Криминогенная роль «частной протекции» как коррупциогенного фактора в судебном акте в свете деятельности современных «мафиозных» образований в России

Новицкая Надежда Павловна ООО "Компания "К" 198184, Россия, г. Санкт-Петербург, ул. Канонерский Остров, 1 Novitskaya Nadezhda Pavlovna Lawyer at "Company "C" LLC 198184, Russia, g. Saint Petersburg, ul. Kanonerskii Ostrov n.novitzckaya@yandex.ru Другие публикации этого автора

«Торжественно клянусь честно и добросовестно

исполнять свои обязанности, осуществлять

правосудие, подчиняясь только закону, быть

беспристрастным и справедливым…» (Закон

РФ от 26.06.1992 N 3132-1 «О статусе судей в

Российской Федерации», статья 8)

Настоящее исследование проводится с позиции когнитивного подхода к системе государственного управления и государственной службы, когнитивной аналитики, описанной А. М. Старостиным ^[1], так как формирование выводов и принятие решений происходит в «условиях сложной неопределенности и высоких рисков», «сложнорефлексивного взаимодействия», которые выделены автором как «кейсовые ситуации», в которых «решаются указанные выше основные функции управленческой когнитивной аналитики». Автором была построена когнитивная модель исследуемых ситуаций в системе российского правосудия («суть когнитивного моделирования состоит в том, чтобы сложнейшие проблемы и тенденции развития системы отразить в упрощенном виде в модели» - А. М. Старостин ^[1]), указывающая на негласное (скрытое) участие в системе российского правосудия таких элементов как «институт частной протекции» («мафиозное образование») и организованная преступность, т.е. выявлены факторы (элементы системы) и ранжирование факторов (выделение базисных и второстепенных) на этапе построения ориентированного графа, выявлены степени взаимовлияния факторов на этапе построения функционального графа, а затем, при помощи главного инструмента когнитивного анализа, которым, по мнению Р. Г. Болбакова ^[2], является «ассоциативное образное, вербальное мышление», были исследованы объекты анализа, которые, как полагает автор, взаимосвязаны и требуют изменения, усовершенствования, ликвидации или направленности на борьбу с ними.

Использование автором понятия «частная протекция» и «коррупциогенный фактор» это своего рода научная метафора, при этом «ранжируется» двухслойная модель метафоры, «представляющая собой действие, свершающееся не только на уровне слов, но и в области мыслей», которая, как указывает исследователь О. С. Зубкова ^[3], «становится… моделью истины и методом познания», так как в «метафоре через аналогии обнаруживаются новые семантические связи вещей, что позволяет избежать формальности познания».

Невозможно также не предварить настоящее исследование указанием на то, что на современной стадии развития мировой философии, как отмечает доктор философских наук Г. П. Меньчиков ^[4], изменились «познавательные стратегии», так как «возникла принципиально иная единая научная картина мира, которая сочетает в себе системные и ситуационные представления». Исследуя вопрос о всеобщих фундаментальных свойствах бытия, Г. П. Меньчиков ^[5] подчеркивает, что «введение в общей теории неоднородности и однородности самоорганизации систем фрактальных множеств позволяет объяснить и предсказать многие явления в самых различных областях». В. С. Поликарпов, Е. В. Поликарпова, В. А. Поликарпова ^[6] также отмечают, «фрактальная логика, оперируя парадоксальными логическими объектами, дает возможность решать задачи мышления, которые невозможно разрешить в рамках существующих логик».

Видимо, по этой причине, А. А. Гайдамакин ^[7] в работе «Фракталы в структуре юридического и административного дискурса», исследуя «дефекты управления по вертикалям и горизонталям власти», использует для этого понятие «фрактализация» и дает его описание: «Ошибка верхов, волной пробегая по нижестоящим инстанциям, воспроизводится и порождает в них такие же волны, на мелководье, доходя до конечного исполнителя в виде цунами; под их напором система управления не рушится только благодаря гибкости исполнителей и нарушению официальных предписаний... приводит к фрактализации порочного способа действия, его трансляции на нижние уровни иерархии, что имеет следствием некачественное выполнение работы, подделку отчетности, дачу взятки, превышение полномочий и т.п.».

В настоящем исследовании автор посмотрел на проблему «дефектов управления по вертикалям и горизонталям власти» под несколько другим углом зрения, используя фрактальный подход как методологическое основание взаимосвязи по типу модели «мафиозных образований», «элитарной коррупции», «частной протекции», вызывающих волновой эффект в виде «коррупциогенного фактора в судебном акте» и определяющих тем самым «порочное» поведение исследуемой системы современного правосудия, высказав положение о применении фрактальной методологии в юриспруденции для исключения искажений понимания сущности коррупции в судебной системе и причин ее устойчивости («живучести»).

При соблюдении определенной степени научной корректности автор исследует в настоящей работе такое явление как «коррупционное правонарушение судьи». В. А. Сергевнин и В. А. Авдеев ^[8], исследуя вопрос об основных направлениях уголовно-правовой политики США по противодействию коррупции, что в полной мере применимо и к российской уголовно-правовой политике, отмечают, «представляется очевидной необходимость отграничения коррупционного преступления, связанного с получением взятки, от другого, сходного с ним коррупционного правонарушения». Автор соглашается с высказанной точкой зрения и в настоящем исследовании преследует цель показать необходимость введения в российское законодательство понятия «коррупционное правонарушение судьи», установление его признаков и ответственности судьи за коррупционное правонарушение, чем и объясняется обширный объем представленных примеров судебной практики, так как их «наглядность» более эффективна в достижении поставленной цели.

Тема настоящего исследования позволяет начать его с обращения к работам ученых-криминологов об организованной преступности («мафии»). М. М. Биркин ^[9] в своем исследовании «Организованная и профессиональная преступность в России» отмечает: «Важной отличительной особенностью организованной преступности является ее способность за счет использования методов коррупции и дискредитации, шантажа и «ликвидации» препятствующих ей лиц перестраивать под себя общественные институты, включая экономические и политические, с образованием новой крупной общественной подструктуры криминального общества, в которое вовлекаются в том числе и широкие массы граждан, с собственными политическими, экономическими, нравственными, социальными и иными порядками».

Как полагает автор, представителям организованной преступности («мафии») удалось перестроить под себя и такой институт как судебная система. Настоящее исследование напрямую связано с явлением, обозначенным в юридической науке как «частная протекция», и направлено на выявление причин появления «коррупциогенного фактора» в судебных актах на примере ряда исследованных автором судебных дел. Особенность данного исследования заключается в том, что автор, являясь участником исследуемых событий, владеет большей информацией, чем она представлена в опубликованных (или неопубликованных) судебных актах.

В настоящем исследовании автор представляет примеры из судебной практики, позволяющие найти ту грань, которая отделяет «коррупциогенный фактор» в судебном акте от основанного на законе «внутреннего убеждения» судьи или его неумышленной ошибки. Исследование было проведено с целью восполнить указанные пробелы в познании правовой теории и правоприменительной практики по данному вопросу.

