Вербальные политические символы в коммуникации общества и власти: опыт типологизации

Николаев Илья Викторович преподаватель, Южный федеральный университет 344082, Россия, Ростовская область, г. Ростов-На-Дону, ул. Большая Садовая, 33, оф. 207 Nikolaev Ilya Viktorovich Educator, the department of Foreign History and International Relations, Southern Federal University 344082, Russia, Rostovskaya oblast', g. Rostov-Na-Donu, ul. Bol'shaya Sadovaya, 33, of. 207 nikolaev_polit@mail.ru Другие публикации этого автора

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и ЭИСИ в рамках научного проекта № 20-011-32257 «Типология вербальных символов политического дискурса»

Введение

Политическая коммуникация как специфический процесс «перекодировки вербальной в невербальную и невербальной в вербальную сферы» ^{[26, с. 16]} предполагает взаимодействие субъектов и объектов политики с целью принуждения или мотивации к определенным формам поведения. Инструментами трансформации информационных посланий выступают различные коммуникативные практики и явления: от изобразительных языковых средств (метафоры, парафразы, эвфемизмы) до сложных семиотических конструкций, таких как политические мифы и символы. Последние глубоко укоренены в структуре общественной психологии: не являясь исключительно манипулятивным инструментом, они остаются одним из основных средств взаимодействия общества и власти ^{[25, с. 64]}. В работах, посвященных исследованиям политических символов, среди прочих видов присутствуют и символы, заключенные в лексические единицы (См.: ^[19]; ^[16]; ^[14]; ^[32]). Несмотря на очевидность наличия подобных инструментальных явлений в политической коммуникации, в политологии не проводились исследования их природы и типологии. В этой статье мы предпринимаем попытку определить ключевые основания типологизации, а также выявить возможные типологические ряды вербальных политических символов в коммуникации общества и власти. Наша цель предполагает максимальную операционализацию полученных теоретических выводов, направленную на их адаптацию к условиям эмпирических исследований политической информационной среды.

Актуальность предлагаемого исследования заключается в негативном влиянии ряда тенденций общественного развития на политические сознание и коммуникации. В условиях информационного общества значительно снижается уровень концентрации внимания и способности к критическому осмыслению получаемых вербальных сообщений ^[30]. Политическая коммуникация по-прежнему остается обменом вербализованными потоками информации. Восприятие последних на фоне распространения интернет- и видеотехнологий, увеличения «информационного мусора» и неконтролируемого утоления «массмедийного голода» ^{[1, с. 224]} становится поверхностным и некритичным. Это открывает огромный потенциал повышения внушаемости человека, учитывая тот факт, что «основной поток наших мыслей состоит из импульсов, либо почерпнутых без какого-либо обдуманного выбора из окружающей действительности, либо возникающих из врожденных инстинктов и привычек» ^{[12, с. 55]}. В этих обстоятельствах анализ вербальных политических символов, выступающих «узловыми точками» социальной реальности ^[34], становится одной из важных задач политической коммуникативистики. Концептуальное осмысление политических сообщений ушло в прошлое и сменилось аффективным восприятием ключевых символов политической коммуникации.

Методология типологического исследования вербальных политических символов

Данное исследование вербальных политических символов опирается на теоретико-методологические основы концепции социального конструкционизма, нашедшие отражение в работах К. Джерджена, П. Бергера и Т. Лукмана. Реальность окружающего мира напрямую зависит от представлений человека, его базовых элементов сознания, сконструированных под влиянием информационных потоков и языкового кода. «Язык, — по убеждению К. Джерджена, — функционирует, в первую очередь, как форма социального действия» ^{[7, с. 78]} и создает контуры восприятия информации в конкретных ситуациях. В языке фиксируется запас знаний ^{[3, с. 72]}, т.е. элементы обыденного, шаблонного восприятия типичных сложных сообщений. Шаблонные формы являются плодородной средой для конструирования стереотипов, установок и символических эрзацев — суррогатов политического смысла ^{[25, с. 62]}, отвечающих конъюнктурным потребностям действующего субъекта. При этом последним могут выступать как государственные органы и деятели, так и не вовлеченные в отправление официальной власти политики и публичные личности (журналисты, лидеры общественного мнения и т.п.). Это мотивирует нас обратиться к концепции символической политики, разработанной немецким исследователем Т. Мейером, в рамках которой он выделяет три типа направленной деятельности по использованию символов: «символическая политика сверху» (субъектом является государство в различных его ипостасях), «символическая политика снизу» (субъектами выступают негосударственные публичные лица) и «символическая политика сверху и снизу», при которой конструирование и трансляция символов происходит совместно ^{[35, s. 177]}.

