Концепция русской святости в книге Б. К. Зайцева «Преподобный Сергий Радонежский»

Жигалов Александр Юрьевич кандидат филологических наук учитель русского языка и литературы, ГБОУ Школа № 878 115569, Россия, г. Москва, пр-д Шипиловский, 37/2, каб. 20 Zhigalov Aleksandr Yur'evich PhD in Philology Teacher of Russian Language and Literature, School No. 878 115569, Russia, g. Moscow, pr-d Shipilovskii, 37/2, kab. 20 Zhigalov878@yandex.ru Другие публикации этого автора

…Своё смирение и чистоту душевную, свою музыку духовную

он выражает в лёгком лиризме, …в прозрачных полутонах,

и словесные ткани его просты, изящны.

…Там и здесь тихая и подлинная поэзия,

переливы настроений, неуловимая отрада и красота.

М. Осоргин о Борисе Зайцеве. Новая русская книга, 1923 г.

Книга Бориса Константиновича Зайцева «Преподобный Сергий Радонежский» впервые была опубликована в 1925 году в Париже. А. В. Амфитеатров-Кадашев полагал, что это «лучшее произведение писателя, проникнутое тёплою всечеловечностью, но, в то же время, истинно национальное, русское по духу» ^[1]. Со словами критика трудно не согласиться: в книге Б. К. Зайцева не просто описан путь Преподобного Сергия Радонежского, но и отразилась своеобразная концепция русской святости: «Через пятьсот лет, всматриваясь в его (Сергия Радонежского – А. Ж.) образ, чувствуешь: да, велика Россия. Да, святая сила ей дана» ^{[2, с. 65]}. Судьба Преподобного Сергия – путь России. Главные черты подлинного национального характера, души русской соединились в образе мудрого старца. В нём писатель воплотил идею святости древней Руси и современной ему России – внутренне, духовно неизменной Родины. Попытаемся определить суть этой концепции, коротко описать основные её особенности.

Произведение Б. К. Зайцева и по форме, и по содержанию напоминает древнее житие (именно так называл его А. В. Амфитеатров). Е. Воропаева, исследующая творчество писателя, указывает на то, что «в работе над книгой Зайцев использовал ряд изданий агиографического и церковно-исторического характера… Епифаний Премудрый. Житие Преподобного Сергия Радонежского… Архимандрит Леонид. Житие Преподобного и богоносного отца нашего Сергия-чудотворца и похвальное слово ему… Иеромонах Никон. Житие преподобного Сергия…» ^[3] и др. Сам автор так определяет свою цель в кратком предисловии к произведению: «…сейчас особенно уместен опыт – очень скромный – вновь… восстановить в памяти знающих и рассказать незнающим дела и жизнь великого святителя, и провести читателя через ту особенную, горнюю страну, где он живёт, откуда светит нам немеркнущей звездой» ^{[2, с. 14]}. Книга «Преподобный Сергий Радонежский», безусловно, тесно связана с древней, складывавшейся на протяжении долгих лет агиографической традицией. Это житие, написанное за хронологическими пределами древнерусской литературы. Однако столь же несомненно и то, что произведение Зайцева не копирует средневековый канон слепо, в мельчайших подробностях, а отступает от него, прихотливо и удивительно гармонично соединяя в себе характерные особенности древних текстов и тонкие черты современного искусства, творя живую старину…

Исследователи-медиевисты указывают на два главных вида литературных произведений, прославляющих святых и складывающихся ещё в Византии ^[4-8]. Это жития в форме биоса (oт древнегреч. ô βίος, ου ‘жизнь; имущество’), достаточно подробно описывающие жизненный путь героя, и мартирии (oт древнегреч. ô μάρτυς, μάρτυρος ‘свидетель; мученик’), в основе которых – лишь ключевой эпизод, кульминация жизни святого, его духовный подвиг. Книга Б. К. Зайцева напоминает житие первого типа. Перед нами – путь Преподобного Сергия, целостный, разворачивающийся во времени и пространстве, а не лишь один, самый яркий его отрезок.

