Роль женщин в формировании галантной эстетики.

Зайцева Наталья Владимировна кандидат искусствоведения генеральный директор, ООО "Вуаяжер" 194100, Россия, г. Санкт-Петербург, ул. Харченко, 1, кв. 34 Zaуtseva Nataliya Vladimirovna PhD in Art History Director General, "Voyager" LLC 194100, Russia, g. Saint Petersburg, ul. Kharchenko, 1, kv. 34 nvzaytseva@mail.ru Другие публикации этого автора

Завершение формирования монархии классического образца и, связанные с этим процессом социальные изменения, которые характерны для Франции первой половины XVII века, а именно - превращение рыцарского сословия в придворное, приводят к тому, что мужчины покидают исторически обжитый и привычный идеал рыцарской доблести, вступая в пространство салона и двора. В этом пространстве они вынуждены постигать новое для них искусство светского общения и искусство нравится участникам этого общения. То искусство, которым, по мнению современников, в совершенстве владели женщины, ибо им, «свойственна деликатность ума, не всегда присущая мужчинам, и грация, ведь женщины с детства учатся искусству восхищать»^[1].

В публичном пространстве салонов в первой половине XVII века женщины осуществили прорыв, выйдя из старой роли покорной, подчиненной желаниям мужчин. Они становятся моделью для подражания и рупором новых идей: «Я признаюсь, что уважение, которе мы питаем к женщинам, заставляет нас воспринимать сильнее то, что мы слышим от них, чем то, о чем говорим сами», - признавался Шапюзо в 1668 году^[2].

Первая половина XVII века характеризуется радикальным изменениям в гендерных отношениях, повышением социальной роли женщин, формированием современного взгляда на взаимоотношения полов. Все эти явления характерны для европейской культуры и во многом определяют современную европейскую ментальность. Анализ этих явлений, их генезиса необычайно важен и актуален как для понимания многих исторических реалий, в том числе формирования европейской гендерной традиции, так и для изучения влияния этих процессов на формирование новых эстетических идеалов.

Франсис Бомаль первым оценил повышение роли женщин в галантном этосе как феминизм, который, по его мнению, носил не политический, а интеллектуальный и моральный характер. Вместе с тем, он замечает, что женщины получили свою независимость без борьбы, в итоге развития общества^[3]. Вслед за Бомалем, ряд исследователей, такие как Домна С. Стантон^[4], Маклен^[5], Филипп Селье^[6] и Ренат Баадер^[7], занимающихся литературой XVII века, прециозностью и формированием галантной эстетики, пытались перевести спор из сферы философии и литературы в плоскость феминистического движения. Однако, в таком подходе к историческим реалиям XVII века мы видим опасность современной интерпретации исторических фактов и взглядов. Повышение роли женщин в галантном этосе можно объяснить комплексом причин.

Во-первых, исторически сложившейся правовой и экономической независимостью женщин во Франции, в сравнении с Испанией или Италией этого времени^[8]. Особенно сильно это бросалось в глаза иностранцам, приезжающим во Францию. Кавалер Джамбатисто Марино, приехавший в Париж в 1615 году и проживший там восемь лет, в своих письмах на родину рисует как сильно изменились французы всего за пару десятилетий: «Здесь все наоборот. Мужчины стали женщинами, женщины мужчинами, в том смысле что женщина руководит в доме, а мужчины наряжаются в богатые одежды как женщины»^[9].

Иностранцев поражала финансовая независимость француженок. Болонский священник Локателли с восхищением пишет о женщинах, занимающихся торговлей, держащих лавки, путешествующих на судах^[10]. Ему вторит сицилийский путешественник: «Свобода этого пола здесь велика… У них есть привелегии командовать мужьями»^[11]. Это признавали и сами французы, так аббат де Пюр писал: «Самая главная сладость нашей Франции - это свобода женщин. Она столь велика во всем королевстве, что мужья у нас почти без власти, а женщины - правительницы»^[12].