Под вербальным политическим символом в контексте указанных методологических установок мы понимаем ключевой элемент политического дискурса, который означивается действующими субъектами в соответствии с требованиями ситуации и используется в суггестивных целях в публичном пространстве. В своей лексико-грамматической форме подобные символы обычно зафиксированы в слово, словосочетание, фразу или междометие, сематическое значение которого значительно шире и актуальнее, чем его прямой смысл. Вербальный политический символ имеет «внешне нейтральное наполнение, с одной стороны, и аксиологически мотивированное содержание — с другой» ^{[22, с. 67]}, что позволяет использовать его как привычную единицу речи и создавать иллюзию отсутствия идеологического воздействия.

Предпринимая попытки создания типологии вербальных политических символов, следует оговориться об определенной доле условности итогов нашего исследования. По меткому замечанию А.Ю. Москвитина, типология — «всего лишь результат, венчающий типологизацию, в то время как в действительности она — результат-процесс <…>, т.е. континуальна и незавершима (хотя и закончена в каждом конкретном типологическом акте)» ^{[21, с. 27]}. Преследуя цель максимальной объективации и операционализации полученных материалов исследования, выявляемые типы вербальных политических символов мы будем иллюстрировать эмпирическими данными российской действительности начала XXI века с ориентацией на наиболее заметные и значимые кейсы.

Семантическая типология вербальных политических символов

Принципиальная двойственность политического символа, заключающаяся в конвенциональности устойчивого значения и одновременной свободе в интерпретации и дешифровке ^{[2, с. 21]}, позволяет говорить о символическом статусе большинства концептуализированных слов политического дискурса. Профессиональная лексика политической сферы деятельности, а также экономические, культурные, этноконфессиональные и другие понятия, вовлекаемые в политическую коммуникацию, в той или иной степени подвергаются символическому вторичному означиванию. Как аргументировано замечает С.Т. Золян: «Разница между политическим языком и “обычным” не в языковых средствах, а в изменениях правил интерпретации» ^{[9, с. 100-101]}. Таким образом, первичной типологии необходимо подвергать всю совокупность концептуализированных лексем, постоянно присутствующих в политической коммуникации, а также используемых как «яркие акценты» эпизодически.

Базовым принципом типологизации вербальных политических символов, на наш взгляд, следует считать семантическое содержание или отнесенность к определенным тематическим конгломератам понятий. Предлагаемое основание типологии напрямую коррелирует с потребностями и техниками количественных исследований политического языка, которые предполагают определение набора лексических единиц, маркирующих в тексте внимание к тем или иным политическим явлениям ^[27]. Контент-анализ опирается на семантические группы вербальных политических символов не только с целью выявления частотности, но и определения объемов текста и контекста, посвященных каждой тематической области, то есть «открытия “формулы” содержания текста и характеристику состояния субъекта, его создавшего, в “авторском исполнении”, ориентированная на обнаружение некоего нового феномена и, по мере возможности, оценку его распространения» ^{[29, с. 164]}.

Опираясь на собственный опыт проведения контент-аналитического исследования посланий Президента России Федеральному собранию ^[23], нами была предложена типология вербальных политических символов на основе нейро-семантических структур, в конструкции которых были выявлены центральные элементы, имеющие наибольшее количество и самые значительные показатели связей с другими лексемами. Таким образом, были выделены следующие типы вербальных политических символов.