Появление «коррупциогенного фактора» в судебном акте связано не только с дефектным правосознанием судьи, но и с дефектами действующего российского законодательства. Именно поэтому автор полагает необходимым начать настоящее исследование со статьи 90 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации о межотраслевой преюдиции, соглашаясь с Н. В. Азарёнком ^[10] в том, что «законодатель допустил методологический просчет, когда в 2010 году ввел в уголовный процесс неопровержимую преюдицию». Благодаря такому «широкому жесту» законодателя, автор (как и многие другие «потерпевшие») до настоящего времени не может добиться не только возбуждения уголовного дела по факту фальсификации доказательств в гражданском деле, но и защиты своих прав и интересов в другом гражданском деле, где предметом является защита чести, достоинства и деловой репутации, неприкосновенность частной жизни, так как для защиты в данном гражданском деле требуется часть документов, которые в некоторой степени фигурировали в гражданском деле с использованием сфальсифицированных доказательств, а оно продолжает сохранять силу, ведь для его отмены, в соответствии с пунктом 2 части 3 статьи 392 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации (далее - ГПК РФ) ^[11], требуется приговор суда по факту фальсификации доказательств, а уголовное дело не возбуждают, ссылаясь на статью 90 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации (далее - УПК РФ) ^[12], и что сегодня суд активно использует, чтобы создать препятствия в защите.

И даже постановление Конституционного суда Российской Федерации № 30-П от 21 декабря 2011 года о проверке конституционности положений статьи 90 УПК РФ ^[13] не разрешило указанную проблему. Вернее, единственный раз Василеостровский районный суд Санкт-Петербурга в деле № 3/10-136/2015 по жалобе в порядке статьи 125 УПК РФ (раздел на сайте суда: «производство по материалам») признал незаконным и необоснованным постановление органа дознания об отказе в возбуждении уголовного дела, обосновавшего отказ ссылкой на статью 90 УПК РФ, указав, что в «материалах дела имеются неисследованные при разбирательстве гражданского дела данные, указывающие на подлог и фальсификацию доказательств». Однако, последующие события показали, что на судей, по всей видимости, в исследуемых автором судебных делах, оказывается давление, так как их поведение и выносимые ими решения стали указывать на явный «коррупциогенный фактор», а статья 90 УПК РФ стала для судей и правоохранительных органов спасительной «мантрой».

Н. В. Азарёнок ^[10] в своем исследовании подчеркивает, «межотраслевая неопровержимая преюдиция в уголовном судопроизводстве противоречит положениям доказательственного права», так как «в уголовном процессе… исследуется истинность самих фактов преступных деяний, с которыми связаны юридические последствия, в гражданском процессе - истинность заявлений сторон о фактах», а поэтому «недопустимо ставить знак равенства между приговором и судебным решением по гражданскому делу, поскольку первый должен соответствовать реальности (т.е. фактическим обстоятельствам дела) либо приближаться к ней, а второе может отражать только позицию сторон по определенным правоотношениям».

Однако, в исследуемых автором «кейсовых ситуациях», территориальные подразделения Следственного комитета Российской Федерации, полиция и прокуратура твердо стоят на своей позиции, основанной на статье 90 УПК РФ. После принятия Конституционным судом Российской Федерации определения от 12 марта 2019 года № 578-О ^[14] у автора появилась надежда на изменение позиции не только правоохранительных органов, но и суда при оценке решений и действий (бездействия) должностных лиц правоохранительных структур, но напрасно. Суды продолжили проявлять при осуществлении правосудия по жалобам в порядке статьи 125 УПК РФ коррупциогенную заинтересованность, основанную на предпочтении защиты интересов должностных лиц правоохранительных органов.

Казалось бы, правовую корректность (путем проведения своеобразной «антикоррупционной экспертизы») в выносимые судами решения с целью снижения коррупционных рисков должна привнести квалификационная коллегия судей (ККС), однако, здесь сразу же возникают проблемы, при этом не только по той причине, что, как отмечает Т. В. Фарои ^[15] «судьбу судей решает глава исполнительной власти при участии своих подчиненных, но не судьи и не общественность», но и потому что судебная система не заинтересована в демонстрации «относительной коррумпированности» судебной системы. При этом, по мнению старшего научного сотрудника отдела уголовного, уголовно-процессуального законодательства и судоустройства Института законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве Российской Федерации, д.ю.н. О. А. Степанова ^[16], действующее законодательство допускает «привлечение судьи к дисциплинарной ответственности за вынесение явно незаконного судебного акта, правда, если его незаконность подтверждена вышестоящей судебной инстанцией», т.е. подтверждена в процессуальном порядке. И вот она первая проблема, так как там, где имеется «коррупциогенный фактор», никогда не будет вышестоящими судами признана незаконность судебного акта в порядке процессуального обжалования. И этим пользуются квалификационные коллегии судей, вплоть до Высшей квалификационной коллегии судей Верховного Суда Российской Федерации, которые в качестве отписок направляют «рекомендации» обжаловать судебные акты в процессуальном порядке. Квалификационными коллегиями судей вывод о «явной незаконности судебного акта» никогда не будет сделан, так как в посягательстве на имидж суда судебная власть не заинтересована.

О. А. Степанов ^[16] в своем исследовании поясняет, «судья должен привлекаться к дисциплинарной ответственности не за мнение, выраженное в судебном акте, а за совершение действий, нарушающих требования Закона РФ «О статусе судей в Российской Федерации» от 26.06.1992 N 3132-1, так как в статье 3 Закона сказано, что судья при исполнении своих полномочий должен избегать всего, что могло бы умалить авторитет судебной власти, достоинство судьи или вызвать сомнение в его объективности, справедливости и беспристрастности. Вынесение явно незаконного судебного акта, безусловно, умаляет авторитет судебной власти и вызывает сомнение в его объективности, справедливости и беспристрастности судьи». Однако, данный подход не реализуется на практике, о чем свидетельствуют и последние полученные автором ответы из квалификационной коллегии судей Санкт-Петербурга. При этом О. А. Степанов ^[16] отмечает, что в настоящее время квалификационные коллегии судей не могут эффективно выполнять поставленные перед ними задачи и «в целях гарантии объективности и беспристрастности их работы» предлагает иной вариант формирования состава квалификационных коллегий судей путем «снижения доли судей в квалификационной коллегии до 51%, а остальные 49% состава замещать представителями общественности… и независимыми прокурорами».

Судья Конституционного суда Российской Федерации (в отставке), д.ю.н. М. И. Клеандров ^[17] также высказывает обоснованные претензии в отношении деятельности квалификационных коллегий судей в статье «Организация судейского сообщества: нужны структурные преобразования», и критикуя Федеральный закон «Об органах судейского сообщества в Российской Федерации» от 14.03.2002 N 30-ФЗ, отмечает, «нельзя объединить и отдать в монопольное ведение одному, пусть и самому объективному, сформулированному на базе самых демократичных принципов, но одному (объединенному) правоохранительному органу функции дознания, предварительного следствия и суда», и предлагает не просто усовершенствовать органы судейского сообщества, он предлагает такие структурные преобразования, которые позволят создать автономную структуру в составе квалификационных коллегий судей, но не подотчетную и не подконтрольную ей, которая будет выполнять «функции дознания и предварительного следствия (в переносном, естественно, смысле)», которые впоследствии следует выделить уже в полностью самостоятельные органы, «избираемые Всероссийским съездом судей (федеральный уровень) и конфедерациями судей субъектов РФ (региональный уровень), …исключительно для выполнения единственной, но крайне важной функции - организации проверок жалоб, заявлений и т. д. в отношении совершенного судьей дисциплинарного проступка», так как сегодня из-за отсутствия «внятного механизма привлечения судей к ответственности» возникают проблемы и неэффективно рассматриваются жалобы, поданные в квалификационные коллегии судей. Для реализации «функции дисциплинарного суда над судьями» М. И. Клеандров ^[17] предлагает создать качественно новую структуру - «дисциплинарную судейскую коллегию», т.е. ученым предлагается и данную функцию «отделить от всей совокупности функций квалификационных коллегий судей принадлежащую сегодня ей функцию дисциплинарного «суда над судьями» и возложить ее на качественно новую структуру (которую предстоит создать) - самостоятельный одноуровневый федеральный орган судейского сообщества, дисциплинарную судейскую коллегиею - ДСК - для проведения на своем заседании своеобразного «судебного следствия» по материалам заключения дисциплинарного судейского комитета (дисциплинарной судейской комиссии) и вынесения соответствующего решения о применении к провинившемуся судье конкретной санкции - дисциплинарной меры ответственности, адекватной совершенному судьей дисциплинарному поступку», чтобы реализовать на практике эффективную защиту прав граждан и юридических лиц от нарушений судей при осуществлении правосудия.

