Образ Сахалинской каторги конца ХIХ - начала ХХ в. в восприятии иностранцев

Левандовский Андрей Никитич аспирант, кафедры источниковедения, Московского Государственного Университета им. М.В. Ломоносова 119192, Россия, г. Москва, ул. Ломоносовский Проспект, 27 корп 4 Levandovskii Andrei Nikitich Postgraduate student, the department of Source Studies, M. V. Lomonosov Moscow State University 119192, Russia, g. Moscow, ul. Lomonosovskii Prospekt, 27 korp 4 andre-levandowski@rambler.ru Другие публикации этого автора

В современной российской историографии наблюдается увеличение интереса к изучению региональной или локальной истории. Не стал исключением и Сахалин, исследователи которого ведут активную работу по изучению прошлого острова. Ежегодно проводятся конференции, растет число научных статей, заметным явление стало введение в научный оборот новых источников ^{[4, 8, 11, 12, 13, 14, 25]}. Объектом изучения выступают разнообразные аспекты социально-экономической, социокультурной, интеллектуальной или повседневной жизни Сахалина. Одним из наиболее разрабатываемых в историографии сюжетов является история местной каторги, так как она оказала сильнейшее влияние на все дальнейшее развитие острова ^{[1, 9, 11, 18, 19, 20]}.

Следует отметить, что правительство Российской империи заинтересовалось Сахалином в начале 1850-х гг., считая его отличным дополнением Приамурского края. Как считает исследователь сахалинской каторги А. А. Панов, не менее значимой причиной этого интереса была возможность расширить свое влияние в этом регионе. Не менее веским аргументов пользу повышенного интереса к этой территории, по его мнению, стали результаты работы Амурской экспедиции, в частности, обнаруженные залежи угля ^{[17, с. 7-11]}. На первых этапах колонизации остров был передан под управление Русско-Американской компании, которая получила монопольное право на добычу каменного угля в этой области для нужд военных судов. Однако, начавшаяся Крымская война (1853–1856) не дала возможности компании развернуться на полную мощь. Вследствие того, что во время военных действий правительство империи осознало важность Сахалина для обороны своих Сибирских владений, оно изъяло его из-под управления компании, назначив на эту территорию своего генерал-губернатора. По свидетельству историков, именно генерал-губернатор в 1856 г. приказал послать на остров военную команду для ломки и добычи угля ^{[17, с. 12]}. Однако уже с 1858 г. на Сахалин помимо солдат начали присылать и каторжных ^{[2, с. 28]}. С каждым годом русские все больше и больше стали приживаться на острове. Но в это время все еще не был решен территориальный спор с Японией, которая сохраняла свои поселения на Южном Сахалине. Спор был урегулирован только в 1875 г., когда по условиям Петербургского договора за Российской империей была закреплена вся территория острова. Окончательно завершился процесс создания каторги лишь в 1886 г., когда туда начали официально отправлять политических заключенных. Каторга просуществовала с этого времени практически без изменений до 1906 г., когда была уничтожена в результате Русско-японской войны и первой русской революции ^{[19, с. 332]}.

Несмотря на не слишком долгий срок своего существования нет практически ни одной области, в которой сахалинская каторга не оставила своего заметного следа. Экономика, право, этнология – это далеко не полный перечень направлений, который затрагивают исследователи, работая с данной темой. Так, например, все большую популярность набирает изучение того образа каторги, который создали писатели и литераторы во время своего пребывания на острове ^[25]. В подобных исследованиях главной задачей становится не поиск конкретных фактов, а попытка воссоздать картину действительности через призму личного восприятия. Среди тех, кто бывал и писал о Сахалине, наиболее известными являются А. П. Чехов и В. М. Дорошевич ^{[7, 24]}, их сочинения находятся в фокусе внимания отечественной историографии ^{[4, 12]}. Однако на острове в рассматриваемый период побывало много других известных писателей и ученых, отечественных и иностранных. По мнению современников, «виновником интереса, возбужденного островом изгнания, нужно считать А. П. Чехова, посетившего его в конце восьмидесятых годов и написавшего о нем прекрасную книгу. С легкой руки Чехова Сахалин стали посещать как русские, так и иностранные исследователи» ^{[15, с. 7]}. Особый взгляд последних наиболее интересен в силу того, что не только сахалинская каторга, но и сам остров были воплощением образа «Другого», что не могло не отразиться в оставленных иностранными путешественниками и учеными источниках.

