Специфические беговые практики некоторых регионов Востока: опыт философского анализа

Методологический регистр постнеклассической рациональности в гуманитарном познании характеризуется тяготением к системному и целостному подходам, что обусловлено особенностями как современного социума (прежде всего – глобализацией), так и стилем мышления науки XXI века, предполагающим преодоление барьеров, разделяющих естественно-научное и социально-гуманитарное знание, методологический плюрализм, междисциплинарность, понимание культуры как сложной самоорганизующейся системы, взаимодействующей с другими комплексными образованиями в составе единого универсума. Одним из проявлений парадигмы целостного знания является все возрастающий интерес цивилизации Запада к социокультурному типу Востока, преодолевающий радикальность киплинговских строк из «Баллады о Востоке и Западе»: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, не встретиться им никогда – Лишь у подножья Престола Божья, в день Страшного суда!». Надо признать, что Запад, достигший немалых успехов прежде всего в развитии цивилизационного компонента социума, не избежал многообразных кризисных явлений, обобщенно называемых глобальными проблемами, острота которых сегодня достигла критического уровня, без преувеличения угрожая человечеству гибелью. Очевидно, что все наше горе – вспоминая другого классика – это горе от ума, точнее – от тех установок сознания, действуя на основе которых мы сами и создаем кризисы и проблемы. В этой связи актуальным является обращение к духовному опыту Востока как сокровищнице иных ценностей, целей и смыслов, альтернативность которых западному стилю мышления и образу действия позволяет надеяться на возможность спасительных для человечества вариантов. Особенную значимость приобретают религиозно-философские традиции Востока, связанные с созданием эффективных практик гармонизации телесного и духовного начал в человеке, что в конечном счете приводит и к оптимизации взаимоотношений культурного и цивилизационного компонентов жизни общества, трагический раскол которых во многом способствовал появлению кризисных явлений в западном социуме. Так, интегральная йога Шри Ауробиндо 1] или неоиндуизм Бхагвана Шри Раджниша (Ошо) ^{[16, 17, 19]} направлены на качественную трансформацию человеческой природы, что полагается этими мыслителями единственно возможным способом гармонизации общественной жизни в целом.

Предметом нашего интереса является малоисследованная в отечественной науке проблематика: прояснение социокультурной обусловленности специфических беговых практик некоторых регионов Древнего и современного Востока. Эти практики, по нашему мнению, выражают как базовые мировоззренческие установки аутентичных религиозно-философских традиций, так и социальные паттерны, присущие восточному типу цивилизаций. Актуальность философского изучения социокультурной нагруженности специфических форм беговой локомоции на Востоке обусловлена давно осознанным западной философией спорта кризисом олимпизма как социального движения, направленного на формирование средствами спортивной деятельности совершенного человека – атлета, целью которого является достижение калокагатии. Одной из причин этого кризиса является выхолащивание духовной составляющей, превращение атлета в спортсмена, для которого самое главное – рекорды и награды. Восток дает нам яркие примеры значимости систематического духовного развития как базы для неординарных телесных достижений, утверждая, что именно в сфере ценностей, мотиваций, идей находится источник физического совершенства, а экзистенциальная цель человека – не слава и коммерческий успех, а непрестанное расширение границ своих возможностей, развитие себя как духовно-телесного единства, «просветление» («сатори»), обретение гармонии с космосом. Автор данной статьи рассматривает бег как наиболее естественное и простое для человека средство физической активности, универсальное для всех эпох и цивилизаций и так или иначе используемое во всех спортивных практиках современности. Именно посредством беговых упражнений во многих национальных культурах Востока осуществлялось физическое и духовное развитие человека в их единстве.

Проведенное исследование базируется на общих принципах методологии научного познания, в нем используется некоторые принципы социокультурного подхода и диалектический метод, оно ориентировано на идеи и ценности гуманизма.

