Контекст как актуализатор коннотаций (на материале антологии К. Пинтуса «Сумерки человечества»)

Опарина Ксения Сергеевна кандидат филологических наук доцент, кафедра "Педагогика, межкультурная коммуникация и русский как иностранный" ФГБОУ ВО "Самарский государственный технический университет" 443001, Россия, Самарская область, г. Самара, ул. Молодогвардейская, 194, каб. 507в Oparina Kseniya Sergeevna PhD in Philology Docent, the department of Pedagogy, Cross-Cultural Communication, and Russian as Foreign Language, Samara State Technical University 443001, Russia, Samarskaya oblast', g. Samara, ul. Molodogvardeiskaya, 194, kab. 507v ks.oparina@mail.ru Другие публикации этого автора

Теория контекста до сих пор остается актуальной проблемой современных лингвистических исследований. Такой вывод можно сделать на основании изучения ряда статей, в которых разнообразный языковой материал исследовался с помощью контекстуального анализа. Выборка публикаций была составлена посредством поиска по ключевым словам на сайте научной электронной библиотеки elibrary. Даже поверхностное ознакомление с данными работами позволило нам сделать вывод о том, что контекстуальный анализ, с одной стороны, остается эффективным инструментом решения ряда задач когнитивной лингвистики, стилистики художественного текста и других сфер филологии, а, с другой стороны, демонстрирует некоторые пробелы в своей методике.

В ходе первичного ознакомления с описанной выше выборкой статей, посвященных контекстуальному анализу, было установлено, что их авторы количественно примерно в равной степени опираются на концепцию того или иного основоположника теории контекста, при этом весьма успешно мотивируя свой выбор методологической базы для конкретного исследования. Количество существующих подходов к пониманию сущности контекста свидетельствует о том, что назрела необходимость обобщить и систематизировать многочисленные концепции контекста, сформировавшиеся в современной лингвистике. Это соображение может служить обоснованием актуальности теоретической части данного исследования. Что касается практической части, то эстетика активной жизненности, зародившаяся в художественной картине мира немецкого литературного экспрессионизма, несомненно оказала влияние на лингвокультуру Германии XX в., став основой более поздних сходных и смежных понятий (активность, динамика, движение, скорость, темп и др.).

Как показал анализ предыдущих достижений в области контекстуального анализа, исследователи в первую очередь классифицируют виды контекста по их принадлежности к языковой материи, т.е. экстралингвистический контекст противопоставляется лингвистическому (Н. Н. Амосова, О. С. Ахманова, М. В. Влавацкая, И. В. Гюббенет, А. И. Доминикан, Г. В. Колшанский, Б. М. Лейкина, Е. Ю. Мощанская, Т. Слама-Казаку, М. Риффатер, К. Шаар, Н. Э. Энквист и др.). Под экстралингвистическим контекстом понимается вся совокупность индивидуального опыта участников коммуникативного акта или конкретная речевая ситуация, в которой благодаря наличию у участников коммуникативного акта определенного опыта происходит актуализация и понимание семантически реализуемого слова: «… необходимо отделить друг от друга два различных по своей природе фактора реализации значения слова: контекст и речевую ситуацию. … Основное, решающее их различие это то, что в ряду явлений семантически реализуемое слово выступает в определенной конструктивной связи с другими элементами некоего речевого целого, а во втором ряду это слово получает семантическую реализацию независимо или даже вопреки этому речевому целому» ^{[1, с. 23]}.

В терминологии О. С. Ахмановой и И. В. Гюббенет экстралингвистическому контексту соответствует фоновое знание, определяемое исследователями следующим образом: «Фоновое знание, если подходить к раскрытию этого понятия с точки зрения сопоставления языков, принадлежит страноведению; иначе говоря, фоновое знание это вся совокупность сведений культурно- и материально-исторического, географического и прагматического характера, которые предполагаются у носителя данного языка. Фоновое знание практически неисчерпаемо, его разновидности неисчислимы, без него невозможно языковое общение» ^{[2, с. 47]}.