Древнерусские жития отличаются канонической структурой, особой, стройной и строгой композицией. Они создаются по определённой, устойчивой схеме, обладающей набором неизменных компонентов. В начале агиографического произведения, как правило, даётся указание на происхождение святого от «благочестивых, пречестных» родителей, реже – от «нечестивых» (чтобы контрастнее оттенить благочестие героя). В первой главе книги Зайцева («Весна») повествуется о родителях Сергия Радонежского (упоминание это не станет единственным в произведении): их «можно представить себе людьми почтенными и справедливыми, религиозными в высокой степени» ^{[2, с. 15]}. Одной их добродетели уделяется особое внимание: «Известно, что особенно они были «страннолюбивы». Помогали бедным и охотно принимали странников» ^{[2, с. 15]}. Далее следует упоминание о том, каким образом эта родительская черта связана с судьбой Сергия (в детские годы – ещё Варфоломея); повествователь проводит прямую параллель между укладом жизни родителей и дальнейшим путём их сына, перебрасывает в будущее своеобразный мостик: «Вероятно, в чинной жизни странники – то начало ищущее, мечтательно-противящееся обыденности, которое и в судьбе Варфоломея роль сыграло» ^{[2, с. 15]}. Пересекаются два временных плана; стирается устойчивая, чёткая грань между настоящим (детство Сергия) и будущим (последующие годы святого). Автор даёт краткий прогноз, и слова его оказываются пророческими. Такова одна из особенностей хронотопа древних житий (пересечение нескольких временных пластов; пророческий взгляд из настоящего в будущее).

Затем приводится одна из первых развёрнутых характеристик героя. Писатель, как и автор жития, главное внимание обращает на прославление его духовных, нравственных качеств: «При всей любви Варфоломея к одиночеству, природе, и при всей его мечтательности, он, конечно, добросовестнейше исполнял всякое дело – этою чертой отмечена вся его жизнь» ^{[2, с. 16]}. Повествование о родителях Сергия Радонежского традиционно; не только его место в единой ткани текста, но и содержание, смысловое наполнение отвечают средневековому канону. Приведённая выше характеристика главного героя, напротив, отличается живыми, не закреплёнными агиографической традицией чертами. Любовь к природе, мечтательность… обыкновенно авторами житий не отмечаются, хотя по отношению к древним текстам можно говорить не только о следовании канону, но и об особом проявлении авторской индивидуальности. Б. К. Зайцев использует лишь намеченную тонкими контурами канву древнерусской литературной формы, её некоторые отличительные признаки. Он не ставит перед собой задачу воплотить все характерные черты, устойчивые мотивы, художественные средства и приёмы средневекового словесного искусства в книге о Сергии Радонежском – он пишет новое житие, вкладывая в него самые глубокие свои идеи, сокровенные помыслы.

С первых страниц произведения особое внимание уделяется трудолюбию героя. Говорится и о том, что ему «наука не давалась». При этом повествователь вновь делает очень важное замечание: «Как и позже Сергий, маленький Варфоломей очень упорен и старается, но нет успеха. Он огорчён» ^{[2, с. 16]}. Снова подчёркиваются старание, усердие, прилежание героя – неотъемлемые черты его характера. Значимым является и противопоставление Варфоломея окружающим, упоминание о том, что над ним «товарищи смеются». Эта особенность часто отличает и древние житийные произведения. Однако наиболее ярким и знаменательным является событие, описанное позднее, – встреча Варфоломея со «старцем-черноризцем, саном пресвитера», чудо, произошедшее после, - настоящее чудо (не фольклорное, сказочное, а христианское, житийное) – традиционный компонент агиографических текстов. Повествователь указывает и на причину того, что Варфоломею не давалась грамота: «…знак скромности, смирения есть в том, что будущий Святой не мог естественно обучиться грамоте» ^{[2, с. 17]}. Далее следует важное, ключевое для верного понимания образа Преподобного Сергия, национального русского характера в целом обобщение: «…не в способностях к наукам его сила». Одна из главных черт героя – «непосредственная связь, живая, с Богом», которая «обозначилась уж очень рано у малоспособного Варфоломея» ^{[2, с. 17]}. Встречаются в ткани текста и вполне традиционные характеристики, будто перенесённые из древнерусских житий: «…уже к порогу юности отшельник, постник, инок ярко проступили. Больше всего любит он службы, церковь, чтение священных книг. И удивительно серьёзен» ^{[2, с. 17]}. Значимо то, каким образом расставлены акценты: «Главное же: у него является своё… Он впереди других. Его ведёт - призвание» ^{[2, с. 17]}. В поведении юноши Варфоломея главную роль начинает играть аскетизм, а точнее – удивительная скромность. И ещё одна черта отличает героя. Пристальное внимание уделяет ей автор: «Сын остаётся именно послушным сыном, житие подчёркивает это, да и факты подтверждают» ^{[2, с. 18]}. С одной стороны, перед нами – элемент канонической структуры жития, традиционный его признак, с другой стороны, очевидно, что упоминание о послушании родителям имеет для автора книги особое значение, исполнено глубоким смыслом, не является лишь устойчивым компонентом схемы. «Живя, он с жизнью, семьёй, духом родного дома… считался, как и с ним семья считалась. Поэтому к нему неприменима судьба бегства и разрыва» ^{[2, с. 18]}. Живая связь с домом, родителями, с Родиной, родной землёй; связь поколений; неразрывная нить времён неизбывно значимы при раскрытии образа Преподобного Сергия Радонежского. А сквозь него, как сквозь призму, просматривается и национальный характер – ключ к концепции русской природной святости.