Для обоснования новизны исследования укажем, что проблематика социокультурной обусловленности форм, методов и целей физического и духовного развития в обществах Востока привлекала многих отечественных и зарубежных ученых. Прежде всего отметим труды, исследующие идейные основания религиозно-философских учений Древнего и современного Востока, в рамках которых обосновывалась цель достижения телесно-духовной гармонии как основы «просветления», «пробуждения», мокши и нирваны. В первую очередь это связано с многообразной буддистской традицией ^{[10, 25, 29, 36]}, а также даосизмом, йогой и неоведантизмом ^{[1, 13, 31]}. Теория и методы изучения измененных состояний сознания представлены в ^{[22, 31, 37]}, медитативные практики, базирующиеся на разнообразных видах движений, стали предметом изучения в работах ^{[16, 17, 19, 32]}, связь физической культуры с мировоззренческими системами Востока прослеживается в ^{[5, 29, 33]}. Большой значимостью для нашего исследования характеризуются научные статьи и монографии с изложением результатов изучения психологических аспектов медитативного бега ^{[8, 12, 14, 21, 24, 28, 34-36]}, а также в основном феноменологически описывающие древние беговые практики Востока ^{[3, 7, 9, 20, 30]}. Следует упомянуть работы по всемирной истории бега ^[6], методологии исследования культуры Востока ^[18], философии спорта ^{[4, 26, 27]}.

Проведенный анализ научной литературы позволил прийти к выводу об отсутствии работ, посвященных исследованию социокультурной обусловленности беговых практик Древнего и современного Востока с философских позиций. Это можно объяснить в основном интегративным характером относительно недавно (в начале ХХ века) сформировавшейся философии спорта, пытающейся осмыслить универсалии спорта как глобального социокультурного явления, высшим проявлением которого служит идеология олимпизма, рассматриваемая как одна из современных форм гуманизма. Однако, как показывает опыт развития других отраслей философского знания, да и науки в целом, эволюция знания неизбежно предполагает единство процессов его интеграции и дифференциации. Учитывая базовый характер беговой локомоции в физической культуре и спорте, не имеющую аналогов среди прочих физкультурно-спортивных практик доступность и массовость беговых соревнований, а также огромный междисциплинарный потенциал, можно предположить, что именно выделение «философии бега» может стать началом нового – дифференциального – этапа развития философии спорта.

Учитывая многомерность понятия «Восток», следует определить границы, в которых оно используется в рамках данной работы. Географический ареал исследования охватывает частично смежные территории Тибета, Китая, Индии, Казахстана, Киргизии и Японии, чье социокультурное единство обеспечивается как общей религиозной основой (внимание в статье преимущественно обращено на регионы распространения буддизма и ислама), так и рядом совпадающих черт иных аспектов духовной жизни (например, традиционализм, коллективизм, интернализм и пр.), экономических, политических и прочих видов социальных отношений, типологическое сходство которых позволяет отнести общества, представленные на этих территориях, к устоявшемуся в отечественном обществознании понятию «цивилизационный тип Востока».

Для понимания специфики социокультурной обусловленности беговых практик исторически доступного нам Древнего Востока важно зафиксировать два основных цивилизационных различия (естественно, в инвариантном виде «идеального типа» с неизбежными огрублениями и упрощениями) западной и восточной цивилизаций, значимых для осмысления предмета исследования.

Во-первых, Западу зачастую присущ дуализм телесного и духовного, ярко выраженный в картезианстве, в то время как, к примеру, буддизм последовательно холистичен: «на Востоке проблема телесного рассматривается не с точки зрения разделения тела и духа, а как проявление взаимосвязи тела-духа и возможности достижения наивысшей степени их интеграции» ^{[10, с. 14]}. Поэтому обретение истинного знания о себе предполагает не только рефлексию, но и обязательные телесные упражнения, например беговую динамическую медитацию, о которой речь пойдет далее, а совершенный человек – это тот, кто достиг вершин духовного и физического развития, сумев сопрячь в себе два этих начала до гармонического единства. Здесь тело выступает таким же инструментом познания истины и творческой самореализации, как и разум. Вот как об этом пишет всемирно известный японский писатель Харуки Мураками: «Писать книги я во многом научился благодаря ежедневным пробежкам. <…> Я знаю, что если бы тогда, когда я стал писателем, я не стал еще и бегуном, мои книги были бы совсем другими. В чем именно? Не могу сказать. Но разница была бы заметная, поверьте» ^{[15, с. 40]}. Таким образом, Восток провозглашает движение к «адвайте» – «недвойственности», отрицая оппозицию «человек – мир», предполагающую антропоцентризм и направленную на преобразование мира в интересах человека. Во многих философских традициях Востока «я» иллюзорно, а конечной целью человека является избавление от морока индивидуального сознания («анатман») и безвозвратное слияние с абсолютом в нирване, что означает практическое преодоление дуализма.