Во-вторых, сыграли свою роль два периода регентства королев Марии Медичи и Анны Австрийской, когда женщины начинают играть активную политическую роль. По мнению, Мириам Дюфон-Метр мы видим в это время женщин влиятельных при дворе, властвующих в городе и постоянно подвергаются зависти из-за их политического влияния^[13]. Исторический анекдот, который дошел до нас в пересказе Гия Жоли, очень точно отписывает возрастающую роль женщин в политике. Кардинал Мазарини, беседуя с испанским послом и министром Филиппа IV Луисом Мендесом де Аро, позавидовал, что в Испании женщины заняты любовью и молитвами: «Наши же напротив, будь то добродетельные дамы или галантные кокетки, старые или молодые, недалекие или ловкие, хотят во все вмешиваться. Достойная женщина не спит со своим мужем, кокетка со своим любовником, если они не говорят с ними о государственных делах. Они хотят все видеть, все знать, все понимать и что хуже всего, во все влезть и всех поссорить»^[14]. Сам Гий Жоли приводит этот анекдот в подтверждение своих описаний событий Фронды, в том числе «фронды в кружевах» - решительных действий герцогини де Лонгвиль, герцогини де Шеврез и мадмуазель Монпансье, которые, в его оценке, абсолютно равны мужчинам в уме, решительности и интеллекте^[15].

Следующая причина повышения роли женщин заключается в социальной трансформации высшего французского общества. Превращение вчерашних воинов и феодалов в придворных требовало психологической перестройки. Механизмы подавления импульсов и эмоций, которые противоречат законам нового социального пространства салонов и двора, комфортного в нем сосуществования, легче было запустить при помощи женщин. Вспоминая традиции куртуазности, проще приучить к новому кодексу поведения вначале по отношению к женщинам, а затем по отношении ко всем участникам светского общения.

И, наконец, важной причиной изменения роли женщины были также новые взгляды на социальные различия. В частности, развернувшаяся в моралистический литературе дискуссия о благородстве, как о личном качестве человека, которые возможно приобрести, ставит вопрос присуще ли благородство женщинам?^[16]. Одной из первых духовное и интеллектуальное равенство мужчин и женщин провозгласила Мари де Гурне (1565-1645), которая видела разницу между ними лишь в разных возможностях образования^[17]. Некоторые исследователи видят в Мари де Гурне лишь одинокий свободный голос женщины, находившийся выше среднего уровня общества, появившийся раньше времени[18. Однако, вся прогрессивная моралистическая литература первой половины XVII века стоит на тех же самых позициях.

Идеи, высказанные Николя Фаре (1596?-1646) в книге «Благородный человек или искусство нравиться при дворе», изданной в 1630 году, позволяли уравнять женщин в праве быть благородными, имеется ввиду, равными мужчинам в интеллектуальном отношении[19].

Следом за ним Жак дю Боск (160?-1664) в книгах «Благородная женщина»^[20] и «Героическая женщина. Сравнение героинь с героями во всех их добродетелях»^[21] тоже утверждал интеллектуальное и нравственное равенство полов: «у них те же добродетели и пороки»^[22]. Он поставил вопрос о женском образовании, поскольку с ним неразрывно связывается понятие благородства: «Если мы видим исключительные качества у сильных мира сего, то они происходят чаще всего от их образования, чем от их рождения»^[23]. Одним из первых он обращает пристальное внимание на ту роль, которую играют в светском обществе женщины и занимает последовательно феминистскую позицию.

В 1647 году иезуит Пьер Лемуан (1602-1672) публикует жизнеописание великих женщин, посвящая ее регентше Анне Австрийской. Он спрашивает способна ли женщина заниматься философией и отвечает, что в интеллектуальном отношении женщины равны мужчинам и способны увлекаться философией, поскольку философия дана для обуздания страстей, а женщины имеют те же страсти, что и мужчины. Лемуан приводит в пример салон своей современницы маркизы Рамбуйе как образец пространства, где царит вкус и утонченные манеры, своеобразный аналог академии: «Это двор дворов. При этом я имею ввиду не двор корыстный, амбициозный или порочный. Но двор изысканный и духовный, двор галантный и скромный»^[24].

