«Не сочтите принимаемые меры за насилие…»: общественная благотворительность и власть в Забайкалье в период политического режима атамана Семенова

Севостьянова Елена Васильевна кандидат исторических наук доцент, кафедра мировой экономики, предпринимательства и гуманитарных дисциплин, Читинский институт (филиал) Байкальского государственного университета 672000, Россия, Забайкальский край, г. Чита, ул. Анохина, 56 Sevostyanova Elena PhD in History Docent, the department of International Economics, Entrepreneurship and Humanitarian Disciplines, Chita Institute (Branch) of Baikal State University 672000, Russia, Zabaikal'skii krai, g. Chita, ul. Anokhina, 56 Sevostyanova.elena@mail.ru Другие публикации этого автора

Ульянова Олеся Васильевна старший преподаватель, кафедра мировой экономики, предпринимательства и гуманитарных дисциплин, Читинский институт (филиал) Байкальского государственного университета. 672000, Россия, Забайкальский Край край, г. Чита, ул. Анохина, 56 Ul'yanova Olesya Senior Educator, the department of World Economy, Entrepreneurship and Humanities, Chita Institute (Branch) of Baikal State University 672000, Russia, Zabaikal'skii Krai krai, g. Chita, ul. Anokhina, 56 oyashenko@mail.ru Другие публикации этого автора

Постановка проблемы

Изучение повседневного взаимодействия власти и человека – одно из актуальных направлений исторических изысканий. Как отмечено исследователями, в экстремальных ситуациях революций, войн, эскалации насилия человек адаптируется к происходящему именно в границах повседневности, вырабатывая и реализуя каждодневные стратегии приспособления, поведенческие практики, эмоциональные реакции, способы взаимодействия с властью. Как пишет К.Л. Захарова, анализируя постфевральский 1917 г. и стратегии приспособления: в кризисные периоды в публичных взаимодействиях с властью обывателю, не успевающему осознавать калейдоскопические изменения социально-политических условий, приходилось – хотя бы внешне – подстраиваться под определенный поведенческий шаблон, чтобы не стать жертвой возникших обстоятельств ^{[1, с. 52]}. Наш исследовательский интерес связан с такой важной частью повседневной и общественной жизни и социокультурной практики как благотворительность. Очевидно, что Первая мировая война стимулировала общественную и частную благотворительность в империи. В условиях отсутствия земства в Забайкальской области сложились устойчивые формы взаимодействия власти и общественности в сфере призрения и благотворительной поддержки неимущего населения ^[2]. Смена политического режима в феврале 1917 г. и последующие события не могли не привести к слому имперской благотворительной системы. С другой стороны, настоятельная необходимость поддержки малоимущих не только сохранялась, но и усиливалась в связи с Гражданской войной.

Объектом нашего исследования является региональная благотворительность и ее трансформация после Февраля 1917 г., предмет исследования отражен в названии статьи. Нас интересовало, какое место благотворительность занимала в общественной жизни, какие формы благотворительных мероприятий сохранились, а какие исчезли. Кроме того, нас интересовали формы взаимодействия власти и общества: стимулировала ли власть проведение благотворительных акций, поощряла ли жертвователей и если да, то какие средства использовала. Понятно, что прежняя довольно стройная имперская система знаков отличия – чинов, почетных званий, орденов, юбилейных медалей, значков – перестала существовать. Новые власти, конечно, не могли создать даже элементов подобной системы поощрения в силу краткости существования и сложности военной и экономической ситуации. Однако, учитывая обнищание большой массы населения, нуждающегося в материальной поддержке, наверняка были заинтересованы в максимальном привлечении средств благотворителей. Кроме того, нас интересовала как реализовывалась на территории Забайкалья попытка антибольшевистских властей сохранить систему государственного призрения в отношении семейств призванных. Практика социальной помощи антибольшевистских правительств остается недостаточно изученной, несмотря на интерес исследователей к этой проблеме ^{[3, 4]}. В контексте заявленной темы государственное социальное попечение нас интересовало как фактор, который потенциально мог снижать необходимость общественной благотворительности.

Материалы и методы

Хотя в зарубежной, российской и региональной историографии интерес к политическому портрету Г.М. Семенова и к установившемуся при нем политическому режиму устойчиво сохраняется, однако незначительная часть исследований посвящена жизни гражданского населения. В частности, В.И. Василевский, анализируя забайкальскую белую государственность, помимо особенностей политического режима, роли союзников, особенностей формирования вооруженных сил атамана Семенова, дает характеристику социально-экономической политики, конфессиональных и межнациональных отношений, рассматривает некоторые особенности культурной сферы ^[5]. В.М.Рынков политику семеновской администрации в области социального попечения оценил как популистскую: несмотря на предпринимаемые меры и изменения законодательного характера, роли в материальном обеспечении большей части нуждавшихся она не играла ^[6]. Исследователями рассматривался общественный досуг жителей Читы и инициативы в этой сфере, в том числе, благотворительные акции национальных объединений ^{[7, 8]}. Исследования денежной политики атамана Семенова позволяют проследить некоторые аспекты финансовых трудностей в повседневной жизни. С конца 1917 г. в Сибири и на Дальнем Востоке кроме инфляции настоящей угрозой экономике, управлению и повседневной жизни стала острая нехватка наличности ^[9]. Очевидно, что экономический и финансовый кризисы объективно расширяли круг нуждающихся, при этом снижая возможности благотворителей.

Существующие лакуны позволили сформулировать исследовательскую проблематику. Полагаем, что анализ региональных практик в сфере благотворительности, как и способов воздействия на общественное сознание со стороны власти, позволит выявить как общие тенденции жизни гражданского населения в период Гражданской войны и белых режимов, так и локальную специфику с учетом особенностей политического и культурного развития регионов ^{[10, 11]}.

Исследование выполнено на архивных источниках и материалах печати. Наиболее информативные данные о политике в сфере призрения после Февраля 1917 г., выплатах семьям призванных, структурных изменениях в областном призрении в период «белых» режимов были извлечены из фондов Читинской городской думы, Областного по крестьянским делам присутствия МВД, Забайкальского отдела Елизаветинского комитета, Забайкальского Епархиального церковного управления. Учитывая ракурс исследовательской проблемы, среди использованных материалов стоит отметить особое значение газетных публикаций. Актуальность изучения приемов и методов воздействия на массовое сознание через прессу не вызывает сомнения. Понимание и «белыми» и «красными» режимами важности газет не только для информирования, но и для усиления пропаганды и агитации отмечалось исследователями ^{[12, 13. 14]}. К осени 1919 г. правительство А.В.Колчака ясно осознало важность создания эффективной системы пропаганды ^[15]. В Забайкалье большое внимание к пропагандистскому потенциалу газет проявляли союзники, активно участвуя в создании комплиментарного образа Японии и японцев в глазах населения ^[16].

Проправительственная газета «Восточная окраина: орган государственной мысли» выходила ежедневно, кроме дней послепраздничных. Газета выходила в условиях военной цензуры, поэтому в ней практически отсутствовали критические материалы, публиковалось большое количество пропагандистских статей. Однако сплошной просмотр номеров газеты показал, что несмотря на политический заказ и цензуру, все разнотипные публикации в совокупности (объявления, фельетоны, новостные заметки, отчеты о мероприятиях, статьи) отражали пестроту, драматичность и противоречивость коллизий жизни гражданского населения. К примеру, печатавшиеся отчеты о заседаниях городской думы, о выборах в краевое собрание, о заседаниях разных добровольных ассоциаций позволяют выделить такие характерные черты, как индифферентизм и высокий уровень абсентеизма. Гласные городской думы Читы зачастую не являлись на заседания (некоторые в течение 6 месяцев), потому обсуждение некоторых важных вопросов вынужденно переносилось из-за отсутствия кворума. Ежемесячные сведения о рыночных ценах позволили проследить резкое ухудшение уровня жизни населения. С другой стороны, частые публикации о культурных мероприятиях показывают, что несмотря на Гражданскую войну, светская гражданская жизнь не замерла. Общей чертой контента газет стало уменьшение (по сравнению с дореволюционным периодом) количества материалов с мест: уездных городов, сел, станиц. Стоит отметить, что пресса для горожан все становилась менее доступной. Так, к 1 апреля цена на газету «Восточная окраина» выросла с 200 до 400 руб., с 1 мая газета обходилась в 1200 руб. в месяц, с 1 июня – 4 100 руб.

Для нас особый интерес представляли пропагандистские материалы, официальные объявления военной и гражданской власти, сообщения Осведомительного отдела и Отдела призрения. Американский антрополог Дж. Скотт, касаясь вопросов публичных проявлений «власти-подчинения» различает во взаимодействии власти и общества публичный транскрипт и скрытый транскрипт. Под первым он предлагает понимать внешнюю часть властной практики, в которой в публичной коммуникации «отражается принятие подвластными определенных норм подчинения и уважения к властвующим, необходимое для избегания наказания, приспособления к системе и выживания» ^[17]. Даже проправительственные газеты при их внимательном прочтении, использовании элементов контент-анализа становятся информативными источниками для анализа не только «речевых кодов власти», но и отношения населения к власти, поведенческих реакций.