Ф. Н. Багаутдинов, Н. С. Диденко ^[18], указывая на то, что в Высшей квалификационной коллегии судей Верховного Суда Российской Федерации после объединения вышестоящих судов «общественность осталась в явном меньшинстве и повлиять на важные решения, в том числе связанные с привлечением судьи к уголовной ответственности, уже не может, что вряд ли является правильным», предлагают в качестве представителей от общественности в Высшую квалификационную коллегию судей (ВККС) привлекать не только ученых-юристов и представителей Ассоциации юристов России, как это практикуется сегодня, а и представителей правозащитных организаций, Общероссийского народного фронта и других, а председателем ВККС и соответствующих коллегий в регионах назначать представителя общественности либо представителя Президента Российской Федерации.

Как видно из вышеизложенного, в настоящее время назрела реформа органов судейского сообщества, а поэтому не стоит сегодня удивляться, что квалификационные коллегии судей не нацелены надлежащим образом решать вопросы дисциплинарной ответственности судей, возвращая жалобы с отметкой «не имеется достаточных сведений, подтверждающих обстоятельства совершения этого проступка», «не может быть привлечен к какой-либо ответственности за выраженное им при отправлении правосудия мнение или принятое судом решение, если только вступившим в законную силу приговором…» либо «используйте процессуальный путь обжалования». На «коррупциогенный фактор» в судебном акте квалификационные коллегии судей внимания не обращают, так как в законодательстве это понятие отсутствует.

В «кейсовых ситуациях», исследуемых автором, по жалобам в порядке статьи 125 УПК РФ на действие (бездействие) должностных лиц правоохранительных органов, до настоящего времени (с 2012 г.) судом не установлено незаконное бездействие следователей и дознавателей, при этом ни следователи территориальных структур Следственного комитета России, ни дознаватели территориальных подразделений МВД России на сегодняшний день не выполнили те доследственные мероприятия, которые были указаны как обязательные самим же следственным отделом по Василеостровскому району ГСУ СК России по Санкт-Петербургу в сопроводительном письме от 17 мая 2016 года за № 494-41/76-16 при возврате в полицию материалов доследственной проверки КУСП-7381 от 12.04.2017: «для установления признаков преступления по частям 1 и 3 статьи 303 УК РФ изъять и проверить имеющиеся в материалах гражданского дела копии выписок из протокола Правления нотариальной палаты № 3 от 21.06.2007 года и справки по результатам проверки профессиональной деятельности от 2000г., 2007г., принять меры по установлению места хранения подлинников данных документов, опросить сотрудников нотариальной палаты по обстоятельствам составления протокола № 3 от 21.06.2007 года, установить и опросить лиц, участвующих в проведении проверки профессиональной деятельности нотариуса», так как «отсутствие данных сведений не позволяет сделать вывод о возможном наличии в действиях неустановленных лиц признаков преступления, предусмотренного ст. 303 УК РФ, связанных с предоставлением в Василеостровский районный суд сфальсифицированных документов по гражданскому делу».

В отличие от суда, прокуратура Санкт-Петербурга признала длительное незаконное бездействие должностных лиц органа дознания (правда, единственный раз за 10 лет), отметив нарушение статьи 6.1 УПК РФ о разумном сроке уголовного судопроизводства в последнем ответе прокуратуры Санкт-Петербурга за № 16-737-2018 от 07.04.2020 года. И здесь имеется принципиально важный момент, свидетельствующий о наличии «коррупциогенного фактора» в действиях судей, ведь суды на протяжении 10 лет не выявляют длительного незаконного бездействия должностных лиц полиции и следственных органов, а если что-либо выявляют, то скрывают данные факты, не указывают этого в своих постановлениях. В частности, в деле № 3/10-8/2017 Василеостровский районный суд Санкт-Петербурга выносит частное постановление от 15.03.2017 года в отношении незаконного бездействия руководства органа дознания, но об этом частном постановлении не упоминается в основном постановлении по делу, при этом по основному постановлению от 15.03.2017 года суд не устанавливает никаких нарушений в действиях должностных лиц органа дознания (коррупциогенный фактор: выявляет/не выявляет), несмотря на то, что в частном постановлении отмечено: «Суд полагает, что данные обстоятельства свидетельствуют о халатном отношении к своим должностным обязанностям…, а также о неполноте проведенной доследственной проверки, что отразилось на ее всесторонности и объективности, а также об отсутствии надлежащего контроля и надзора за проведением дознания со стороны начальника органа дознания». И при таком положении вещей судебные коллегии по уголовным делам судов апелляционной и кассационной инстанций оставляют постановление суда первой инстанции в силе.

При этом неправомерное бездействие руководства территориальных подразделений Следственного комитета России является для «уголовных» судов вообще неприкасаемой темой. Именно поэтому автор пошел на «эксперимент» и обратился в Василеостровский районный суд Санкт-Петербурга с административным исковым заявлением (административное дело № 2а-3262/2018) в попытке признать незаконным бездействие руководителя следственного отдела в связи с невыдачей талона-уведомления при фактическом приеме заявления о преступлении, т.е. фактическом отказе в его регистрации в КРСП (сокрытие преступления от учета), но суд первой инстанции прекратил производство по делу, при этом в аналогичной ситуации Нижегородский областной суд принял иную правовую позицию и удовлетворил административный иск гражданина на бездействие следователя СК России, которое заключалось в невыдаче талона-уведомления при фактическом приеме заявления о преступлении (апелляционное определение Нижегородского областного суда от 30.05.2018 года по делу № 33а-6494/2018 ^[19]), а Санкт-Петербургский городской суд оставил частную жалобу на определение суда первой инстанции по административному делу № 2а-3262/2018 без удовлетворения (апелляционное определение Санкт-Петербургского городского суда от 26.02.2019 года ^[20]), т.е. суды Санкт-Петербурга приняли прямо противоположное решение, что свидетельствует об очередной дефектности законодательства, способствующей появлению «коррупциогенных факторов» в судебных решениях.

