Попытки самопрезентации и самоанализа представителей политической элиты Черногорского княжества (к вопросу об особенностях политической культуры черногорцев на рубеже XIX-ХХ вв.)

Хлебникова Варвара Борисовна кандидат исторических наук доцент, кафедра региональных исследований, Факультет иностранных языков и регионоведения МГУ имени М.В. Ломоносова 119991, Россия, Москва, г. Москва, ул. Ленинские Горы, 1 стр. 13, ауд. 208 Khlebnikova Varvara Borisovna PhD in History Docent, the department of Regional Research, the faculty of Foreign Languages and Regional Studies, M. V. Lomonosov Moscow State University 119991, Russia, Moskva, g. Moscow, ul. Leninskie Gory, 1 str. 13, aud. 208 istfilos@gmail.com

В конце ХХ века в Европе появилась группа молодых, недавно получивших международное признание государств, ищущих свой путь и стремящихся осознать место своей нации в мировом сообществе. Мы все наблюдаем, как сложно элитам этих стран решать жизненно важные вопросы, связанные с защитой национальных интересов и самобытности, с политическим и социально-экономическим курсом, с выбором союзников и т.д. Между тем, и в прошлом подобные задачи уже вставали перед народами, сумевшими получить независимость. И на рубеже XIX-ХХ вв. приходилось политическим руководителям вновь образовавшихся государств копить опыт принятия судьбоносных решений и выбирать пути национального развития. Яркий и поучительный пример – политическая история Черногорского княжества, которая оказалась весьма непродолжительной. Почти пять веков черногорские племена воевали против внешних поработителей. Упорная борьба с Османской империей носила кровопролитный характер и наложила неизгладимый отпечаток на политическую культуру патриархальных черногорцев. В крайне неблагоприятных экономических и политических условиях небольшой народ, еще не расставшийся с племенным укладом, смог отстоять право на суверенитет и добиться международного признания великих держав Европы. Однако Черногорское княжество просуществовало только с 1878 по 1918 год. За этот небольшой промежуток времени оно успело столкнуться с бедностью и голодом, финансовым крахом, повлекшим зависимость от стран-кредиторов, пережить острейшие внутриполитические конфликты, сопровождавшиеся репрессиями и попытками террористических актов, и, наконец, рухнуть под тяжестью австрийской оккупации в годы Первой мировой войны ^[1].

Возникает вопрос о том, что стало причиной трагической судьбы государства, выстраданного и завоеванного в тяжелых боях? Почему черногорцы не смогли сохранить свою государственность, на приобретение которой было потрачено столько сил? Ответ на этот вопрос необходимо искать в таких сложных для препарирования понятиях, как политическая культура и национальный характер народа. Сами эти понятия сегодня являются предметом бурной дискуссии ученых-гуманитариев. На наш взгляд, политическая культура – это представления народа о мире политики, о власти, о праве и государстве, сформировавшиеся в недрах материальной и духовной культуры той или иной исторической общности за время ее существования. Изучая политическую культуру необходимо помнить об особенностях национального характера носителя этой культуры^{1 [2]}. Историки, политологи, этнологи, культурологи пытаются понять, в чем кроется загадка успешности одних наций в деле государственного и политического строительства и неудачи других. Односторонний подход к этой научной проблеме приводит к ошибочным результатам. Если ограничиться рамками сугубо политологического исследования, вряд ли удастся найти ответ на вопрос, почему одни и те же политические институты по-разному «работают» в разных странах? Почему то, что кажется очевидным одной нации, например, каким должен быть облик демократического политического режима, совсем не так просто для другого народа, хранящего верность монархическим устоям? Осознав принципиальную важность комплексного подхода к поднятым исследовательским задачам, мы приходим к выводу, что начинать нужно с исторического и социокультурного наследия, которые формировали политическую культуру и национально-психологические особенности той или иной исторической общности.