В целом, на основе системного методологического принципа, заявленная проблема рассматривается в тесной взаимосвязи с событиями, происходившими в обществе, с учетом структурных, генетических, функциональных взаимосвязей. Содержание статьи разделено на части, каждая из которых, как нам проставляется, отражает одну из граней заявленной проблемы: материальное положение населения и трудности быта; кризис системы призрения и благотворительности; инициативы общественности в сфере благотворительности (формы, основные реципиенты); «технологии» стимулирования благотворительности, которые использовала семеновская власть.

Обсуждение и результаты

Падение уровня жизни и трудности повседневного быта

Начавшаяся Гражданская война серьезно подорвала промышленное и сельскохозяйственное производство. Установившаяся семеновская власть предпринимала усилия для возобновления работы торговых и промышленных предприятий. Были отменены решения советской власти о национализации, восстановлена частную торговля, отдельные отрасли экономики милитаризованы. Однако по оценке В.И. Василевского, экономическая политика атамана Г.Семенова оказалась неэффективной в силу объективных (последствия Первой мировой войны, плохие погодные условия и как следствие – низкий урожай, сокращение посевных площадей, военные расходы) и субъективных (саботаж) причин ^[5].

Провалилась попытка атамана Г.Семенова выпустить собственные деньги, так же как и транслируемые печатью надежды на помощь Японии, которая не допустит, чтобы интересы обывателя пострадали ^{[18, 19]}. К концу августа 1920 г. было напечатано «атамановских» денег на сумму 9,8 млрд при золотом обеспечение всего на 0,5 млн ^[20]. По данным гласного думы Читы Шерина, новые бонны уже через два дня упали в цене на 15% ^[21]. На 28 июля 1920 г. местные банки – Сибирский торговый и Русско-Азиатский – установили на читинские боны следующий курс: золотой рубль – 30 тыс., иена – 29 тыс ^[22]. Городская дума Читы фиксировала, что с января 1919 г. политическая обстановка «менялась резкими скачками», «порождая крайнюю нервозность» ^[23]. От политических событий зависел и курс рубля: свержение большевиков повысило курс, объявление диктатуры Колчака «уронило». Стоило Семенову предъявить ультиматум Колчаку, курс рубля «стремительно полетел в пропасть». Впрочем, современник еще в конце 1918 г. отмечал «крайнюю степень чувствительности рубля ко всякого рода событиям, подчас незначительным, даже опытные банкиры не могли учесть их значение для биржи и попадали впросак» ^[24].

Бюджет Читы за год увеличился почти в три раза: в 1918 г. – 2 075 638 руб. 33 коп., в 1919 г. – 6 026 043 руб. 29 коп, но денег на ведение городского хозяйства «катастрофически» не хватало ^[25]. Сборы, пошлины и налоги, которая собирала городская власть не соответствовали росту и масштабу цен. К примеру, в день открытия летнего сада (май 1920 г.), выручка буфета составила около 1 160 тыс. руб ^[26]. А за право годового содержания буфета по I разряду владелец уплачивал 1700 руб. в год. В 1920 г. городской сбор с недвижимого имущества составил 1 200 000 руб., а уже к апрелю было истрачено 819 122 руб. Дума много раз обсуждала варианты получения доходов (в привычный обиход вошли шутки типа «деньги есть, печатаются рядом в типографии»). В июне 1920 г. был увеличен трактирный сбор до 4 160 тыс. руб.; (в городе было как 97 трактирных заведений), в 10 раз повышена плата за убой скота на городской скотобойне; долго дебатировался вопрос о продаже городских участков ^{[27, 28]}.

Главной проблемой была нехватка продовольствия. К маю 1920 г. в Чите было продовольственных запасов: 21 тыс. пудов муки (в том числе 12 тыс. пудов по цене 9,35 иен за пуд – по курсу рубля недоступной для большинства населения); картофеля всего 4 тыс. пудов; сахара – 1623 пуда («исключительно для лечебных заведений») и кеты до 1 тыс. пудов. Мяса не было совершенно ^[29]. Население стали призывать к «самоограничению и разумной экономии», решили обязать городских жителей взять участок под огород. Дума Читы пыталась запрашивать правительственные ссуды на закупку продовольствия не в рублях и семеновских бонах, а в иенах. По расчетам думы на май-июнь 1920 г. для города требовалось закупить не менее 160 тыс. пудов муки. Пуд с доставкой из Маньчжурии обходился в 4 иены 65 сен, следовательно, для ссуды нужно было не менее 744 тыс. иен ^[30].

Цены росли стремительно: к 23 июня 1920 г. говядина стоила 1500 руб. фунт, мука пшеничная 26 тыс. за пуд, крупчатка 1 сорта 45 тыс ^[31]. По мнению квартальных попечителей Читы и пригородов, помимо объективных причин, на невероятный подъем цен влияли еще три фактора. Во-первых, опасение обывателей остаться совсем без запаса продовольствия и продуктов; во-вторых, широкая спекуляция на разнице в курсе денежных знаков и полное отсутствие мелких разменных денег; и спекуляция товарами ^[29].

Зачастую крестьяне продавали свой товар, не доезжая до городского рынка: мелкие спекулянты с пяти утра поджидали крестьян, скупали привезенные товары и тут же повышали цены на 100-200%. Когда обыватель к 8 утра приходил на базар, продуктов было так мало, что иногда при продаже творога или молока устраивали своего рода аукцион – кто предложит плату больше, тот и купит. «Покупка съестных припасов отнюдь не должна быть спортивным состязанием на злобу, на резвость, на изворотливость, не должна устанавливать рекордов раннего вставания», возмущались корреспонденты ^[32]. У лавок Забайкальского продовольственного товарищества собирались «громадные хвосты покупателей, растянувшиеся на полквартала», а у дверей была такая давка, что «многие кричали от боли и молили выпустить их из толпы живыми» ^[33]. Собрание квартальных продовольственных попечителей Читы и пригородов летом 1920 г. отмечало, что в очередях за продуктами «тратится уйма времени, калечится здоровье, копится озлобление, портятся нравы, но в результате получает продукт тот, кто сильнее и смелее, а действительно нуждающийся уходит с пустыми руками» ^[31]. Еще сложнее была ситуация в уездных и малых городах. После установления власти атамана Семенова журналист газеты «Прибайкальская жизнь» писал о Троицкосавске в конце января 1919 г.: «Город стал не город, а какое-то огромное кладбище. Прежний шумный базар превратился в пустыню. Магазины закрыты, заколочены. А мелкие лавочки стоят без окон, без дверей и служат убежищем для бродячих собак» ^[34].

Описывая продовольственный кризис, проблемы с водоснабжением, антисанитарию, архаизацию быта, реквизиции и «прочие кризисы», газеты писали, что «общее собирательное имя им – отчаяние». При характеристике психологического состояния обывателей использовались все чаще отрицательные коннотации: «безнадежный пессимизм», «пудовой гирей придавлена обывательская психология», «паралич волевых импульсов», «неужели наше положение докатилось до предела», «стихийный разлив общественной деморализации», «нервы доведены до последней степени напряжения». Как писал в мае 1920 г. Л.Никандров, обыватель, живя между страхом и надеждой, быстро ожесточался, из «мирного и безобидного существа, совершенно не способного к активным выступлениям», становился человеком «воинствующим»: привыкшим к насилию, боевой обстановке, оружию ^[35]. Некоторые авторы газетных публикаций призывали горожан прекратить «обывательское нытье» и внести свою долю труда в решение проблем, не уточняя, правда, в чем именно должен заключаться этот вклад ^[36].

Семеновская администрация пыталась принять ряд мер. Были открыты продуктовые лавки Особого маньчжурского отряда атамана Г.Семенова. Лавки отпускали товары военным, учреждениям (по спискам, заверенным дивизионным интендантом) и частным лицам по паспорту, который обязательно предъявлялся для отметок ^[37]. Советские деньги в оплату не принимались, только царские и керенки. Мука отпускалась в количестве не более пуда на семью. Мелкие воришки, судя по всему, не дремали: газеты запестрели объявлениями об утере паспортов: «Забайкальская новь» за 19 октября поместила 16 таких объявлений. Правительственные ссуды выделялись кооперативам на закупку продовольствия. Так, в мае 1920 г. кооперативу служащих Забайкальского областного управления была отпущена правительственная беспроцентная трехмесячная ссуда в 3 млн руб.

Зарплаты не соответствовали уровню цен. Когда весной 1920 г. дума Читы обсуждала вопрос о повышении окладов чинам и служащим городской управы, часть гласных утверждали, что по сложившимся ценам необходимо не менее чем десятикратное повышение. Помощник Главнокомандующего по гражданской части С.Таскин в марте 1920 г. распорядился выдать пособие в размере месячного оклада всем служащим правительственных учреждений и рабочим государственных предприятий. Увеличены были оклады служащим Восточно-Сибирской бактериологической лаборатории и Читинской противочумной станции. По определению инспектора труда прожиточный минимум в Чите в марте 1920 г. установился в сумме («с сахаром и яйцами») 8004 руб, в мае – 38 120 руб. Краевое народное собрание на заседании 7 июля решило устанавливать и корректировать прожиточный минимум ежемесячно ^{[38, 39]}. В условиях гиперинфляции попытка установить фиксированный минимум была обречена. В августе 1920 г. прожиточный минимум достиг астрономических размеров в 2 млн 500 тыс. рублей ^[5].