Она выстраивается постепенно. Каждая глава книги привносит какие-то новые неповторимые черты в облик Руси святой, угадывающийся за образом главного героя. Незаметно, почти неуловимо складывается единое, цельное представление о подлинно родном, русском. В главе «Выступление» вновь подчёркиваются скромность, боголюбие, искренняя вера Варфоломея – традиционные качества святого. Однако есть и то, что не вполне помещается в границы канона. Юноша Варфоломей желает уйти в монастырь, старые родители просят его остаться и позаботиться о них… Варфоломей соглашается, слушается. Наглядно сопоставление его с Франциском Ассизским (иная, не русская традиция, другой склад характера и души). Можно вспомнить и житие Феодосия Печерского, ушедшего из родного дома (мать сама несколько раз отправлялась за ним следом). Здесь – другое. Любовь к Богу не служит помехой любви к родителям и дому, напротив, первая укрепляет вторую и наоборот. Задаётся сложный вопрос: «Как поступил бы он (Варфоломей – А. Ж.), если бы надолго затянулось это положение?» ^{[2, с. 20]}. Но находится и вполне органичный ответ: «…несомненно, как-нибудь с достоинством устроил бы родителей и удалился бы без бунта. Его тип иной. А отвечая типу, складывалась и судьба, естественно и просто, без напора, без болезненности…» ^{[2, с. 20]}. Таким образом, в текст произведения проникают и традиционные для агиографии провиденциальные мотивы, связанные с судьбой. Впрочем, особое значение приобретает черта святого, обозначенная как бы вскользь, мимоходом: нет бунта; нет резкого, необратимого разрыва с такими вечными ценностями, как дом, родители…

Итак, Варфоломей стал жить на Маковице. Автор книги обращает внимание на то, как «из уединённого пустынника, молитвенника, созерцателя вырастал… деятель» ^{[2, с. 26]}. Снова речь ведётся об удивительном трудолюбии и усердии героя. Однако подмечается и другое, не менее значимое: «Жизненное же и устроительное дело Сергия делалось почти само собой, без видимого напора» ^{[2, с. 26]}. Лад и гармония, полное согласие с окружающим миром (Сергий кормит лесного медведя), душевная и духовная цельность, внутреннее, природное спокойствие и незлобивость, истинная вера составляют подлинную суть главного героя.

В главе «Игумен» раскрывается значение трудолюбия как одной из важнейших черт характера общерусского. Труд и светлое, искреннее желание трудиться «есть корень прикрепления». Осознать это вновь помогает сравнение Преподобного Сергия со святым Франциском: «Блаженный из Ассизи не чувствовал под собой земли. Всю недлинную свою жизнь он летел, в светлом экстазе, над землёй… Поэтому и не мог, в сущности, ничего на земле учредить…» ^{[2, с. 29]}. Сергий, напротив, был на земле, поэтому и смог многое совершить на ней, оставить после себя… Речь не о приземлённости героя вовсе, но об особом, живом созидании, ежечасном простом и скромном ручном труде, в котором отражается высшая духовность. Одновременно создаются и предметы материального мира, и блага иные, ему не принадлежащие. Впрочем, судить об этом непросто. В книге Б. Зайцева земное отражает небесное, мир вещный и мир духовный, плоть и душа соединяются удивительно гармонично. Преподобный Сергий занимался «тихим деланием», учил «самим собою». Усердие и скромность его оставались неизменными… Следует заметить, что мир предметов, окружающий героя, описан особым образом. Это необычный, просветлённый быт. Он очень скромен, даже беден: «Образ северный, быт древний, но почти до нас дошедший: русская изба с лучиной с детства нам знакома…» ^{[2, с. 29]}. Но именно сквозь эту светлую бедность проступают несметные богатства души; за ветхими, немудрёными, скромными вещами угадывается вечное: «…в Сергиевой пустыни при треске, копоти лучин читали, пели книги высшей святости, в окружении той святой бедности, что не отринул бы и сам Франциск» ^{[2, с. 29-30]}. Мир материальный и мир духовный не столько противопоставляются, сколько органично дополняют друг друга. Один не возможен без другого. Они слиты. Важно, однако, что материальный, вещный мир, гармонично дополняющий высокие сферы духа, необычайно скромен. Это лишь самое необходимое человеку.

