Факторы демографических процессов в российском аграрном обществе второй половины XIX – конца XX в. (на материалах Тамбовского региона)

Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского научного фонда, грант № 18-18-00187 «Стратегии демографического поведения сельского населения юга Центральной России в XX – начале XXI в.»

Введение

Анализ управляющих факторов представляет собой одну из ключевых задач исторического исследования. Моделирование социальных процессов в прошлом, поэтому, предусматривает, как правило, выявление и формализацию (исчисление) факторов. Следует заметить, что понимание, какие факторы и как влияли на жизнь людей и ход событий, представляет собой самоценный эвристический продукт безотносительно к тому, в какой модели или объяснительной схеме он используется.

Задачей этой статьи является обзор факторов, которые воздействовали на демографические стратегии сельского населения Центрально-Чернозёмных губерний/областей России. Мы, кроме того, проследим, как эти факторы трансформировались с середины XIX до конца XX века.

Исследование было осуществлено в рамках большого и длительного проекта, который предусматривал создание фрактальной модели демографического поведения – Демофрактала. Проект осуществляется под руководством В.В. Канищева коллективами Лаборатории социальной истории и Центра фрактального моделирования (ЦФМ).

Под демографическими стратегиями мы понимаем различные сочетания в конкретных социумах (микропопуляциях, отдельных сельских поселениях) показателей естественного и миграционного движения населения. Мы полагаем, что, помимо объективных обстоятельств, на данные показатели непосредственно воздействовали интерсубъективные представления о желаемом количестве детей и продолжительности жизни, а также общепринятые демографические реакции на внешние угрозы и благоприятные возможности.

Непосредственными объектами моделирования были сельские населенные пункты Тамбовской губернии/области – одного из типичных русских аграрных регионов Чернозёмного Центра. В общей сложности в исследование было вовлечено около 1,5 тыс. поселений. Математический аппарат Демофрактала, а также результаты моделирования применительно к разным историческим периодам представлены в наших специальных публикациях ^{[1, 2, 3]}. Исходные данные для моделирования представлены в монографии авторов ^[1], а для периодов 1939 – 1959 гг. и 1959 – 1989 гг. – на сайте ЦФМ: http://ineternum.ru/demo1/, http://ineternum.ru/demo2/.

Литература

Данное исследование опирается на фундаментальные отечественные и зарубежные труды по исторической демографии России. Крупнейшим центром историко-демографических изысканий в нашей стране является Институт Российской истории РАН. В Научном совете по исторической демографии и исторической географии, долгое время возглавлявшемся академиком Ю.А. Поляковым, подготовлена 3-хтомная коллективная монография «Население России в XX веке. Исторические очерки» ^[5]. Эта работа включает отдельные разделы по истории русского села вплоть до областного уровня. Весьма известны труды нынешнего руководителя Центра изучения истории территории и населения России В.Б. Жиромской ^[6]. Вклад в изучение сельского населения российской деревни внесли работы О.М. Вербицкой ^[7] и Л.H. Денисовой ^[8], содержащие немало данных о демографическом поведении крестьянства и о факторах сельских демографических процессов, в том числе, и на микро-уровне.

Определенное значение для понимания факторов демографического развития советского общества имеет монография демографов Е. Андреева, Л. Дарского, Т. Харьковой ^[9]. Но в этой работе, как в других демографических исследованиях, посвященных населению СССР в целом, недостаточно выделяется сельское население и, соответственно, мало изучаются специфические факторы естественного и механического движения жителей сельской местности.

С зарубежной историографией микродемографических процессов тамбовские историки познакомились в 1990-е гг. в ходе совместных исследований с голландскими историками ^{[10, 11]} и с американским историком С. Хоком ^{[12, 13]}. Именно в работах этих коллег мы увидели образцы определения разных демографических стратегий крестьян. Будучи последователями школы «Анналов», коллеги особое внимание уделяли подходам тотальной или интегральной истории, демонстрировали примеры выявления разнообразия факторов (в том числе и экономических), которые неоднозначно действовали на микроуровне сельской жизни.