Увеличение в Чите количества беженцев и эвакуированных тоже вносило дисбаланс в городской быт. Газеты писали, что «нахлынувшая в Читу волна публики заполонила собой все столовые»: кооперативная столовая № 1 была настолько переполнена, что желающим приходилось ожидать обеда по нескольку часов. Власть отпустила на окончание «беженских построек» при областной земской лечебнице 2 млн руб. ^[40]. Однако мест для расселения не хватало, поэтому периодически проводились реквизиции помещений. Повысился уровень безработицы. Конечно, некоторым эвакуированным удавалось устроиться в соответствии со своей квалификацией. Так, бывший управляющий Чистопольским уездом Казанской губернии В.М.Кунакин был назначен на должность управляющего Нерчинско-Заводского уезда. Режиссер Н.П. Немезидин стал ставить спектакли в Мариинском театре ^[41]. Товарищи прокуроров Екатеринбургского, Пермского и Сибирского окружных судов были приняты в Читинский окружной суд. В начале апреля 1920 г. исполнение должности заведующего отделом призрения при Управлении внутренними делами было возложено на бывшего управляющего Тургайской областью А.С. Назарова. Забайкальская епархия устраивала беженцев-священников не только в приходы, но и на гражданскую службу. Власть какое-то время поддерживала эвакуированных материально, однако в марте 1920 г. было объявлено о прекращении выплат пособий всем чинам правительственных учреждений и гражданских ведомств, мастеровым и рабочим, эвакуированным на территорию Восточной окраины, зачисленным в резерв, но так и не получившим нового назначения на должности ^[42].

В июле началась перегистрация семей военнослужащих, имеющих право на пособия. Власти предупреждали, что «главное внимание будет обращено на тех, кто желает личным трудом добывать средства к существованию» ^[43]. Возможность устроиться на работу по некоторым специальностям была. На бирже труда Читы был спрос на бухгалтеров, кузнецов, слесарей, молотобойцев, санитаров, чернорабочих, домашнюю прислугу; наиболее востребованы были плотники, печники, столяры. Не могли устроится приказчики, переписчики, машинистки. За период с 1 января по 1 мая 1920 г. на биржу обратились 4 224 человека: в январе 855 человек, феврале 1124 чел., в марте 1432, в апреле – 813. В целом поступление на работу и запрос на женский и мужской труд были примерно равны. Так, в январе поступило на работу 182 мужчины и 195 женщин, в феврале, соответственно, - 191 и 216, в марте – 195 мужчин и 140 женщин, в апреле – 103 и 95 [посчитано: 44, 45, 46].

Не хватало не только продуктов питания. Сложной была ситуация с обеспечением дровами, водой (возле водокачек выстраивались «длиннейшие хвосты водовозов и обывателей, приходивших с ведрами»), росли цены за электричество, не хватало товаров повседневно спроса. Для более-менее состоятельных обывателей существовала возможность купить вещи на аукционах невыкупленных почтовых посылок; аукционах в милицейском участке, когда продавались вещи принадлежавшие умершим; на аукционах таможни. Так 5 мая Сретенская таможня провела аукцион по продаже товаров на сумму 592 133 руб. Активизировалась комиссионная торговля: лавка «Торговля случайными вещами», Сибирское мануфактурное товарищество, товарищество «Восход», Торговый дом А.И.Рейдера принимали на комиссию «всевозможные товары»: от украшений и мебели до гирь и электрических лампочек.

Дороговизна породила массу мелких воришек. Тащили все – продукты, доски, бревна, упряжь. «Спекуляция, дороговизна, тиф, надвигающийся голод … – обычные темы обсуждения», писал Н.Томский в статье «Кошмар и действительность» в апреле 1920 г. Михеев А.Л. в июле 1920 г. справедливо отмечал информационный вакуум в Забайкалье («совершенно отсутствуют официальные объективные данные» «относительно всех явлений общественно-экономической жизни края»): неизвестно количество населения; поступают ли в казну доходы и если поступают, то какие и сколько, и «кто, сколько и как расходует эти доходы»; привозится ли «что-нибудь из-за границы и вывозится ли что-то» ^[47]. Отсутствие таких сведений порождало «преувеличенные и часто вздорные слухи, подрывающие доверие к органам власти». «Воображение обывателя, лишенного фактических данных, работает вовсю и строит образ за образом, не заботясь о строгой логичности построения, не считаясь со здравым смыслом», писал А.Житенев ^[48]. Анализируя причины слухов, он подчеркивал «легковерие масс», когда то, что индивидуальному сознанию представляется «явно абсурдным, массе кажется непреложной истиной». Благоприятный слух считался достоверным, потому, что хотелось в него верить, неблагоприятный не возбуждал особых сомнений, потому что инстинкт самосохранения подсказывал необходимость «устроиться» заблаговременно. Так, экономические проблемы и катастрофическое падение рубля породили слухи о вине Японии, которые представители японского командования всячески старались опровергнуть ^[49]. Начало эвакуации некоторых семей вызвало волну панических слухов о «совершенно угрожающем положении» Читы. Как пишет Е.В.Дроботушенко, вопрос об организованной планомерной эвакуации служащих и их семей из Читы в Китай стал актуален в феврале 1920 г ^[50]. Чтобы успокоить население, Осведомительный отдел публиковал официальные заявления, убеждая, что эвакуация вызвана «стремлением разгрузить город» и меры эти «вполне естественны, ввиду большого наплыва беженцев с Запада, прихода войск генерала Войцеховского и отсутствия достаточного количества продовольствия» ^[51]. Однако никаких статистических данных власти не обнародовали, вряд ли и сами их имели. Газеты «фантастические, один безнадежнее другого, слухи» объясняли происками «врагов порядка», отрезанным от России положением Забайкалья, вероятными психическими расстройствами ^[52] и даже авитаминозом.

Летом панические настроения вспыхнулись с новой силой. Японское командование 16 июля объявило о прекращении боевых действий ^[53]. Уже за месяц до этого пошли слухи об эвакуации японских войск из Забайкалья, население не знало уходят японцы совсем или происходит смена 5-й дивизии, потому «паника охватила не только рядовых горожан, но и сплошь и рядом представителей интеллигенции, общественных деятелей и даже некоторых административных лиц». ^{[54, 55]}. Хотя представители японского командования слухи эти решительно опровергали ^{[56, 57]}, газеты писали, что общественное настроение было крайне пессимистично: «японцы уходят... вот главный мотив дня», «тысячи людей невольно охвачены страхом»: если уходят японцы – «участь Читы предрешена».

Добавим, что в пропагандистскую практику проправительственных газет вошло сравнение положения населения Забайкалья с положением в Советской России: многочисленные материалы рассказывали о «злодеяниях большевиков» и о более тяжелом положении населения на территориях ими контролируемых ^{[58, 59]}. По мере нарастания военных успехов большевиков это скорее нервировало часть обывателей, чем успокаивало (слухи о том, что «скоро придут большевики» и жить станет легче газетами тоже иногда фиксировались).

Таким образом, городская власть и горожане ежедневно решали множество проблем жизнеобеспечения. Конечно, благотворительная деятельность всегда полимотивирована: детерминирована совокупностью социально-экономических, индивидуально-психологических, нравственных факторов и напрямую не зависит от материального положения населения. Однако можно сделать вывод, что общий фон повседневного существования и эмоционально-психологического состояния большей части обывателей был крайне негативным: на фоне резкого снижения уровня жизни накапливалось недовольство, усталость, усиливались панические настроения.

Трансформация имперской системы государственного призрения

После Февраля 1917 г. сложившаяся имперская система государственного призрения и общественной благотворительности быстро распалась. В нашу задачу не входит детальный анализ политики социального попечения Временного правительства и «белых» режимов, поэтому охарактеризуем наиболее существенные тенденции.

После февральской смены власти деятельность Областного по крестьянским делам присутствия, устанавливавшего стоимость казенных (государственных) пайков, сохранялась. В апреле 1917 г. Временное правительство «признало необходимым безостановочную деятельность» губернских (областных) Присутствий. В Забайкалье продолжали действовать уездные съезды, распределявшие пайки. Составы съездов были пополнены представителями новой власти. Так председателем Читинско-Нерчинско-Заводского уездного съезда стал Читинский уездный комиссар Н.И.Ведерников. В состав съезда вошли представитель забайкальского КОБа (Комитета общественной безопасности), Совета рабочих и солдатских депутатов, Совета сельских депутатов. В состав Верхнеудинского уездного съезда входили четыре представителя от Совета рабочих и солдатских депутатов и три представителя «от крестьян». Особые комитеты Забайкальского казачьего войска (ЗКВ) продолжали возглавлять атаманы, комитеты пополнили представители общественных организаций. Так, в состав Особого комитета при Управлении II военного отдела ЗКВ вошел представитель уездного КОБа Ф.И.Фильшин. С введением «твердых цен» в состав съездов вошли представители продовольственных комитетов, уездной милиции. Соответственно, и в заседаниях Особых комитетов ЗКВ принимали участие представители милиции, продовольственных комитетов, и Комитета воинских чинов. Сохранившиеся протоколы заседаний, жалобы и ходатайства свидетельствуют, что рост цен стремительно нивелировал выгоды казенного пособия, увеличились массовые жалобы на нужду от солдатских жен, солдатки некоторых волостей «пытались учинить бунт» ^{[60, л. 297, 312]}.