Такого рода моралистическая литература легитимизировала взгляд на женщину не только как на личность равную мужчине, но как на воспитательницу благородных мужчин, как на существо высшего порядка, способное облагородить грубые мужские нравы. Одним из первых об этом написал Николя Фаре^[25]. Следом за ним многие моралисты начинают писать о том, что «только у женщин мужчины обучаются науке светского общения»^[26].

Продолжая линию своих предшественников, апологет благородства Шевалье де Мере (1607-1684) утверждает: «Мне кажется, что важно не только общество благородных мужчин, но и беседа с дамами, чье изящество мыслей и благопристойность необходимы для того, чтобы стать действительно благородным»^[27]. И далее: «Нет ничего более способного отшлифовать мужской ум и сделать мужчину приятным в беседе, чем общение с женщинами. Они являются вдохновляют нас в стремлении нравиться своими мягкими, вкрадчивыми и деликатными манерами. С ними мужчины научаются обхождению, которые в ходу у воспитанных людей»^[28]. Ему вторит Жак де Кальер (160?-1662), который пишет, что у дам «мы научаемся манерам, это они вдохновляют нас быть приятными во всем и направляют к добродетелям»^[29].

Женщины становились вдохновительницами хороших манер, вежливости и учтивости. Маркиза де Ламбер (1647-1733) подводит итог эпохе, объясняя сыну: «Очень хорошо делают те, кто не отнимает у женщин славу образовывать мужчин, потому мы имеем самых учтивых людей в прошлом. Это им [женщинам - Н.З.] мы обязаны мягкостью нравов, деликатностью чувств и тонкой изысканностью ума и манер»^[30].

О цивилизующей роли женщин пишут серьезные моралисты и светские издания: «Женщины - природа создала их для того, чтобы нравиться, но еще для того, чтобы создавать правила, которые придают нам привлекательность. Мы стараемся им понравиться и прилагаем для этого усилия, которые делают нас любезными. Эта страсть образовывает лучше чем риторика, искусство заставляет нас раскрыть всю грацию красноречия»^[31].

Юному Людовику XIV мадам де Шуази, одна из самых знаменитых светских красавиц этого времени, чей особняк стал местом встречи высшей знати, так объясняла роль женщин: «Сир, если вы хотите стать великим королем, то вам следует беседовать как можно чаще с месье Мазарини, если же вы хотите стать учтивым кавалером, вы должны как можно чаще общаться со мной»^[32]. Людовик был благодарен ей за эти уроки и, когда ему делали комплименты, отмечая красоту речи и безупречность манер, он отвечал, что это заслуга мадам де Шуази.

В салон Нинон де Ланкло родители посылали молодых людей самого высокого происхождения, умоляя ее принять их в число своих друзей, чтобы они получили должный светский лоск, образование и манеры^[33].

К середине XVII века взгляд на цивилизующую роль женщины настолько утвердился, что галантность напрямую связывают с женским обществом. Иными словами, мужчина может достичь идеала галантности только в общении с женщиной. Мадмуазель Скюдери в «Артамене или Великом Кире» пытается сформулировать что же такое галантность: «Галантный вид заключается не в том, чтобы иметь много ума, много здравого смысла, и много знать: это нечто столь особенное, так трудно приобретаемое, если этого нет, то неизвестно ни где это взять, ни где искать». И поскольку это нечто неуловимое, то методом отрицания (ни ум, ни здравый смысл…) это не удается сформулировать. Однако, для того, чтобы приобрести галантный вид нужны «природный ум, некоторое расположение, длительное общение в свете и при Дворе, которое помогает его приобрести; необходима беседа с женщинами […] ибо я не могу предположить, чтобы тот, кто имеет галантный вид, бежал от беседы с персонами моего пола. Кроме того, он должен был хоть раз в жизни пережить привязанность, чтобы иметь галантный вид, чтобы мужчина имел сердце немного несвободное»^[34].