Понятно, что пенитенциарные учреждения – это особый мир, который имеет свои порядки, фольклор и даже язык, который в некоторых своих аспектах был столь же мало знаком, например, А. П. Чехову, как и иностранцам, посетившим остров. Однако разница заключается в том, что иностранцы совершенно по-разному воспринимались контактирующими с ними людьми. Иностранные путешественники были для жителей острова «чужаками». Так, посетившему Сахалин французу П. Лаббе один из местных полицейских отказался отвечать на заданные вопросы, сказав, что не будет разговаривать «с человеком его вида» ^{[27, с. 21]}. С другой стороны, подданные Российской империи были скованы определенными ограничениями в отношении к происходящему на острове, чего нельзя сказать об иностранцах. Например, английский путешественник Ч. Г. Хоуз открыто выражал симпатию к политическим заключенным ^{[23, c. 16]}, в отличие от А. П. Чехова. Таким образом, представляется интересным изучить образ каторги, который может быть реконструирован при обращении к работам иностранных ученых и путешественников, побывавших на Сахалине. Для работы над данной темой были отобраны сочинения Вашингтона Б. Вандерлипа, Бенджамина Ховарда, Поля Лаббе, Ч. Генри Хоуза и Гарри Де Виндта, иностранных путешественников и ученых, посетивших остров в конце XIX – начале ХХ в.

Первым на землю острова Сахалин из вышеперечисленных иностранцев в 1890 г. ступил американский хирург Бенджамин Ховард (1836–1900) ^{[22, с. 29]}. К моменту своей поездки он уже был известным врачом. Его метод искусственного дыхания был известен далеко за пределами Нового света. Известно, что идеи Б. Ховарда способствовали организации службы «Скорой помощи» в современном ее виде ^{[22, с. 25]}. Помимо этого, он был истинным гуманистом, противником рабства и участником Гражданской войны в США на стороне Севера. После окончания войны и победы над Югом Б. Ховард продолжал интересоваться жизнью угнетенных слоев населения, в том числе и заключенных ^{[22, с. 27]}. По этой причине его заинтересовал остров Сахалин, о котором в Старом и Новом свете ходили самые разнообразные слухи, доходившие до того, что на каторге практикуется клеймение людей каленым железом, как во времена Ивана Грозного ^{[19, с. 83]}. Решив убедиться во всем лично, не полагаясь на свидетельства «третьих лиц», он отправился лично на остров Сахалин через Владивосток, где предусмотрительно успел обзавестись знакомыми среди сахалинских чиновников. В их компании он и будет знакомиться с местной пенитенциарной системой. Очевидно, что эти связи оказали на Б. Ховарда определенное воздействие и по некоторым вопросам он стал относиться к тюремной администрации более снисходительно, чем другие посетившие остров иностранцы.

По возвращению в США он написал работу «Узники России», вышедшую в 1902 г. На русский язык она была переведена в 2007 г. В. В. Переславцевым при участии историка В. М. Латышева ^[21]. Стоит отметить, что записанные в его работе наблюдения относятся только к южной части острова, где условия жизни были намного лучше, чем на севере. Это обстоятельство нужно учитывать при анализе текста источника, поскольку сделанные автором выводы напрямую связаны с ограниченным ракурсом видения жизни на острове.

В 1894 г. остров Сахалин посетил Гарри Де Виндт (1856–1933) английский писатель и путешественник, отправленный в Россию по заданию газеты «Дейли экспрес». Это была уже не первая его поездка в отдаленные уголки нашей планеты, до этого он уже успел побывать в разных частях Африки, Азии и Америки ^{[11, с. 222]}. Именно репортажи, сделанные им из путешествий, и принесли писателю известность. Это объясняет, почему он решил отправиться в Россию, выбрав именно остров Сахалин целью своего визита. Можно предположить, что Г. Де Виндт ставил перед собой задачу, главным образом, развлечь своего читателя, а не провести какие-то серьезные этнологические или лингвистические исследования. Из-за отсутствия знаний русского языка он был вынужден полагаться на разъяснения местных чиновников, что не могло не отразиться на понимании увиденного и, соответственно, содержании текста его книги. В 1896 г. она была издана в Лондоне под названием «Новая Сибирь. Отчет о поездке на каторжный остров Сахалин, посещение политической тюрьмы и рудников трансбайкальского региона Восточной Сибири» ^[26]. В России эта работа не издавалась, если не считать публикации, сделанной в ежегоднике «Вестник сахалинского музея» в 2011 г. благодаря В. М. Латышеву и В. В. Переславцеву ^[6].

