О балкаро-карачаево-кумыкской фольклорной общности

Алхлавова Инна Хумкерхановна кандидат филологических наук научный сотрудник, Институт языка, литературы и искусства 367032, Россия, г. Махачкала, ул. М. Гаджиева, 45, каб. 202 Alkhlavova Inna Khumkerkhanovna PhD in Philology researcher at Institute of Language, Literature and Art 367032, Russia, g. Makhachkala, ul. M. Gadzhieva, 45, kab. 202 inna.atavova@bk.ru Другие публикации этого автора     Акамов Абусупьян Татарханович доктор филологических наук ведущий научный сотрудник, врио директора, Институт языка, литературы и искусства ДФИЦ РАН 367032, Россия, республика Дагестан, г. Махачкала, ул. М. Гаджиева, 45, каб. 208 Akamov Abusup'yan Tatarkhanovich Doctor of Philology Leading Scientific Associate, the Institute of Language, Literature and Art of G. Tsadasa. Dagestan Scientific Center of the Russian Academy of Sciences 367032, Russia, respublika Dagestan, g. Makhachkala, ul. M. Gadzhieva, 45, kab. 208 akamov@mail.ru Другие публикации этого автора

Аджиев Абдулаким Магомедович доктор филологических наук пенсионер 367032, Россия, республика Дагестан, г. Махачкала, ул. М. Гаджиева, 45, оф. 210 Adzhiev Abdulakim Magomedovich Doctor of Philology Retiree 367032, Russia, respublika Dagestan, g. Makhachkala, ul. M. Gadzhieva, 45, of. 210 akamov@mail.ru

При конкретном анализе карачаево-балкаро-кумыкской фольклорной общности (родства, связей), на наш взгляд, необходимо стремиться проводить своего рода градацию между такими чётко не отграниченными друг от друга четырьмя явлениями, процессами: общая типология; общетюркское родство и взаимосвязи; общекавказское родство и взаимосвязи; и основное для поставленной нами здесь проблемы – карачаево-балкаро-кумыкское фольклорное родство и взаимосвязи.

Богатое фольклорное наследие тюркских народов Северного Кавказа, естественно, имеет немало спонтанно возникших типологических аналогий в фольклоре народов самых различных регионов и зон мира; так же естественно то, что, являясь древними аборигенами кавказскими этносами, в устно-поэтическом творчестве отмеченных выше народов много общего или сходного с фольклором и более широкого тюркского мира, и нетюркских народов Кавказа; особенно большая близость в языках, этнографии, исторических судьбах, а также мест традиционного обитания карачаево-балкарцев и кумыков даже априори может привести к предположению о возможности особой близости и в фольклоре этих народов, что подтверждается конкретным материалом, на котором мы и остановимся ниже.

Как свидетельствуют материалы археологии, истории, этнографии, языка, фольклора и др., предки балкаро-карачаевцев и кумыков до новой эры и в первом тысячелетии н.э., очевидно, в целом представляли собой единый этнос, а отдельные языковые различия внутри этого этноса, надо полагать, были на уровне диалектов или говоров. (Киммерийский, скифский, гуннский, булгарский, хазарский, кыпчакский и др. периоды истории) ^[1]; ^[3-5]; ^[8]; ^[9]; ^[11]; ^[13]; ^[14]; ^[18]. Затем в связи с завоевательными походами на Кавказ многочисленных мощных иноземцев и с миграционными процессами происходил отток части местного карачаево-балкарского населения в горы, а части кумыков – исход на юг, в Дагестан, где издревле проживала большая часть этого этноса, хотя связи между этими частями кумыков, а также карачаево-балкарцами не прерывались.

Известно, что первоначальной территорией хазарского каганата были земли современной Кумыкии, здесь же локализируется ранняя её столица Семендер, где расположена нынешняя Махачкала. Позднее Хазария подчиняет своему влиянию весь Северный Кавказ, а также Причерноморье, Поволжье и др. Этноним «хазар» сохранился в топонимике и фольклоре кумыков ^{[3, с. 87]}.

Так, в детской считалке карачаево-балкарцев и кумыков встречаются слова «бирем», «экем». Они, очевидно, являются порядковыми числительными, образованными с помощью аффикса –м(-ем): бир-ем – «первый», эки-ем – «второй». На основе анализа чувашского, дунайско-болгарского и волжско-булгарского языков Т.М. Матвеев пришел к выводу, что аффикс –ам(-ем) является булгаризмом ^{[3, с. 90]}.