1. Символы государственного/политического субъекта, критерием выделения которых является семантическая связь с категориями акторов политического действия, такими как «государство», «федерация», «власть», «органы власти», «регион», «политическая партия» и т.п. Анализ этого типа вербальных символов принципиален в процессе определения субъектов и объектов политических отношений, а также значимости отдельных акторов в представлениях других. Так, к примеру, в известной речи В. Путина на конференции по безопасности в Мюнхене 2007 г. президент допускает ряд тонких номинаций, раскрывающих политические взгляды не только самого оратора, но и политической элиты в целом. «Россию, нас, постоянно учат демократии. Но те, кто нас учит, сами почему‑то учиться не очень хотят» ^[5]. В данном речевом акте субъект политической коммуникации становится двойственным и содержит в себе вторичные смыслы. Россия отождествляется с политической элитой, которая подвергается менторским воздействиям Запада.

2. Символы деятельности — лексемы, семантика которых отсылает к определенным формам активности и поведения («поддержка», «реформа», «помощь», «укрепление», «контроль», «управление» и др.). Демонстрируя способы реализации политической и государственной власти, эти символы являются маркерами доминирующей в тексте идеологической позиции, что в свою очередь может указать на сложившийся политический режим.

3. Экономические символы являются заимствованными из смежной профессиональной области терминами и понятиями, применяемыми для нужд политического и государственного управления. В результате борьбы между специализированными дискурсами установилась гегемония политики над семантикой таких символов, как «инфляция», «инвестиции», «диверсификация», «производство», «ВВП», «рынок» и т.п. Примечательно, что свойственные либеральному идеологическому дискурсу экономические вербальные символы абсолютно противоположным способом переозначиваются в дискурсе российского государства в 2000-х гг. и позднее. Так, из лексикона главы государства уходит абстрактное понятие рынка как системы экономических отношений, основанных на конкуренции, свободе ценообразования и товарно-денежных отношениях, замещаясь «рынками» отдельных видов ресурсов, товаров и услуг, что абсолютно нивелирует идеологическое воздействие вербального политического символа, имевшееся в 1990-х гг.

4. Правовые вербальные символы включают такие лексические единицы, как «Конституция», «закон», «суд», «правосудие», «законность» и т.п. Этот тип символов отчетливо выделяется в официальном административно-политическом дискурсе, является инструментом реализации формальных полномочий. Однако в условиях политической коммуникации юридическая терминология, подвергаясь вторичному означиванию, используется не только в прямом научном смысле, но и в переносном — как эталонные формы, транслирующие допустимые образцы поведения.

5. Символы безопасности и угрозы, помимо уже прозвучавших понятий, могут включать в себя такие лексемы, как «армия», «оружие», «война» и т.п. Охранительный характер политического управления диктует значение этой группы символов для символической политики государства и негосударственных субъектов. На фоне перманентной борьбы с мировым терроризмом, угроз мировой безопасности и хищнических настроений отдельных стран, частотность и семантическое значение подобных символов в политическом дискурсе достаточно высоки. Справедливо даже говорить о выделении отдельного субдискурса национальной безопасности, определяющего стратегию поведения политических субъектов в условиях культурных, экономических, военных и иных угроз.

6. Группа символов демократизации и развития гражданского общества объединяет такие понятия, как «демократия», «местное самоуправление», «гражданское участие», «свобода», «выбор» и т.п. Этот тип вербальных символов определяет идеологическую позицию сообщения, однако их наличие не гарантирует однозначного отнесения информации к либерализму или другой концепции. В политическом дискурсе вербальные символы существуют в форме симулякров, кажущихся целостными и прозрачными для понимания, но приводящие к смешанному или даже противоположному суггестивное влияние.

7. Вербальные символы социальной политики, отражающие патерналистские наклонности политического субъекта и склонность к левым идеологическим концепциям, включают в себя ряд понятий, направленных на поддержку качества и уровня жизни отдельного гражданина и общества в целом, а также на взаимодействие с институтами социальной сферы («школа», «медицина», «пенсия», «жилье», «вуз», «семья», «социальная поддержка», «пособия», «дети» и т.д.).