В методологическом плане наша работа опирается на общие представления о моделировании социальных процессов, выработанные в трудах зарубежных и отечественных исследователей – Р. Аксельрода ^[14], Л.И. Бородкина ^[15], С. Лансинга ^[16]. Фрактальное моделирование заимствовано из естественнонаучных дисциплин и развивается в рамках синергетической парадигмы. В пространстве междисциплинарного диалога интеграцию идей синергетики в исторические исследования поддержали Л.И. Бородкин ^{[17, 18]}, С.П. Курдюмов, Г.Г. Малинецкий, А.В. Подлазов и ряд других исследователей ^{[19, 20]}. Источниковые материалы, а также отдельные ключевые исторические сюжеты рассмотрены в ряде наших статей, а также в работах коллег-историков ^{[21, 22, 23, 24, 25, 26]}.

Методы

Модель Демофрактал представляет собой вариант общей фрактальной модели перехода (ОФМП), предложенной авторами. ОФМП использует (в несколько модифицированном виде) методы Б. Мандельброта для создания алгебраических фракталов ^[27].

Мы построили несколько моделей для разных отрезков XIX – XX вв., каждая из которых была видоизменена для адаптации к историческим реалиям.

ОФМП представляет эволюционирующую систему как изображающую точку, движущуюся в двухмерном фазовом пространстве. Эта точка означает интерсубъективную демографическую стратегию единичного крестьянского микросоциума (поселения). Две координаты точки в каждый момент времени равны величинам двух ключевых характеристик системы (стратегии). Изменение системы, таким образом, представляется как перемещение точки в координаты, соответствующие её новым характеристикам. Эволюция в течение некоторого времени изображается траекторией точки. «В фазовом пространстве ОФМП выделены отдельные области, которые обладают определёнными качественными смыслами, симметричные относительно осей х и у (рисунок 1). Сочетание двух градаций (сильной и слабой) двух характеристик даёт четыре типа состояния системы – Т, О, М, Н» ^[3].

Рис. 1. Разметка ОФМП

В ходе проекта использованы две разметки фазового пространства, поскольку один раз ключевые характеристики системы были переопределены (рисунки 2 и 3).

Рис. 2. Разметка Демофрактала до периода 1926 – 1939 гг.

Рис. 3. Разметка Демофрактала начиная с периода 1926 – 1939 гг.

Аттрактор системы представляют собой точку (или совокупность точек) в фазовом пространстве – стабильное итоговое состояние системы, к которому она стремится. В ряде случаев нам были известны аттракторы демографических стратегий для хорошо изученных (т.н. «эталонных») поселений. Это позволило калибровать модель, вычислить весовые коэффициенты для различных управляющих факторов, а также смоделировать идеальные (желаемые) стратегии для большого числа микросоциумов. В качестве исходных данных для расчёта величин управляющих факторов были использованы источниковые материалы, а также экспертные оценки.

Изменение демографических факторов на разных этапах аграрного общества

В позднем традиционном аграрном обществе (мы относим к нему период 1860 – 1920-х гг.) экономические факторы на выбор демографических стратегий почти всех сельских популяций (отдельных поселений) влияния практически не оказывали. Преобладающая традиционная демографическая стратегия (высокая рождаемость – высокая смертность) всецело находилась в зависимости от стихийно-природных факторов.

Зарождавшаяся в пореформенные десятилетия новая стратегия (высокая рождаемость – средняя смертность) формировалась под воздействием земской медицины, которая способствовала снижению смертности – особенно, младенческой и детской.

Только в единичных поселениях (микропопуляциях) мы увидели снижение рождаемости, вероятно, в связи с началом сравнительно крупной трудовой миграции представителей молодых продуктивных возрастов. Но в целом миграция сельского населения в позднем традиционном аграрном обществе не приобрела столь заметного размаха, чтобы влиять не демографические процессы. Во второй половине XIX в. только около 15 тыс. тамбовских крестьян переселилось в промышленные районы России (около 0,5% всего крестьянского населения). В период столыпинских переселений из Тамбовской губернии выехало около 100 тыс. крестьян (менее 3% сельского населения).

Специальное изучение военно-революционного периода 1914 – 1922 гг. показало, что обстоятельства того времени только деформировали, но не разрушили традиционную модель демографического поведения крестьянства, которая во многом возродилась в 1920-е гг. ^[1].