Во второй половине 1918 г. – 1919 г. возникшие антибольшевистские правительства пытались сохранить социальные выплаты. С 24 октября 1918 г. до августа 1919 г. было принято 13 законов о государственном призрении ^[61]. В том числе, два из них – о привилегиях и преимуществах солдат-участников войны с большевиками и их семей. Министерство внутренних дел было создано на основании грамоты Временного Сибирского правительства от 1 июля 1918 г., 4 ноября 1918 г. перешло в состав Временного Всероссийского правительства, а 18 ноября того же года – в состав Российского правительства. В структуру МВД входил, в том числе, и Департамент государственного и общественного призрения. Постановлением Совета министров Всероссийского правительства от 8 июля 1919 г. «О центральном и местных учреждениях государственного призрения» упразднялось Министерство государственного призрения, созданное Временным правительством.

В Забайкалье был образован Областной попечительный совет. Председателем его стал помощник управляющего областью В.М.Юринский. В состав совета вошли: заведующий отделом призрения П.П.Головчанский и его помощник; представитель казенной палаты; представитель Областного союза увечных воинов; представители Читинской городской управы и областной земской управы. От благотворительных организаций был включен бывший член Забайкальского отделения Елизаветинского комитета и бывший председатель Забайкальского областного Татьянинского комитета А.К.Бочаров ^{[62, л. 96]}. В задачу совета входило установление размера продовольственного пособия, в зависимости от сложившихся в области рыночных цен; проверка правильности подаваемых из уездов сведений. На местах в попечительные советы входили воинские начальники, начальники милиции, городские головы, члены городской управы. Для получения пособия нуждающемуся нужно было предоставить ходатайство, копию послужного списка, выписку из метрики о детях, удостоверение от местной администрации «об обстоятельствах увечья (или для вдов и сирот – о смерти)» военнослужащего ^{[63, л. 20]}. Требовалось предоставить свидетельство о нетрудоспособности от врача (от частного врача «в исключительных случаях», только если не было врачей правительственной, земской или городской службы). Как свидетельствуют документы, не всегда соблюдение всех этих условий гарантировало назначение пособия ^{[62, л. 35, 40, 49, 140, 142, 152]}.

По законам Российского правительства, семьи мобилизованных могли получать два вида пособия: 100-рублевое и пайковое – продуктовый паек, который выдавался в денежном эквиваленте. Так, в январе 1919 г. размер продовольственного пайка для Верхнеудинского уезда МВД был утвержден «временно» в размере 35 руб. в месяц ^{[62, л. 27]}. В г. Петровск-Забайкальский размер пайка на июль 1919 был установлен в 60 руб., но рост цен уже к сентябрю заставил Попечительный совет настойчиво ходатайствовать о пересмотре, «ввиду несоответствия действительной стоимости продуктов» и просить установить паек в размере 200 руб. В 1920 г. паек повсеместно был установлен в 300 руб., но при существовавшей инфляции и крайне тяжелом положении семей был недостаточным. Городские уездные попечительные советы регулярно указывали, что присылаемых денежных сумм крайне мало, просили «изыскать возможность помогать натурой, хотя бы хлебом» ^[62].

Количество семей, получающих пособия, стремительно сокращалось по разным причинам, в том числе, идеологического характера. Заведующий отделом призрения МВД телеграммой от 14 февраля 1919 г. № 945 распорядился, чтобы семьям солдат, призванных до 1 января 1918 г. выдачу пособий прекратили с 1 января 1919 г. и «впредь до особых распоряжений» ^{[62, л. 35]}. Весной 1919 г. МВД предписало Попечительным советам «более экономно относится к выдаче пособий, поскольку «есть основания полагать», что сведения о праве на пособие «недостаточно тщательно проверяются» ^{[62, л. 49]}. А циркуляр от 1 апреля 1919 г. № 2136 предписывал, что родственники солдат, которые могут пропитаться сами или имеют имущество «не должны требовать от государства никакой помощи». Отметим, учитывая большое количество в Забайкалье казачьих семей, что Попечительный совет не назначал пособия семьям казаков. Все дела по призрению казачьих семей были переданы в Войсковое правление Забайкальского казачьего войска.

С установлением политического режима атамана Семенова, круг получателей сузился еще больше. Г.Семенов 22 июня официально уточнил, что действие временного устава о пенсиях и пособиях распространяется только на подчиненную его командованию территорию и право на пенсию и единовременное пособие имеют лица, вышедшие в отставку с 1 января 1918 г. ^[64]. Другой причиной отказа в выплате пособий стало дезертирство, приобретавшее массовый характер. Дезертирством считалась самовольная отлучка более чем на трое суток. По данным Д.Г.Симонова, чем дальше от фронта дислоцировались кадровые части, тем выше в них был процент дезертиров. Так, в 12-м Верхнеудинском кадровом полку дезертиры составляли 52% ^{[65, с. 62, 76-77]}. По нашим подсчетам, список дезертиров 31-го Читинского стрелкового полка на 6 мая 1919 г. включал 56 человек ^{[62, л. 51, 51 об]}. Списки дезертиров должны были подаваться ежедневно для своевременного принятия решения о лишении права на пособие семей дезертиров; приказом от 21 февраля 1919 г. вводилась ответственность родственников, укрывающих дезертиров.

Новая российская власть сообщала, что сохраняются пособия внебрачным женам и детям. Более того, МВД циркуляром от 16 апреля 1919 г. сообщило, что продовольственный паек детям должен выдаваться в том же размере, что и взрослым (в имперской России в Первую мировую дети до 5 лет получали половину продовольственного пайка). Кроме того, в ответ на многочисленные запросы с мест, МВД 14 марта 1919 г. разъяснило, что можно выдавать пособие семье находящегося в плену солдата. Условием получения пособия были «документально установленные случаи»: «хотя бы такие документы, которые носят частный характер» (например, письма сослуживцев из армии, письмо самого солдата) ^{[62, л. 48]}. Так, была восстановлена выдача пайкового пособия семье Измайлова А. (числившегося до 1 января 1919 г. без вести пропавшим), когда от него было получено письмо о том, что он находится в лагере для военнопленных. По данным В.И.Василевского, для выдачи продовольственных пайков семьям в апреле 1920 было ассигновано 3 млн руб., в мае – 6 млн, в августе для беднейшего населения выделено 20 тыс. пудов муки для продажи по цене 40 тыс. за пуд читинскими бонами ^[5].

Не только система государственного социального попечения, но и общественная организованная благотворительность переживала кризис. Так, уже к концу 1917 г. Читинский городской Комитет помощи беженцам практически перестал существовать: из 27 членов президиума осталось только двое. Исчезли общественные объединения, работавшие как отделения всероссийских Обществ. Окончательно развалилась система социального попечения через комитеты, созданные под эгидой семьи Романовых. Прекратило работу Забайкальское отделение Елизаветинского комитета, имевшее крупную сеть городских, уездных и сельских отделений и координировавшее благотворительность в рамках всей области. Правда, Забайкальский отдел призрения сообщил о решении Временного Сибирского правительства возобновить деятельность Алексеевского комитета (созданного еще в 1905 г.), поскольку «во множестве стали поступать прошения о принятии под покровительство сирот» ^{[62, л. 74]}. При МВД даже был образован Временный совет взамен Главного Алексеевского комитета. Совет. Однако Совет начал свою деятельность с того, что, «изучив сведения, служащие основанием для призрения», нашел их «недостаточными», потому решил «пересмотреть право на получение пособия». В итоге так и не начал свою работу. Уже в период политического режима атамана Г.Семенова Екатеринбургский центральный Георгиевский комитет был эвакуирован в Читу и переименован здесь в дальневосточный. Для сбора средств была учреждена благотворительная лотерея. С.Ф.Бегатиев пожертвовал Георгиевскому комитету на «пострадавших героев войск и их семей» 20 000 руб. Однако в июне 1920 г. атаман Г.Семенов приказал комитет закрыть «ввиду недостатка средств». Все имущество и денежные средства были приняты специальной комиссией под председательством начальника Читинского гарнизона генерала А.В.Мисюра и переданы в распоряжение помощника Главнокомандующего по военной части с условием использовать «на цели, соответствующие целям Георгиевского комитета» ^[67].