В рамках этой статьи хотелось бы рассмотреть только один их аспектов поднятых выше проблем. Речь пойдет о том, как представители правящего класса Черногории сами оценивали свою деятельность и достижения. Этот сюжет, на наш взгляд, весьма важен, потому что умение посмотреть на себя со стороны, критически оценить результаты своей работы и признаться в ошибках является показателем зрелости и успешности политической элиты, доказательством ее профессиональной состоятельности. Обратимся к сочинениям двух самых ярких и одаренных черногорских политиков той эпохи – речам и мемуарам князя, а с 1910 г. короля Николы Петровича Негоша и его верного министра иностранных дел воеводы Гавро Вуковича. Эти произведения публиковались в черногорской периодике первой трети ХХ века ^{[3, 4]}. Позже сотрудники Исторического института республики Черногории собрали, систематизировали, сопроводили комментариями и примечаниями и издали сочинения обоих государственных деятелей ^{[5, 6]}. Однако субъективный характер такого рода произведений, само собою, предусматривает научную критику и проверку. Поэтому в статье были использованы архивные материалы и оценки современников, хорошо знавших черногорского монарха и его окружение, сотрудничавших с членами княжеского правительства на рубеже XIX—XX вв.

Начнем с князя-короля Николы Петровича, который стал первым признанным великими державами и последним правителем в Черногорском княжестве-королевстве (годы правления – 1860—1918). Он начинал править в стране, которую сегодня назвали бы самопровозглашенным государством. Под его руководством Черногория одержала победу в военных действиях против Османской империи в 1876—1878 гг., после чего при активной поддержке России добилась признания своего суверенитета на Берлинском конгрессе 1878 г. Именно Николе пришлось выстраивать государственный аппарат современного типа, так как его предшественники не смогли полностью уйти от племенных порядков. При этом правителе окончательно сформировался правящий слой, который был неразрывно связан с интересами династии. Никола Петрович в глазах своих подданных был живым символом государства и в то же время патриархом, имеющим право решать судьбу каждого подданного, как строгий отец решает судьбу послушного сына. Черногорский господарь упорно создавал этот образ правителя-отца на протяжении многих лет. Его политическое поведение вполне соответствовало данной цели. В монографии известного русского слависта П.А. Ровинского, прожившего в Черногории более двадцати лет, описаны поездки князя по стране, во время которых монарх и его свита устраивали отдых под раскидистыми деревьями, а окрестные жители спешили обратиться к Николе со своими жалобами и исками ^[7]. Как терпеливый и заботливый отец, князь выслушивал эти просьбы и нередко принимал решение в обход административных и судебных органов, которые сам же и создал. Вряд ли правитель понимал противоречивость собственных поступков. Патриархальный способ рассмотрения тех или иных дел, когда народ прибегает к помощи самого уважаемого и мудрого человека, и государственный порядок рассмотрения тех же судебных тяжб плохо сочетались друг с другом. Подменяя своими решениями работу государственных учреждений, вольно или невольно князь подрывал к ним доверие. Он фактически соглашался с тем, что можно проигнорировать сотрудников госаппарата и их полномочия, напрямую обратиться к монарху и получить желанный результат. Никола Петрович как глава государства, таким образом, укреплял свое положение на престоле. А вновь созданные государственные инстанции, напротив проигрывали, теряли авторитет.

Объяснение столь непоследовательной позиции князя лежит в области народной культуры, исторических традиций и нравственных ценностей черногорского народа. Племенная организация общества, помогавшая выживать в экстремальных условиях на протяжении столетий, сформировала представления о «правильном управлении». Старейшины и военные вожди – это руководители, чей авторитет базировался, с одной стороны, на статусе рода и племени, с другой стороны, на опыте и личных достижениях. Племенная верхушка вела за собой общество, но если не справлялась с возложенными на нее задачами, могла столкнуться с недоверием и даже сопротивлением народных племенных собраний. Так патриархальная культура определяла способ действий тех лиц, в чьих руках была реальная власть. Государство – в значительной степени обезличенный политический институт. В нем важны не люди, а органы и учреждения. Чем лучше отлажена работа государственного аппарата, тем эффективнее он справляется с вызовами. Чем меньше полномочий и компетенций у государственных служащих, тем труднее решать текущие проблемы. Возглавив государственный аппарат, князь Никола не смог и не захотел отрешиться от образа вождя и отца, считал эту социальную роль для себя главной. Задав тот традиционный и патриархальный облик власти, к которому привык народ, он невольно затормозил темпы государственного строительства.