Уважительно относясь к принципу «объективной истины», автор со всеми требованиями, которые ранее были заявлены в административном судопроизводстве по делу № 2а-3262/18 (прим.: судебные акты по делу №2а-3262/18 опубликованы), параллельно обратился в Василеостровский районный суд Санкт-Петербурга с жалобой в порядке статьи 125 УПК РФ (дело № 3/10-1/19), часть требований из указанной жалобы была оставлена судом без рассмотрения, а другая - без удовлетворения. Как полагает автор, «коррупциогенный фактор» в судебных актах по делу № 3/10-1/19 (судья Леонова Е.В.) появился в результате «манипуляций» суда с доказательствами и «внутренним убеждением» судьи (не основанном на законе). В апелляционном постановлении по данному делу Санкт-Петербургский городской суд (судья Вергасова М.Х.) указал, «оценка действиям должностных лиц следственного отдела, полиции и прокуратуры, начиная с 2012 года по 2016 год дана в постановлениях суда по другим делам, в частности, в постановлении Василеостровского районного суда Санкт-Петербурга от 21.08.2017 года (дело № 3/10-54/17), апелляционном постановлении Санкт-Петербургского городского суда от 11.10.2017 года по этому же делу». Только проблема в том, что по делу № 3/10-54/17 действие (бездействие) руководителя следственного отдела и прокурора вообще не обжаловалось. Обжаловалось лишь бездействие должностных лиц органа дознания. Более того, в указанных постановлениях не давалась оценка бездействию и должностных лиц органа дознания, так как в связи с отменой прокурором постановления дознавателя от 14.07.2017 года суд прекратил производство по делу, указав, что отсутствует предмет обжалования, а в апелляционном постановлении от 11.10.2017 года суд постановил, что «в связи с полной утратой материала КУСП-17629 от 02.10.2012 года, регистрацией заявления о преступлении повторно с заведением материала КУСП-7381 от 12.04.2017, проверка по которому продолжается в настоящее время, вывод суда первой инстанции о необходимости прекращения производства по жалобе заявителя, является правильным». Таким образом, никакой оценки бездействию должностных лиц за период 2012-2016 гг. не давалось ни в одном судебном акте. Но так произвольно «поиграв» доказательствами, суд по делу № 3/10-1/19 вообще исключил из рассмотрения незаконное бездействие должностных лиц следственного отдела, полиции и прокуратуры за период 2012-2016 гг., несмотря на то, что утерянный материал КУСП-17629 был восстановлен и суду были представлены подлинные экземпляры всех постановлений дознавателей за указанный период. При этом путем процессуальных манипуляций доказательствами суду удалось избежать реального исполнения по этому делу апелляционного постановления Санкт-Петербургского городского суда от 14.08.2018 года, который прямо указал нижестоящему суду исследовать «постановления дознавателей с 2012 года и дать оценку действиям и решениям дознавателей в свете формального проведения ими расследования». Незаконное бездействие должностных лиц за период 2017-2018 гг. также не было судом установлено по следующим причинам: «прокурор отменял постановления дознавателя» (прим.: по одним и тем же основаниям 17 раз), а руководитель следственного отдела не бездействовал ввиду того, что «следователи наделены правом самостоятельно решать регистрировать заявления о преступлении или нет, выдавать талон-уведомление или нет». «Внутреннее убеждение» судьи в исследуемой «кейсовой ситуации» по делу № 3/10-1/19 - это область недосягаемого для законопослушного гражданина. Здесь можно было бы говорить о явном «коррупционном правонарушении», если бы оно присутствовало в законодательстве.

Как полагает автор, создает проблемы правоприменения, позволяя судьям злоупотреблять своими полномочиями и «внутренним убеждением», отказывая гражданам в защите их прав, и пункт 1 Постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 10.02.2009 года № 1 «О практике рассмотрения судами жалоб в порядке ст. 125 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации» ^[21], из которого следует: «При проверке законности и обоснованности решений и действий (бездействия) дознавателя, следователя, руководителя следственного органа и прокурора судья не должен предрешать вопросы, которые впоследствии могут стать предметом судебного разбирательства по существу уголовного дела. В частности, судья не вправе делать выводы о фактических обстоятельствах дела, об оценке доказательств и квалификации деяния». Это положение разъяснений Пленума Верховного Суда Российской Федерации особенно неприемлемо при обжаловании действий (бездействия) должностных лиц правоохранительных органов на этапе подачи заявления о преступлении, когда составленное в соответствии с требованиями УПК РФ заявление о преступлении «автоматически» переводится в категорию «обращение» или должностным лицом правоохранительных органов на этапе доследственной проверки выносится постановление об отказе в возбуждении уголовного дела (часто необоснованно и неоднократно), так как в данном случае уже не будет никакого рассмотрения уголовного дела по существу «впоследствии».

И не важно, что ученые-правоведы не согласны с вышеизложенной позицией высшей судебной власти. Их голос никто не слышит, вернее, не желает услышать. В результате мы получаем формальный подход к рассмотрению жалоб в порядке статьи 125 УПК РФ. В деле № 3/10-70/17 по жалобе в порядке статьи 125 УПК РФ, рассмотренной Василеостровским районным судом Санкт-Петербурга, коллегия по уголовным делам Санкт-Петербургского городского суда в апелляционном постановлении от 09.12.2017 года продемонстрировала это достаточно открыто: «Доводы заявителя, касающиеся совершенного по ее мнению преступления, предусмотренного частями 1 и 3 статьи 303 УК РФ, оценки документов, представленных в гражданском деле, как сфальсифицированных, не могут являться обстоятельством, подлежащим проверке в порядке, предусмотренном статьей 125 УПК РФ. Положения статей 29, 125 УПК РФ не наделяют судью правом принимать решение о наличии или отсутствии оснований для возбуждения уголовного дела, давать указания должностным лицам следственных органов принимать конкретные решения по обращениям, поступившим от граждан, давать оценку наличия признаков преступления в указанных обращениях».

Автор ранее уже отмечал, что, казалось, Конституционный Суд Российской Федерации разрешил вышеобозначенную проблему «правосудия» в Определении от 12 марта 2019 года № 578-О, указав: «По смыслу статьи 125 УПК Российской Федерации, не исключается рассмотрение судом в установленном ею порядке в пределах полномочий, вытекающих из природы судебного контроля на стадии предварительного расследования, и жалоб, касающихся неэффективности проверки сообщения о преступлении и расследования, если такая неэффективность является следствием ненадлежащих действий (бездействия) и решений соответствующих должностных лиц, что может выражаться, помимо прочего, в недостаточности принимаемых ими мер». Однако, Санкт-Петербургский городской суд при рассмотрении жалобы на постановление суда первой инстанции по делу № 3/10-1/19 не применяет эту правовую позицию Конституционного Суда Российской Федерации и, как следует из апелляционного постановления от 11.06.2019 года, продолжает скрывать незаконное бездействие должностных лиц полиции, прокуратуры и следственного отдела: «Доводы жалобы заявителя о неполноте проведенной проверки по материалу, о неверной квалификации, а как следствие этого, неверной подследственности материала проверки, не подлежали рассмотрению судом, так как по смыслу статьи 125 УПК РФ, суд в данном производстве не вправе разрешать вопросы полноты проведенных проверок, необходимость проведения отдельных следственных и процессуальных действий и их достаточности для решения вопроса о дальнейшем движении уголовного дела, обсуждать вопросы фактических обстоятельств уголовного дела и юридических действий конкретных лиц». Указанная правовая позиция суда обусловлена «коррупциогенным фактором», чему способствует и дефектность статьи 125 УПК РФ.

В. А. Виноградова ^[22] отмечает эту дефектность как одну из причин, порождающих проблемы при защите прав в порядке статьи 125 УПК РФ, указывая, что «спорность характеристики предмета обжалования, заложенной в самой формулировке части 1 статьи 125 УПК РФ в законе, мешает обеспечить доступ к правосудию, так как в данной норме юридически неопределенными, оценочными являются категории «иные», «бездействие», «способные причинить», «затруднить доступ к правосудию», которые позволяют их толковать суду произвольно».