Приказом помощника по военной части Главнокомандующего всеми Вооруженными силами РВО № 242 от 6 июня 1920 г. был объявлен измененный порядок выдачи пособий ^[68]. Семьям, главы которых находились на территории Советской России в плену или считались пропавшими без вести, выдавалась половина содержания главы семьи и полностью квартирные деньги. При обязательном условии, что нет сведений о службе главы семьи советской власти. Семьям погибших военнослужащих (как в Гражданскую, так и Первую мировую) взамен установленного 300-рублевого месячного пособия (до назначения пенсий) было решено выдавать половину жалования и квартирные деньги в соответствии с военным чином погибшего и с условием вычета из пенсии при ее назначении. Семьи воюющих получали пособие в размере содержания главы семьи. Приказ вводил ответственность сторонних лиц за достоверность сведений: при отсутствии аттестатов или удостоверения начальства принимались свидетельства двух сослуживцев, «за личной уголовной и имущественной ответственностью». При отсутствии свидетелей решение принимали особые комиссии при начальниках гарнизонов. Пайки выдавались в количестве не более пяти на одну семью и из расчета 1 паек – на двух человек. Месячный паек включал муку (1 пуд); крупу (7 фунтов); соль (3 ф.), жиры (5 ф.), чай (0,5 ф.), мясо (15 ф). или рыбу соленую (22,5 ф). Выдачу производили по специальным книжкам. Важно отметить, что семьи предупреждали, что выдача будет производиться «только по получении от начальника снабжения войск дальневосточной армии сведений о наличии в интендантстве необходимого количества продуктов».

Отметим, что церковь также пыталась восстановить регулярную поддержку нуждающихся. В 1918-1920 гг. на контролируемых правительством Колчака территориях действовало Временное высшее церковное управление (ВВЦУ) Сибири. Как пишет Д.В. Олихов, существенной особенностью деятельности ВВЦУ было осуществление идеологической поддержки режима ^[69]. Частью этой поддержки была помощь неимущим. В октябре 1919 г. ВВЦУ в своем циркуляре указывало, что в случае «полного разорения и необходимости неотложной помощи пострадавшим от террора» оно имеет возможность выдавать единовременные пособия из собственных кредитов до назначения установленных законом пенсий. Кроме того, ВВЦУ информировало епископа Забайкальского и Нерчинского Мелетия об изменениях в правительственном законодательстве: О государственном призрении семей служащих, убитых в борьбе с большевиками и лиц, утративших трудоспособность в связи с гражданской войной (11 августа 1919 г.); Об увеличении % надбавок на дороговизну жизни к пенсиям (31 июля 1919 г.) ^{[70, л. 2, 2 об]}. Круг призреваемых церковью был ограничен: ВВЦУ просило организовать благотворительную помощь беженцам – церковным служителям и «оказывать им иную возможную помощь». В сентябре 1919 г. ВВЦУ было решено восстановить по всем епархиям Сибири Епархиальные комитеты для сбора пожертвований, просить духовенство и служащих отчислять на пожертвования процент с жалования и доходов на «все время Гражданской войны» ^{[70, л. 8,9]}. По данным В.И.Косых, проводившиеся тарелочные сборы, сборы по подписным листам были незначительны. Сами беженцы-священники возмущались равнодушием, с которым к ним отнеслись забайкальские обыватели ^[71]. В 1919 г. в приходах собирали пожертвования на устройство на Алтае детской колонии для детей лиц, пострадавших на войне ^[72]; традиционные пожертвования в пользу слепых (в «неделю о слепых») ^[73]. Суммы были небольшими: от 50 до 215 руб.

Стоит отметить, что благотворительную помощь оказывали союзники, хотя решающего значения она не имела. Так, от японского командования к марту 1920 г. получено для нужд населения: мука (3 944 тыс. пудов), сахар (491 п.), соль (348 п.), свечи (5 тыс. штук), спички (5 тыс. коробков), консервы (4 п.), папиросы (1 тыс. коробок), рис (4 п.), сухари (2 п.), чай (1557 п.). Специально для железнодорожников выделено 6 650 пудов муки ^[74].

Таким образом, в целом «белые» режимы пытались сохранить систему социального попечения по сути модифицировав имперскую. Однако, декларируя социальную поддержку, власть не имела возможности реализовать социальные ожидания в условиях гиперинфляции, роста военных расходов.

Общественные инициативы в сфере благотворительности в 1918-1920 гг.: реципиенты и мероприятия

Сложная социально-экономическая ситуация породила многочисленные способы самопомощи. Разные социальные и профессиональные группы создавали многочисленные кассы и комитеты взаимопомощи. Так, военное духовенство решило организовать эмеритальную кассу для помощи вдовам и сиротам. Комитет взаимопомощи беженцев продавал товары по сниженным ценам, устраивал благотворительные сборы. Больничные кассы взаимопомощи помогали своим членам пособиями при наличии удостоверения о болезни. Общество взаимопомощи служащих правительственных и общественных учреждений Читы открыло парикмахерскую, со скидкой на услуги по членскому билету в 50%. Национальные и конфессиональные общественные объединения (мусульман, литовцев, украинцев) устраивали благотворительные вечера, концерты, спектакли для поддержания своих единоверцев или представителей национальностей.

Фактически каждое образовательное учреждение оказалось предоставленным самому себе. Для получения дохода вторая женская гимназия сдавала помещения в аренду под проведение образовательных курсов и публичных лекций. Биржевой комитет ввел самообложение торговцев в виде попудного сбора на содержание Коммерческого училища. Родительские комитеты гимназий устраивали благотворительные вечера, используя все известные способы получения доходов: игру в карты, лотереи, продажу напитков, цветов, организацию буфетов. Так, родительский комитет частной мужской гимназии Кашперовой и Молчановой 9 декабря 1918 провел вечер в пользу недостаточных учеников. Общий приход составил 11 251 руб. 83 коп. (расход – 3069 руб.). В том числе: от карточных столов – 1059 руб., от продажи билетов 1462 руб. 53 коп., «американской» лотереи – 3 000 руб. 50 коп., чайного стола – 946 руб. 25 коп., продажи крюшона – 3359 руб., продажи цветов – 980 руб. Пожертвования принимались не только деньгами, но и продуктами (магазин Гурченко пожертвовал 12 фунтов колбасы, Ф.И.Поздняк – пуд крупчатки). Подобные мероприятия проводились по уездам области. Так на ст. Маккавеево прошел литературный благотворительный вечер на стипендии детям железнодорожных служащих.

Дети вообще были основным реципиентов благотворительности. Так, устроенный 7 февраля 1920 г. благотворительный вечер в Мариинском театре в пользу детей-сирот войскового сословия дал валового сбора 69 160 руб., кроме того было выручено от продажи программ, аукциона, чайного стола 43 870 руб. ^[75]. Летом каждую субботу спектакли в пользу детей-сирот военнослужащих (и «германской» и гражданской войн) ставила дирекция летнего городского театра.

Без средств к существованию оказались приюты. Областное земство отказалось принять приюты, общий бюджет которых достигал 500 тыс. руб., на содержание. Город тоже не мог себе этого позволить. Земство решило созвать совещание всех тех учреждений, которые «до большевистского нашествия» ведали делами приютов. Это совещание решило «возвратить приюты прежним попечителям» – Забайкальскому попечительству о детских приютах, городскому Обществу «Дом трудолюбия», тюремной инспекции. Впрочем, Областное земство, в целом снимая с себя финансовые обязательства по содержанию приютов, все же согласилось выделить единовременное пособие: Дому трудолюбия 6 тыс. руб., Мариинскому приюту 5 тыс. руб., Детскому саду 4 тыс. руб., приютам «Интернационал» и «Ясли» по 3 тыс. руб. ^[80]. Осенью 1918 г. городская управа Читы, обсуждая судьбу приюта «Ясли», решила, что «приют не отвечает своему назначению», поскольку дети в нем «не выживают, а умирают через несколько дней после прибытия» ^[77]. В начале ноября в газетах появилось объявление о том, что приют «Ясли для грудного ребенка» закрыт, прием «подкидышей» прекращен. Отметим, что сложная военно-политическая и экономическая ситуация окончательно проявила отношение некоторых гласных городской думы Читы к проблемам призрения младенцев-«подкидышей»: еще в 1913 г. дума обсуждала высокую смертность в приюте (в 1912 г. умерло 69 младенцев из 104 поступивших) и возможность ограничить по этой причине расходы на его содержание ^[78].

В сложном положении оказался самый крупный приют, который традиционно в имперский период активно поддерживали губернаторы области. Хотя Т.А.Константинова пишет, что 1917 г. и затем установление власти Семенова существенных перемен в жизнь Мариинского приюта не привнесли ^[79], но газетные публикации свидетельствуют о тяжелом периоде в жизни приюта. Газеты рассказывали о походах руководителей приюта «до слез» от одного попечителя к другому с целью выпросить денег на содержание ^[76]. Некоторые корреспонденты ворчали, что Попечительный совет приюта решил «все затруднения преодолевать скопидомством» и не предпринимает «никаких шагов, чтобы расшевелить общественную благотворительность». Руководители приюта справедливо отмечали, что жить на благотворительную помощь большому воспитательному заведению невозможно, силы приходится тратить не на воспитательную работу, а на изыскание средств. Мало того, приют едва не лишился здания, на которое стало претендовать военное ведомство ^[80]. Для увеличения средств приют стал принимать заказы на изготовление женского платья, белья и «разных рукоделий».