В ходе моделирования демографических процессов периода Первой Мировой войны были выявлены два варианта реагирования на ухудшение условий жизни. Это, во-первых, адаптация и, во-вторых, компенсация. Адаптация проявилась в снижении рождаемости при росте смертности. Такую линейную реакцию можно было бы обозначить как «смирение». Но дело было не в спаде сельской экономики, а лишь в физическом оттоке молодых мужчин. Экономический спад в аграрных губерниях типа Тамбовской сказывался на товарном производстве, но не отражался на личном потреблении крестьян. Историки не выявили в годы Первой Мировой войны каких-либо проявлений в губернии голода и обычно связанных с ним эпидемий.

Учитывая также сравнительно небольшие фронтовые потери мужского населения, можно сказать, что демографическая реакция традиционного аграрного социума на Первую Мировую войну оказалась неглубокой. Это позволило уже в 1917 г. (еще во время продолжения войны) начать полноценную компенсационную рождаемость (при сохранении прежних величин смертности или даже при сокращении смертности). Значительная часть тамбовских сельских поселений оказалась склонна к компенсаторной рождаемости, и даже адаптирующиеся социумы оказались далеки от нулевой рождаемости.

Вопреки революционным обстоятельствам первых лет Советской власти, в Тамбовской губернии и в ряде соседних регионов (в частности, в Орловской и Саратовской губерниях) в 1918 – 1919 гг. интенция к рождению детей усилилась ^{[5, 26]}. В эти два года экономический фактор опосредованно сказывался на демографическом поведении тамбовских и соседних крестьян. Хорошие урожаи 1918 – 1919 гг. при сравнительно небольшом изъятии продовольствия до начала «чувствительной» продразверстки, при дальнейшем снижении товарного вывоза сельхозпродукции и улучшении возможностей «сытого» личного потребления способствовали высокому репродуктивному воспроизводству населения. В очередной раз традиционное общество, нацеленное на выживание в экстремальных условиях, отвечало на вызовы внешней среды решительными попытками численного роста.

И все-таки в экстремальных условиях Гражданской войны увеличилась вариативность факторов и разброс демографических стратегий. Средовой шок (Гражданская война в сочетании с политикой «военного коммунизма») стимулировал акцентуацию локальных стратегий выживания. В 1920 г. влияние продразверстки как экономического фактора на жизнь крестьян усилилось в связи с увеличением ее размеров, явным недородом хлебов и психологически напряженным ожиданием голода 1921 г. Демографическую ситуацию усугубляли существенно усилившиеся в 1920 г. эпидемии.

Изучение изменившихся факторов показало, что в начале 1920-х гг. традиционное аграрное общество на территории Тамбовской губернии столкнулось с относительно долгим и масштабным ухудшением условий жизни. Крестьянству пришлось пережить голод, эпидемии, лишения в ходе восстания («Антоновщины»). В совокупности это был не просто кратковременный средовой шок, а системный вызов. Попытки компенсаторной рождаемости предшествовавшего этапа не были поддержаны ни экономическим ростом, ни социально-политической стабильностью. В таких условиях традиционное общество, очевидно, задействовало своего рода чрезвычайную схему выживания, предусматривающую сокращение выживаемости и сброс «лишнего» населения. Такая болезненная интерсубъективная реакция отчасти объясняет готовность к самопожертвованию десятков тысяч крестьян-участников «Антоновщины».

Однако, в целом, традиционное аграрное общество оказалось довольно подготовлено к катастрофическому ухудшению условий жизни. Социум скорректировал демографические стратегии в сторону снижения выживаемости, но не отказался от поддержания естественного роста. Ранее мы отмечали, что «такое наблюдение вписывается в классическую гипотезу о том, что в демографическом смысле традиционное общество хорошо приспособлено к экстремальным, с современной точки зрения, условиям жизни. Поэтому масштабный кризис просто нивелировал очередной демографический всплеск, но не вызвал демографическую катастрофу» ^{[1, с. 186]}.