Во-вторых, важно отметить, что Древнему Востоку не свойственна внешняя агональность, являющаяся основой спорта. «Человек не стремится здесь реализовать себя активно – ни во внешнем, ни во внутреннем мире (ни по-гречески, ни по-христиански)» ^{[4, с. 63]}. Любая соревновательная ситуация – это, по сути, конфликт воль, каждая из которых желает победы. Потребность сохранения и постоянного углубления телесно-духовного единства, возникающего на медитативной основе, ориентирует восточный тип культуры на уход от конфликта или же на обеспечение его максимально возможной скоротечности. При этом «внешняя» победа по аксиологической шкале восточных школ философии ничтожна (как ничтожен, иллюзорен в некоторых философских традициях и сам материальный мир), гораздо важнее удержание медитативного состояния, непрестанность движения по пути к нирване. Данное положение свидетельствует о том, что на Древнем Востоке беговые практики развивались вне состязательной, спортивной сферы деятельности.

Одним из способов достижения гармонического единства тела и духа в культурах Востока является динамическая медитация. Ее цель – достижение, говоря языком современной психологии, измененного состояния сознания при помощи психопрактик, связанных с физической деятельностью. Основными видами динамической медитации являются прыжки, танцы, раскачивания, зикр, кружения, биение в молитвенные барабаны, рисование, специфические техники дыхания и особенно интересующий нас бег. Их объединяет ритмичный и длительный характер движений, особого рода дыхание и полная концентрация сознания на действии. Общий принцип всех видов динамической медитации заключается в обретении энергии, которая по-китайски называется «ци», по-индийски – «прана», а по-японски – «ки», за счет чередования напряжения и расслабления, движения и покоя, состояний пустоты и ясности, бхукти (наслаждения) и мукти (освобождения), что напоминает взаимодействие инь и ян как составляющих Великого предела – Тайцзи. Энергия дао как субстанции также порождается этим диалектическим взаимодействием ян и инь. «Задача человека – достичь такого движения ци, которое бы соответствовало движению дао ци, дабы между адептом, практикующим динамическую медитацию, и мировым дао возникла резонирующая связь» ^{[29, с. 100]}. Это и есть изоморфизм микро- и макрокосмоса, дополнение человеком связи Земли и Неба до священной триады сань цай. Процесс медитации предполагает не только состояние «пустоты» (в дзогчене – «кон»), но и достижение особых уровней познания мира, а именно «…движение от концептуализированного (ментально сконструированного) мира явлений к неконцептуализированному знанию реальности, как она есть (татхата, или таковость буддийских текстов). Такое знание (гносис) определяется в буддийских махаянских текстах как знание реальности «ятха бхутам», то есть таковой, какова она есть вне воздействия искажающей силы концептуализирующего ума» ^{[31, с. 364]}.