Когда проводился благотворительный сбор в пользу Мариинского приюта 20 и 21 ноября 1918 г., атаман Г.Семенов прислал 1000 руб. и «обещал выдачу продуктами» (приют действительно получил 100 пудов муки). Власть демонстрировала заинтересованность в притоке крупных пожертвований: помощник Главнокомандующего по гражданским делам С.А.Таскин через газету вынес благодарность за пожертвования товариществу А.М.Тынкова и Н.В.Белоголового (10 000 руб.), Бушмакину К.И. (1000 руб) ^[81]. Однако власть никак не отмечала многочисленных мелких жертвователей. Показательно, что Попечительный совет приюта, в свою очередь, особо благодарил тех, кто не только внес пожертвования, но оказал моральную поддержку: подбадривал, обещал помощь в будущем. Так, общество «Трудовой союз» внесло 500 руб. и обратилось «с теплыми и сердечными словами, находя, что помощь детям – долг каждого человека, … и мир не без добрых людей». Со станции Куенга Амурской железной дороги Н.И.Звягинцев прислал 100 руб. и предложил «в случае острой нужды обращаться к нему еще». Организаторы отмечали, что «получают от такой сердечности новые силы для работы в приюте, так как есть надежда на отзывчивость общества и в дальнейшем» ^[82].

Еще одним реципиентом благотворительности были семьи военнослужащих. В отличие от имперского периода теперь главным стало не имущественное положение семьи, а принадлежность к «белому» лагерю. Так, во 2-м Общественном собрании 19 ноября и 3 декабря 1918 г. проводился сбор «в пользу семей чинов отряда Семенова, павших в боях с большевиками». Было собрано 5017 руб. 50 коп. Считая сбор недостаточным, комендант Читы Почекунин обратился в редакцию газеты «Забайкальская Новь» с предложением открыть при ней постоянный прием пожертвований ^[83]. Пожертвования иногда были весьма значительны: летом 1920 «группа нерчинских коммерсантов» пожертвовала в пользу семей убитых военных, раненых и больных воинов 2 697 000 руб ^[84].

Другим реципиентом были раненые. Индивидуальные и коллективные благотворители передавали пожертвования в госпитали как деньгами, так и продуктами: местный коммерсант А.И.Шевляков пожертвовал 1 млн на нужды больных и раненых воинов; Губкин-Кузнецов – 2 пуда белого хлеба, Закржевский – книги. Батальон Забайкальской железной дороги собрал 5 672 руб ^[85]. В пользу больных и раненых управляющий цирка «Модерн» Д.Е.Темкин передал 43 000 руб.

Провозглашая заботу о раненых, семеновская администрация объявила о решении построить второй дом трудолюбия (Дом инвалидов им. атамана Семенова) ^[86]. Планы были грандиозными: дом предполагалось построить по образцу Ольгинского Петроградского приюта на 300 инвалидов, на что по предварительным расчетам требовалось не менее 15 млн руб. Предполагалось, что при приюте будет церковь, школа, мастерские, лечебница. Проект мало подходил Забайкалью и климатически (предполагалось павильонное устройство ^[87]), и, в силу существующей гиперинфляции, экономически. Однако сбор пожертвований начался по всей области. К сбору были привлечены официальные лица. Так, в мае 1920 г. по подписным листам через участковых начальников было собрано 117 668 руб. 85 коп. ^[88]. Мусульманская диаспора устроила благотворительный вечер, ученики Ремесленного училища пожертвовали 5 100 руб. Новый приют построить не удалось. В.И.Василевский упоминает, что для инвалидов-казаков был открыт приют в декабре 1919 г. и не только содержал, но и обучал ремеслам, но где он находился и сколько призревал не пишет ^{[5, с.60]}.

После очередной смены власти и утверждения Дальневосточной Республики, постановлением Правительства от 16 декабря 1920 гг. все находившиеся на территории ДВР Дома трудолюбия, отдыха, Инвалидные дома, богадельни и прочие учреждения призрения (как правительственные, так и принадлежащие различным общественным объединениям и благотворительным организациям) со всем своим движимым и недвижимым имуществом переходили в ведомство Министерства социального обеспечения. Детские приюты, рассчитанные на детей в возрасте 3-17 лет, передавались в ведение МНП. Приюты и ясли для детей до 3 лет перешли в ведение Министерства здравоохранения. В Чите архиерейский дом был передан Министерству для открытия яслей и приюта ^[89]. Отметим, что когда Епархиальный совет получил в январе 1921 г. согласие правительства ДВР на возвращение в Читу епископа Мелетия, то на вопрос о его проживании Минздрав ответил, что «владыка может и с детьми пожить».

Новая власть тоже не смогла обойтись без благотворительного вклада общественности. В 1921 г. специальная комиссия констатировала, что все инвалидные дома «находятся в ужасном состоянии», Дом ребенка «в критическом положении в смысле продовольствия» ^{[90, 91]}. В Чите и Нерчинске провели «Неделю ребенка», используя прежние привычные способы сбора пожертвований (подписные листы, спектакли, кружечные сборы).

В целом, несмотря на крайнюю сложность быта, благотворительность осталась частью культурной сферы. Благотворительные мероприятия проводились регулярно, вовлекая значительную часть жителей, но стали частью досуга и развлечений. Поэтому сохранились некоторые старые формы благотворительности – вечера, спектакли, концерты, но почти окончательно исчезла такая популярная в период Первой мировой войны форма массовой благотворительности как «кружечные сборы», становившаяся массовым общегородским праздником на несколько дней и позволявшая каждому жителю принять посильное участие в благотворительности ^[92]. Окончательно прекратилась сложившаяся в период Первой мировой войны практика регулярного опубликования списков если не всех, то большинства благотворителей, иногда отмечались только те, которые внесли значительные суммы. Власть активно привлекала представителей официальных ведомств к сбору пожертвований.

«В то время, когда на фронте льется кровь, в тылу позорно веселятся…»: приказ об отмене благотворительных вечеров

В феврале в Забайкалье с боями пробились остатки Второй и Третьей армии Западного фронта потерпевшей поражение колчаковской армии. Совершив Великий Ледяной поход по Сибири, уцелевшие военнослужащие разгромленной армии стали прибывать в Читу. Первым на станцию Мысовая прибыл авангард генерала Сахарова, позже – отряд генерала С.В.Войцеховского ^[5]. Накануне прибытия армии Читинская городская дума, предполагавшая на заседании «выработать программу встречи каппелевской армии», вопрос этот так и не обсудила «за поздним временем». Как писал очевидец, «в настроении думской залы чувствовалась какая-то не совсем понятная растерянность», предположим, что растерянность эта была вызвана пониманием, что прибытие войск несет дополнительные материальные расходы для города.

Постоянно увеличившаяся армия требовала значительных средств, в сборе которых «добровольно-принудительно» участвовали все слои населения Читы и области. Был создан специальный Комитет при Торгово-промышленной палате, предложивший всем фирмам провести в трехдневных срок самообложение. Фирмы предупредили, что в случае их «недобросовестности» и малом сборе обложение будет проведено принудительно и «в увеличенном размере» (что в итоге и случилось). Отказавшихся пригрозили причислить к лицам, уклоняющимся от уплаты государственной повинности ^[5]. Принудительным сбором по области занималось срочно созданное Бюро помощи больным и раненым воинам, и беженцам, имевшее филиалы по уездам. К пожертвованиям привлекли деревню. Так, Чиронское волостное земское собрание собрало 508 п. овса, 58 п. 18 ф. хлеба, пуд табака ^[93].

В Чите в марте 1919 г. был создан Временный дамский комитет по сбору средств на пасхальные подарки бойцам Уральского фронта ^[94]. Позднее его преобразовали в Дамский комитет помощи армии. Комитет активно вовлекал в благотворительные мероприятия местный бомонд, в особенности дамское общество; периодически размещал в прессе благодарности участницам с перечислением их фамилий; в том числе газеты упоминали имя подруги атамана Семенова в качестве покровительницы благотворительных вечеров. К примеру, писали о «грандиозном концерте-спектакле», устроенном под покровительством М.М.Семеновой в пользу семей беженцев енисейского войска 3 июня 1920 г. ^[95].

Дамский комитет собирал значительные суммы. Так, от благотворительного спектакля на подарки воинам 2-го Маньчжурского стрелкового полка, находящимся на Забайкальском фронте было получено чистой прибыли 139 600 руб. От продажи билетов было выручено 51 194 руб., от благотворительных продаж – 143 613 руб., кроме того пожертвовано было по подписным листам 53 385 руб. Таким образом общий сбор составил 248 192 руб. (впрочем, расходы на организацию вечера тоже были высоки – 108 592 руб.) ^[96]. На благотворительном вечере в пользу отряда генерала Каппеля было собрано 489 190 руб. 50 коп. Получено пожертвований от частных лиц, учреждений и обществ 1 186 645 ру. 44 коп. (в итоге общий сбор составил 1 675 835 руб. 94 коп.). Кроме того, жителями было пожертвовано много вещей и 50 пудов серебра ^[97]. Из этой суммы на выдачу пособий воинам и их семьям было потрачено 656 628 руб., закуплено сапог, одежды и мыла на 635 480 руб.