Смена рыцарского идеала идеалом галантного человека приводит к тому, что любовь к женщине перестала рассматриваться как слабость, а превращается в признак возвышенности души и тонкости ума. При всем рационализме галантной эстетики, чувствам, особенно чувству любви уделяется большое внимание, рацио не вступает в конфликт с любовью: «Любовь и разум - источник двух самых больших удовольствий жизни. Мужчина спокойный в душе, великолепного здоровья, имеющий имущество может для своего удовольствия предаваться влюбленности и божественным принципам разума»^[35]. По мнению Ж.-М. Пелу, галантность добровольно отказывается от любви страдальческой, но сохраняет все свое почтение к власти любви. Более того, она придает любви культ квазиофициальный: придворные балеты, опера. Этот галантный панэротизм почти смешивает любовь и цивилизованность^[36].

Возникает новый идеал взаимоотношений - непостоянный, игривый, изменчивый. Желание женщин нравиться, кокетство, полагают современники, совместимо с благочестием, более того, оно помогает соблюдать благопристойность в положении замужней женщины. Даже причины легкомысленного поведения женщин, смены любовников моралист Пьер Вуомьер видел в том, что они теряют со временем желание нравиться своим мужьям: «Желание нравиться не противопоказано целомудрию достойных женщин, напротив, оно может помочь им соблюсти благопристойность своего положения с большей точностью, чтобы заслужить уважение тех, кто к ним привязан, чтобы им внушить страсть, которая могла бы быть долговременной»^[37].

Светское общество в лице Пьера Вуомьера начинает оправдывать не только женское кокетство, но и либертинаж: «То, что сейчас я вам скажу, вам покажется, быть может, парадоксальным. Не думаете ли вы, что кокетство у некоторых женщин – это признак мудрости. В действительности, не является ли мудрым жить без длительных привязанностей? Они хотят пробовать все время сладость непостоянства. Легкость, с которой они меняют объект, показывает, что они думают менее всего себя связывать. Изменение имеет огромную привлекательность для них, непостоянство – это основное качество их характера»^[38].

Требования к разнообразию и новизне в светском общении, во взаимоотношениях мужчин и женщин постепенно перетекают в сферу искусства. Так Поль Пелиссон рассматривает разнообразие и новизну как главные эстетические принципы современного искусства. По его мнению, в произведениях искусства нас привлекает новизна рисунка, «ничто так не заставляет смеяться как неожиданное, ничто так не развлекает, как то, чего не ожидаешь. Разнообразие, которое полезно и похвально в разного рода работах, совершенно необходимо в том, что ставит целью удовольствие»^[39].

Признание женщины равной мужчине в достоинствах и благородстве делает ее равноправным участником светского общения. Это не куртуазный идеал поклонения безмолвной прекрасной даме, а новый галантный код поведения, двух активных участников. Эрминиус, персонаж романа «Клелия» объясняет основы утонченной любви: «Во всех странах, в которых я путешествовал, я нашел любовь. Но я нашел ее более грубой, более непристойной, и более преступной среди людей, которые не имеют никакой учтивости и которые абсолютно несведущие в прекрасной галантности, присущей благородным людям»^[40].

Именно Франции XVII века обязана европейская цивилизация революционной моралью любви. И дело уже не столько в той роли, которую начинают играть женщины, а в ином понимании отношений полов, который присущ благородному человеку. «Нужно согласиться с тем, что именно французы создали утонченное искусство любви. То, чего недостает испанцам и итальянцам. […] Так как в любовные отношения вовлечено сердце, в особенности у людей благородных, именно оно определяет отношения и является источником всех удовольствий. Этими отношениями мы наполнили все наши романы... Когда речь идет только о любви, роман получается коротким. Когда уничтожается галантность, вы проходите мимо утонченности ума и чувств», - с гордостью пишет маркиза де Ламбер^[41].