Исследованный автором ряд судебных дел показал не только недобросовестность судей при осуществлении правосудия, но и несовершенство законодательства о дисциплинарной ответственности судей, позволяющее избежать ответственности даже при выявлении признаков коррупциогенного характера, которых, однако, по мнению прокуратуры, недостаточно, чтобы признать исследуемые злоупотребления преступлением (ответ прокуратуры № 8-319-2021 от 25.03.2021: «…сведения не содержат конкретных данных о признаках преступления»). Именно поэтому автор сегодня так осторожен в отношении введения института следственного судьи, о котором в последние годы много спорят, т.е. до создания эффективной системы ответственности судей и выполнении ряда структурных преобразований в судебной системе, о которых сказано в настоящей статье. До 2020 года у автора еще были какие-то позитивные ожидания от введения института следственного судьи, но опыт судебного представительства 2020-2021 гг. «породил» большие опасения, указывая на преждевременность его введения, ведь всё упирается в «фигуру» судьи (и следователя, полицейского, прокурора), а эти лица (их правосознание) сформированы в условиях нашей действительности, когда коррупция в разных её формах глубоко поразила все правоохранительные структуры и суды, поэтому опять будут правы те, у кого больше «возможностей», при этом не только законных. Доверие к «правосудию» у автора подорвано сегодня полностью и это не голословные утверждения. Ведь как удивительно легко и безнаказанно судьи не только недобросовестно используют «внутреннее убеждение», но не гнушаются и фальсифицировать сведения, а то и просто откровенно нарушать закон. В итоге, вопреки «декларациям» о защите прав человека и о равноправии сторон, суды начинают защищать интересы недобросовестной стороны еще на этапе подачи заявления о преступлении или подачи искового заявления в порядке гражданского судопроизводства. И здесь исследовательским объектом становится уже явный «коррупциогенный фактор» в действиях (бездействии) и решениях судей, впрочем, как и следователей, полицейских, прокуроров.

Как отмечают д.ю.н. М. П. Клеймёнов и Е. С. Иванов ^[23] в статье «Эффективность противодействия преступности в сфере правосудия путем применения наказания», практика назначения наказания за преступления, подрывающие справедливость правосудия, т.е. уголовно-правовое реагирование за такие преступления, «либо отсутствует (ст. 301 УК РФ), либо является очень слабым (ст.ст. 299, 300, 303, 305 УК РФ) или слабым (ст. 295 УК РФ)», а причины этого «коренятся в нежелании дискредитации системы профессионалами, которые призваны служить правосудию». Указанное лишь подтверждает необходимость введения в российское законодательство промежуточного этапа ответственности судьи в виде «коррупционного правонарушения».

Анализ автором исследуемых «кейсовых ситуаций» показал, что «коррупциогенные факторы», присутствующие в судебных актах, основаны на «частной протекции» и связанным с этим явлением «внутренним убеждением» судьи, которое уже не основано на законе и в определенной степени зависимо, т.е. произошло своего рода «лоббирование» нужного решения со стороны заинтересованных лиц. Но для «лоббирования» в судебной системе нужных решений требуется структурированная нелегальная организация в виде финансово-политической группировки, которая и поставляет кадры для судебной системы. Такие финансово-политические группировки создают криминогенность своими действиями по «лоббированию» интересов клиентов в судах, так как используют коррупцию и подкуп.

Профессор М. П. Клеймёнов и Р. В. Пустовит ^[24] указывают на следующую тенденцию, способствующую развитию коррупции, это появление «нелегального рынка торговли должностями в органах законодательной, исполнительной и судебной власти», так как «соискатель должности, купив ее, должен не только вернуть затраты, но и получить «дивиденды»». Более того, покупатель должности будет обязан оказывать продавцам должности услуги, т.е. появление «частной протекции» в принимаемых судами решениях будет гарантировано, так как «мафия» имеет компрометирующие материалы на всех. Наличие структурных образований мафиозного типа, имеющих возможность «лоббировать» вынесение судами нужных решений, наличие пробелов в законодательстве и его несовершенство, способствуют созданию криминогенной ситуации в обществе и государстве, не позволяют эффективно восстанавливать нарушенные права человека.

В связи с несовершенством законодательства следует отдельно сказать о дефектности пункта 2 части 3 статьи 392 ГПК РФ, способствующего появлению «коррупциогенного фактора» в судебных актах. Как можно предположить, при принятии законодателем действующей редакции указанной статьи не учитывался фактор «коррупциогенности» в деятельности правоохранительных структур. В указанной ситуации законодатель правильно посчитал, что совершивший преступление обязательно должен быть наказан, но не учел данный фактор, а поэтому сегодня получается всё наоборот, «наказывается» потерпевший, так как его попытки добиться возбуждения уголовного дела в большинстве случаев оканчиваются неудачей. Необходимо разорвать эту «насильственную» законодательную связь между «приговором суда» и пересмотром дела по вновь открывшимся обстоятельствам в случае фальсификации доказательств, предусмотренную пунктом 2 части 3 статьи 392 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации, хотя бы, в отдельных случаях.

Автору, несмотря на неоднократно предпринимаемые попытки, так и не удалось добиться пересмотра решения суда по гражданскому делу по вновь открывшимся обстоятельствам, чему препятствовал пункт 2 части 3 статьи 392 ГПК РФ. Заложник собственной принципиальности (автор обращался в органы власти с правовыми инициативами об антикриминальном реформировании системы частного нотариата, создании коллективных нотариальных контор на условиях государственно-частного партнерства, введении нового порядка установления личности гражданина при совершении нотариального действия, введении обязательной аудио/видеозаписи процедуры совершения отдельных нотариальных действий, создании электронной базы единых образцов нотариальных документов и т.д.), являясь сегодня «детективом поневоле», автор представляет свое видение появления «частной протекции» («коррупциогенных факторов») в исследуемых в настоящей статье судебных актах (делах), где заинтересованным лицом является нотариальная палата Санкт-Петербурга либо её интересы или интересы системы частного нотариата вообще, даже если эти структуры не являются стороной процесса.

Исходя из заданной тематики исследования и представляя для демонстрации деятельности института мафии «кейсовую ситуацию», где противоположной стороной выступает одна из структур системы частного нотариата, автор обоснованно полагает, что фактически он (или ему) противостоит «система», а эту систему кто-то создавал, обеспечивая её «законодательное» существование, т.е. это государственно-политический аппарат, а сама система создавалась для регулирования вопросов частной собственности, т.е. обеспечивала и обеспечивает интересы бизнеса, накопления крупного капитала. Из данных исходных автор делает вывод, что причина «коррупциогенности» судебных решений (в делах с его участием), где одной из сторон является структура системы частного нотариата (или её интересы), связана именно с поддержкой или «частной протекцией» нотариату со стороны тех структурных образований («институт мафии»), которые гипотетически можно охарактеризовать как «интрузивно-деструктивно-мимикрийную преступность» (мафиозная модель преступности), понятие которой, как указывает Н. И. Верченко ^[25], было введено известным российским криминологом А. С. Овчинским для «характеристики преступности, естественным образом проникшей и встроившейся в систему экономических, правовых, финансовых и иных отношений, неуязвимой от усилий правоохранительных органов». Н. И. Верченко ^[25] отмечает, именно «элитарная коррупция представляет интрузивно-деструктивно-мимикрийную преступность, характеризующуюся исключительной латентностью посягательств лиц, обладающих высоким социальным положением, изощренными методами достижения узкогрупповых целей, непомерным материальным, моральным, физическим ущербом», когда «происходит сращивание носителей власти с бизнесом», в результате чего «властное привилегированное положение (должностные возможности, иммунитет) используется в личных целях», при этом «переплетение государственно-политического аппарата, крупного капитала, бизнеса и организованной преступности сегодня настолько тесно, что часто не представляется возможным понять: кто и чьи интересы представляет».