Рассмотрим меры, которые власть применяла для привлечения широкого круга благотворителей.

В феврале 1920 г. в газетах появились ежедневные обращения Осведомительного отдела, в которых сообщалось, что в Читу прибывают отряды генералов Войцеховского и Сахарова (позже регулярно стали писать об отрядах ижевцев, воткинцев, уральцев) ^{[98, 99]}. Сообщая о «беспрерывных боях», «великом и трудном переходе», «неизмеримых и неоплатных жертвах», Осведомительный отдел предлагал жителям устроить «достойную встречу»: собирать пожертвования, «нести каждый, что может – чай, сахар, табак, постельное белье, платье и обувь, т.е. все то, чего давно уже были лишены в боях и походах наши дорогие гости» ^[100]. Риторика первых призывов включала апелляцию к чувству солидарности с борцами против насилия («их жертвы неизмеримы и неоплатны», «будем достойны этих мужественных бойцов», «благодаря им … мы еще не все потеряли», «им предстоит воевать за общее благо Родины и за наше личное благополучие»), к гостеприимству забайкальцев («они – наши общие гости», «покажем, что Забайкалье умеет быть и радушным и благодарным»), к сочувствию к солдатам и офицерам («измученные и голодные», «двигались безостановочно ведя тяжелую борьбу», «прикрывали раненых и больных», «устраивали ночлеги при 30 градусах мороза на улице», в сутки «проходили по 80-100 верст»). Позже в пропагандистско-агитационные приемы включили эксплуатацию обывательских страхов, транслируя возможные угрозы в случае возврата большевистской власти (если жители не поддержат материально своих защитников). Надо отметить, что созданная инициативная группа «Артист – воину» обратилась к населению с содержательно иным призывом: «Забыть рознь классов и сословий, забыть рознь национальностей и предубеждений, помочь больному и раненому».

Давление на общественное сознание стремительно возрастало: скоро Осведомительный отдел и Отдел призрения стали противопоставлять «сытых и довольных» обыватели Читы «оборванным, грязным, с обветренными запущенными лицами», «измученным, с воспаленным взглядом, изможденным, но с поднятой головой» солдатам и офицерам ^[101]. Обращаясь к городским жителям, власти отмечали, что в Чите проживает около 15 тыс. семей, из которых «по крайней мере половина без ущерба для себя может ежедневно уступать фунт-другой своего хлеба, а многих не разорит и пуд» ^[102]. Областной отдел призрения 17 марта писал, что «каждая семья, каждая хозяйка, каждый гражданин» обязаны «завтра же» (выделено в тексте) «отказаться от двух-трех бытовых вещей» – ложки, чашки, тарелки, ножа – и пожертвовать их для солдат ^{[103, 104]}. Семьям сообщалось, что в ином случае, при отсутствии бытовых предметов в «немногих свободных казармах, неприспособленных для размещения уставших людей», войсковые части «придется» размещать по частным квартирам. Эту тактику в конце марта поддержала и городская дума Читы, согласившаяся с тем, что в случае нежелания горожан иметь постояльцев, они «уделят часть своего инвентаря на оборудование казарм», чтобы избавить себя от размещения военнослужащих по квартирам ^[105].

Газета «Восточная окраина» в конце марта обращалась как к отдельному адресату «к читинским женщинам». Вновь характеризуя тяжесть военных походов, писала, что долг читинских женщин, «живущих в мирной обстановке, среди уюта» помочь «страдальцам-воинам», которым «тоже хочется тишины, отдыха и хотя бы маленькой женской заботливости». Женщин призывали пройтись по комнатам и посмотреть под новым углом на свое жилище – наверняка «найдется многое, без чего можно обойтись»: «зало пустует» – есть куда пустить на постой нескольких офицеров, в кабинете мужа книги – есть, что пожертвовать в солдатскую библиотеку, много посуды – «отберите небольшую часть и пошлите воинам», найдется старое белье – «несите и его» ^[106]. Второе воззвание «Долг женщины» расширяло представление о женском долге. Начиналось оно с сетования на отсутствие солидарности мужчин и женщин: мужчины воюют, а женщины «как-то равнодушно проходят мимо ужасов жизни», «наряды, сплетни захватили весь досуг женщины», «все ее нравственные и умственные силы поглощены погоней за наслаждением и жаждой денег». Воззвание призывало не только «сказать своим близким – отцу, брату, мужу, сыну – что наступило время записаться в ряды армии», но и заявить, что женщины не будут считать мужчинами тех, кто «не обвеян порохом, не слышал свиста пуль». При этом сами женщины обязаны были активно включиться в благотворительную деятельность: собирать пожертвования для нужд армии, шить обмундирование, работать в лазаретах ^[107].

Еще один прием для «усиления чувства вины» – фельетоны под лозунгом «были времена и похуже, но подлее еще не было». Фельетоны рисовали «картинки с натуры». Так в одном описывалась «уютная столовая», где сытые скучающие дамы судачили и попивали чай за столом с серебряными ложками, ножами, вилками: «Читали объявление? Ложек просят для солдат! … Читала, так, право, надоели со всеми этими пожертвованиями. Грустный вздох. На лице выражение непонятой доброты… Читинские хозяйки страдают от непомерных тягот в пользу армии…». Вторая зарисовка описывала казарму: на нарах бак с кашей, у бака длинная очередь, единственная ложка быстро переходит из рук в руки – «это каппелевцы отдыхают в Чите. Им не хватает ложек, и они едят по очереди», а «подкормиться надо, скоро придется выступать на фронт» ^[108]. Фельетонисты предлагали «порыться в психологических тонкостях» исчезновения у обывателя доброты и чуткости, высмеивали привычные для него пассивность, лень, безволие, отсутствие привычки к малейшему действию.

С увеличением количества прибывших военных, газеты все чаще стали писать, что Чита «переполнена находящимися без дела военными чинами»; власти отмечали «присутствие на главных улицах, в ресторанах и кафе массы праздных офицеров». Характерной чертой городского быта стало пьянство, азартные игры, активизация притонов, легализация проституции, рост преступлений на сексуальной почве ^[7]. Недовольство горожан вызывало расквартирование воинских частей; предложение властей добровольно сдавать солдатские шинели по ценам от 60 до 80 руб., под угрозой реквизиции. У населения изымали лошадей и телеги, как по решению властей, так и отдельные воинские подразделения самовольно.

Весной ярко проявилась еще одна тенденция: каждый из прибывавших воинских отрядов сам собирал пожертвования в свою пользу, устраивал благотворительные вечера. Так, уже в середине марта появились призывы от имени Уральского отряда ^[109]. В мае газеты отмечали «необычное обилие благотворительных вечеров: каппелевцы, уральцы, уфимцы, ижевцы, воткинцы, егеря устраивают свои праздники в пользу семей раненых и убитых бойцов». Публика «с редкой отзывчивостью идет на эти вечера, заполняя сверх нормы театры и делясь трудовыми деньгами с семьями доблестных бойцов за восстановление государственности», писали корреспонденты ^[110]. Для подобных вечеров выработался своего рода трафарет: киоски в фойе, на сцене – театральная миниатюра, концерт. Завершали вечера кабаре, на которые оставалась «особая публика» и «иногда небольшие скандальчики». Благотворительные вечера теряли свое предназначение, превращаясь в «места произнесения тостов».

После нескольких инцидентов с участием нетрезвых офицеров и солдат, в конце апреля 1920 г. начальник Штаба генерал-майор Шепихин приказал сократить до минимума командировки и отпуска офицеров из строевых частей в Читу; всем наличным офицерам усилить работу с солдатами; для больниц установить строгий распорядок отпуска выздоравливающих в город; комендатуре чаще проводить проверку документов ^[111]. Начальник гарнизона Читы генерал-майор Нечаев приказом от 3 мая сообщал о проведении в ускоренном порядке «поголовной переписи всех офицеров, военных врачей и военных чиновников». До 15 мая нужно было провести перерегистрацию всех военнослужащих, проживающих в Чите и пригородах (Антипихе, Песчанке, ст. Титовской) ^[112]. Наконец, помощник по военной части генерал-майор Зубковский сообщил, что Главнокомандующий приказал прекратить «всякие благотворительные вечера» в пользу военнослужащих ^[113]. Приказом атамана Г.Семенова № 320 от 30 апреля «раз и навсегда» запрещались «всякие благотворительные вечера, кроме устраиваемых в пользу вдов и сирот, больных и раненых воинов, о чем должно быть обозначено на билетах и афишах» ^[114]. В своем приказе атаман писал, что им было замечено, что войсковые части устраивают благотворительные вечера в пользу их самих. Сбор денег производится на улицах, по квартирам, в присутственных местах. Билеты на вечера предлагают дамы, но всегда в сопровождении офицеров и цена билета доходит до «безумных цен в 6 тыс. руб.». Была установлена строгая финансовая отчетность: отныне все отчеты о деньгах нужно было сдавать Командующему армией. Все вечера нужно было заканчивать не позднее 24 часов. К этому же времени должны были закончить работу все рестораны. Начальникам гарнизонов, комендантам и милиции было разрешено применение оружия после первого предупреждения «при малейшем неисполнении распоряжений». Местный поэт тут же отреагировал:

[…] А тыл вдали «позорно веселится»,

Забыв тоску измученной страны…

То мелочно в чаду похмелья злится,

То отдается радостям весны ^[115].