Преподобный Сергий стал «всенародным учителем, заступником и ободрителем» ^{[2, с. 35]}. Автор подчёркивает не только то, что был он «беден, нищ и равнодушен к благам», но и то, что он явился символом Руси, подлинным и полным воплощением её светлой души, изначальной природной святости. Краткий фрагмент из главы «Общежитие и тернии» представляет собой портрет Сергия Радонежского: «Негромкий голос, тихие движения, лицо покойное, святого плотника великорусского» ^{[2, с. 36]}. Снова отмечаются простота святого старца, делающая его незаметным на первый взгляд, кротость, тихое прилежание к труду… Главное же следует далее: «Такой он даже на иконе – через всю её условность – образ невидного и обаятельного в задушевности своей пейзажа русского, русской души. В нём наши ржи и васильки, берёзы и зеркальность вод, ласточки и кресты, и не сравнимое ни с чем благоухание России» ^{[2, с. 36]}. Сквозь традиционные краски иконы проступает живой, неповторимый облик, за каноничным текстом жития – жизнь и дела Преподобного Сергия, его поступки, и те, что описывались ранее, и те, что нет. Схема не может вместить образ того, кто сам собой воплощает всю Русь святую.

Мотив иконности пронизывает всё произведение. И неустанно подчёркивается, что индивидуальные, неповторимые черты героя всё же проступают на поверхность даже в древних житийных текстах. Ещё одна значимая особенность описывается вновь в сопоставлении Преподобного Сергия Радонежского с другими святыми: «Но насколько можно чувствовать Сергия, чрез тьму годов и краткие сообщения, в нём вообще не было улыбки. Св. Франциск душевно улыбается – и солнцу, и цветам, и птицам, волку из Губбио. Есть улыбка – тёплая и жизненная – у св. Серафима Саровского» ^{[2, с. 37-38]}. Следует отметить, что сравнение главного героя с иными святыми – тоже лейтмотив, встречающийся практически в каждой главе книги. Впрочем, особая роль в приведённом сопоставлении принадлежит такой краткой, но удивительно ёмкой и выразительной характеристике преподобного старца: «Св. Сергий ясен, милостив, «страннолюбив», тоже благословил природу, в образе медведя близко подошедшую к нему… В нём нет грусти. Но как будто бы всегда он в сдержанной, кристально-разреженной и прохладной атмосфере. В нём есть… север духа» ^{[2, с. 38]}. Снова повествователь говорит об особенной, прочной, естественной связи св. Сергия с Русью, севером. О ней, неуловимой, но несомненной, сообщает он будто мимоходом: «…“старичка” слышно на всю Россию», «…дело Лавры – дело всероссийское и мессианское» и т. д. Однако именно такие краткие, ненавязчивые, скромные замечания раскрывают одну из главных мыслей произведения – о прочной связи Преподобного Сергия Радонежского с родной землёй, об их особом духовном единстве, о несомненной близости мудрого старца всему русскому, о существовании незримой, сокровенной нити между ним и Русью. Именно он, «старичок» с Маковицы, благословил на великие дела князя Дмитрия Донского. Этому посвящена практически целая глава книги («Сергий и государство»). Рассмотрим лишь краткий её фрагмент: «До сих пор Сергий был тихим отшельником, плотником, скромным игуменом и воспитателем, святым. Теперь стоял пред трудным делом: благословения на кровь. Благословил бы на войну… Христос? И кто отправился бы за таким благословением к Франциску?» ^{[2, с. 52]}. Автор, проводя параллель на этот раз не только со св. Франциском, но и с Христом, задаёт читателю и, наверное, самому себе непростой вопрос. Впрочем, ответ на него вполне органичен, он вытекает из всего ранее сказанного: «Сергий не особенно ценил печальные дела земли… он любил, ценил «чистое деланье», «плотничество духа», аромат стружек духовных в лесах Радонежа. Но не его стихия – крайность. Если на трагической земле идёт трагическое дело, он благословит ту сторону, которую считает правой. Он не за войну, но раз она случилась, за народ и за Россию, православных» ^{[2, с. 52]}. Итак, не просто близость, но слитость Сергия и родной земли несомненна. Преподобный Сергий и святая Русь – единое целое. Старец с Маковицы – ясное зеркало души русской.