В этой связи интересными представляются и выводы М. П. Клейменова, И. М. Клейменова, А. И. Кондина ^[26], заявившими о появлении качественно нового явления организованной преступности в виде «системной мафиозной модели», которые прямо идентифицируют и модель служебной организованной преступности как «интрузивно-деструктивно-мимикрийную преступность (ИДМ-преступность)», отмечая: «Такая модель организованной преступности, во-первых, интрузивная, потому что она заполняет собой готовые политические, правовые, экономические и другие системы. Во-вторых, она деструктивная, потому что имеет преимущественно разрушительный характер. В-третьих, она мимикрийная, потому что обладает уникальным свойством приспосабливаться к условиям внешней среды». Исследователи ^[26] также подчеркивают, что «её суть в последовательном проникновении в систему экономики и государственного управления при сохранении собственных инструментов насилия. Коррупция и альтернативное право на насилие позволяют успешно использовать эти ресурсы, оставаясь самостоятельной и мощной силой».

В этом же исследовании М. П. Клейменов, И. М. Клейменов, А. И. Кондин ^[26] отмечают, «инфильтрация организованной преступ­ности в экономику происходила через инструменты политиче­ской власти. Криминалитет прекрасно понимает, что власть - это деньги, возможность управлять экономическими процесса­ми в своих интересах. Внедрившись в легальный бизнес, его представители стали политической силой, которая лоббирует свои интересы в законодательных структурах, «продавливает» выгодные ей решения в органах исполнительной власти, доби­вается вынесения судебных решений, отвечающих интересам криминальных структур». И только исходя из понимания деятельности мафиозных образований («интрузивно-деструктивно-мимикрийной преступности») можно объяснить две следующие «кейсовые ситуации» по судебным делам с участием автора, которые характеризуются наличием явных «коррупциогенных факторов».

Первая «кейсовая ситуация» (гражданское судопроизводство): Смольнинский районный суд Санкт-Петербурга в течение девяти месяцев всё делал и делает для того, чтобы не принять к производству исковое заявление автора (материалы М-2502/2020, М-4779/2020, М-298/2021) о защите чести, достоинства и деловой репутации, неприкосновенности частной жизни, причинении вреда здоровью (и т.д.), где ответчиком является нотариальная палата (в числе прочих требований ставится вопрос о преодолении преюдиции ранее принятого решения суда по гражданскому делу, для чего имеется достаточно доказательств). Более того, данная «история» фактически началась еще в 2018 году, но суду тогда удалось «отфильтровать» исковое заявление, приняв иск только в части защиты личных неимущественных прав и возмещении морального вреда (в остальной части было рекомендовано подать новый иск). Именно эта «фильтрация» иска позволила суду отказать в удовлетворении исковых требований. При подаче в 2020 году нового искового заявления о защите чести, достоинства и деловой репутации (и др.) Смольнинский районный суд Санкт-Петербурга начинает активно создавать препятствия в принятии искового заявления, аргументируя тем, что ранее доказательства получили оценку в других судебных делах, при этом пытается манипулировать законодательством, ссылаясь на отмененную редакцию статьи 134 ГПК РФ. Санкт-Петербургский городской суд апелляционным определением от 23.09.2020 года отменяет это определение Смольнинского районного суда Санкт-Петербурга, что удивительно, так как обычно заинтересованные лица заранее предпринимают «меры» для получения решения в свою пользу. При этом Санкт-Петербургский городской суд указывает в определении, что районный суд в обоснование отказа в принятии искового заявления к производству неправомерно ссылается на пункт 1 части 1 статьи 134 ГПК РФ в старой редакции («коррупциогенный фактор»), так как в настоящее время действует новая редакция статьи, принятая в 2019 году, не позволяющая отказать в принятии иска. И здесь непроизвольно задаешься вопросом: «А если бы законодатель не изменил в 2019 году редакцию статьи 134 ГПК РФ?». Получается, что суд, действуя в интересах нотариальной палаты, целенаправленно исключает из искового заявления, поданного в конце 2018 года, часть требований, а именно, о защите чести, достоинства и деловой репутации, рекомендуя подать новый иск в этой части, а затем, при подаче нового иска, отказывает в его принятии, ссылаясь на то, что доказательства уже получили оценку в предыдущем судебном деле («коррупциогенный фактор»). При этом суд первой инстанции после отмены его определения находит основания для оставления иска без движения по причине недоплаты госпошлины, но не указывает в своем определении какую конкретно сумму надо доплатить («коррупциогенный фактор»). Произведенная доплата госпошлины опять не устраивает суд и он возвращает исковое заявление без рассмотрения. Основание возврата искового заявления одно - недоплата госпошлины. После доплаты госпошлины и новой подачи искового заявления его передают другому судье (причины неизвестны), но это еще не «коррупциогенный фактор». При этом не исключено, что именно этого и добивался Смольнинский районный суд Санкт-Петербурга (судья Королева Н.А.), когда не указал конкретный размер госпошлины, необходимый к доплате. Видимо, требовалось передать материалы другому судье, который смог бы «не принять» во внимание апелляционное определение Санкт-Петербургского городского суда от 23.09.2020 года. Так оно и случилось, игнорируя определение Санкт-Петербургского городского суда от 23.09.2020 («коррупциогенный фактор»), судья Азизова О.М. оставляет исковое заявление по причине того, что в поданном исковом заявлении не указано «чем» нарушены права и интересы истца (и т.д.), хотя, вышестоящая судебная инстанция подробно изложила в апелляционном определении от 23.09.2020 «чем» нарушены права и интересы истца, обязав принять исковое заявление, а затем, после вынужденной подачи автором уточняющих обоснований о нарушении прав (и жалобы в ККС Санкт-Петербурга), возвращает исковое заявление «в связи с непредоставлением расчета исковых требований о возмещении вреда здоровью», когда расчет был указан исходя из п. 4 ст. 1086 ГК РФ, т.е. не учитывая пункт 1 Постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 24.06.2008 г. N 11 «О подготовке гражданских дел к судебному разбирательству» о недопустимости совершения судьей действий по подготовке дела к судебному разбирательству до его возбуждения в суде, т.е. до принятия искового заявления к производству («коррупциогенный фактор»). В данной «кейсовой ситуации» налицо признаки «лоббирования» мафиозными образованиями нужного судебного акта в пользу нотариальной палаты, в т.ч. путем противодействия принятию искового заявления к производству.

Поданные жалобы в ККС Санкт-Петербурга и на имя председателей судов с указанием на тот факт, что коррупционная схема изначально была рассчитана на поэтапный отказ в принятии искового заявления путем различных манипуляций с доказательственной базой, законом, злоупотреблением «внутренним убеждением», не получают должного разрешения из-за отсутствия в законодательстве такого понятия как «коррупциогенный фактор» в судебных актах (и действиях судьи) и отрегулированного механизма привлечения судьи к ответственности за указанное «коррупционное правонарушение», что не позволяет привлечь судью к дисциплинарной ответственности по данному основанию и создает криминогенную ситуацию.