Эмоциональный настрой и патернализм монарха особенно ярко высветились в его публичных речах, не важно, шла речь о внутренней или внешней политике. Мемуары Николы, наоборот, были подчеркнуто беспристрастными, сухими. В них автор ограничивался пересказом событий, в которых принимал участие, и избегал проявления собственных чувств, поэтому даже писал о себе время от времени в третьем лице. В речах же оратор каждый раз подбирал выражения, в которых красной нитью проходили представления о его роли отца народа и о том, что воля правителя, его начинания и распоряжения призваны обеспечить счастье и процветание черногорского общества. Процитируем некоторые высказывания Николы Петровича. В воззвании от 28 июня 1876 г. по поводу начала военных действий против Османской империи он старался воодушевить земляков, вселить в них уверенность: «Полный веры в справедливое святое народное дело, полный непоколебимой веры в помощь всемогущего Бога, полный самого глубокого доверия к вашему вдохновению и героизму, я объявляю вам, что мы вступаем в борьбу против Турции, в самую святую войну, в самую справедливую войну…». Далее князь заявил, что готов возглавить черногорское войско, которое и прежде одерживало «множество великих побед»: «Я не сомневаюсь, что и в этот раз вы под моим командованием сумеете показать себя достойными героических предков, ибо ни на мгновение не упустите из вида наше твердое и единственное решение – освобождение и объединение народа!». Чтобы еще больше подчеркнуть отеческий тон своего воззвания, в конце речи князь обратился к воинам с рекомендацией: «Щадите, где возможно, и принимайте в братские объятия наших братьев исламского вероисповедания»; «Будем братьями и станем жить как братья вместе с ними». Завершается воззвание словами: «Я не стану напоминать вам о дисциплине и воинской послушности, потому что вы мне при каждом случае давали доказательство того» ^[5].

В мирное время господарь продолжал поддерживать образ справедливого патриарха, пекущегося о благе подданных. В выступлении князя 2 января 1897 г. в Цетинском монастыре на празднике в честь двухсотлетия правления дома Петровичей подчеркивалось единение династии и народа: «Наше отечество, слава Богу, сегодня идет по прекрасному пути развития, известно и уважаемо, и все это благодаря духу единства и взаимной любви черногорского народа и господаря» ^[8]. Описывая черногорское общество как единую преуспевающую семью, князь не сомневался, что именно ему принадлежит заслуга такого успеха. Свою убежденность он черпал в легендах и старых мифах эпохи борьбы с Османской империей. Более того, рождались новые мифы, свидетельствовавшие о необычайной популярности Николы как представителя династии, вышедшей из народа. Сельское хозяйство Черногории страдало от жестоких летних засух, и у черногорцев родилась легенда, что если князь поднимется на гору Ловчен, ставшую политическим символом борьбы за свободу, обязательно пойдет долгожданный дождь. По свидетельству современника, Никола готов был поверить в народную молву и в разгар засухи тайно поднимался на Ловчен ^[9]. Эта маленькая, но яркая деталь характеризует его как человека, не желавшего расставаться с эпической народной интерпретацией высшей власти. Будучи в целом вполне современным руководителем, хорошо понимавшим значение финансовых, экономических, политических рычагов управления, Никола Петрович нес в себе и народную культуру с ее верой в чудо.

Третий пример связан с историей провозглашения Черногорского княжества королевством. В 1910 г. праздновали пятидесятилетний юбилей правления Николы Петровича, и он решил, что достоин более высокого монархического ранга. К такому шагу подталкивали конкретные внутренние и внешние обстоятельства, но преподносилось изменение статуса правителя как воплощение в жизнь самой заветной мечты черногорского народа. В донесении главы российской дипломатической миссии в Цетине С.В. Арсеньева сообщалось, что 15 августа 1910 г. состоялось чрезвычайное заседание Народной Скупщины (парламента), которая «с одушевлением единогласно постановила преподнести Князю Николаю титул Короля Черногории». Почти сразу был опубликован манифест следующего содержания: «Так как я принял это предложение Скупщины и санкционировал его своей подписью, то этим провозглашаю я, во имя Господа Бога Милостью Божьей наше отечество королевством и себя Наследным Королем Черногории» ^[10]. 19 августа монарх произнес речь, в которой снова подчеркнул, как справедливо и успешно он правил и как велика благодарность народа: «Перелистывая страницы нашего отдаленного и не очень далекого прошлого, вы нашли множество прекрасных слов, чтобы поблагодарить меня за процветание Черногории в течение этих пятидесяти лет» ^[5]. Складывается впечатление, что у черногорского правителя уже не оставалось сомнений в том, что только благодаря его руководству страна живет и развивается, что он действительно мудрый отец, много лет успешно решающий проблемы Черногории.