8. Исторические вербальные символы — «история», «великая война», «Крым», «народ-победитель» и т.п. — лексемы, отсылающие к событиям или явлениям прошлого. Так, к примеру, события отдаленной истории (Смута, Великая Отечественная война) оказались в фокусе внимания российского политического пространства начала XXI века, в то время как события 1990-х гг., на основе которого, как логично стоит предположить, должен строиться космологических миф современной политической элиты, оставлен на задворках истории. Это демонстрирует направленную активность политических субъектов по подбору и специфической интерпретации «политически пригодного прошлого» ^[17]. На фоне разворачивающихся «войн памяти» отсылки к истории подвержены множественным интерпретациям, а «кажущаяся равнозначность этих “историй”, с одной стороны, предоставляет возможность для языковых игр острословам, а с другой — становится фактором заблуждений для бытового сознания» ^{[13, с. 201]}.

Семантические характеристики вербальных политических символов могут быть использованы для типологий по иным, более частным, основаниям. Так, справедливой будет практика группирования лексем по принадлежности к политическим идеологиям. Несмотря на то, что в результате вторичного означивания вербальный политический символ становится пустым знаком, он несет в себе определенные интенции. «Символ даже обессмысливаясь, все же оставляет образ, который в будущем может быть осмыслен» ^{[18, с. 19]}. Мы в той или иной степени убежденности можем отнести отдельные лексические единицы преимущественно к социалистическому, либеральному, консервативному, националистическому, феминистскому, анархистскому или иному другому дискурсу. Однако любые попытки сделать полученное распределение правилом будут сталкиваться с проблемой идентификации периферийных и смежных концептов, выделяемых М. Фриденом в каждой из традиционных идеологических концепций ^[33]. Концептуальной структуре идеологии свойственна перманентная динамика, результатом которой становится приближение к центру или отдаление от него отдельных символических единиц. Таким образом, типологизировать вербальные политические символы по идеологическому принципу возможно только частично: в выделяемые группы мы можем поместить только ядерные концепты идеологий, закрепившиеся на современном этапе их развития.

В отношении российского политического коммуникативного пространства, имеющего заметный перевес в объемах и значимости сообщений, исходящих от государственных или проправительственных субъектов, выявление однозначных примеров идеологических типов вербальных символов — крайне сложный процесс. Среди таких немногочисленных семантических форм можно вспомнить социалистическую лексику в дискурсе Коммунистической партии Российской Федерации («человек труда», «власть народа», «пролетарии» и т.п.). Эти символы на фоне достаточно однообразного информационного пространства выглядят нарочитыми и устаревшими и сохраняются партией только с целью поддержания бренда.

Рассмотренный пример подталкивает к указанию иного основания типологии — отношение вербального политического символа к государственной позиции. Так, лексемы, вовлеченные в дескриптивный инструментарий государства, противостоят символам, оппонирующим правительству и правящей партии. Помимо двух противопоставленных типов вербальных символов в политические коммуникации привлекается и корпус нейтральных символов, которые могут служить «запасным арсеналом» для государства и оппозиции и привлекаться по мере возможности означивания, которая возникает в ходе борьбы дискурсов за гегемонию над этими лексическими формами.

Семантика вербального политического символа может породить и иные версии типологизации, опирающиеся как на содержание прямого, так и вторичного, переносного смысла; выявлении специфики интенций, заложенных в структуру символа; определении элементов семантической структуры и т.д.