В основе новых взаимоотношений лежит уважение, которые характеризуют отношения благородных и галантных людей. Принцесса де Монпансье пишет мадам де Мотвиль в 1660 году: «Я хотела бы, чтобы мужчины имели к дамам то уважение, которое благородные люди должны иметь, чтобы они общались с нами с чувством благородства и галантности»^[42]. Женщины начинают бороться за право выбора брака, не смотрят на себя более «как на жертву фамильных интересов», изгоняя из себя рабство^[43].

Мадмуазель Дюпре в письме к Бюсси Рабютену, описывает золотой век как полное покорение людей любви, цитирует стихотворение:

Любовь чувствовалась как легкое томление

Без досады, без грусти, без страха, безоблачно.

Как путник, подошедший к дому до грозы

И люди не знали ни гордости, ни страсти.

Любовь не встречала вовсе непокорных сердец

Все сердца были покорны, все сердца были верны

И потому они не становились подозрительными

Любовники не преувеличивали свои собственные достоинства,

Умеряли свои требования, отдавая визит

И наконец, сочетали любовь и уважение ^[44].

Новые взаимоотношения, новая роль, которая предназначена отныне женщине выдвигают новые требования к ней самой. Женщины становятся собеседницами. В светских салонах отныне именно женщинам принадлежит право определять направление беседы: «Дамы имеют привилегию, которую не имеют мужчины - они могут подсказать предмет их беседы, не погрешив против приличий»^[45]. В «Меркюр галан» в статье об искусстве беседы женщины сравниваются с цветами, украшением общества. Без них не может быть никакого благородства, учтивости и галантности - трех источников прекрасной беседы^[46].

Для того, чтобы чтобы блистать в беседе дама должна быть образованной, полагает моралист Жак дю Бос в книге «Благородная женщина»^[47]. В обществе начинает подниматься вопрос женского образования. Письма Сент-Эвремона и Нинон де Ланкло яркий пример новых взаимоотношений полов. Они рассуждают и спорят на равных о философии Эпикура и философии стоиков^[48]. Эта переписка - пример бесед, которые велись в салонах. Нинон де Ланкло читает письма Сент-Эвремона у себя в салоне и обсуждает поставленные им философские вопросы: «Это шедевр ваше последнее письмо. Оно стало темой для всех разговоров в моем салоне на протяжении месяца»^[49].

Женский вкус и взгляд начинают влиять на литературу и искусство, поскольку женщины становились писательницами, критиками, хозяйками салонов: «Среди преимуществ, которые ныне даны женщинам, утверждают, что она имеет тонкий вкус, чтобы судить об изящных искусствах», - пишет маркиза де Ламбер^[50]. Женский авторитет со временем начинает определять направление критики, женщины выступают арбитрами хорошего вкуса в литературе и искусстве. По мнению Мари Дюфур-Метр посредством языка, воспитания и литературы, женщины принимали участие в рождении и утверждении публичного пространства, построенного вокруг некой концепции и новой практики художественной литературы^[51].

Если Мари де Гурне еще негодует в 1626 году против современных писателей, которые отказываются читать некоторые книги под предлогом того, что их авторы женщины, то к середине XVI века вся аристократическая публика зачитывается женскими романами, что видно по письмам Бюсси- Рабютена^[52].

Романы «Клелия. Римская история», «Артамен, или Великий Кир» мадмуазель де Скюдери, «принцесса Клевская» мадам де Лафайет демонстрируют женский взгляд на любовь и приучают мужчин к изысканной форме выражения своих чувств, они ставят социальные проблемы, рассуждают о любви, браке и свободе женщины. Герцогиня де Лафайет, Мадлен де Скюдери, герцогиня де Лонгвиль, баронесса де Севинье, герцогиня де Монпансье стали писательницами и заговорили в своих литературных произведениях о чувствах и психологии женщин и мужчин. Подобно Декарту в философии, они повернули человека внутрь самого себя, описывая нюансы переживаний и страстей.