Увы, дела шли совсем не так хорошо, как это описывалось в речах господаря. Скудные ресурсы княжества-королевства, полунатуральный характер хозяйства, малочисленность народа, острая нехватка средств на создание государственных и культурно-просветительских учреждений – все это создавало непреодолимые препятствия на пути экономического и культурного прогресса. Жизнь черногорцев оставалась трудной и полной лишений, несмотря на то, что историческая цель обретения свободы от внешнего угнетателя была достигнута. Комплекс сложнейших управленческих задач требовал от политической элиты особого напряжения и высокой квалификации. Однако с подготовкой государственных кадров дела обстояли плохо. Сам Никола Петрович не очень долго учился во французском лицее, а его окружение составляли люди и вовсе малообразованные. Редкий чиновник мог похвастаться тем, что закончил среднюю школу. Дипломы о высшем образовании были, как правило, у иностранцев, приглашенных на черногорскую службу. Низкое качество подготовки руководителей всех уровней стало причиной принятия целого ряда ошибочных решений, ухудшивших положение страны и уменьшивших ее шансы на прорыв. Черногория пошла по пути внешних займов, а двор тратил на свои нужды гораздо больше, чем позволяли имевшиеся доходы. Долги росли так стремительно, что к 1899 году страна оказалась на грани банкротства. Только многолетняя поддержка русских царей и постоянно растущая денежная помощь Российской империи спасали Николу Петровича от краха. Финансовая политика княжества превратилась в бесконечное латание дыр в бюджете и постоянный поиск новых займов. Российский министр-резидент К.А. Губастов писал: «Мне трудно даже представить <…> картину того, неподдающегося описанию бедственного положения, в котором находятся в настоящее время здешние финансы», отмечая, что практически все живут в долг ^[11]. Губастов рассказал и о душевном состоянии монарха: «Я оставил князя в весьма мрачном настроении духа… Он говорил мне о своем желании уйти в монастырь…» ^[12]. Как видим, бравурные речи Николы, в которых рисовалась картина преуспеяния страны под его руководством, не отражали ни настоящего положения дел, ни истинных переживаний правителя, сознающего, что его политика завела дела в тупик. Сменивший К.А. Губастова дипломат П.М. Власов тоже оставил свидетельства того, что реальный, а не прославляемый газетами князь, – не вождь народа, а «лендлорд», помещик, видевший в своем народе только оброчных крестьян. Политику Николы Власов назвал «поверхностной» ^[13].

Трудно сказать, насколько глубоко понимал свои ошибки черногорский монарх, но то, что он впадал время от времени в отчаяние и терял твердость духа, доказывает, что он чувствовал свою некомпетентность. Это был человек, оказавшийся на стыке племенной и государственной жизни. Одаренный от природы, Никола Петрович понимал важность стоявших перед народом задач, связанных с модернизацией. Но воспитанный в народном духе вечной войны с врагами, на боевых мифах и легендах, он так и не понял, как важно быть профессиональным управленцем высшего уровня. Воодушевление, импровизация, вера в свое особое предназначение, патриархальные установки и ценности заменили князю-королю знания, которые обычно руководители получают в результате хорошего систематического образования. Результат правления Николы Петровича, несмотря на имевшиеся немалые успехи во внутренней и внешней политике, оказались неутешительными.