В указанной работе О. С. Ахмановой и И. В. Гюббенет фоновому знанию противопоставляется вертикальный контекст, занимающий промежуточное положение между экстралингвистическим и лингвистическим контекстами и определяемый как «… историко-филологический контекст данного литературного произведения и его частей и поэтому часть науки филологии. … Вертикальный контекст — это филологическая проблема, это вопрос о том, как и почему тот или другой писатель предполагает у своих читателей способность воспринимать историко-филологическую «информацию», объективно заложенную в созданном им литературном произведении» ^{[2, с. 47]}. Стоит также упомянуть аналогичный термин К. Шаара, понимаемый им как «вертикальное» взаимоотношение между «поверхностным» контекстом (актуальный текст) и «глубинным» контекстом (более ранний текст), при котором более поздний текст обогащается коннотативным значением: «In cases where additional meaning is derived from earlier texts — no matter how much earlier — there is always a “vertical” relationship between the elements resembling one another. A vertical context system emerges, a semantically connected whole made up of surface context and deep context ... investing the surface context with connotative meaning» ^{[3, p. 48]}.

Лингвисты пришли к относительному согласию касательно сущности экстралингвистического и лингвистического типов контекста. В самом общем виде вторая часть указанной бинарной оппозиции представляет собой взаимодействие определяемой лексической единицы с ее дистрибуцией, в результате чего происходит актуализация того или иного значения лексемы. Однако в рассматриваемых ниже концепциях отсутствует терминологическое единообразие. Так, одно из первых определений лингвистического контекста (возможные варианты: горизонтального — О. С. Ахманова, поверхностного — К. Шаар) было сформулировано Н. Н. Амосовой следующим образом: «Практически контекст есть минимальное синтаксическое построение, элементом которого является данное семантически реализуемое слово» ^{[4, с. 36]}. Чуть позже формулировка была изменена: «Таким образом, под контекстом условимся понимать сочетание семантически реализуемого слова (т. е. слова, относительно реализации значения которого контекст вычленяется) с указательным минимумом (т. е. элементом речевой цепи, несущим требуемое семантическое указание). Указательный минимум может быть одноэлементным или многоэлементным» ^{[1, с. 28]}. У Б. М. Лейкиной находим определение контекста (грамматического) как взаимодействия «двух основных членов, участвующих в процессе контекстуального уточнения: объекта уточнения, или уточняемого, и средства уточнения, или уточнителя» ^{[5, с. 125]}.

Большинство исследователей различают лексический и грамматический типы лингвистического контекста, при этом грамматический контекст иногда разделяется на морфологический и синтаксический. Однако часто морфологическому контексту отводится второстепенная роль в силу затруднительности его существования отдельно от синтаксиса (Н. Н. Амосова, Б. М. Лейкина). Приведем некоторые дефиниции указанных типов контекстов. Н. Н. Амосова, противопоставляя лексический и синтаксический контексты, определяет их следующим образом: «Под лексическим контекстом понимается контекст, содержащий такой указательный минимум, который способствует реализации значения слова посредством самой семантики составляющего этот указательный минимум слова или комплекса слов, независимо от характера их синтаксической связи с семантически реализуемым словом. Наоборот, синтаксическим контекстом должен быть признан такой контекст, указательным минимумом в котором служит сама по себе синтаксическая конструкция, элементом которой является семантически реализуемое слово, независимо от лексических значений входящих в эту конструкцию слов» ^{[1, с. 34]}.

Б. М. Лейкина под грамматическим контекстом подразумевает «речевую реализацию грамматических условий выявления или уточнения значения определенного элемента высказывания, иначе говоря грамматических условий, выявляющих то значение, с которым слово или группа слов выступает в данном акте речи» ^{[5, с. 125]}. В данной статье мы используем приведенное выше определение контекста Н. Н. Амосовой в качестве рабочего, так как оно, на наш взгляд, наиболее полно отражает сущность взаимодействия определяемого слова с его дистрибуцией. Тем не менее и здесь остается открытым вопрос о том, что же именно может являться указательным минимумом, способствующим появлению коннотаций в значении слова.

