов дает понять, что стратегическая ориентация на Евразийскую интеграцию осознана, и ведется работа в этом направлении. Первые заявления на высшем уровне прозвучали еще в 1994 году ^[23], а в 2000 году Президент РФ В.В. Путин так оценил важность евразийских идей для интеграции: «Заряд, который несут в себе евразийские идеи, особенно важен сегодня, когда мы выстраиваем подлинно равноправные отношения между странами. И на этом пути нам важно сохранить все лучшее, что накоплено за многовековую историю цивилизации и Востока, и Запада» ^[12].

В программной статье, посвященной развитию евразийского интеграционного процесса, Н.А. Назарбаев обозначил официальную позицию: «Сегодня наши народы все более ощущают себя частью формирующейся евразийской идентичности с ее культурным, религиозным и языковым многообразием <…>. Мы все являемся свидетелями рождения нового уникального евразийского сообщества наций, у которого не только богатый опыт совместного прошлого, но и неделимая общая история будущего» ^[22]. Вынесение в публичное пространство идей о «не введении» единой валюты ^[10] или о «не создании» ^[31] наднационального парламента выглядит как использование окна Овертона для подготовки общественного мнения, попыткой ввести евразийскую повестку в политический и общественный дискурс. Работа региональных международных организаций, упрощение миграционных процедур, формирование единого таможенного пространства – эти и многие другие практические меры являются необходимой базой для дальнейшей консолидации народов Евразии.

Роль научной и интеллектуальной элиты в формировании идентичности также очень высока: именно она, через рефлексию и формирование личных и общественных идеалов, способствует развитию самосознания народа, определяет основы образования и воспитания граждан. Вклад религиозных подвижников, писателей, ученых и философов в процессах коллективной национально-культурной идентификации сложно переоценить. Как отмечал А.С. Панарин: «Евразийскому пространству, бесспорно, нужны кропотливые организаторы и работники, предприниматели и эксперты, ибо наша повседневность захламлена и запущена. Но никак не меньше ему нужны пламенные носители Веры и Смысла, ибо только взятое в духовном измерении оно обретает единство, притягательность и центростремительный потенциал» ^[40].

Тем не менее, какие бы усилия не прикладывались «сверху», невозможно навязать систему представлений о мире, о политической действительности, которое бы противоречило естественному самоопределению человека. Западные ценности индивидуального развития, рациональности, и общества потребления глубоко проникли в жизненный уклад постсоветских республик, они активно воспроизводятся благодаря экстенсивному распространению массовой культуры. В рамках этой системы Россия не является сегодня привлекательной страной, способной созидать светлое будущее для себя и сопредельных народов.

Означает ли это, что Россия не имеет прочных оснований для формирования общего евразийского пространства? Подобное утверждение означало бы игнорирование более глубоких факторов личностного и общественного сознания. Указанные выше проблемы кажутся сегодня непреодолимыми, но не случайно евразийцы исследовали социальные процессы не (только) в текущем моменте, а в долгосрочной перспективе, в масштабе цивилизации, и делали это с позиции культуры. Многонациональный народ России-Евразии, именно потому может быть цельным, именно потому может предложить ненасильственную и неразрушительную интеграцию, что является культурно открытым к новому. Поэтому начался и закончился эксперимент европеизации Петра I, поэтому начался и закончился эксперимент по строительству коммунизма, поэтому начался и закончится эксперимент по встраиванию в общество потребления. Все эти эксперименты удавались благодаря восприимчивости глубинной евразийской идентичности, все они закончились, из-за того, что не соответствовали в полной мере другим глубинным характеристикам, описанным евразийцами.

Помимо сказанного выше, сегодня есть ряд факторов, которые способствуют интеграции евразийских народов. Одним из них является вопрос национальной безопасности и суверенитета, который каждая из постсоветских стран должна решать самостоятельно. Открытие рынков привело к наплыву иностранного капитала в виде как прямых инвестиций, так и кредитов. В первую очередь это коснулось сырьевого сектора экономики среднеазиатских стран, в частности Киргизии и Казахстана, где уже в начале 2000-х годов американские и европейские компании оказывали существенное влияние на деятельность местных добывающих компаний ^[19]. В это время в конкуренцию на сырьевых рынках Центральной Азии активно включился Китай. В результате целые отрасли попали под внешнее управление; иностранное лобби угрожает национальному экономическому суверенитету ^[39].

Такова природа неоколониализма – системы непрямого управления и сохранения контроля, основанной на владении средствами производства, технологиями, правами на разработку полезных ископаемых, неравноценном торговом обмене, «импорте мозгов». Применение технологий неоколониализма обусловлено именно распространением западной системы ценностей на колонизируемые народы, в частности необходимыми для ее функционирования паттернами являются неприкосновенность частной собственности, индивидуализм, либерализм, верховенство закона. Осознание зависимости от «метрополии» неизбежно приведет к росту национального самосознания, а попытка освободиться – к формированию наднациональной идентичности.