Второй политик, сделавший попытку разобраться в том, насколько эффективным был курс, проводимый руководством страны, – воевода Гавро Вукович, министр иностранных дел Черногории с 1899 по 1905 г. Г. Вукович был первым дипломированным черногорским юристом, получившим высшее образование за рубежом. Государственную карьеру начал в качестве секретаря черногорского Сената, потом стал членом Великого суда, в 1876-78 гг. воевал и, в конце концов, занял пост министра иностранных дел. Оставив эту должность в 1905 г., продолжал играть заметную роль в политической жизни княжества, 2 года был председателем Государственного совета, дважды выбирался депутатом Скупщины. Ему выпал особый жребий представлять княжество на международной арене в сложный переходный исторический период. Рубеж XIX-ХХ вв. был для Черногории временем бурного государственного строительства, разграничения с соседями, попыток сыграть значимую роль в балканской политике. Это была эпоха больших надежд и амбиций маленькой страны. Современники по-разному отзывались о черногорском министре иностранных дел, одни хвалили, другие ругали, наделяли нелестными эпитетами. Но никто из них не смог так точно передать характер воеводы, его профессиональные подходы, политические и личные предпочтения, как сделал это он сам на страницах своих воспоминаний. В отличие от большинства мемуаристов Г. Вукович не только не скрывал, но даже подчеркивал обуревавшие его чувства, свой персональный взгляд на описываемые события, продемонстрировав незаурядные литературные способности, красноречие, умение завладеть вниманием читателей.

Интересны рассуждения о месте княжества в международных отношениях, о возможностях страны, об успехах и неудачах ее руководства после Берлинского конгресса. Как крепкий профессионал, Вукович ясно осознавал драматическое расхождение надежд черногорской элиты и политической реальности. Иллюзий в отношении будущего своей родины с годами у него оставалось все меньше, оценки становились все более горькими и критическими. Подводя итог сорокалетнему правлению князя Николы в 1900 г., министр писал: «В стране был хаос в гражданской и военной администрации, правосудие было на низком уровне хотя бы потому, что в нем тонула масса драгоценного времени в ущерб правде и справедливости. Хозяйство и торговля тоже были в примитивном состоянии <…>. Финансовое положение усугубляло все беды страны. Займы заключались за границей на самых тяжелых условиях. Выплаты по ним до 12% были невозможны. Из-за этого проценты превращались в основной долг <…>. Мы были должны австрийским банкам, потому что нигде больше не смогли занять. Австрийское правительство могло использовать нарушение сроков выплат, чтобы прижать нас к стене и давить на политическом поле. <…>Доходы государства были маленькими, а расходы росли в геометрической прогрессии, особенно из-за чрезвычайных и непредвиденных трат [двора – В.Х.](женитьбы, замужества и торжества)» ^[6]. Как видим, это был очень трезвый взгляд на положение дел в стране.

Достоинства рассматриваемых мемуаров не исчерпываются откровенным признанием неудач черногорских правителей. Особо стоит обратить внимание на местоимение «мы», которым Г. Вукович как будто подчеркнул свою личную ответственность за все, что происходило тогда в княжестве. Содержание книги свидетельствует о том, как часто одолевали воеводу печальные мысли о безысходной бедности и беспомощности своего несчастного отечества. В 1896 г., посетив приморский город Бар, отошедший после Берлинского конгресса к Черногории, министр был страшно удручен тем, в каком состоянии он застал принадлежавший ранее туркам порт: «Много лет прошло с тех пор, как мы его присоединили, а мы в нем ничего не сделали, кроме того, что проложили дорогу во внутренности Черногории. Так велико было в прежние времена желание обрести побережье, а теперь, когда оно приобретено, заброшено, как будто и не нужно нам. Этот непростительный грех мы, руководители страны, никогда не отмолим, а наше потомство отмстит нам, бросая палки и камни на наши могилы и клеймя позором наши имена» ^[6]. Далеко не каждый мемуарист был готов так честно признавать управленческие ошибки, брать на себя вину за результаты провальной политики. Вопрос о вине не раз поднимался автором воспоминаний. Крохотная территория и изначальная бедность страны, с его точки зрения, только отчасти могли быть оправданием неудач. Серьезной помехой в деле продвижения по пути прогресса была плохо подготовленная к решению национальных задач бюрократия. Г. Вукович не всегда одобрительно относился к тем или иным планам политической верхушки княжества, опасаясь негативных последствий непродуманных действий.