Специфика семиозиса и жизненного цикла как основания типологии вербальных политических символов

Многообразие вербальных политических символов политической коммуникации может быть типологизировано не только по семантическому содержанию, но и по специфике своей морфологии, генезиса и функционирования. Процесс означивания и существования знака как явления, отсылающего к некому внешнему объекту, Ч. Моррис назвал «семиозисом» ^[20]. Этот процесс рассматривается исследователем на нескольких уровнях: семантических отношений — взаимосвязи знака и означаемого им объекта; синтаксических отношений, т.е. взаимодействия знака с другими знаками; прагматических отношений, т.е. отношений между знаком и субъектом, использующим его в определенных обстоятельствах. Первый из указанных уровней мы рассмотрели в предыдущем разделе работы, далее предпримем попытку выделить основания типологии и типологические ряды, возникающие при анализе на уровне прагматики и синтаксиса.

Характер функционирования и жизненного цикла вербального политического символа напрямую зависит от особенностей процесса его формирования. В подавляющем большинстве случаев основой для конструирования вербального символа в политике становится единица общеупотребимого или профессионального дискурса, которая подвергается вторичному означиванию или переосмыслению. В зависимости от того, кто выполняет эти манипуляции со смыслами, мы можем выделить три типа символов, коррелирующие с классификацией символической политики Т. Мейера ^[35]: символ, конструируемый сверху, т.е. властвующей политической элитой; символ, конструируемый снизу, т.е. институтами и субъектами гражданского общества; и, наконец, символы, создаваемые совместно, которые становятся плодом сотрудничества между элитой, государством и обществом. Политическая коммуникация имеет агональный характер, что нивелирует принципиальную значимость семантического содержания: «публичная арена подразумевает не конкуренцию идей, а соревнование в способности убеждать» ^{[8, с. 155]}, поэтому вербальные символы тотально используются всеми конкурирующими сторонами. Пустота этих знаков и возможность конъюнктурно насыщать их смыслом заключает в себе потенциал для использования их в полемических целях.

Символ, по убеждению Ю.М. Лотмана, — это семиотический посредник «между разными сферами семиозиса, а таже между семиотической и внесемиотической реальностью» ^{[15, с. 249]}. Вербальные политические символы нарушают устоявшиеся границы смысловых конструкций, выходят за рамки только манипуляции со знаками и смыслами. Так, в частности, даже символы, созданные политической элитой «сверху», не являются однородными и единообразными. В процесс конструирования вмешивается надсемиотическое отношение — взаимодействие символа и субъекта-творца. Вспомним в этом контексте доминирующий вербальный символ первых президентских сроков В.В. Путина — «стабильность» ^[28]. Личный авторитет и специфическое сочетание двух противоположных коммуникативных приемов («с одной стороны, выступающий предстает как профессионал, способный решать масштабные задачи, с другой — как политик, заинтересованный в доверии собеседника» ^{[31, с. 206]}) позволило президенту сконструировать вербальный символ, безальтернативно коррелирующий с его личным политическим образом. Сменивший В.В. Путина на высшем посту Д.А. Медведев предпринял попытку конструирования собственной вербально-символической структуры на основе понятия «модернизация», однако в публичном пространстве эти попытки не увенчались успехом ввиду отсутствия безусловного авторитета политика ^[17]. Эти рассуждения подтверждают факт прямой зависимости между репутационным капиталом субъекта конструирования и значимостью вербального политического символа в публичном дискурсе, что, в свою очередь, может быть использовано в качестве основания типологизации последних.

Не менее принципиальными могут быть отличия вербальных политических символов в зависимости от специфики процесса популяризации. Статус агента-транслятора могут носить средства массовой информации, бюрократический аппарат, члены или сторонники политических партий и общественных движений, субъекты интернет-пространства (блогеры, сетевые издания, агрегаторы новостных материалов и т.п.), отдельные физические лица, использующие вербальные символы с целью демонстрации лояльности или политической актуальности. Агенты популяризируют вербальные символы — собственно, делают их политическими, т.е. значимыми в информационном потоке. Доминирование отдельных категорий агентов трансляции вербальных политических символов может быть использовано в качестве основания их типологизации. Однако еще более принципиальным представляется различение вербальных символов политической коммуникации по степени искажения изначально заложенного смысла в ходе многократной трансляции. Показательным фактом представляется ситуация, сложившаяся с государственным праздником — Днем народного единства, в первые годы после его официального объявления в 2004 г. Стихийно возникшие «Русские марши» были переозначены националистическим дискурсом, а сам праздник был на грани полного искажения заложенных в него интенций в связи с семиотическим давлением религиозных организаций ^[6]. Этот сюжет является примером символа, претерпевшего значительные изменения в ходе трансляции, что, в свою очередь, не гарантирует трансформацию всех конструируемых вербальных политических символов, в которых, несмотря на изменения, «центральные элементы остаются относительно стабильными и меняются медленно» ^{[11, с. 132]}.