Разрабатывая свою теорию контекста, Г. В. Колшанский высказал интересное соображение о характере взаимодействия слова и его окружения: «… слово имеет характерный только для него контекст, который предопределяется им, но не наоборот, как это принято считать» ^{[6, с. 47]}. Это высказывание Г. В. Колшанского, полностью справедливое для изучения языкового материала, вступает в принципиальное противоречие с теорией стилистического контекста (Г. В. Андреева, И. В. Арнольд, И. А. Банникова, С. И. Болдырева, В. В. Виноградов, Г. О. Винокур, Р. А. Киселева, Б. А. Ларин и др.).

Тот факт, что в художественной литературе именно контекст влияет на семантику слова, но не наоборот, может быть объяснен характером референции в художественном тексте (В. Ю. Клейменова, Н. В. Панченко, Т. Г. Рабенко, Н. В. Смирнова и др.). Понимая вслед за Е. В. Падучевой референцию как «проблемы соотнесения высказывания и его частей с действительностью – с объектами, событиями, ситуациями, положениями вещей в реальном мире» ^{[7, с. 3]}, следует помнить о том, что языковая личность соотносит явления окружающего мира с их обозначениями в языке, полностью находясь под влиянием национальной языковой картины мира: «...человек не властен внести даже малейшее изменение в знак, уже принятый определенным языковым коллективом … означающее немотивированно, то есть произвольно по отношению к данному означаемому, с которым у него в действительности никакой естественной связи» ^{[8, с. 127]}.

Однако творческая языковая личность подвергает осознанной и целенаправленной эстетической трансформации национальную языковую картину мира, носителем которой он является, и свой индивидуальный опыт: «Писатель обновляет энергию слова, перезаряжает его для литературного выступления – разряда. А это возможно только через анализ словесного смысла. Нужна незаурядная острота и точность понимания, чтобы, поставив слово в фокус, заставив читателя увидеть в цепи слов одно звено как самое яркое, выразить именно этим словом свою мысль и вместе с тем отразить подлинную реальность» ^{[9, с. 127]}. При этом формируется художественная картина мира, требующая новых средств выражения на языковом уровне.

В данном исследовании мы исходим из того, что на актуализацию коннотаций влияют как экстралингвистический, так и лингвистический контексты, объединенные отношениями подчинения второго первому. В качестве экстралингвистического контекста нами рассматривается художественная картина мира немецкого литературного экспрессионизма, в частности, художественный концепт «витализм» как один из ее важнейших структурных элементов. Лингвистический контекст является вторичным по отношению к экстралингвистическому, и, на наш взгляд, обоснованным является выделение в его структуре макроконтекста и микроконтекста. Под лингвистическим макроконтекстом мы понимаем каждое отдельно взятое стихотворение из антологии. В качестве микроконтекстов выступают пять механизмов взаимодействия указательного минимума с семантически реализуемым словом, благодаря которому в семантике последнего актуализируются приращения: 1) грамматический параллелизм; 2) субъектно-предикатные отношения; 3) косвенное дополнение в родительном падеже; 4) дополнение в винительном падеже с предлогом и без; 5) определение.

Художественная картина мира немецкого литературного экспрессионизма представляет собой уникальное по своей сложности и неоднородности явление. Попытки комплексного исследования эстетической концепции данного направления с позиции как литературоведения, так и лингвистики предпринимались со второй половины XX в. и продолжаются в отечественной и зарубежной филологии до сих пор (Н. А. Бондарева, Т. Н. Васильчикова, Н. И. Ковалев, Ю. В. Красовицкая, А. Е. Крашенинников, О. С. Мартынова, Е. А. Микрина, В. С. Наумова, Н. В. Пестова, В. А. Порунцов, А. А. Стрельникова, Ю. Г. Тимралиева, О. И. Хайрулина, Т. А. Шарыпина, T. Anz, S. Becker, H. Bergmann, K.-D. Bergner, H. Heißenbüttel, E. Kahler, W. Krull, H. Liede, F. Loquai, G. Martens, P. Michelsen, W. Paulsen, P. Raabe, W. Rothe, B. Scheffer, A. A. Wallas и др.). Осознавая колоссальные масштабы этой задачи и невозможность представить хотя бы краткий обзор полученных результатов в рамках одной статьи, ограничимся перечислением важнейших элементов художественной картины мира немецкого литературного экспрессионизма, постулируемых российскими и иностранными исследователями: «чуждое» («чужесть» «чужое и свое») ^{[10, с. 18]}, «жизнь как бессмысленное становление, «интуиция как иррациональный акт познания élan vital, мистицизм и культ жизни» ^[11]. Эстетике экспрессионизма во многом присущи черты декаданса, но наблюдаются и мощные противоположные тенденции, стремление утвердить жизнь во всех ее проявлениях и ипостасях: «Мощность креативного положительного потенциала экспрессионизма заключается прежде всего в его неиссякаемой надежде на будущее и потребности гармоничного созвучия «я» и мира. Такой потенциал кроется в поле напряженности между ускользающей гармонией и надвигающимся хаосом» ^{[12, с. 18]}.