В первую очередь критика, смягченная высокой оценкой личных качеств, относилась к деятельности князя Николы, который, по мнению Вуковича, явно переоценивал свои возможности, был чрезмерно оптимистичен и неосторожен, ввязываясь в дела, непосильные для страны. Например, княжеству слишком дорого обходилась поддержка антиавстрийских выступлений в соседних областях Боснии и Герцеговины, которые на Берлинском конгрессе были отданы под власть империи Габсбургов. «Австрия преследовала Черногорию до полного истребления. Но и Черногория не стояла со скрещенными руками, постоянно раздувала огонь в герцеговинцах, принимала недовольных, посылала их в Герцеговину, чтобы они вредили властям, где могли…», - писал министр о желании черногорского монарха подстрекать вооруженную борьбу оккупированных провинций против Австро-Венгрии ^[6]. Он считал, что черногорцы платили за свою задиристость чрезмерную цену, так как на каждом шагу сталкивались с мощным давлением Австро-Венгрии, политика которой «была в том, чтобы преследовать Черногорию до конца и немилосердно». Рассуждая здраво о бесперспективности политики противоборства с могущественным соседом, упрекая черногорского правителя в склонности к неосторожным поступкам, Г. Вукович, тем не менее, и сам поддавался этому порыву. Он не всегда оставался хладнокровным дипломатом, ищущим разумных компромиссов в отношениях с австрийцами, бывало, проявлял такую же горячность, самоуверенность, как и его сюзерен. Описывая свой визит к министру иностранных дел Австро-Венгрии графу Голуховскому в 1899 г., Вукович признался, что быстро вышел из себя из-за «едкого, сердитого и надменного тона» собеседника. После нескольких попыток убедить графа в непричастности черногорцев к волнениям в Герцеговине, в сердцах бросил: «Если бы Черногория хотела, хотя вы считаете ее незначительной, могла бы держать обе провинции в вечном огне без последствий для себя. При этом оккупационные власти не имели бы покоя ни днем, ни ночью» ^[6]. Описанная Вуковичем сцена дает читателю возможность понять, как национальный темперамент влиял на дипломатические намерения. Кому, как ни княжескому министру иностранных дел, следовало держать язык за зубами и контролировать каждую свою фразу в диалоге с человеком, который мог причинить массу неприятностей. Между тем, запальчивость, обидчивость, повышенная эмоциональность, вечная готовность к отпору брали верх над осторожностью. Черногорец рубежа XIX-ХХ вв. не был готов поступиться своей гордостью перед надменной силой. Он привык жить в состоянии войны и не боялся врага. Таким был и Гавро Вукович, хотя подобное поведение в дипломатии, как правило, успеха не приносило.

Еще больше, по мнению министра, репутации страны вредила финансовая политика князя Николы, непомерные траты и авантюры, в которые ввязывалось княжеское окружение в поисках легких денег. Особенно скандальной стала история почтового долга в 1899-1900 гг., когда княжество не исполняло взятые на себя международные обязательства и не пересылало «незамедлительно» иностранным адресатам почтовые денежные переводы, а использовало их для неотложных платежей, на которые не было денег в бюджете. После того, как европейская пресса узнала об этом и «подняла страшный шум», образ героической Черногории в глазах зарубежных партнеров изрядно померк. Но потеря авторитета не была самым опасным итогом почтовых афер. Вукович узнал, что австрийцы готовы оккупировать часть черногорской территории для того, чтобы заставить княжество вернуть долги. Министр честно написал, что не удалось бы избежать столь пагубных последствий, «если бы Россия, наша вечная благотворительница, не спасла нас от этого кризиса» ^[6]. Не раз в своих мемуарах он возвращался к теме непосильных долгов и чрезмерных трат монарха и его двора. Рассказывая, как уговаривал князя ограничиваться скромными церемониями вместо пышных и дорогостоящих торжеств, Вукович признавал, что власти страны жили не по средствам и тем самым мешали поступательному движению вперед.