Современное аутентичное восточному менталитету и адаптированное для человека западной культуры осмысление и практикование динамической медитации представляет индийский философ-неоиндуист Бхагван Шри Раджниш (1931-1990), также известный как Ошо, разработавший более ста видов медитации. Физическую активность, помимо собственно динамической медитации, предполагают популяризируемые им медитации «кундалини», «мандала», «випассана», «натарадж» и ряд других ^[32]. Эти медитации были компонентами деятельности самого гуру, его учеников и последователей, направленной на достижение в результате духовного роста главной цели – создание «нового», т.е. целостного, человека, метафорически определяемого как единство «грека Зорбы» (символа цивилизации Запада) и Будды (как символа Востока). «Новый» человек превзойдет все барьеры рас, религий, цветов кожи. Он не будет разделять Восток и Запад, он всю Землю сделает своим домом» ^{[22, с. 147]}. По мысли Ошо, особым образом организованный бег также является видом динамической медитации, поскольку с его помощью можно соединить тело, сердце и ум, достигнув состояния турии. Раджниш указывает, что медитативный бег не должен быть соревновательным и профессиональным, т.е. сковывающим «правильной» техникой естественность беговых движений. Бег должен быть не для пользы (польза – торжество «чистой» рациональности), а для удовольствия. При помощи бега мы воскрешаем в себе первобытного преследователя животных, которым древний человек был на протяжении многих тысячелетий, возвращаясь к столь ценимому в восточной философии «естественному» состоянию. «Как только бег проникнет в сердцевину вашего естества, и в вас пробуждается охотник, – ведь он в каждом нейроне вашего мозга, его нужно только разбудить, оживить, затронуть, – как только он разбужен, вы почувствуете огромную радость. И с ней исчезнет ваш страх, гнев исчезнет и любовь начнет струиться. Если возможно, это самая лучшая медитация, какую только я могу вам предложить. Всего час бега...» ^[16]. Ошо считает, что бег ради наслаждения, без прагматических целей и стремления двигаться дольше, быстрее, техничнее, делает бегущего «частицей Вселенной», включая в ритмы космоса и обеспечивая гораздо большее порождение медитативной энергии, нежели статичные медитации: «Поэтому иногда так случается, что бегун может достичь такой медитативной энергии, какой не достигает медитирующий! В медитации для этого есть десятипроцентная возможность, в беге – восьмидесятипроцентная» ^[16].

Ярким историческим примером медитативного бега является практика «лунг-гом-па» (в наше время чаще используют именование «лунгомпа»), описанная французской исследовательницей Тибета Александрой Давид-Неэль (1868-1969), имевшей прозвище «бабушка-Будда». В книге «Мистики и маги Тибета», описывая свое путешествие по Центральной Азии, она отмечает, что «звания «лунг-гом-па» удостаивается атлет, способный пробегать с необыкновенной быстротой большие дистанции, нигде не отдыхая и ничем не подкрепляясь в пути» ^[7]. Этих бегунов еще называли «махекетанг», где «махе» означает ездового буйвола, известного своей выносливостью, неприхотливостью и бесстрашием. «Лунг» (иногда – «рлунг») – это состояние жизненной энергии и физической силы, достигаемой особыми техниками дыхания, «гом» – медитация на определенный объект. «Поэтому лунг-гом-па – это не человек, который может летать по воздуху, а некто, кто может контролировать свою энергию, перенаправлять ее в другие каналы и концентрировать в новых направлениях» ^[9]. По описаниям Давид-Неэль, лама-лунг-гом-па всегда бежит в состоянии транса, непрестанно медитируя, поэтому его нельзя отвлекать от бегового движения никоим образом, это опасно для его жизни. Как пояснили француженке сопровождавшие ее тибетцы, «если лама перестанет повторять магические формулы, вселившееся в него божество ускользает и, выходя раньше положенного срока, так сильно сотрясает тело ламы, что убивает его» ^[7]. Давид-Неэль так характеризует трансовую беговую локомоцию: у ламы «бесстрастное лицо с широкого открытыми глазами, устремленными ввысь на какую-то точку в пространстве», «при каждом шаге он воспарял в воздух и двигался скачками, как упругий мяч», «левой рукой, наполовину скрытой тканью одежды, он держался за складки тоги; в правой был зажат ритуальный кинжал "пурба". Монах на ходу слегка заносил вперед правую руку с кинжалом, ритмически соразмеряя шаг, и казалось, будто он острием высоко поднятого ножа касался земли и опирался на кинжал, как на тросточку», исследовательница отметила «удивительную легкость и ритмичность его упругого шага, размеренного, словно движения часового маятника» ^[7]. Можно прийти к выводу, что сознание бегущего ламы одновременно пребывает в двух состояниях – с одной стороны, оно медитативно привязано к непрестанно созерцаемому объекту (ночью это светящееся небесное тело, а днем – его запечатленный в сознании образ), повторяемой на уровне «внутренней речи» магической формуле, скоординированной ритмичности дыхания, шага и маха руками, а с другой – не теряет способности контроля происходящего, хотя и осуществляет это на минимально возможном уровне внешней интенциональности. Таким образом, бегун-лунг-гом-па дает пример сверхэффективной физической деятельности при измененном состоянии сознания, сопрягая тело и дух в процессе медитации. Добавим, что бег в медитативном состоянии практиковался не только буддистскими школами Тибета, но последователями йоги (например, в раджа- и буддха-йоге).