Конец XIX в. стал временем активных поисков золота в районе Берингова пролива, которое по одной из теорий должно было находиться там в огромных количествах. Для проверки этого предположения в Россию в 1898 г. выехал американский горный инженер Вашингтон Бейкер Вандерлип (1867–?), который во время своих странствий побывал и на Сахалине ^{[14, с. 30]}. О своей поездке он рассказал миссионеру, журналисту и историку Гомеру Г. Халберту, который помог В. Б. Вандерлипу издать воспоминания об этом в форме книги. Непосредственно о каторге автор пишет немного. На Сахалине он был проездом, но нужно отметить, что его пребывание на острове затянулось по причине того, что пароход «Космополит», на котором он плыл на материк, сел на мель и В. Б. Вандерлип был вынужден вернуться в Корсаков. Так как изучение каторги не входило в круг основных задач автора, то логично предположить, что он обращался за информацией к местным чиновникам. Это можно понять, например, из приведенного, явно «заимствованного» В. Б. Вандерлипом утверждения о том, что на Сахалине нет политических заключенных, что противоречит действительности ^[28]. Однако, несмотря на это, анализ текста источника показал, что в работе есть и личные наблюдения В. Б. Вандерлипа, которые представляют для нас огромный интерес и позволяют лучше понять жизнь корсаковской тюрьмы тех лет. Работа В. Б Вандерлипа на данный момент, полностью не переведена на русский язык, представляет библиографическую редкость. Однако на сайте Гутенбергского проекта можно использовать ее электронную версию ^[28].

Наиболее известным путешественником, посетившим Сахалин, был английский исследователь Чарльз Генри Хоуз (1867–1943), прибывший на остров в 1901 г. Он интересовался народами Дальнего Востока, изучал культуру айнов. Стоит отметить, что он тоже не знал русского языка, и хотя Ч. Г. Хоуз во время поездки немного его освоил, ему все равно приходилось пользоваться услугами переводчика ^{[23, с. 16]}. Известно, что переводчиком был один из политических заключенных, которого англичанин не называет, опасаясь за его судьбу на родине. Переводчик поведал своему спутнику о многом, включая и о проблемах, которые существовали на каторге. Да и без подобных рассказов Ч. Г. Хоуз, чуть не ставший жертвой разбойничьего нападения, мог убедиться в том, что сахалинская «колония» весьма небезопасное место ^{[23, с. 120]}. Также стоит отметить манеру повествования английского этнолога, который выполнен в стиле травелога. Причем названия глав его книги, такие как «Сахалинский Робин Гуд и его подвиги», даже дают исследователям возможность сравнивать его по стилистике с В. М. Дорошевичем ^{[23, с. 7]}.

Что касается публикаций книги Ч. Г. Хоуза, стоит сказать, что помимо оригинального издания 1904 г., существует его перевод на русский язык, выпущенный в Южно-Сахалинске. Над этим изданием работали уже упомянутые выше переводчик В. В. Переславцев и историк В. М. Латышев.

Позже других на остров прибыл французский этнограф и лингвист Поль Лаббе (1867–1943), посетивший Сахалин в 1903 г. для исследования местных коренных народов айнов, ороков и гиляков. Это была его не первая поездка в Россию, до этого он уже побывал во многих городах нашей страны, в том числе, во Владивостоке, Уфе, Оренбурге. За это время он отточил знания русского языка, которые приобрел в студенческие годы во время своей учебы в l’École des langues orientales, что позволило ему общаться с сахалинскими жителями без переводчика. Это дало ему возможность узнать о тяготах каторжной жизни непосредственно из уст заключенных, а не тюремного начальства ^{[27, с. 47]}. Однако, надо отметить, что изучение пенитенциарных учреждений острова не входило в сферу его основных интересов. Главной же его целью было исследование коренных народов острова, чем он и занялся, причем с немалым успехом. Экспонаты, привезенные им из этой экспедиции, до сих пор входят в коллекции французских музеев, а имя Поля Лаббе прочно вошло в историографию изучения народов Дальнего Востока. Тем не менее, сахалинской каторге посвящено примерно треть книги.