Важная, характерная черта вскользь намечена в рассмотренном нами фрагменте: «не его стихия – крайность». Светлой, чистой душе Преподобного Сергия бунт, как и решительное, суровое подавление его, смирение и наказание недовольных, чужды в любых проявлениях. После грубых, резких слов брата Стефана Сергий покинул обитель, отправившись по пути в Кинелу, не смирил недовольных. Что стало тому причиной? «Ясная, святая вера, что «так будет лучше». Может быть, вопреки малому разуму, но – лучше. Чище» ^{[2, с. 42]}. Нет крайностей. Есть лишь бесконечная, светлая любовь к каждому, кто рядом, к Господу, вера и послушание Ему. «Если меня любят, то любовь своё возьмёт – пусть медленно. Если Бог так мне повелевает, значит, Он уж знает – нечего раздумывать» ^{[2, с. 42]}. Ещё одна значимая черта героя обозначена единственной фразой: «Святой, но не хранитель догматов». И далее: «…он послушный сын Церкви, но не генерал её» ^{[2, с. 46]}. Нет у Сергия никакого стремления властвовать – есть лишь желание бескорыстно помогать. Перед нами – одна из традиционных особенностей житий. В книге всё чаще ведётся речь о видениях преподобного, о чудесах, связанных с исцелением им больных… Всё это также сближает произведение с древними агиографическими памятниками.

Итог подводит и вносит последние, завершающие штрихи во внешний облик – лик и внутренний портрет Преподобного Сергия Радонежского глава «Дело и облик». Лейтмотив мягкого, ласкового света и неземной чистоты пронизывает её. «Мы Сергия видели задумчивым мальчиком, тихопослушным; юным отшельником, и игуменом, и знаменитым Сергием-старцем. Видели, как спокойно, неторопливо и без порывов восходил мальчик к святому» ^{[2, с. 64]}. Постепенное и неторопливое, но верное и неуклонное восхождение к горним высотам свойственно русской душе; крайности ей чужды. В ней необычайно гармонично слились трудолюбие и спокойствие, почти детская, чистая простота и искренняя любовь к Богу. Всё вобрал в себя Сергий: «…чистотой, простотой, ароматнейшей стружкой веет от Преподобного. Сергий – благоуханнейшее дитя Севера. Прохлада, выдержка и кроткое спокойствие, гармония негромких слов и святых дел создали единственный образ русского святого. Сергий глубочайше русский, глубочайше православный» ^{[2, с. 64-65]}. В облике мудрого старца – лик самой Руси, передавшей ему то, что даёт она каждому своему детищу: скромность, простоту, чистоту и лёгкость, мужественность и прямоту, любовь к «тихому деланью», «плотничеству духа» и нелюбовь к бунту, крайностям, смирение и кротость, живую и непосредственную связь с Богом, «духопроводность», любовь к отчему дому и родителям, к родной земле, послушание, которое оборачивается путеводным призванием, внешнюю неприметность и внутреннюю красоту, искреннюю веру… Всё это от рождения присуще душе русской, сокрыто в ней. Разглядеть в себе эти природные духовные богатства непросто, но необходимо. Лишь они укажут верный путь, приведут к подлинной святости. К ней пришёл Преподобный Сергий Радонежский, образ которого в книге Б. Зайцева излучает мягкий и спокойный свет. Лик праведного старца чист и ясен. Написан он нежными красками, светлыми полутонами, или сошедшими с иконы, или навеянными русским северным пейзажем. Недаром Ю. И. Айхенвальд называл Зайцева одним из самых «акварельных» мастеров слова ^[9]. Создать подобный образ мог лишь глубоко русский писатель, искренне верящий в Россию-Русь, её бессмертную святую душу. Именно таким художником был Борис Константинович Зайцев. Подтверждают это слова М. Осоргина, называвшего автора книги о Преподобном Сергии Радонежском «одним из немногих совсем русских, неподдельных руссейших писателей, перо которого пишет словами детства, деревни, няни, Москвы» ^[10].