Как системный долгосрочный фактор в Тамбовской губернии в начале 1920-х гг., – на последнем этапе Гражданской войны – проявился дисбаланс полов, когда погибло, было заключено в лагеря, выселено или разбежалось за пределы региона значительное число мужчин-участников большого крестьянского восстания 1920 – 1921 гг.

В чрезвычайных для демографического развития условиях первой половины 1920-х гг. в качестве существенного экономического фактора не сумел проявить себя подъем сельского хозяйства губернии в период НЭПа. Тем не менее, относительно благополучное состояние сельского хозяйства и, соответственно, продовольственное положение крестьянства не допустили демографическую катастрофу.

Во второй половине 1920-х – 1930-е гг. выжившее в суровых условиях войн и революций традиционное аграрное сообщество вступило в переходный в демографическом отношении период ^{[2, 4]}. Этому способствовали «безвоенные» условия и социалистическая модернизация экономики СССР – особенно, рост неземледельческих занятий в сельской местности и механизация самого сельского хозяйства. Именно эти факторы с конца 1920-х гг. начали играть существенную роль в демографических процессах в аграрных регионах типа Тамбовского.

Появление в период первых пятилеток громадного количества рабочих мест вне сельского хозяйства и за пределами региона впервые породило такой массовый отток плодовитой молодёжи из сельских поселений, который стал заметно сказываться на сокращении рождаемости.

Другой демографической стратегией сельского населения, остававшегося в 1930-е гг. жить на своем месте, стал рост сознательного регулирования рождаемости в связи с сокращением потребности в рабочей силе в условиях механизации сельского хозяйства.

В этот период местами притяжения мигрантов становились районные центры, которых в области к концу 1930-х гг. было около 40. К тому же, в связи с коллективизацией обозначилась тенденция к концентрации населения в крупных сёлах за счёт деревень и мелких посёлков.

Для периода 1930-х гг. необходимо было учесть также «уровень принудительной миграции» (масштабы раскулачивания). Сильное раскулачивание, особенно в бывших «антоновских» селах, вызывало ощутимый миграционный отток.

В предвоенный период приобрел большое значение такой фактор, как «уровень медицинского обслуживания». В 1930-е гг. существенную роль стало играть не только наличие в поселении первичных медицинских учреждений, но и система родовспомогательной деятельности, санитарно-эпидемиологической службы, медицинского ухода за детьми в школах, детсадах, яслях. Всё это вело к улучшению условий для эффективной рождаемости и к сокращению смертности – особенно, детской и младенческой.

В этот период проявились некоторые нелинейные эффекты. В целом ряде поселений улучшение условий среды стимулировало миграционный отток населения. И наоборот, наблюдалось немало случаев, когда ухудшение среды поощряло традиционные стратегии, в которых преобладал естественный прирост. Такое нелинейное поведение, очевидно, связано с тем, что механизмы «самосохранения народа» и компенсаторной рождаемости включались под воздействием неблагоприятных внешних обстоятельств (в частности, в качестве таковых могли выступать коллективизация, раскулачивание и голод 1932 – 1933 гг.).

При изучении периода 1939 – 1959 гг. мы, прежде всего, исходили из того, что в условиях войны и тяжелых первых послевоенных лет общий уровень благоприятствования среды снизился ^[2]. Длительное негативное экономическое воздействие на демографию села проявилось в снижении уровня сельскохозяйственного производства и увеличении изъятия продукции сельского хозяйства не только в военные, но и в первые послевоенные годы. Это вело и к увеличению смертности, и снижению рождаемости, в том числе не позволило состояться компенсаторной рождаемости.

Необходимо учитывать некоторые нелинейные эффекты в развитии сельских демографических процессов военных и послевоенных лет. Очевидно, что в годы Великой Отечественной войны все населенные пункты, независимо от административного статуса, испытывали отток населения – главным образом, призывного контингента. Тем не менее, крупные сёла и, особенно, райцентры получали некоторый приток в виде беженцев, эвакуированных, служащих временно размещённых воинских частей и учреждений, госпиталей и т.д. По простым житейским причинам это давало дополнительные шансы местных девушкам для вступления в брак и рождения детей.