Описание рассматриваемой беговой практики будет неполным без указания на иные аспекты ее социокультурной обусловленности. Во-первых, отметим высокий социальный статус таких бегунов, порождаемый их потрясающими физическими способностями, сложностью и длительностью подготовки, а также важностью миссии, о которой речь пойдет далее. Прежде чем обрести способность перемещаться в состоянии транса сутками почти не касаясь земли, неофит в течение многих лет осваивает под руководством тибетских монахов (в частности, в монастырях Тед Нид и Самдинг) техники, связанные с овладением сначала сидячей медитацией для достижения «невесомости» тела, затем обретением особого рода дыхания («пранаяма»), концентрации ума, вызывания у себя «тумо» – «внутреннего огня (тепла)», тренировки долгого немигающего взгляда и визуализации образов, а затем, после получения от гуру магической формулы (выбираемой наставником с учетом особенностей деятельности чакр ученика), которую необходимо произносить во время движения, начинаются собственно беговые занятия на высоте 3-5 тысяч метров нагишом или в очень легкой одежде и чаще всего босиком. Во-вторых, укажем на практическую значимость бегунов-лунг-гом-па: они выполняли функцию вестников, быстро доставляя заученную информацию не только по удобным для ритмичного медитативного перемещения равнинам, однообразие которых способствует трансу, но и по коротким горным тропам, где движение всадника было крайне затруднено (и поэтому очень медленно) или вовсе невозможно. И конечно же, следует выделить мистическую составляющую их деятельности: по преданию, лунгомпа собирали в монастырь Шалю в самый короткий срок один раз в двенадцать лет «со всей огромной страны всех самых злых духов» ^[3] для их заклинания. Что же касается дальнейшей судьбы бегунов, то «по окончании своей службы лунг-гом-па поселялись в тихом спокойном месте, и остаток жизни посвящали ученикам, медитации и различным религиозным обрядам. Они благословляли или излечивали пришедших и утешали страждущих» ^[9].

На территориях современных Казахстана и Киргизии на национальных праздниках еще в ХIХ веке практиковался бег «жаяу жарыс», что в буквальном переводе означает «пешие состязания», но по сути это соревнование было аналогом современного кросса. Описывая древние национальные казахские праздники, А. И. Левшин ^[11] и Г.Н. Симаков ^[23] отмечают, что самыми престижными соревнованиями были конные скачки, победитель которых мог получить, помимо славы, в качестве приза до 100 лошадей или несколько невольников, верблюдов, халатов, а также сотни овец. Очевидно, что участие в конных скачках было привилегией обеспеченных казахов, которые могли себе позволить содержать породистых скакунов. Но было соревнование и для бедных – «жаяу жарыс». Вот как это состязание описывает А. И. Левшин: «На праздниках и пирах по нескольку десятков человек пускаются бегать, и хотя все киргиз-казаки вообще имеют очень мало проворства в ногах, однако отличающиеся в бегании перед прочими, равно как искуснейшие стрелки из лука и победители в борьбе, получают награды, но награды очень маловажные в сравнении с теми, которые достаются на скачках» ^{[11, с. 120]}. И далее на этой же странице есть сноска: «киргизы борются и бегают в запуски большей частью полунагие, а иногда и совсем голые». Можно предположить, что «жаяу жарыс» были заместительной формой состязаний для «безлошадного» простонародья, маркируя социальный статус бедняков. И тот факт, что бегуны соревновались почти или полностью голыми, не имея «проворства в ногах», т.е. не тренируясь специально, и получая незначительные награды за победу, четко обозначает контраст с празднично одетыми и мастеровитыми наездниками, относящимися к высоким слоям общества. «Жаяу жарыс» можно рассматривать как своего рода карнавальную составляющую праздника: неуклюже бегущие наперегонки голые или почти голые простолюдины были потехой для знати.