В кумыкском «Сказании об обороне Анжи», повествующем о событиях периода арабо-хазарских войн, жители Анжи призывают на помощь ополчений из Кази – возможно, княжества, расположенного на Кавказской горе, к булканцам (ср. балкарцы), на помощь приходит нарт Алав (ср. карач.-балкарск. Алауган) и др. ^{[2, с. 32]}. Интересно также то, что в некоторых кумыкских песнях упоминается гора Булгар – Булгар-тау, Болгъар-тау, в названии которой, возможно, отражены этнонимы «булгар», «балкар». Да и название горного села Балхар и этнонима «булгар» («болгар») при таких тесных взаимосвязях этносов в регионе вообще вряд ли могут быть случайными.

Естественно, особый интерес представляют наиболее древние фольклорные факты. Так, у карачаево-балкарцев есть нартское сказание «Сосурукъ джер тюбюнде («Сосурук под землей»), у кумыков же зафиксирована богатырская сказка о нарте Аюв-Али (Медведь-Али), почти полностью идентичная сказанию о Сосуруке ^{[14, с. 133]}. Надо отметить, данный сюжет типологически широко распространен в мировом сказочном эпосе, однако у карачаево-балкарцев и кумыков, скорее всего, носит генетический характер. Или же другой пример: у кумыков бытует загадка, где есть строка «В воде (в реке) я видел Сулеймана…» Отгадка: Сулейман – это рыба. Однако почему она названа Сулейманом? Хотя коранический Сулейман, совершавший различные чудеса, в некоторой степени связывается и с водной стихией, отождествлять рыбу с пророком нелогично. Всё проясняется при обращении к карачаево-балкарскому фольклору, где Суу Атасы Суулемен, т. е. Отец Воды Суулемен – Бог Воды.

Обращение к карачаево-балкарскому фольклору во многом может помочь при осмыслении, при реконструкции ставших уже непонятными у кумыков персонажей, терминов, мотивов и т.п., ибо у карачаево-балкарцев лучше сохранилась вся система древней традиционной домусульманской культуры, в то время как у кумыков, рано принявших ислам, она в течение многих столетий во многом трансформировалась и частично даже забылась.

Приведём ещё примеры общих для кумыков и балкаро-карачаевцев обычаев, персонажей и др., значение которых в кумыкском языке, фольклоре, этнографии проясняется при обращении к балкаро-карачаевскому материалу: Бетти къара «лицо чёрное» – ритуал наказания преступника, лицо которого обмазывали сажей и водили по улицам или привязывали к позорному столбу; Байтерек – «Божественное Дерево», «Священное Дерево»; Къызыл оьгюз «Красный бык» – олицетворение огня; прозвище Азнавура «Саурусхан» или «Тауусхан» – «Заканчивающий» и др.

У близкородственных народов отдельные выражения, словосочетания могут оказаться спонтанно сходными в связи с родством языков, однако когда сходство наблюдается в более крупных языковых структурах, в ряде поэтических строк, в строфах, то правомерно предположить их генетический или контактный характер. Например, то, что колыбельные песни у карачаево-балкарцев начинаются со слов «Белляу, белляу, бёлейим», а у кумыков – «Бёлей, бёлей, бёлелей» (ср. русск. «баю-бай») может оказаться следствием родства языков, однако не может быть случайным почти полное совпадение карачаево-балкарских и кумыкских детских песенок «Къакъ-къакъ къаргъала» («Кар-кар вороны»), «Къолгъа бардым – къолум сынды» («Пошёл я в лощину – рука моя сломалась»); описание богатырского коня в карачаевской песне «Байчораланы Къара-Джашны джыры» и в кумыкской казацкой песне; в карачаево-балкарской и кумыкской песнях об Азнавуре (см. ниже); в кумыкской и карачаевской песнях-состязаниях «Сазым ойнай, саз ойнай («Мой саз играет, саз играет») и др.

Даже в текстах, которые не совпадают полностью, встречаются сходные строки, например:

Совпадения строк:

Из карачаевского благопожелания (алгъыш):

Бутун буруб олтурсун,

Бутлай урчукъ толтурсун!..

Из кумыкского благопожелания (алгъыш):

Бутун бюгюп олтурсун,

Бутдай урчукъ толтурсун!..

Согнув ногу, пусть сядет,

Подобное ноге веретено пусть наполнит!..

Карач.: Бек битсинле сабанла,

Ашамасынла аманла!..

Пусть урожайными будут нивы,

Пусть не съедят плохие!..

Кумык.: Бек битсин сабанлар,

Ашамасын къабанлар,

Яшамасын яманлар!..

Пусть урожайными будут нивы,

Пусть не съедят кабаны,

Пусть не живут плохие!..

Как видно из текстов, расхождения незначительные, не исключающие их родство.