Вторая «кейсовая ситуация» (административное дело): По административному делу № 3а-287/2020 о признании недействующей части 1 статьи 4 Закона Санкт-Петербурга № 803-3 «Об организации и деятельности нотариата в Санкт-Петербурге» Санкт-Петербургским городским судом в качестве суда первой инстанции вынесено решение от 16.12.2020 года об отказе в удовлетворении исковых требований. Однако, в данной ситуации интерес представляет апелляционное определение Второго апелляционного суда общей юрисдикции от 17.03.2021 года № 66а-310/2021 (председательствующий судья Буткова Н.А.), которое и будет подвергнуто исследованию. Указанную «кейсовую ситуацию», как показательный пример «коррупциогенного фактора» в судебном акте, автор считает интересным представить на «суд» научной юридической общественности, так как суд апелляционной инстанции, отменив решение суда первой инстанции, намеренно прекратил производство по делу (оснований прекращать производство не было), чтобы скрыть нарушения, допущенные региональными законодательным и исполнительным органами. Таким «маневром» суд «ловко» ушел от оценки неправомерности решения суда первой инстанции, который обосновывал законность части 1 статьи 4 Закона Санкт-Петербурга № 803-3 положениями ненормативных правовых актов, утвержденных Федеральной нотариальной палатой, игнорируя нормы действующего законодательства, в т.ч. о порядке принятия нормативных правовых актов, а также статьи 5 Основ законодательства РФ о нотариате, закрепляющей основы деятельности нотариата, а именно, «нотариус беспристрастен и независим в своей деятельности и руководствуется Конституцией Российской Федерации, конституциями (уставами) субъектов Российской Федерации, Основами, иными нормативными правовыми актами Российской Федерации и субъектов Российской Федерации, принятыми в пределах их компетенции», ссылаясь на «Профессиональный кодекс нотариусов Российской Федерации» и «Требования 2003 г. к организации нотариального обслуживания нотариусами Российской Федерации, занимающимися частной практикой», т.е. суд не проверил соответствие указанных правовых актов Федеральной нотариальной палаты требованиям пунктов 2 и 3 части 8 статьи 213 Кодекса административного судопроизводства Российской Федерации.

И это еще не все доводы (доказательный текст апелляционной жалобы изложен на 15-ти листах по сравнению с двумя страницами судебного акта апелляционной инстанции). Следующим аргументом незаконности и необоснованности решения суда первой инстанции заявлен явный выход региональными законодательными и исполнительными органами за пределы полномочий субъекта Федерации (по вопросам совместного ведения), предоставленных им подпунктом 28 пункта 2 статьи 26.3 Федерального закона Российской Федерации от 06.10.1999 № 184-ФЗ «Об общих принципах организации законодательных (представительных) и исполнительных органов государственной власти субъектов Российской Федерации» ^[27], кроме того, была нарушена статья 7 указанного Закона. Субъект Российской Федерации имеет право определять в своем нормативном правовом акте лишь «количество должностей нотариусов в нотариальном округе и пределы нотариальных округов в границах территории субъекта Российской Федерации». Иных полномочий в сфере деятельности системы частного нотариата у субъекта Федерации нет, о чем и было заявлено в апелляционной жалобе: «Административный истец не оспаривает положение о том, что нотариальные действия должны совершаться в помещении, а не на улице. Истец оспаривает положение Закона Санкт-Петербурга № 803-3 о том, что нотариус «обязан» (иметь помещение), т.е. установление неуполномоченными законодательным и исполнительным государственными органами новой «нормы права», что создает неопределенность при применении указанной нормы права, так как юридическая ответственность за нарушение данной обязанности не предусмотрена нормами федерального законодательства, при этом указанная норма приводит к ограничению региональным законом самостоятельности нотариуса при осуществлении нотариальной деятельности, предоставленной ему федеральным законодателем, принятым в рамках его полномочий».

Апелляционное определение Второго апелляционного суда общей юрисдикции от 17.03.2021 года в исследуемой «кейсовой ситуации» свидетельствует о сознательном переводе «темы» в безобидное для региональных органов законодательной и исполнительной власти русло. При этом суд также сознательно скрывает тот факт, что было три решения по гражданскому делу, которое заявлено в деле № 3а-287/2020, как основанное на оспариваемом нормативном правовом акте, так как в последнем судебном решении (2009г.) был применен для мотивирования судебного решения Закон Санкт-Петербурга № 803-3, при этом первым решением Василеостровского районного суда Санкт-Петербурга (2007 г.) исковые требования нотариальной палаты были удовлетворены (судья Н. С. Тумашевич), а вторым решением Василеостровского районного суда Санкт-Петербурга (2008 г.) в исковых требованиях нотариальной палате было отказано (судья И. Н. Егорина). И только после того как был принят в 2009 году Закон Санкт-Петербурга № 803-3, Василеостровский районный суд Санкт-Петербурга применил часть 1 статьи 4 Закона и вынес в апреле 2009 года решение (уже третье) в удовлетворении исковых требований нотариальной палаты (судья Хмелева М.М., в июле 2009 года назначена заместителем председателя суда), которое «устояло» во всех судебных инстанциях (в тот период автору еще не было известно о фальсификации доказательств в указанном гражданском деле). Кроме того, в исследуемой «кейсовой ситуации» по административному делу № 3а-287/2020 имеется странное совпадение по датам (суд в своем апелляционном определении особо внимательно относится к «датам»): дата первого обращения автора с административным исковым заявлением в Санкт-Петербургский городской суд 23.09.2020 (документы были сданы в канцелярию 23.09.2020 и этому есть доказательство) и отмена этой же датой, т.е. 23 сентября 2020 года, статьи 4 Закона Санкт-Петербурга № 803-3. Автор не ожидал такой оперативности от ответчиков.

Несмотря на некоторую субъективность выводов автора, заинтересованного в исходе дел, указанных в «кейсовых ситуациях», поведение судей и вынесенные ими решения противоречат действующему законодательству и его принципам, что позволяет говорить о наличии в указанных судебных актах «коррупциогенных факторов». В. М. Бозров ^[28], давая рецензию на монографию Н. В. Романенко, отмечает, «монография посвящена исследованию сложных ситуаций, связанных с девиантным поведением отдельных представителей судейского корпуса, наделенных специальным статусом», так как «судейская преступность по своей общественной опасности не уступает преступности системной, поскольку подрывает авторитет и доверие не только к судебной власти, но и к государству (опрос исследовательского центра «Левада», проведенный в сентябре 2017 г. показал, что суды вызывают доверие лишь у 26 % населения страны)». Именно поэтому сегодня является актуальным вопрос как о создании автономных государственных структур в сфере ответственности судей, так и о необходимости введения промежуточных звеньев ответственности судей за «коррупционные правонарушения».

Федеральный конституционный закон от 09.11.2009 N 4-ФКЗ «О Дисциплинарном судебном присутствии» (утратил силу) ^[29], возможно, и был важным шагом по приближению совокупности норм, регулирующих независимость судей, к современным международным гуманитарным стандартам, но не сыграл значимой роли в деле восстановления доверия к судебной власти и, соответственно, к государству, так как все «действо» вращалось внутри судебной системы как «закрытой корпорации» и не исключало сокрытия фактов, которые могли бы нанести ущерб имиджу этой «корпорации», в ущерб защите прав и интересов граждан и юридических лиц. Изменение и расширение полномочий Комиссии при Президенте Российской Федерации по предварительному рассмотрению вопросов назначения судей и прекращения их полномочий в соответствии с Указом Президента РФ от 17.02.2021 N 97 (ред. от 12.04.2021) «О Комиссии при Президенте Российской Федерации по предварительному рассмотрению вопросов назначения судей и прекращения их полномочий» ^[30] подтверждает обозначенное автором. Только адекватная ответственность представителей судебной власти за появление в судебном акте «коррупциогенного фактора» поможет в некоторой степени разрешить проблему недоверия к государственной власти.