В Индии популярностью пользуется особый вид «сельского спорта» – бег с буйволами «камбала» (в переводе с местного наречия «грязное поле»), имеющий несколько разновидностей и более чем тысячелетнюю историю. Он проводится в штате Карнатака с ноября по март и предполагает преодоление бегуном вместе с двумя быками дистанции в 132 или 142 метра по заполненному водой рисовому полю. Украшенных животных связывают между собой, а погонщик бежит рядом с ними, «подбадривая» буйволов громким криком и болезненными ударами хлыстом (из-за чего эту гонку на время запрещали). Для большей зрелищности «команды» людей и животных в настоящее время стартуют парами. В гонке активно участвуют и зрители, которые могут делать ставки на участников забега, и тоже что есть мочи кричат на животных и сопровождающего их бегуна-погонщика. Исторически буйволы-победители награждались бананами и кокосами, а погонщик получал денежный приз. Очевидно, что этот вид бега выражает важность эффективного взаимодействия людей и используемых в качестве тягловой силы буйволов и сопровождается ритуалами, связанными с благодарением и почитанием животных, без которых до сих пор невозможны сельскохозяйственные работы в бедных регионах Индии.

Обращаясь к беговым практикам древней и современной Японии, отметим, что медитация в движении издревле была присуща и этому региону. Являясь частью психотехники кэйко, что переводится и как «упражнение», и как «размышление», она, так же как и в Китае, была направлена не на рекорды и победы над соперниками, а на развитие личности человека, его самосовершенствование, достижение внутренней гармонии. Динамические медитации использует одно из самых влиятельных японских течений буддизма махаяны тэндай сю, целью которого является достижение нирваны в самой сансаре, объявляемых тождественными, что возможно при открытии в себе «природы будды» (хонгаку – изначальной просветленности). Одним из методов достижения хонгаку является кайхегё – «аскетическая практика, выполняемая японскими буддистами, которая включает в себя преодоление от 30 до 84 км каждый день в течение 100 (а иногда и 200 дней) каждый год на протяжении 7 лет, и по традиции те, кто терпит неудачу, должны покончить с собой» ^[20]. Это движение осуществляется в районе горы Хиэй, где расположен главный храм школы Тэндай, полушагом-полубегом в соломенных сандалиях, которых положено иметь 80 пар на 100 дней. Медитативная составляющая бега проявляется в том, что он сопровождается непрерывным чтением мантр, а религиозный (обрядовый) характер бега предполагает остановки на маршруте в 225 священных местах, где нужно читать соответствующие сакральному объекту (храму, могильной плите и т.п.) молитвы. Энергетической основой физической активности кайхегё является исключительно вегетарианская пища (рис и соя), а восстановление организма происходит во время короткого сна. Выдержавшие семилетнее («сеннити») испытание монахи-гёдзя свой последний стодневный забег проводят по улицам Киото – древней имперской столицы Японии. «Там они раздают благословения встречающимся на их пути людям, каждый из которых надеется, что просветленный монах может передать им частичку удачной судьбы или благолепия <…>. С 1885 года менее чем 50 монахам удалось завершить ритуал сеннити кайхогё. Тридцатикилометровая петля по горам Хиэй полна неотмеченных могил тех, кому не удалось пройти через ритуал» ^{[37, с. 240]}.

Анализ кайхегё позволяет охарактеризовать эту буддистскую беговую практику как особого рода монашеский аскетизм. Известно, что Будда критически относился к аскетическим крайностям, а его восьмеричный путь к нирване является «срединным» между умерщвлением плоти и гедонизмом. Однако следует отметить, что беговые занятия гёдзя не имеют целью только достижения изнеможения тела, где физические мучения рассматриваются как справедливое наказание тела за его низменные устремления. Судьба тела как такового для практикующих кайхегё не представляет большого интереса. Здесь тело используется как инструмент совершенствования духа, а беговые аскетические практики перенаправляют сознание от мира вещей и телесной заботы к непреходящим ценностям. Нирвана, как и царство Божие у христиан, – по ту сторону смерти, там умершие не мертвы. Смерть для религиозного сознания (с некоторыми вариациями и условиями) – исключительно телесный феномен. Буддистская дхарма тэндай сю, отрицая абсолютность противопоставления сансары и нирваны, видит в специфически организованном крайне тяжелом беге способ обретения в рамках сансары одновременно после- и внесмертного состояния просветления, что дополнительно обеспечивается на пятом году сеннити кайхогё ритуалом доири, в ходе которого аскет гарантированно «заглядывает» за грань жизни, так как не менее семи суток не спит, не ест и не пьет, находясь под контролем других гёдзя и нередко умирая в ходе этого испытания.