Формирование наднациональной евразийской идентичности, безусловно, не выгодно ни США, ни Китаю. Центральная Азия представляет интерес для КНР в нескольких основных аспектах: как региональный рынок сбыла, как транспортно-логистический коридор с высоким потенциалом и как точка обеспечения безопасности северных границ (граница с Синьцзян-Уйгурским автономным районом). Для США, наоборот, ЦА является форпостом вблизи принципиальных конкурентов – России и Китая. Обе страны активно используют мягкую силу, пытаясь воздействовать на сознание и систему ценностей среднеазиатских народов, и безусловно, такая политика находит отклик, в первую очередь, в рядах бизнес-элиты, извлекающий максимальную прибыль от сотрудничества. Но чем больше будет нарастать зависимость от мировых держав, тем скорее возникнет потребность среднеазиатских народов в обретении евразийского дома.

В силу небольшого размера экономик, постсоветские республики должны постоянно искать баланс во внешней политике, над ними постоянно довлеет угроза, поэтому выбор союзником является принципиальным. Именно здесь культурно-цивилизационный фактор приобретает важную роль, поскольку, если встает вопрос о долгосрочном совместном существовании, ни Казахстан, ни Кыргызстан не смогут подстроится под китайскую традицию. Мало реальным кажется и сценарий Украины – попытки инкорпорирования в западную систему. Остается всего два варианта – либо воссоединение с Россией, либо попытка выстраивания нового регионального центра во главе с Турцией. Однако Стамбул, после не столь успешного запуска проекта «Великого Турана», снизил уровень своих амбиций, осознав, что регион не принесет в среднесрочной перспективе никаких экономических бенефиций.

Для России же регион был частью ее территории, и сегодня он остается буферной и логистической зоной, необходимой для поддержания и развития транспортных коридоров в Азию, Ближний Восток, Европу, поэтому Москва довольно серьезные ресурсы вкладывает в проект ЕАЭС и непосредственно в экономики стран-участниц. Для Казахстана союз с Россией необходим в условиях усиленного давления со стороны внешних акторов при наличии внутренней социальной напряженности. Выбор России как главного партнера означает возможность продолжения традиционной для Казахстана многовекторной политики, сохранение экономического суверенитета. Беларусь имеет прямую экономическую выгоду за счет выхода на большие рынки и получения доступа к дешевому сырью и энергоресурсам. Кыргызстан и Армения становятся частью более развитого экономического пространства, растут миграционные потоки, валютные поступления, обе республики являются частью сообщества с участием России, прямо заинтересованной в безопасности своих партнеров ^[14]. Все эти внутринациональные процессы протекают на очень важном культурно-эмоциональном фоне – желании жить в «великой державе». Утрата международных позиций и снижение уровня жизни болезненно воспринимается народным сознанием, рождая ностальгию по «золотым временам».

Многие известные деятели российской истории были выходцами из стран, сегодня входящих в Евразийский союз: ученые А. Чижвский, С, Ковалевская, Ж. Алферов, художники М. Шагал, И. Айвазовский (О. Айвазян), писатели Ч. Айтматов, В. Быков, государственные деятели А. Громыко, А. Микоян, маршалы И. Ьаграмян, С. Худяков (А. Ханферянц), А. Бабаджанян, адмирал И. Исаков (О. Тер-Исаакян).

С культурной точки зрения, даже несмотря на постепенное снижение роли русского языка, он по-прежнему остается языком межкультурного общения. Сама попытка построения целостного евразийского пространства, действительно, кажется историческим «воссоединением» - столетиями эти земли были частью одного огромного государства. Не случайно в постсоветских республиках сложилась схожая политическая система, далекая от западного образца, по которому она изначально строилась – в этом находит отражение национальный культурный код. Можно предположить, что сам ход истории способствует обретению евразийской идентичности, и первые шаги уже были сделаны – создан Евразийский экономический союз.

На официальном уровне интеграцию пока еще приходится прикрывать экономикой, поскольку все попытки вынесения в повестку политического аспекта натыкаются на болезненную общественную реакцию. Это не удивительно, ведь с распада Советского Союза прошло 30 лет, что не так много по историческим меркам. Еще не закончено формирование национальной идентичности, и не завершен поиск места в мировой политической системе. Бывший президент Киргизии А. Акаев так охарактиризовал текущее положение страны: «Ориентация нынешнего Кыргызстана многовекторна <…> Россия и Запад для нас не противоположные понятия ни географически, ни культурно, ни экономически. И само евразийство предстает как мощный процесс взаимодействия и взаимодополнения, включающий в себя демократические традиции и завоевания» ^[3]. Потребуется еще значительное время, пока этот процесс не будет завершен окончательно и не начнется созидание наднациональной евразийской идентичности, построенной на принципах прагматизма и альтернативности культуре Запада и Востока, где в основе будет положен некий новый тип общественного устройства, построенный на императивах сохранения биосферы, развития культуры, науки, духовной эволюции личности внутри целостного общества.