Примечательно, что в мемуарах Г. Вуковича нашла правдивое, а не лубочное, приукрашенное отражение, непростая история взаимоотношений России и Черногории. С одной стороны, княжеский министр неоднократно благодарил российское руководство за помощь, оказанную в трудные минуты, которых было слишком много в жизни страны. С другой стороны, он крайне нелицеприятно отзывался как об общей политике Российской империи на Балканах, так и о русских дипломатах, с которыми имел дело на протяжении многих лет. Главный упрек, если не обвинение, заключался в том, что Россия цеплялась за «мертвый», по определению министра, принцип статус-кво, проявляла медлительность и чрезмерную осторожность, не спешила поддержать черногорских лидеров в их смелых мечтах, «боясь, что эти планы станут новым обременением». «У русских дипломатов, - утверждал Вукович, - было отвратительное предубеждение в отношении всего, что Черногория предпринимала для своего развития. Зачем Черногории железные дороги, пути, порты? Цивилизация не для Черногории. Ибо нужно, чтобы она оставалась военным лагерем в патриархальном обличии. У нас не было способа ни бороться с этим предрассудком, ни привлечь помощь России к тому, что выведет нас из состояния, которое она самоуверенно, но ошибочно считала самым спасительным для Черногории» ^[6]. Такой комментарий от человека, через руки которого проходили астрономические суммы, направляемые из Петербурга в Цетинье на развитие государственного аппарата, армии, школ, церкви, звучал как проявление неблагодарности. Руководителю столь высокого ранга не мешало бы задуматься над тем, чего стоят прогресс и государственность, выстроенные за счет другой державы. Вукович даже не заметил, что своими претензиями к России окончательно снизил вес Черногории как самостоятельной державы. Он косвенно признал, что княжество в принципе не могло решать стратегических задач развития без русской помощи. Противоречивость убеждений и действий политика очевидна.

Вместе с тем, министр иностранных дел понимал, что Россия не обязана всегда приходить на помощь и улаживать проблемы княжества. Он стыдился непомерных трат двора Петровичей-Негошей, был сильно смущен и обескуражен каждый раз, когда монарх спешно посылал его в ту или иную европейскую столицу за новыми займами. Воевода понимал, что и старых долгов стране не погасить. Особенно трудно ему было договориться со своей совестью, когда речь шла о финансовой помощи со стороны Российской империи. В силу своих служебных обязанностей он должен был едва ли не ежедневно иметь дело с российскими дипломатами, которые в любую минуту могли потребовать от княжества как отчета в денежных вопросах, так и подчинения в улаживании политических разногласий. Понимая, как много зависит от воли Петербурга, Г.Вукович все-таки не смог смирить своей гордыни и притвориться послушным младшим партнером великой державы. Тонко чувствуя двусмысленность ситуации, он утверждал, что в первую очередь является слугой своего отечества и господаря, а не иностранных агентов. Гордился тем, что став министром иностранных дел, тотчас уведомил российского министра-резидента, что за любой информацией следует приходить в министерство, а не ждать, когда сведения в виде «рапортов» доставят в здание российского представительства. С плохо скрываемым злорадством Вукович вспоминал, как сердился российский министр-резидент, когда узнавал новости от иностранных коллег позже других. И тут же признавался, что глава русской миссии был «действительно рассудительный дипломат, хороший человек и настоящий друг Черногории» ^[6]. Трудно понять, почему воевода Гавро не считал нужным чаще идти навстречу таким надежным друзьям, если не учитывать особенностей национального характера черногорцев. На протяжении нескольких веков живя во враждебном окружении, они привыкли относиться с насмешкой и неприязнью к чужакам. Любой иностранец, даже приглашенный на княжескую службу и доказавший свои симпатии Черногории, вызывал определенные подозрения. Г. Вукович был прекрасно осведомлен о сочувствии россиян к черногорцам. Тем не менее, не считал нужным скрывать свое недружелюбное отношение к русским коллегам, резко осуждать их, ведь они были «чужаками».

Он довольно путанно объяснял и себе самому и своим читателям, почему ему так неприятны слова и поступки российских коллег: «Дипломатия вообще прихотлива, завистлива, а часто и злобна. Особенно капризной была русская дипломатия. Уступая нашим просьбам, адресованным к великим державам, сделать что-либо в нашу пользу, она тяжело принимала решения. А если мы добивались этого самостоятельно, аплодировала нашим успехам. После свершившегося факта она поздравила нас по случаю примирения с Германией. И все-таки, нашу самостоятельную работу во внешней политике не терпела ни в коем случае. Требовала, чтобы мы были ее «посыльными» без своей инициативы. Мы всегда боролись против этого, и к удивлению многих, сохранили русскую благосклонность» ^[6]. Так и не ясно из слов министра, какая тенденция доминировала в поведении российских политиков: они держали Черногорию на коротком поводке, не давая возможности достигать стратегических целей? Или радовались за партнеров тогда, когда те достигали успеха? Видимо, ответа на этот вопрос у Г. Вуковича не было.