Также обратим внимание на бег бодхисаттвы по улицам Киото. Это своего рода квинтэссенция духа махаяны, когда завершающий ритуал сеннити кайхогё воодушевляет обычных людей своим примером достижения просветления. Современные городские марафоны, собирающие десятки тысяч участников, как бы перекликаются с бегом гёдзя, неся в себе тот же посыл пробуждения от «приземляющей» человека рутины повседневности и призыв к самосовершенствованию. Городской бег гёдзя наполнен высоким гуманистическим смыслом – он есть выражение внеэгоистических целей аскетизма махаяны, проявление сострадания, отзывчивости и заботы достигшего просветления бегущего о других людях.

Говоря о специфике беговых занятий в современной Японии, отметим, что по сравнению с Индией и Китаем она оказалась более восприимчивой (видимо, в силу своей периферийности) к западным влияниям, но при этом смогла обогатить заимствованное духом Востока, сделать элементом достижения ценностей, диктуемых многовековыми традициями своего общества ^[10]. Ярким примером этого синтеза является такой вид бега, как экиден («эки» – место, станция, «дэн» передача или конечный пункт) – стайерская эстафетная гонка по шассе, где вместо традиционной палочки передается лента («тасуки»). Исторически экиден объединяет марафонский (в широком смысле этого слова) бег Запада и бытовавшую сотни лет эстафету японских почтальонов, которые передавали друг другу послания, что есть сил пробегая по нескольку километров каждый. Экиден зарождается в Японии в начале ХХ века (1917 г.) на волне увлечения западного мира кубертеновским олимпизмом, особенно массовые студенческие экидены проводятся с 1920 г., прерываясь лишь в военное время. Почему же экиден в Японии гораздо популярнее схожего по протяженности марафонского и сверхмарафонского бега? «Японский дух» во многом детерминирован достаточно суровыми природными условиями обитания на островах, что требовало совместных и слаженных, взаимно скоординированных трудовых усилий для выживания. Отсюда произрастают главные ценности японского менталитета: коллективизм; развитое чувство долга, ответственности; стремление к гармонии и «трудоголизм». Экиден прекрасно выражает каждую из них: это требующий длительной подготовки тяжелый командный бег, который предполагает ответственность не только за личный результат, но и за успех всей команды, отношения в которой должны быть гармоничными, а действия бегунов во время передачи эстафеты скоординированными. Пребывание в состоянии «командного духа» намного ценнее для японца, чем индивидуальный успех, поскольку затрагивает архаичные слои сознания, связанные с пониманием критической важности для выживания нахождения в сплоченной группе. Однако экиден, несмотря на свою традиционность, выражает и веяния нового времени: это вид бегового состязания, который часто становится элементом корпоративного тимбилдинга ^[2]. При этом личное начало здесь не подавляется командным, а обретает, в рамках слаженного совместного действия, дополнительную, синергийную мощь. В экидене можно усмотреть и духовную встречу Запада и Востока, что выражается в достижении столь ценимой японцами гармонии таких разных культурных доминант, как коллективное и индивидуальное, телесное и духовное.