Учитывая, что дефекты законодательства способствуют появлению «коррупциогенного фактора» в судебном акте, автор не может не обозначить еще одну причину, фактически создающую криминогенную ситуацию. По мнению автора, этой причиной является постулат о формальной истине в гражданском и административном судопроизводстве (принцип объективной истины даже не упоминается в ГПК РФ и в КАС РФ). Несмотря на то, что современные ученые сегодня ведут дискуссии о формальной и объективной истине, автор обратился к работе А. П. Томилиной ^[31], которая исследует вопрос о позициях дореволюционных ученых о формальной и материальной истинах в гражданском судопроизводстве и представляет позицию Д. Азаревича, который «не видел оснований рассматривать следственное и состязательное нача­ла как взаимно исключающие формы производства, и материальная правда является соответствием представле­ний судьи о споре действительности, которых можно достичь при сочета­нии следственного и состязательного начал в судопроизводстве, где грани­цы состязательности обусловлены на­хождением правды». В своем исследовании А. П. Томилина ^[31] также отражает позицию еще одного сторонника уста­новления материальной истины в гражданском процессе (К. И. Малышева): «Истина столь же необхо­дима для суда, как и справедливость. Если бы суд стал ошибочно или ложно признавать действительные факты не­существующими, а факты вымышлен­ные действительными, и применять к ним затем правила закона со всею точностью, такая комедия правосудия указывала бы на глубокую порчу его и была бы страшным бедствием для народа». А. П. Томилина ^[31], в результате проведенного исследования, констатирует: «Отказ от необхо­димости выделения данного принци­па объективной истины умаляет значение нормы статьи 46 Конституции Российской Федерации о праве на судебную защиту».

Не отвлекаясь от выстроенной автором ситуационной модели, включающей в себя «мафиозное образование» и «частную протекцию», встроившихся в систему современного российского правосудия, о чем свидетельствуют «коррупциогенные факторы» в судебных актах и что указывает на активное влияние на суды мафиозных образований, как высшей ступени организованной преступности, государству следует обратить пристальное внимание на данный деструктивный процесс и принять соответствующие меры, начиная с принятия нормативных правовых актов, направленных на борьбу с этими явлениями, представляющими опасность для государства.

М. В. Синютин ^[32], анализируя историю организованной преступности, в том числе и в Российской Федерации, «выявляет картину глобального процесса институционализации частной протекции», встроившейся не только в систему правосудия, но и во все сферы российской действительности и применяющей для достижения своих целей не только различные средства и методы («предоставление протекции подразумевает успешное использование разнообразных частных действий: слежка, анализ информации, убийство, шантаж и др.»), но и специально создающей такие условия, чтобы к ней постоянно обращались за протекцией. Ученый отмечает: «Они формируют определенные социальные связи, которые не могли осуществиться без их участия и гарантий надежности. И именно по этой причине …они заинтересованы в сохранении общественного конфликта больше, нежели в его прекращении. За всеми подобными отношениями и интересами, что очень существенно, кроется практика определенной формы получения дохода». Причиной обращения за частной протекцией, как отмечает М. В. Синютин ^[32], является «недоверие». «Недоверие, однажды направленное через мафиозную протекцию, становится самосохраняющимся и саморасширяющимся», что вызывает расширение криминогенности в обществе и государстве.

При этом следует учитывать, что все процессы, происходящие в исследуемой автором ситуационной модели, взаимосвязаны, в том числе через правосознание судей, а поэтому проблема правосознания судей, даже учитывая обозначенное в настоящем исследовании внешнее давление, уже не первый год стоит особо остро, при этом указанная проблема имеется, как можно понять, не только в Российской Федерации. Именно поэтому в развитых зарубежных странах активно пытаются внедрить в систему правосудия искусственный интеллект (ИИ-судья). Однако, только в России представители судебной власти занимаются демагогией, аргументируя тем, что у искусственного интеллекта «имеется пристрастность», которая будет влиять на «правоохранительные и судебные решения». Т. С. Заплатина ^[33] по обозначенной проблеме отметила: «Хотя такие программы могут воспроизводить существующие предубеждения человека, …любая программа судейства должна учитывать эти предубеждения и проверяться на них».

Подводя итог проведенному исследованию, автор считает, что для искоренения указанных недостатков, так как судебная власть должна быть организована (устроена) так, чтобы умелое и справедливое отношение с ее стороны к применяемому праву было по возможности обеспечено, необходимо:

1. Принять ФЗ «О борьбе с мафиозной деятельностью («интрузивно-деструктивно-мимикрийной преступностью») как высшей формы организованной преступности» и создать эффективные государственные «разведывательные» и иные структуры по выявлению признаков мафиозной деятельности в виде зеркального ответа на деятельность организованной преступности в ее высшей форме (см. М. М. Биркин ^[9]: «Деятельность крупных криминальных сообществ имеет свою специфику: в них выделяются специализированные структурные подразделения, призванные обеспечивать преступную деятельность: аналитические, разведывательные и контрразведывательные, транспортные, юридические и т. д.»);

2. Создать в системе судов Российской Федерации эффективные структуры, ведущие расследование дисциплинарных правонарушений со стороны судей, в т.ч. коррупционных, и налагающие дисциплинарные взыскания по схеме, предлагаемой судьей Конституционного Суда Российской Федерации (в отставке), доктором юридических наук М. И. Клеандровым ^[17];

3. Законодательно разработать понятие «коррупционное правонарушение судьи» и «коррупциогенный фактор» в судебном акте (его признаки), установить дисциплинарную ответственность судьи за совершение коррупционного правонарушения (выявление «коррупциогенного фактора» в судебном акте и действиях судьи), если нет состава преступления;

4. Разработать Кодекс дисциплинарной ответственности судей, уделив должное внимание персональной ответственности судей за вынесенные судебные акты (а не только ответственности Российской Федерации);

5. В перспективе: введение института электронных судей - «Судья-Искусственный Интеллект», с помощью которого можно будет исключить коррупционную составляющую судебных решений и достичь при вынесении решений объективности и непредвзятости, что позволит лучше контролировать работу судей, увеличит доверие к суду;

6. Обязать судей отражать в текстах судебных актов не произвольную интерпретацию заявленных требований и их обоснования, скрывая то, что мешает судье проявить личное пристрастие (коррупциогенный фактор), а отражать дословно в судебном акте заявленные требования и их краткое обоснование, взятое из текста искового заявления, заявления, жалобы, чтобы исключить злоупотребления судей, когда на 30 листов доказательного текста иска (жалобы), гражданин получает три «размытых» предложения судьи ни о чём и с резолюцией «не доказано» (можно предусмотреть в законе указанное требование к оформлению судебного акта на основании ходатайства стороны), чтобы исключить получение решений без оценки всех доводов заинтересованной стороны. Часть 4 статьи 67 ГПК РФ обязывает судью отразить в судебном решении результаты оценки доказательств, в котором приводятся мотивы, по которым одни доказательства приняты в качестве средств обоснования выводов суда, другие доказательства отвергнуты судом, а также основания, по которым одним доказательствам отдано предпочтение перед другими, а «обезличенное» решение судьи говорит лишь о том, что судье нечем аргументировать отказ, но при этом надо отказать.

Примечание к пункту 6: в информационно-телекоммуникациоонной сети «Интернет»на сайте журнала «Юрист компании» в разделе «Блог юристов» опубликована статья бывшего судьи арбитражного суда г. Москвы В. Добровольского ^[34],[35] под названием «Чего боится судья?», который призывает формализовать «каждый шаг судьи», чтобы иметь возможность отличить непреднамеренную ошибку судьи от грубого нарушения, для чего, по его мнению, следует: обязать судью отражать в судебном решении каждое обстоятельство, как отдельный раздел, обязательный для заполнения. Этот раздел должен включать обязательные подразделы: описание конкретного обстоятельства; доказательства, которые его подтверждают; возражения против доказательств; ходатайства, связанные со сбором доказательств, исключением их из материалов дела, в том числе по причине фальсификации; мнения участников по поводу этих ходатайств; решение суда, принятое по поводу каждого заявленного ходатайства; мнение суда о достоверности, допустимости и относимости каждого доказательства; мнение суда о доказанности обстоятельства; правовое обоснование участников процесса, связанное с обстоятельством и его доказательствами; правовое обоснование суда, связанное с обстоятельством и его доказательствами».