И даже едкий критик Де Визе благосклонно высказывался о женщинах - писательницах, как об общепризнанном и устоявшемся явлении: «Есть нечто столь неуловимо галантное и столь свободное, столь велика утонченность и поворот столь духовный во всем, о чем они пишут , что нельзя читать их труды без того, чтобы не быть очарованным»^[53].

Издатели книг и критики начинают обращаться к дамам как к признанным законодателям хорошего вкуса. Во втором издании произведений Вуатюра, в 1650 году, его племянник пишет об этом: «Ибо в утонченном вкусе дам и в предельной учтивости, которую они требуют в сочинениях и беседе, он [Вуатюр - Н.З.] всегда имел счастье им нравиться, имея у них успех. И поскольку эта прекрасная половина человечества со способностью читать имеет способность судить также хорошо, как и мы, сегодня овладевает человеческой славой также как и сами мужчины»^[54].

В предисловии произведениям Саразена, Поль Менаж обращается к мадмуазель Скюдери, как к критику, блестящему литератору, человеку, чье мнение необычайно важно^[55]. В 1671 году Шарль Сорель, выполняя обзор изданных книг, говорит о безусловном влиянии дам на издательскую деятельность, «поскольку именно они определяют современный вкус»^[56].

Не получившие схоластического образования, женщины привносят в требования к искусству естественность и легкость, освобождая их от излишней серьезности, педантизма и схоластики. В «Мести кокетки», изданной в 1659 году, которую приписывают Нинон де Ланкло, один из персонажей Элеонора предостерегает свою племянницу Филомену о «салонных философах, которые изрекают догмы, сидя в креслах»^[57]. Весь сюжет этого рассказа строится в противопоставлении современной светской эстетики, носителем которой являются женщины и педантизма, присущего ученым мужам. Не без влияния женщин новая галантная эстетика имеет ярко выраженный антисхолостический и светский характер.

Вместе с тем видно, что мужчин раздражает женское посягательство на интеллектуальные сферы. Отголоски этой борьбы очевидны у многих моралистов. Например, Вомовьер пишет: «Наши дамы говорят о них без сомнения, но я думаю, что они прочитали лишь часть их. Они знают, что Геродот – самый древний (историк), что он великолепен, что он описал все, что произошло самого запоминающегося с первого Кира до своего времени»^[58]. И констатирует, что такие термины, как бастион, маневры, контрэскарп, равелин вошли в модную беседу не только среди мужчин, но и среди дам[l59].

В 1672 году Мольер ставит пьесу «Ученые женщины», насмехаясь над женской эрудицией и образованностью. Эта пьеса возмутила маркизу де Ламбер до глубины души и, по ее мнению, «повлияла на общественное мнение. С этого момента стало стыдно быть знающей […] Распущенность пришла на смену прециозности»^[60].

Начиная с конца XVII века происходит смена женского идеала. Создавая драгоценную оправу для женщин, король Людовик XIV низводит их к роли прекрасного украшения этой оправы. Ставя женщин на пьедестал, он отбирает у них волю к действию. Версаль меняет женский идеал, делая его более пассивным, чем активным. Хотя мужчины по-прежнему повторяли: «Женщины могут все, поскольку они управляют мужчинами, которые всем управляют»^[61], ударение в этой фразе уже падало на ее последнюю часть.

Однако, смена господствующего в свете и при дворе идеала не могла повлиять на те глобальные изменения в гендерных отношениях, которые произошли в первой половине XVII века, ни уменьшить влияние женщин в пространстве салонов на сферу литературы и искусства. Это не было феминизмом как осознанной политической борьбой за права женщин. Вместе с тем, отвечая на запросы своего времени, литераторы, моралисты, философы впервые в истории поставили вопросы интеллектуального равенства женщин, женского образования, новой любовной этики и положения женщины в обществе.

Галантная эстетика складывается с участием и под влиянием женщин, поскольку галантная культура - это культура, пронизанная идеей любви: «Любовь - неиссякаемый источник бесед, мыслей, она в основе всех проектов и всех действий. Наконец, политика зависит от любви, поскольку в ней, естественно, соединяются интересы и амбиции»^[62].