Отметим, что военно-полевой суд Читинского гарнизона, вынося 10 мая 1920 г. смертный приговор поручику Б.Г.Крепкогорскому и прапорщику А.Д.Емелину за грабеж и стрельбу в состоянии опьянения, ставил им в вину и «умышленное неисполнение неоднократных приказов атамана Семенова о воспрещении воинским чинам пьянства и буйства» ^[116]. Для нас интересно не столько то, что приказы о «запрете пьянства и буйства» атаману приходилось издавать «неоднократно», а также меры уголовного преследования и дисциплинарные наказания, сколько осознание властями проблем организации «разумного» досуга для солдат и офицеров. Мало было запретить попойки, карты и устройство вечеров, нужно было предложить какую-то альтернативу. Активизировалась деятельность театров: чаще стали показывать спектакли для солдат, в том числе бесплатные, в том числе в госпиталях. При ведомстве внутренних дел было создано театральное отделение под заведованием помощника начальника Осведомительного отдела. Организованный поручиком П.А.Тимешевским передвижной театр был причислен к ведомству МВД и 15 июля выехал в прифронтовую полосу Нерчинско-Сретенского района.

Рассмотрим, как стремление властей обустроить досуг отразилось на благотворительности и способах воздействия на обывателя.

Акция «Книга солдату»: новые «технологии» стимулирования благотворительности

Прежде чем рассмотреть в качестве кейса акцию «Книга солдату», нужно отметить, что идею книгообеспечения солдат с помощью пожертвований в Читу, видимо, «привезли» белочехи. В начале октября 1918 г. комендант чехословацких войск ст. Чита через газету просил жителей города пожертвовать книги для солдат ^[117]. К 31 октября было пожертвовано 380 томов. Жертвователей было всего 15: две учительницы пожертвовали 163 книги, Тютчев – 42, остальные от 27 до 9 ^[118]. Весной 1920 г. чехословацких легионеров в Забайкалье не осталось, в апреле ушел арьергард, но идея оказалась живучей. К тому же библиотеки Читы не раз отмечали, что количество книг в их фондах стремительно сокращается, в условиях военного времени никакое повышение залогов для читателей не гарантировало возврат взятой книги. Частые выдачи ограниченного книжного фонда приводили к быстрому обветшанию книг, средств для восстановления у библиотек не было ^[7].

Акция «Книга солдату» началась весной. Сначала в газетах появились ежедневные объявления «Солдаты просят книг», в которых утверждалось, что каждый обыватель «в состоянии уделить крупицу своих книг и средств» для составления солдатских библиотек. Принимались брошюры, журналы, книги. Осведомительным отделом просьба о пожертвованиях передавалась от имени самих солдат – «Солдаты просят книг». Использовалось только повелительное наклонение: «позаботьтесь», «несите сегодня же», «если нет своих книг, зайдите в магазин». В многочисленных обращениях, с одной стороны, значение книги преувеличивалось («эта книжечка будет вашей беседой с солдатом», «отвлечет его на время от многих тяжких дум», «воодушевит и ободрит солдата»). С другой стороны, утверждалось, что это самая маленькая и доступная обывателю жертва: «каждый в состоянии уделить крупицу своих книг», «каждый способен, … зайти в магазин и купить одну-две книжечки». Книги принимали в 10 пунктах города, в том числе при штабе Командующего войсками. Ожидаемого эффекта не было, «фактическая сторона оказалась» «проста и печальна»: к 21 апреля в книжном шкафу Осведомительного отдела была заполнена «только одна небольшая полка» ^[119]. Опубликованный отделом список жертвователей был весьма немногочисленным: Таскина А.И. – 39 книг, протодиакон Маккавеев – 31 книга, Гос. банк – 15 книг, Щеголева – 14. Всего было к 22 апреля пожертвовано 457 книг ^[120]. Власть привычно прибегла к принудительным (ограниченным пока) мерам: каждого служащего обязали принести книгу в то правительственное или общественное учреждение, в котором он служит. Однако и это не принесло ожидаемого результата.

С середины апреля тактика поменялась. Газеты предупреждали обывателей: «приготовьте книгу, за ней скоро придут». Осведомительный отдел при помощнике Главнокомандующего по гражданской части и Политический отдел Штаба Командующего войсками объявили о совместном решении: «Мы пошлем к вам, граждане, сборщиков книг – учащихся и инвалидов. Они укажут вам на вашу книжную полку и напомнят вам, что вы еще не сдали книгу солдату. У каждого сборщика на груди вы прочтете плакат: «Я не уйду отсюда, пока не получу книги для солдата» ^[121]. Обывателя предупреждали, что сборщики не уйдут пока не получат книгу: «будут сидеть в вашем доме», «инвалиды – народ терпеливый и терпению этому они научились, проливая свою кровь за ваше сытое благополучие». Для особо устойчивых к психологическому давлению уточнялось: «если же вы окажетесь терпеливее и не дадите книгу – вас внесут в особый список, по которому будут во всех общественных местах, правительственных учреждениях и банках напоминать, что книга еще не сдана»; «чиновники с вами разговаривать по делу не будут, пока не сдана книга». Сдавшему книги предполагалось «выдавать листочек» с надписью: «Я дал книгу солдату». Осведомительный отдел предупреждал: «Хотите избежать лишнего беспокойства, снесите книгу сами на пункт сбора. Не вздумайте оправдываться неимением книги – купите в лавке и несите». Распоряжение заканчивалось словами «не сочтите принимаемые меры за насилие», цель их – помочь обывателю преодолеть его лень и косность. А с другой стороны, «попутно подсчитать» сколько в Чите есть людей «понимающих, что нужно бережно относится к тем, кто проливает кровь». Фактически в итоге просветительная и благотворительная акция превратилась в политическую, в проверку обывателей на лояльность режиму.

К маю развернулась массированная кампания с типичными приемами агитационно-пропагандистского воздействия – упрощения и частого напоминания с целью вызвать необходимое действие. В печати появились многочисленные слоганы «Что я хорошее сегодня сделал – отнес книгу солдату», «Заранее приготовьте книгу солдату. Если у вас подходящей нет, поторопитесь купить», «Куда я сегодня иду? На сборный пункт с книгой» и т.п.

Наконец 1 и 2 мая в Чите был объявлен общегородской «День книги». Сборы со всех театральных постановок и иллюзионов шли в пользу закупки книг. На афишах Мариинского театра к спектаклю «Скупой рыцарь» (интересно, совпадение или даже спектакль подбирался специально, как характеристика читинскому обывателю) было написано: «несите в кассу книги или деньги на их покупку». Население еще раз предупреждали: к «нерадивым и ленивым» в эти дни придут сборщики ^[122]. Возможность получить билет в иллюзион или в театр за книгу, а не за деньги оказалась эффективной: в иллюзионе сеансы прошли трижды и каждый раз зал был переполнен. Впрочем, массированная агитация тоже оказала нужное власти воздействие. В театре «Мозаика» чистый доход составил 54 250 руб. и 302 книги. В Мариинском театре чистого дохода было 72 700 руб. и 1 иена, и 830 книг.

К сбору книг по домам привлекли детей: 17 читинских бой-скаутов и троих учащихся ^[123]. Скауты, кроме того, продавали специально изданный однодневный литературно-художественный журнал «День книги» (по 100 руб. за экземпляр), выручив 127 005 руб. Кроме того, журнал продавали в театрах, общественных учреждениях, при Осведомительном отделе. Общая сумма выручки составила 236 628 руб. 75 коп., чистый сбор (за вычетом расходов на печатание журнала) – 207 128 руб. 75 коп., 10 иен и две книги. Помимо этого, на книги было пожертвовано Дамским комитетом 10 тыс. руб. и обществом «Труд» 6 тыс. руб.; два Общественных собрания Читы собрали 84 400 руб. пожертвований ^[124]. Так что акция вполне удалась. Всего чистого дохода было получено 340 078 руб. 75 коп. Было собрано 6 134 книги (в театрах – 1 134, скаутами – 5 тыс. книг) ^[125].

************

Таким образом, можно сделать вывод, что благотворительная деятельность в период политического режима атамана Семенова сохранилась, несмотря на крайне тяжелые для значительной части населения материальные и психологические условия. Развивалась благотворительность на основе сложившихся в дореволюционный период традиций. Основными реципиентами благотворительных практик оставались дети-сироты, военнослужащие (воющие, раненые). Заметной тенденцией стало проведение благотворительных мероприятий в собственную пользу. Такие мероприятия проводили учебные заведения, военные отряды, прибывающие в Забайкалье. Нерегулируемая семеновской администрацией практика благотворительных вечеров в пользу военнослужащих привела к их полному запрету. Заинтересованная в сохранении общественной благотворительности, власть нередко прибегала к принудительному характеру ее стимулирования. В этом случае, конечно, не приходится говорить о благотворительности, поскольку она подразумевает свободное волеизъявление, пусть и по мотивам своекорыстного свойства.