На сегодняшний день существует 2 варианта текста – и французский, русский. Последний был не так давно переиздан издательством «Альфарет». Книги на русском языке были выпущены малым тиражом и являются большой редкостью. В статье были использованы сочинения П. Лаббе на французском языке. Отметим, что отсканированный текст этой книги находится на сайте французской электронной библиотеки Gallika ^[27].

Каждый из названных выше авторов сохранил в своих работах образ сахалинской каторги. У каждого путешественника был «свой» Сахалин, каждый из созданных образов имеет сильные отличительные черты, но при работе с источниками, реконструируя образы, можно сразу условно поделить их на позитивные и негативные. И если в первом случае каторга рассматривается как институт, который способствует развитию острова и выполняет возложенные на нее задачи, то во втором – она подвергается достаточно резкой критике.

Сторонниками первой точки зрения являются Г. Де Виндт и, чуть в меньшей степени, Б. Ховард и В.Б. Вандерлип. В их описании каторга предстает перед нами в весьма выгодном свете. И если авторами и были замечены какие-то проблемы, то они возникали, судя по данной оценке, не по вине администрации, а из-за поведения каторжан или по причинам, связанным с непреодолимыми природными обстоятельствами.

Самый яркий пример такого подхода демонстрирует Гарри Де Виндт. Так, рассматривая проблему сокращения численности коренного населения на острове, он склонен винить в этом не пенитенциарные учреждения, а самих представителей местных племен ^{[6, с. 224]}. Особенно критично Г. Де Виндт относится к гилякам, которые, по его мнению, совершенно не способны ни к какой работе из-за своей невероятной лени ^{[6, с. 225]}. Автор отмечает, что русское правительство пыталось обеспечить их хоть каким-то занятием, давая по три рубля за каждого пойманного беглого каторжанина, но по причине своей трусости гиляки отвергали и этот способ заработка ^{[6, с. 225]}.

В оценке же самих обитателей каторги все эти три автора приблизительно схожи. Они отмечают их безнравственность ^{[6, с. 225]}, леность ^[28] и почти звериную жестокость ^{[19, с. 189]}. Хотя стоит отметить, что Б. Ховард уточнял, что помимо закоренелых преступников, которыми почти всегда являются бродяги и рецидивисты на каторге есть и люди, которые стремятся к искуплению. Главным образом это образованные люди, совершившие преступления под влияние страстей ^{[19, с. 239]}. Они-то, по мнению Б. Ховарда, и являются образцовыми заключенными, но таких личностей на сахалинской каторге, по его наблюдениям, весьма немного.

Также все иностранцы отмечают доброжелательность и приятность в обхождении местных чиновников. Особенно лестную оценку им дает Г. Де Виндт, который был очарован дочерью начальника Тымовского округа Бутакова, которая, по его словам, создала ему на острове атмосферу Парижского салона ^{[6, с. 226]}. В. Б. Вандерлип и Б. Ховард также высоко оценили гостеприимство и хлебосольство свободных жителей Сахалина. Но Б. Ховард, который провел на острове больше всех времени, отмечал, что по отношению к заключенным работники тюрьмы ведут себя иногда чересчур жестоко ^{[19, с. 206]}. Однако он оправдывает подобное поведение самим устройством каторжной тюрьмы. По его мнению, местные чиновники находятся в постоянной опасности быть убитыми каторжанами, так как из-за нехватки рабочих рук заключенные здесь выполняют практически всю низкоквалифицированную работу. В том числе их нанимают в качестве домашней прислуги и, по большому счету, ничего не мешает им зарезать во сне своих патронов ^{[19, с. 204]}. Подобное положение вещей и порождает жестокость среди чиновников, так как они всеми силами должны поддерживать дисциплину среди каторжан, так как от этого напрямую зависит их жизнь.