Важно отметить, что в годы Великой Отечественной войны и в послевоенные годы советская система здравоохранения не допустила масштабных эпидемий, которые в традиционном обществе оказывали существенное влияние на демографические процессы. Наши наблюдения верифицируются общеизвестными данными о резком сокращении смертности в 1950-е гг. во всех русских регионах Советского Союза.

Анализ действия совокупности факторов 1939 – 1959 гг. показал, что основная масса сельских популяций (населенных пунктов) Тамбовской области достигла роста населения не за счёт увеличения естественного прироста, а, главным образом, за счёт сокращения миграции ^[2]. В послевоенный период крестьянские социумы были нацелены на восстановление своей численности и, только выполнив это задачу к концу 1950-х гг., они вернулись к исторически обусловленной мобильности населения. Война лишь затормозила разделение поселений на миграционных доноров и реципиентов. Модель зафиксировала, таким образом, фундаментальный перелом традиционного крестьянского способа реагировать на обстоятельства жизни – на условия, в которых формируются демографические стратегии. Многие социумы стали реагировать на внешние изменения посредством регулирования – стимулирования или подавления – миграционных процессов.

Конечно, нужно учесть, что после 1953 г. экономическое состояние тамбовских, как и других советских сел, несколько улучшилось. Но в 1960-е гг. экономический фактор стал явно нелинейно воздействовать на демографические процессы. Технико-технологическое обеспечение сельского труда и социально-культурные условия сельской жизни становились лучше, чем в 1950-е гг., а эмиграция из села в последующие десятилетия явно увеличилась.

В модели 1959 – 1989 гг. выявлены две группы сельских поселений: миграционные доноры и миграционные реципиенты.

Аграрное общество в это время продолжало стремиться к естественному росту, хотя и в меньшей мере, нежели в предыдущих фазах. Однако результаты этой интенции, в значительной мере, нивелировались миграцией. В результате изучения модели для данного периода, мы пришли к выводу: «Рассмотрение аттракторов демографического поведения сельских поселений позволяет скорректировать, казалось бы, очевидные концепции, которые сформировались под влиянием сугубо линейного понимания демографических процессов. Созданные в позднем советском обществе в “перспективных” поселениях социально-экономические и бытовые условия были лучшими за всю историю российской деревни, но всё же недостаточными для сдерживания субъективных устремлений большой части селян к другой жизни в неземледельческой среде» ^[3].

В 1959 – 1989 гг. управляющие факторы влияли на демографические стратегии нелинейно. Особенно было заметно действие закона возрастания потребностей. Более архаичные сообщества реагировали на стимулирование естественного роста относительно предсказуемо. Но довольно быстро эффективность такой политики падала: люди приобретали новые компетенции, новые потребности и возможности. Самым простым способом удовлетворить новые устремления была миграция. Миграционные настроения приводили к откладыванию рождений и падению рождаемости. Кроме того, мощный миграционный приток в поселения-концентраторы способствовал снижению коэффициентов рождаемости среди местного населения. Очевидно, распалась традиционная связь между благосостоянием (и даже выживанием) сообщества и высокой рождаемостью.

Cтавка государства на преимущественное развитие поселений-концентраторов (перспективных сёл) не улучшила демографическую ситуацию. Более того, она привела к некоторым негативным результатам. Большие поселения не демонстрировали существенного прироста за счёт высокой рождаемости. Все концентраторы (в модели и в реальности) имели минимальный или немного отрицательный естественный прирост. В то же время, миграция в такие поселения подрывала потенциал естественного роста в поселениях-донорах.

Заключение

Наши исследования показали, что одним из достоинств исторического моделирования является возможность уточнить и, главное, апробировать в ходе компьютерных экспериментов набор факторов, воздействующих на изучаемые процессы.

Ранее – в традиционных историко-демографических работах о естественном и миграционном движении сельского населения – мы уделяли главное внимание влиянию на демографическое поведение крестьянства природно-климатических факторов. Построение моделей для нескольких отрезков позднего традиционного аграрного общества показало наличие подтипов в традиционном типе воспроизводства в микросоциумах (поселениях), находившихся в одинаковой природной среде. Естественно, это стимулировало поиски других факторов, которые порождали различные демографические подтипы. В частности, во второй половине XIX в. одним из таких факторов стало наличие земских медицинский пунктов в поселениях, что уже тогда способствовало сокращению смертности и повышению рождаемости. Крайне редко проявлялся экономический фактор в виде трудовой миграции молодого сельского населения.