В результате более раннего исследования ^[13] было установлено, что в художественной картине мира экспрессионизма присутствует художественный концепт «витализм», весьма значимый для ее более полного понимания: «Антитеза «жизнь — нежизнь» во всех ее метафорических воплощениях становится структурным элементом и несущей конструкцией произведения, от которой отстраиваются все его силовые линии и складывается общий нарративный характер. Ядро этого метафорического комплекса составляют все виды движения, активности, неспокойствия, роста, изменения, преодоления, разрушения и обновления. Движение и всевозможные проявления витальности – ведущие философемы экспрессионизма …» ^{[12, с. 27]}. Основным содержанием концепта «витализм» является постулирование активной деятельности, как ментальной, так и физической, передвижения индивида с высокой скоростью как единственной возможности его существования: «Zum einen wird die ursprünglich neutrale Konnotation des Begriffes ‘Geschwindigkeit’ festgelegt auf die Bezeichnung hohen Tempos, nicht mehr der relativen, sondern möglichst maximalen Schnelligkeit. Des weiteren wird der Begriff entschieden positiv bewertet; verstanden als Möglichkeit der Wirklichkeitswahrnehmung und der Erfahrung, wird die Geschwindigkeit zum Garanten intensivierten Lebensgefühls, gesteigert qua technischer Beschleunigung» ^{[14, с. 76]}.

Для выражения столь сложной и эклектичной художественной картины мира экспрессионисты задействовали всю обширную палитру средств немецкого языка, среди которых следует отдельно отметить эстетически нагруженное часто нарушающее узус и норму употребление лексических единиц в макроконтекстах (отдельное стихотворение в целом) и микроконтекстах, в которых указательным минимумом для семантически реализуемого слова являются пять механизмов, перечисленные выше. Рассмотрим некоторые примеры:

1) грамматический параллелизм:

«Schwefel-Gewitter stopfen ruchlos azurenen Raum.

Deiner Sehnsucht Horizont vergittert sich.

(. . . nieder ins Blut! Brust auf! Kopf ab! Zerrissen! Ge-

quetscht. Im Rüssel der Schleusen . . .)

Noch ist’s Zeit!

Zur Sammlung! Zum Aufbruch! Zum Marsch!

Zum Schritt zum Flug zum Sprung aus kananitischer Nacht!!!

Noch ist’s Zeit —

Mensch Mensch stehe auf stehe auf!!!» ^{[15, S. 215]};

В данном микроконтексте лексемы «Marsch», «Schritt», «Flug», «Sprung» имеют эксплицитно выраженные семы «движение» и «движение с высокой скоростью». Объединение их грамматическим параллелизмом с лексической единицей «Aufbruch», имеющей значение отправления куда-либо (например, в путь, поход) и прорыва в переносном смысле, актуализирует оба указанных значения. Лингвистический макроконтекст (внушительное по объему стихотворение Й. Р. Бехера) говорит о необходимости бороться и двигаться, а значит, жить даже в мире, пронизанном апокалиптическими предчувствиями.

2) субъектно-предикатные отношения:

«Die Seele tanzt

Und

Schwingt und schwingt

Und

Bebt im Raum

Du!

Meine Glieder suchen sich

Meine Glieder kosen sich

Meine Glieder

Schwingen sinken sinken ertrinken

In

Unermeßlichkeit

Du!