Сильное впечатление на всех троих произвел и внешний вид местных тюрем. Так, В. Б. Вандерлип был удивлен тем, что при осмотре им места содержания преступников перед ним открылись не мрачные казематы, а что-то наподобие большого сарая, по которому почти беспрепятственно разгуливали арестанты ^[28]. Г. Де Винд в своих размышлениях о назначении сахалинской каторги указывает на то, что у него возникло ощущение, будто главной целью правительства было не наказать преступников, а создать плацдарм для колонизации данного региона ^{[6, с. 230]}. Высокой оценки у иностранцев удостоились сахалинские школы и больницы ^{[6, с. 228]}. И эту похвалу нельзя списать на «потемкинские деревни», выстроенные чиновниками перед «заморскими гостями», так как Б. Ховард, положительно отзывавшийся о состоянии Корсаковской больницы, лично проработал там в течение месяца, осматривая местных заключенных ^{[19, с. 225]}.

Если подводить итог взглядам «оптимистов» на сахалинскую каторгу, можно выделить следующие положения их рассуждений. Большая часть преступников попало на остров не просто так: они ленивы, жестоки, грубы, и нахождение их на острове поможет изолировать их от остальной России. Ко всему этому каторжанам дается возможность трудом искупить свои грехи и найти новое место в жизни. Так, Б. Ховард, сравнивая современную англо-американскую тюремную систему с системой сибирской, к которой относится и Сахалин, отмечает преимущества последней, так как она позволяет заключенным заниматься полезным трудом на благо Империи, а не повторять изо дня в день бесполезные действия, как принято у него на родине ^{[19, с. 309]}. Также «оптимисты» обращают внимание на тот груз забот, который ложится на местных чиновников и, по их мнению, проявление жестокости с их стороны является лишь вынужденной мерой, необходимой в условиях каторги. Причем авторами отмечается, что в Англии и Америке ходит слишком много слухов об ужасах, творящихся в российских тюрьмах, которые полностью лишены каких-либо оснований ^{[6, с. 230]}. Хотя, справедливости ради, надо сказать, что и у у этой группы авторов источников есть ряд критических замечаний по поводу жизни на каторге ^{[19, с. 206]}, однако, в целом, они считают, что решение организовать на Сахалине тюремную систему было обоснованно и принесет в перспективе Империи больше пользы, чем вреда.

Переходя к анализу негативного образа острова, который можно найти в трудах Поля Лаббе и Ч. Генри Хоуза, отметим, что общие темы у авторов схожи, хотя интерпретируют они их по-разному. Важное различие связано и с тем, что у французского исследователя работа выполнена в форме научной монографии, которая содержит элементы путевого дневника, а у англичанина структура работы иная, ракурс видения смещен: он делает основной упор именно на рассказ о своих приключениях на Сахалине и подключает к этому нарративу этнологический материал лишь как второстепенный.

Первое, что замечает Поль Лаббе, это ужасные условия транспортировки заключенных до самого острова. Так, он пишет, что на корабль из Одессы часто попадают люди, страдающие серьезными заболеваниями, в том числе, открытой формой туберкулеза, что, конечно, не может положительно отразиться на здоровье каторжан ^{[27, с. 31]}. Хотя, справедливости ради, надо отметить, что по ходу дальнейшего следования судна таких пациентов помещают в специальную палату, отделенную от других заключенных. Однако это не отменяет того факта, что путешествия в подобном состоянии могут стоить заболевшим людям их жизни ^{[27, с. 31]}. Также французский исследователь весьма скептически настроен по отношению к госпиталям на острове, он находит их слишком тесными и душными, что совершенно не укладывается в санитарные нормы строительства подобных учреждений ^{[27, с. 41]}. Помимо этого, П. Лаббе критикует систему сожительства на острове, сравнивая ее с замаскированной проституцией ^{[27, с. 93]}. В целом же Сахалин произвел она автора угнетающее впечатление, которое, по его свидетельству испытывает любой вновь прибывший на остров.