В ходе моделирования демографических процессов на отрезках 1914 – 1917, 1917 – 1920 и 1920 – 1926 гг. выявились различные сочетания в действии чрезвычайных факторов (войн, голодовок и эпидемий) и экономики на социумы одной территории. Так, прямое влияние военного фактора в наибольшей мере проявилось в гибели нескольких десятков тысяч тамбовских крестьян на фронтах Первой мировой войны и во время большого восстания («Антоновщины»). После восстания еще несколько десятков тысяч крестьян были высланы или разбежались за пределы губернии. Даже при максимальных расчетах потери населения от войн и восстаний составили не более 7% от числа жителей региона на 1920 г. Другое дело, что в отдельных «бандитских» селениях дисбаланс полов в ближайшие десятилетия сказывался на демографической ситуации.

Голод и эпидемии существенно не проявлялись в губернии до 1920 г. Только в этом году влияние на демографические процессы стала оказывать экономика военного времени, связанная с изъятием не только товарных излишков, но жизненно необходимых крестьянам продуктов сельского хозяйства. Позднее аграрное общество в большинстве исследованных поселений реагировало на негативные факторы, включая механизмы компенсаторной рождаемости.

С 1920-х гг. на демографию аграрного социума заметное воздействие стали оказывать миграционные факторы. В переходный период 1920 – 1950-х гг. в крестьянских поселениях тамбовского региона возникли разнообразные комбинации естественного прироста/убыли и миграционной прибыли/убыли.

Моделирование демографических процессов периода 1939 – 1959 гг., в течение которого действовал такой мощный фактор, как Великая Отечественная война, показало, что переходное в демографическом отношении крестьянское сообщество в большей мере восполняло свои потери за счёт сокращения миграции и в меньшей мере за счёт компенсаторной рождаемости, которую сдерживало тяжелое экономическое состояние послевоенной деревни. При этом сочетания естественного и миграционного движений в разных сельских поселениях региона были весьма разнообразными.

Особая роль государственной политики как демографического фактора проявилась, в частности, в административной и социально-экономической поддержке крупных сельских поселений – главным образом райцентров и, в меньшей мере, центров МТС и совхозов. Но даже при такой поддержке не все они стали концентраторами населения. Многие крестьяне из мелких поселений предпочитали мигрировать вообще за пределы Тамбовской области.

В 1959 – 1989 гг. социально-экономические и социально-культурные факторы стали определяющими в демографическом поведении сельского населения. Как правило, они действовали нелинейно. Особенно было заметно действие закона возрастания потребностей. Приобщение к «благам цивилизации» в сельской местности подталкивало часть селян к поиску ещё более лучших благ в городах и других неземледельческих поселениях.

Широко развёрнутая в 1960 – 1970-е гг. государственная политика поддержки «перспективных» сел и, напротив, ликвидации «неперспективных» деревень дала неоднозначные результаты: некоторые «перспективные» поселения к концу 1980-х гг. прекратили своё существование, а часть записанных в разряд «неперспективных» – сохранилась. Кавалерийские атаки по покорению «пространства и времени» (в данном случае, системы сельского расселения) в полной мере не сработали и даже дали нежелательные для государства и общества эффекты.

В период 1959 – 1989 гг. «стихийно» (т.е. помимо государства) наметилась тенденция к возвращению некоторой части бывших селян в родные места. Вновь полученные нами данные говорят о том, что подобные процессы продолжились в последующие десятилетия. В частности, социологические опросы, проведенные тамбовскими историками и социологами в двух сельских поселениях Сосновского района, показали проживание там примерно 40% жителей, которые родились в других регионах России и бывшего Советского Союза ^[25]. Родная тамбовская земля предков для многих из этих людей оказалась в трудных экономических условиях 1990-х – 2000-х гг. привлекательнее, нежели суровые в природно-климатическом отношении северные и восточные окраины Российской Федерации, шумные мегаполисы и тем более «неродные» бывшие республики Советского Союза.