Важно отметить, что бег становится одной из форм женской эмансипации на Востоке. Так, в марте 2018 года в одной из самых консервативных стран мира – Саудовской Аравии – впервые в истории этой страны прошел массовый международный женский забег на три километра, в котором приняли участие 1,5 тысячи девушек и женщин. Как и в случае с японским экиденом, здесь можно наблюдать соединение элементов западной и восточной культур, поскольку представительницы Саудовской Аравии бежали в традиционной женской одежде – хиджабах и абайях. Ультраконсервативные принципы организации общественной жизни привели к тому, что до 2008 г. Саудовская Аравия была единственной страной в мире, не допускавшей проживающих в ней женщин до олимпийских игр, физического воспитания (в частных школах до 2013 г., в государственных – до 2017 г.) и спортивного образования, а также в качестве зрительниц на открытые спортивные мероприятия. Все это полагалось греховным, занятия физической культурой были для решившихся на это женщин подпольными, приватными и опасными. Под влиянием вызовов глобализирующегося и гуманизирующегося мира, взяв курс на умеренный ислам, власти страны в рамках программы «Видение-2030» постепенно предоставляют равные свободы и права всем подданным королевства. Либерализация общественной жизни привела к тому, что в 2018 году был открыт первый женский беговой клуб «Женское сообщество бегунов Джидды». Именно через бег как самый доступный вид физической культуры и спорта в женский мир Саудовской Аравии начинают проникать ценности олимпизма, а полторы тысячи бегущих по городу женщин становятся видимыми для общества, что, конечно же, способствует его гуманизации, выступающей основой всемирного единства. Именно поэтому Саре Аттар, представляющей Саудовскую Аравию в беге на 800 метров на Олимпийских играх 2012 года в Лондоне и бежавшей в «спортивном» хиджабе, стадион аплодировал стоя, хотя она в своем забеге была последней, поскольку не могла тренироваться с детства, как другие участницы Игр. Это были аплодисменты не только доблести саудовских женщин, символизируемой поступком Аттар, а также открытию новой страницы олимпийского движения, но и победе над вопиющим бесправием. Участие в Играх Сары Аттар, которая прекрасно осознавала недоступность пьедестала, было в первую очередь направлено на воплощение ценностей олимпизма, связанных со стремлением к калокагатии, социальной активностью, максимальной самореализацией, демократичностью, сочетанием патриотизма и интернационализма, просвещением и равноправием. И именно бег позволил ей так ярко реализовать эти идеалы и ценности.

Также разновидностями специфических беговых практик современного Востока, обусловленных его географическим положением и традиционной культурой, являются «босоногие» полумарафоны, проводимые, например, в Индии и в Монголии, стайерские трейлы по горным тропам, «песчаные забеги» в приморских и пустынных районах.

Проведенное исследование специфических беговых практик некоторых регионов Древнего и современного Востока позволяет прийти к следующим выводам:

1. Беговые практики Древнего Востока (в исследованных временных и территориальных границах) не имеют соревновательного, спортивного характера и направлены на самосовершенствование, что в первую очередь предполагает достижение гармонического единства тела и духа. Выдающиеся бегуны были практикующими монахами, смысл жизни которых – просветление, обретение нирваны. Бег не был для них самоцелью, смыслом жизни, являясь лишь одним из средств в достижении духовного освобождения и слияния с абсолютом.

2. Главным источником и мотиватором двигательной активности выдающихся бегунов Древнего Востока была напряженная духовная деятельность в рамках избранного религиозно-философского учения: «цени полноту жизненных свойств и не цени физическую силу, стремись к накоплению духовности» ^[13].

3. Специфичность бега Древнего Востока обусловлена тем, что он зачастую являлся видом динамической медитации, предполагающей, с одной стороны, чередование напряжения и расслабления, а с другой – их одновременное удержание. Идеальным вариантом полагался осуществляемый на минимально возможном уровне осознавания и контроля происходящего бег при непрестанной медитации, что позволяет глубже осмыслить суждение из «Дао дэ цзин» «Покой есть главное в движении».

4. Далеко выходящая за пределы обыденности эффективность медитативных беговых практик «лунг-гом-па» и «кайхегё» свидетельствует о том, что они являются многократно апробированными способами реализации высших уровней духовного и физического потенциала человека, что обеспечивает их универсальную гуманистическую ценность и исследовательский интерес.

5. Социальная значимость беговых практик Древнего Востока нашла свое выражение в выполнении бегущими монахами светской функции вестников и религиозно-магических функций личного подтверждения достижимости мокши «освобожденными при жизни» и заклинания злых духов. Вне кругов монашествующих бег был ситуативно обусловленным элементом повседневной деятельности и составляющей праздничной культуры.

6. Своеобразие бега на Востоке в ситуации современности обусловлено как традиционной направленностью физических практик на достижение гармонии тела и духа, так и новыми особенностями, среди которых следует выделить массовость бега, внерелигиозную мотивацию тренировок, способность бега быть средством объединения культурных установок Запада и Востока, служить методом группового сплочения, а также выражать национальный дух и являться одной из форм женской эмансипации.