К подобным суждениям в своей книге приходит и Ч. Г. Хоуз. Он также упоминал, что работники администрации пользуются устоявшейся системой сожительства, заводя себе наложниц среди каторжанок ^{[23, с. 99]}. П. Лаббе и Ч. Г. Хоуз дают схожую характеристику персоналу, который работает на каторге: они считают его в большинстве своем грубым ^{[27, с. 21]} и жестоким ^{[24, с. 166]}, что не лучшим образом влияет на обстановку на острове. Так, Ч. Г. Хоуза поразили жестокие телесные наказания, которые применяются против преступников на Сахалине. Использование плетей кажется ему бесчеловечным, и он осуждает русское правительство за использования подобных репрессивных мер ^{[23, с. 271]}.

Совпадающие профессиональные интересы обоих исследователей определил их внимание к коренным народам Сахалина. Так, они оба указывают на то негативное влияние, которое оказывает каторга на жизнь и традиции айнов, ороков и гиляков. Но стоит отметить, что такие замечания они делают по ходу повествования, не акцентируя на этом особого внимания, так как их основная задача состоит не в этом, а в изучении уже устоявшихся обычаев и традиций коренных народов. Поль Лаббе в заключении своей работы высказал мнение по этой проблеме, оно сводилось к тому, что существование пенитенциарных учреждений на острове развращает «инородцев» и напрямую угрожает их традиционной культуре ^{[27, с. 268]}. Ч. Генри Хоуз был чуть более многословен в этом вопросе и указал, что русское население не стыдится всячески обманывать «инородцев» и обменивать копеечные товары на добытые коренными народами ценные меха. Причем, подобным обманом занимаются не только каторжане, но и служители церкви, которые выменивали тушки животных на спиртные напитки, что являлось нарушением законов Российской империи ^{[23, с. 196]}.

Справедливости ради надо указать и на то, что ученые отмечают и положительные примеры влияния русского населения на жизнь «инородцев». В частности, в источниках говорится, что образованные каторжане и работники администрации помогали коренному населению освоить новые орудия труда и научиться пользоваться дарами «цивилизованного» мира. Например, политические ссыльные занимались с детьми гиляков русским языком, математикой и другими науками, которые могли бы им пригодиться в их жизни ^{[27, с. 268]}. Однако этого, конечно, было недостаточно для того, чтобы компенсировать коренным народам тот вред, который был им причинен в ходе колонизации.

Подводя краткий итог, можно сказать, что картина сахалинской каторги у Поля Лаббе и Ч. Генри Хоуза получилась достаточно мрачная. Практически нет ни одного аспекта в функционировании этого пенитенциарного учреждения, который они бы не подвергли критике. Они уделяют внимание не только каторжанам, но и «инородцам», жизни коренных народов, что выгодно отличает их труды от других упомянутых работ об острове.

Как мы можем убедиться, образы каторги, созданные иностранными путешественниками, отличаются друг от друга и не имеют между собой значительных пересечений. Это позволяет выделять два типа – позитивный и негативный. Как же случилось, что у иностранных визитеров, которые были на Сахалине почти в одно и то же время, сформировались противоположные взгляды на многие вопросы, и какой же образ оказались ближе к отражению реального положения?

Если внимательно изучить хронологию пребывания на острове первой группы иностранных путешественников (оптимистов»), то следует уточнить, что Гарри Де Виндт и Вашингтон Б. Вандерлип провели на Сахалине лишь несколько дней и, следовательно, не могли досконально изучить все проблемы местных пенитенциарных учреждений. Их взгляд был поверхностным, сформированным общением с чиновниками. Однако Бенджамин Ховард, который также был отнесен к группе «оптимистов», провел на острове достаточное количество времени. Тем не менее, его оценки соответствуют мнениям Г. Де Виндта и В. Б. Вандерлипа. Подобное совпадение можно объяснить тем, что, несмотря на разные мотивы и цели путешествий, все они не владели русским языком, информацию черпали выборочно и поверхностно, получая только те сведения, которые им давала администрация каторги или переводчики, имевшее непосредственное отношение к последней. Неслучайно Вашингтон Б. Вандерлип был полностью уверен, что на Сахалине полностью отсутствуют политические заключенные! ^[28].