… Die Seele

Strudelt

Sträubet

Halt!

Meine Glieder

Wirbeln

In

Unermeßlichkeit

Du! » ^{[16, S. 98]}.

Глаголы с семантикой движения «tanzen», «schwingen», «beben», «strudeln», «wirbeln» и прием олицетворения («душа танцует») указывают на глубочайшую степень «одержимости» индивида стремлением жить. Макроконтекст показывает, что в душе героя стихотворения бушует буря, заставляющая его находиться постоянно в движении.

3) дополнение в родительном падеже:

«Wie ein See, durch den das starke Treiben eines jungen Flusses

wühlt,

Ist die ganze Stadt von Jugend und Heimkehr überspült.

Zwischen die gleichgültigen Gesichter der Vorübergehenden

ist ein vielfältiges Schicksal gestellt —

Die Erregung jungen Lebens, vom Feuer dieser Abendstunde

überhellt,

In deren Süße alles Dunkle sich verklärt und alles Schwere

schmilzt, als wäre es leicht und frei» ^{[17, S. 12]};

Нарушение лексической сочетаемости (жизнь не может находиться в состоянии возбуждения) свидетельствует о том, что человек в эстетике витализма жив лишь в том случае, когда его обуревают сильные эмоции. Это усиливается дополнительно эпитетом «jung»: только молодость способна жить в полной мере.

4) дополнение в винительном падеже с предлогом и без:

«Ich stürze in blitzende Stunden,

reiße mein Blut hoch in blühende Frauen,

und wiege dahin in singende Geigen … » ^{[18, S. 34]};

Глагол «stürzen» содержит в своей семантике эксплицитно выраженную сему ‘движение с высокой скоростью’, но употребление после данного глагола дополнения в винительном падеже с предлогом («in … Stunden») является окказиональным. Эпитет «blitzende» усиливает ощущение виталистического стремления героя стихотворения пережить незабываемые моменты, познать всю полноту бытия.

Следующие две строки стихотворения также ярко демонстрируют эстетику витализма. Кровь невозможно поднять рывком («hochreißen») куда-либо в силу ее жидкого агрегатного состояния, но данный макроконтекст позволяет предположить, что лирический герой стремится выплеснуть, пролить свою кровь, являющуюся одним из символов жизни, на юных женщин вокруг. Молодая женщина или девушка – один из центральных элементов художественного концепта «витализм». Индивидуально-авторская лексическая сочетаемость демонстрирует стремление героя полностью слиться с окружающим миром.

5) определение:

«Durch schmiege Nacht

Schwelgt unser Schritt dahin

Die Hände bangen blaß um krampfes Grauen

Der Schein sticht scharf in Schatten unser Haupt

In Schatten

Uns!» ^{[19, S. 99]}.

Прилагательное «krampf» является неологизмом (в немецком языке есть существительное «der Krampf» и прилагательные «krampfhaft», «krampfartig»). Нарушение лексической сочетаемости («krampfes Grauen» - «судорожный страх») показывает силу эмоций, до такой степени переполняющих человека, что это проявляется на физиологическом уровне.

В ходе проведенного исследования было найдено более 50 подобных микроконтекстов, однако, в силу определенных причин невозможно привести, а тем более подробно проанализировать их в данной статье. Указательным минимумом могут выступать рассмотренные выше пять механизмов, благодаря которым в значении семантически реализуемого слова появляются лексикографически не закрепленные коннотации (активность, высокая степень интенсивности совершаемого действия или эмоции).

Рассмотренные примеры демонстрируют виртуозное умение представителей немецкого литературного экспрессионизма новаторски использовать весь языковой арсенал. Трудно переоценить значение антологии К. Пинтуса для дальнейшего развития немецкоязычной литературы. Поэтому несмотря на многочисленные труды разного масштаба, посвященные этому периоду европейской литературы и написанные в рамках лингвистической, литературоведческой, культурологической, философской парадигм, экспрессионизм остается неисчерпаемым источником новых тем исследования. В свою очередь, контекстуальный анализ, оставаясь несомненным прорывом в лингвистических исследованиях художественного текста, открывает дальнейшие перспективы для ученых.