Специфика трансляции и популяризации вербальных политических символов определяет длительность их жизненного цикла. В зависимости от конъюнктурных потребностей субъекты, в чье дискурсивное поле попали конкретные лексемы, могут использовать их в течение одной или нескольких политических акций, в среднесрочной перспективе в контексте выполнения крупного проекта, а также концентрировать свою идеологическую позицию вокруг конкретного символа, что определит длительный период его жизни. Так, во время «болотной революции» 2011-2013 гг. в России и оппозиционные, и проправительственные силы создали значительный корпус вербальных символов, которые решали конкретную задачу: эскалацию протестных движений, с одной стороны, и снижение их активности — с другой. Болотная площадь породила «белую ленту», «марш миллионов»; Поклонная площадь — «Спасем Родину!», «болотных революционеров / бездельников / клоунов», «народные митинги» ^[10]. Однако, несмотря на разнообразие форм и семантики этих новых вербальных символов, большая их часть естественным образом исчезли из публичного пространства в течение периода затухания протестных движений. В то же время такие политические символы, как «стабильность», «модернизация», «инновации», «гаджеты», «западные партнеры», пережив в конце 2000-х гг. и начале 2010-х гг. пик своей популярности, и по сей день остаются в политическом дискурсе, что говорит об их долгосрочном характере.

Завершая размышления над основаниями типологии вербальных символов, следует указать также особенности функционирования этих семантических единиц в сфере коммуникации общества и власти. Так, необходимо признать способности вербальных символов как полноценных «речевых актов» ^[24] акцентировать внимание населения на тех или иных идеях, стимулировать политическую деятельность и провоцировать ее активизацию. Однако другая группа вербальных символов имеет своей целью достижение противоположных результатов, а именно — снижение активности и внимания. Следовательно, в политической коммуникации необходимо выделять мобилизационные и демобилизационные вербальные символы. Аналогичным образом можем увидеть и другие частные основания типологии: способность к интеграции политических субъектов (интегрирующие и дезинтегрирующие), характер предполагаемой реакции после восприятия символа (конфликтные и консенсусные) и другие.

Заключение

Подводя итог теоретическим поискам оснований типологизации вербальных политических символов, необходимо признать крайнюю ограниченность выборки, сделанной в рамках этой статьи. Мы выявили и описали только основные признаки вербальных символов, которые следует учитывать при эмпирических исследования семиотического пространства политики.

Семантические, или содержательные, признаки, безусловно, являются важнейшими для анализа политической коммуникации. Однако, несмотря на принципиальное значение тематических, идеологических и других подобных типологий, они могут затронуть только устоявшиеся на конкретный момент развития информационного политического пространства смыслы и интенции. Высокая степень изменчивости вербальных политических символов приводит к необходимости постоянного контроля их действующего семантического содержания, закрепленного в общественном сознании или транслируемого массовыми источниками информации.

Типологии, основанные на прагматике и синтактике символов, применимы при анализе отдельных лексических единиц или их ограниченного количества в рамках конкретных прикладных исследований политических процессов. Учитывая специфику российского политического пространства, мы сталкиваемся с дефицитом объектов подобного дискурсивного анализа в связи с уже указанным доминирование государственной и проправительственной информации, а также усиливающимся формальным контролем над информационными потоками. Указанные сложности не умаляют намеченного направления деятельности по типологизации вербальных символов в политике, а только мотивируют к применению дополнительных усилий на фоне активизации символических коммуникаций в современных обществах.