Что же касается Поля Лаббе и Ч. Генри Хоуза, они провели больше времени на Сахалине, в силу своих профессиональных задач они посещали разные, порой весьма отдаленные части острова, вступая в контакт с его коренными обитателями. Они были вполне самостоятельны, не испытывали влияния чиновников, занимались научным этнографическим исследованием, могли наблюдать и дать оценку происходящему на острове. К тому же, источником информации были не только сами «инородцы», ученые общались и с каторжанами и, следовательно «из первых рук» узнавали о том, как проходит жизнь на острове. Так, например, охранник, приставленный администрацией к французскому этнографу, которого, кстати, он потом обокрал, за свою жизнь успел побывать, как в Нерчинских рудниках, так и на каторжных работах Сахалина, о чем рассказал П. Лаббе ^{[23, с. 28]}.

Позитивные и негативные образы сахалинской каторги, реконструируемые по источникам, частично проливают свет и на историческую реальность, и на отношение к России самих авторов источников. Важным дополнением для реконструкции образа каторги на острове Сахалин в рассматриваемый период являются и другие источники. Это и труды А. П. Чехова, В. М. Дорошевича, И. П. Миролюбова, и доклады чиновников (например, А. П. Саломона, М. С. Мицуля и М. Н. Галкина-Враского). Но и при первом приближении к отечественным источникам становится ясно, что и образ каторги носит двоякий характер. У писателей и публицистов мы видим пессимистический взгляд на состояние дел на Сахалине, в то время как чиновники более оптимистично смотрели на судьбу острова.

Еще одним наблюдением, связанным с анализом источников, принадлежащим российским авторам, является связь между временем составления текстов о сахалинской каторге и характером оценок этого института. Можно заметить, что чем раньше написан источник, тем более благоприятную оценку положения дел на острове он содержит. Например, одна из самых лестных оценок потенциала Сахалина принадлежит М. С. Мицулю, который писал свой доклад о пригодности острова к колонизации в 1870 г. ^[16]. Он высоко отозвался о плодородности местных земель и сделал вывод о том, что на этой территории вполне можно организовывать сельскохозяйственную колонию ^{[16, с. 145]}. Эта точка зрения была в 1880-е гг. высказана начальником тюремного управления М. Н. Галкиным-Враским ^{[3, с. 245]} и надолго закрепилась в среде сахалинских чиновников. Однако время шло, а множество возникающих, но нерешенных проблем все не давали реализоваться намеченному плану. Во многом благодаря приезду А. П. Чехова дело сдвинулось с мертвой точки. Все большее число людей стало интересоваться Сахалином и жизнью на нем заключенных ^[7]. В конце концов, даже официальные власти признали наличие проблем в каторжной системе острова ^[5]. С этого момента пессимистическая точка зрения на судьбу Сахалина почти полностью вытеснила оптимистическую.

Иностранцы же были на острове в момент борьбы этих двух позиций и неудивительно, что Гарри Де Виндт, Бенджамин Ховард и Вашингтон Б. Вандерлип, которые основное время проводили с чиновниками, усвоили от них положительное представление об острове, а Поль Лаббе и Ч. Генри Хоуз, которые встречались не только с госслужащими, но также с каторжанами и «инородцами», скорее были склонны к отрицательной оценке ситуации на Сахалине.

Однако даже при таком раскладе остается вопрос, какой из образов, созданных иностранными путешественниками, был ближе к реальному положению дел на острове. Думаю, ответ на него может нам дать Русско-японская война, которая подвела черту под существованием пенитенциарных учреждений на Сахалине. В ходе боевых действий сбылись все основные прогнозы «пессимистов» относительно будущего острова. При малейшем кризисе вся сахалинская колониальная система рассыпалась. Ссыльнопоселенцы, которые так и не стали ощущать себя как полноправные жители острова массово дезертировали. «Инородцы», недовольные политикой местных властей, переходили на сторону японцев, а администрация из-за своей низкой компетентности растерялась в кризисной ситуации и допустила целый ряд серьезных промахов.

Таким образом можно сказать, что иностранцы, побывавшие на Сахалине, достаточно чутко смогли передать в своих работах его противоречивые образы, которые сложились об острове у них во время путешествий по России. Вот почему, вне зависимости от того, были они «пессимистами» или «оптимистами», их взгляды и восприятия исторического пространства острова Сахалин представляют для нас несомненный интерес и обогащают наше историческое знание об этом стратегически важном регионе Российской империи.