Исторический опыт сосуществования на евразийской территории многих народов позволяет распространять форму организации культурного взаимодействия практически без ограничений, не обращаясь при этом к «технологичным» конструктивистским концепциям, таким как «плавильный котел», «салатница» или мультикультурализм. Тем не менее, вопрос как именно евразийская культура будет взаимодействовать с неевразийскими народами остается открытым.

Стоит понимать, что западная этическая система является проактивной, так как основана на мессианских ценностях, то есть ощущении превосходства и необходимости трансляции своих цивилизационных ценностей. Свои позиции в Южной Америке. Африке, Австралии, Юго-Восточной Азии Запад сформировал, обращаясь к риторике «приобщения к цивилизации и просвещения». Со временем рост национального самосознания колонизированных территорий позволил народам из населяющим избавиться от внешних жестких методов управления, но это привело к возрастанию роли фактора «мягкой силы» в политике и формирования неоколониального типа отношений. Традиционным обществам сложно противостоять агрессивному мессианству Запада, поэтому формы сопротивления чужеродным ценностям могут быть довольно жесткими, как, например, террористические атаки исламистов ^[1].

Китай также имеет проактивную цивилизационную концепцию. По всему миру работают институты Конфуция, запущена глобальная программа «Один пояс – один путь», растут объемы кредитования и прямых инвестиций, на основе обширных диаспор формируются лоббистские группы ^[2]. Одним из ключевых способов укрепления престижа Китая на мировой арене – демонстрация успешности выбранной стратегии. Китай постепенно выходит на лидирующие позиции во многих технологичных и наукоемких сферах, растет престижность китайских университетов. К тому же КНР зачастую воспринимается позитивно не сам по себе, а как раз как альтернатива западной экспансии и глобализму.

Если евразийская идентичность будет сформирована, будет ли она также проактивна, как идеологии США и Китая, и если да, какие методы будет использовать для распространения? К сожалению, приходится констатировать, что сегодня на мировой арене Россия имеет вполне обоснованный образ государства-агрессора. Этому способствуют не только исторические стереотипы, но и текущая политика страны. Одно из самых экстраординарных геополитических событий последнего времени - присоединение Крыма к России– было расценено международным сообществом как аннексия части территории суверенной Украины. Война с Грузией, конфликт на Донбассе, ввод войск в Сирию, «устранение нежелательных элементов» – все эти события поддерживают чувство опасности, исходящее от России. Поэтому основания для продвижения евразийского бренда еще предстоит определить; остается догадываться и каков будет формат противостояния цивилизаций, но сегодня странам Евразии нужно четко осознавать, что линия цивилизационного конфликта, обозначенная С. Хантингтоном, уже сместилась на Восток: от Югославии и Восточной Европы Украины и РФ.

Заключение

Подытоживая вышеизложенное можно сделать несколько выводов. Во-первых, с культурно-исторической точки зрения цивилизационный выбор России в пользу собирания евразийского пространства кажется органичным. Это было в достаточной мере аргументировано евразийцами всесторонне изучавших генезис российского государства. В основе данного предположения лежит концепция месторазвития, собирания различных народов на обширной евразийской территории под жесткой политической властью, но с сохранением свободы вероисповедания и культуры.

Во-вторых, этап дезинтеграции, связанный с крушением Советского союза, в рамках евразийской концепции представляется исторически закономерным, поскольку освобождает Россию от неорганичной евразийскому пространству заимствованной коммунистической идеи, не соответствующей необходимому уровню религиозности и общему национальному духу народов Евразии. Этот этап необходим для преодоления ложной советской идентичности, осознания народов как самостоятельных исторических единиц и самоопределения их как части большой евразийской цивилизации, создания устойчивой пирамидальной системы идентичности.

В-третьих, можно утверждать, что общественный запрос на национальную идею, возникший в начале 2000-х годов все еще актуален. Евразийская идея могла бы закрыть эту духовную лакуну, подобно тому, как век назад это было сделано благодаря коммунизму. Евразийство как идея имеет потенциал объединения евразийских народов, подразумевая органичное сосуществование различных культур и религий, при этом компенсируя запрос на формирование «великой державы».

Наконец, с геополитической точки зрения на данный момент в среднесрочной перспективе евразийский выбор России выглядит единственно возможным. Это связано с возрастанием роли Китая в международных отношениях и ухудшением отношений со странами Запада, эскалацией цивилизационного противостояния и смещения линии разлома непосредственно к границам РФ. Страны Центральной Азии и Закавказья являются органичной буферной зоной и частью евразийской цивилизации, пространством, народы которого не включены ни в западную, ни в восточную ценностные системы.