Вероятно, он чувствовал неэффективность политического курса, суть которого заключалась в том, чтобы использовать внешние силы для решения внутренних задач. Такая тактика была опасной, независимость, к которой стремились десятилетиями, таяла на глазах. Все меньше было возможностей действовать самостоятельно, все больше приходилось прислушиваться к покровителям из Петербурга. И хотя воевода хвалился, что противостоял натиску России, в глубине души понимал, что это произошло потому, что русская дипломатия не стремилась лишить черногорцев политической воли. Выражаясь словами мемуариста, «просторная русская натура» «проглатывала пилюли» черногорцев. Значит, это не был успех княжеской политической элиты, это была широта взглядов и терпеливое отношение сильного союзника к своему неопытному партнеру. Трудно было черногорскому политику смириться с сознанием того, как мало зависит от него самого, как легко его отечество может стать инструментом в чужих руках. Возможно, поэтому он не хотел признавать, что российские дипломаты были правы, призывая к сдержанности и осторожности. А может быть, стоит предположить, что в мемуарах бессознательно сделана попытка переложить хотя бы частично груз ответственности за собственные неудачи на внешнюю силу, тем самым облегчить чувство вины перед соотечественниками. В любом случае, в воспоминаниях Г. Вуковича есть то, чего нельзя отыскать в официальных документах. Есть эмоциональная составляющая российско-черногорских отношений. Два разных менталитета, российский и черногорский, представлены глазами черногорца, и читатели сами могут делать выводы о состоянии двухсторонних связей. Также ярко, «сочно», народным языком, с эмоциональными комментариями писал княжеский министр иностранных дел и о взаимоотношениях с другими европейскими государствами. Как правило, он был не очень доволен поведением партнеров, часто находил поводы для критики иностранных дипломатов, независимо от того, какие вопросы обсуждались. И экономические и политические дела в стране шли совсем не так, как этого хотелось бы черногорским руководителям, однако в большинстве случаев им приходилось приспосабливаться и соглашаться с ведущими европейскими державами. Сила была не на стороне черногорской монархии, что, видимо, так сильно огорчало автора мемуаров. Открыто проявляя свои симпатии и антипатии, политик предстал перед нами подлинным представителем своего народа, человеком с характером сильным, трудным и противоречивым. Многие качества черногорского темперамента, особенности национального менталитета отразились как в дипломатической деятельности Г. Вуковича, так и в его нарративном наследии. Министр был слишком «черногорцем», чтобы нравиться всем, кто имел с ним дело.

Подведем итог тем попыткам самоанализа и самопрезентации, которые содержатся в речах и мемуарах Николы Петровича и Гавро Вуковича. Можно утверждать, что высшие руководители Черногории, несмотря на свой высокий социальный статус, в полной мере обладали теми чертами и качествами, которые были присущи народу в целом. Недавно расставшиеся с племенным устройством черногорцы не были готовы отказаться от патриархальных представлений о власти, но стремились создать современное государство. Они не овладели еще достижениями европейского образования, но не хотели мириться с культурной отсталостью, оставшейся в наследство от нескольких веков изоляции и войн с турками. Общество в целом и политическая элита в частности пытались встать вровень с европейцами, обеспечить себе европейский уровень жизни, но не всегда понимали, как этого добиться. Такая неопытность в деле государственного строительства в сочетании с непомерными амбициями и неумением правильно оценить свои возможности вела к серьезным просчетам и даже провалам во внутренней и внешней политике. Ответственность за эти неудачи ложилась главным образом на политическую элиту, которая не смогла успешно решить многочисленные проблемы, связанные с модернизацией страны. При этом стоит признать, что руководители страны были люд+ьми переходной эпохи, их политическая культура соединила в себе настолько противоречивые установки, что было бы неверным ограничиться только признанием их ошибок. Напротив, оценивая весь исторический опыт Черногорского княжества-королевства, нужно учитывать эту противоречивость и отдавать должное тем успехам, которые были достигнуты, несмотря на все, казалось бы, непреодолимые препятствия.

¹ Исследователь В.Г. Крысько раскрыл понятие следующим образом: «Национальный характер – это исторически сложившаяся совокупность устойчивых психологических черт, определяющих привычную манеру поведения и типичный образ действий представителей той или иной нации и проявление их отношений к социально-бытовой сфере, к окружающему миру, к труду и к другим этническим общностям».