Судя по фольклорным и историческим материалам, начавшийся в период нашествия орд монголов и Аксак-Темира (Тимурлана) исход части кумыков, проживавших на севере Предкавказья, в Центральную и Южную Кумыкию продолжился в XVI–XVIII века, что было обусловлено, как отмечалось выше, постоянными завоевательскими походами и миграциями иноземцев и что привело к постепенному отделению друг от друга генетически близкородственных карачаево-балкарцев и кумыков. Из многочисленных свидетельств, подтверждающих этот вывод, приведем лишь некоторые, на наш взгляд, наиболее показательные.

В ряде кумыкских песен события происходят на Дону, и о том, что герои песен здесь являются не просто пришельцами, а местными жителями, говорят не только частое фигурирование этой реки в кумыкских песнях, но, что особенно важно, определение Дона, как Мать, как Матушку – Ана Дол; река Волга (Эдиль) так же часто фигурирует не только в эпических йырах, но и в лирике (страдания героя так тяжелы, так «леденят», словно «лёд реки Волга» – «Эдил сувну бузудай»), в пословице «Не увидев Волгу, не снимай сапоги (чтобы переплыть)» («Эдил гёрмей, этик чечме»); герой сравнивается с белопарусным кораблём возле Астрахани; словом «мажар», очевидно, связанным с крупным северокавказским городом Маджары, определяются стрела, ружье, большая арба; хотя гидроним и топоним «Аксай» широко распространены в тюркском мире, обращает на себя внимание совпадение в регионе названий города Аксай в Ростовской области и рукава нижнего Дона с названиями реки и крупнейшего старинного селения в Северной Кумыкии и Аксай; кроме того, в кумыкском фольклоре говорится о событиях, происходивших в существующих и ныне или уже исчезнувших населенных пунктах или областях Северного Кавказа: Кубань, Татартуп, Кызбурун, Ташбурун, Чегем, Гонделен, Моздок, а также вне нынешнего Дагестана: Герменчук, Эндери, Джегута, Капчугай и др.; большое количество топонимов равнинной Чечни, Ингушетии, Северной Осетии по этимологии кумыкские или содержат тюркский (здесь, скорее всего, кумыкские) компоненты «юрт», «авул». И конечно же, особенно важно то, что ряд фольклорных текстов, их поэтических средств являются общими для карачаево-балкарцев и кумыков, а термины, обозначающие социальную структуру общества, обычаи, объекты, предметы и т.п., которые у многих народов северокавказского региона можно как исходные в основном считать кумыкско-карачаево-балкарско-ногайскими, стали общими и для многих других народов региона: казак, кунак, куначество, аталык, аталычество, уздень, узденство, канлы (кровник), эмчек (молочный брат, сестра), нукер, караваш (рабыня), шамхал, бий, бек, хан, мурза, паша, чанка, бегавул, каабах, тёре, ясак, кош, курень, кинжал, башлык и др. ^[2-4]; ^[6]; ^[7]; ^[10]; ^[15-17].

Знаменитый турецкий путешественник Эвлия Челеби в середине XVII века зафиксировал, очевидно, тот период, когда северные кумыки еще оставались на севере Предкавказья: «В настоящее время между Персидской землей и этой горой Эльбрус есть царство, называемое Дагестанской страной. Дагестан расположен у подножия горы Эльбрус и состоит из семи санджаков. Падишахов этих санджаков называют шамхал-ханами…» ^{[17, с. 95]}. Этот же автор отмечает и процесс ослабевания роли кумыков на Северном Предкавказье: «…у подножия Эльбруса садов и виноградников нет. Эта страна и представляет собой изначальное Дагестанское падишахство, которое называют Таусултан. Но так как [ныне тот город] потерял свою силу, то его бея не называют шамхал-шахом. Но именно здесь находилась древняя столица Дагестана» ^{[17, с. 97]}. Э. Челеби также пишет: «Комендант этой крепости Маджар – Мухаммед-ага, подчиненный Мухаммед-Гирею. [Здесь] есть один байрак дежурных джигитов-сегбанов. Кадием [сюда] хан назначил Тухтар Хаджи-Али, из кумыков. Вместе с ним в этой крепости прочно обосновались 100 кумыкских молодцов-джигитов… И вот вследствие того, что эти люди являются мусульманами, а также благодаря великодушию нашего господина Мухаммед-Гирей-хана все беи Кабарды стали делаться мусульманами, правоверными единобожцами…» ^{[17, с. 84–85]}.

На этом фоне особый интерес представляет «Йыр об Азнавуре», сюжет которого стал общим для тюркских народов Северного Кавказа: карачаево-балкарцев, кумыков и ногайцев.

У кумыков песня связывается с кумыкским аулом Костек, в частности, бий Хамыза (Гьамыза) идентифицируется с Хамзой (Гамзатом), представителем известного рода кумыкских князей. Подполковник Хамза Алишев, очевидно является прототипом героя данной песни.

Варианты карачаево-балкарской песни об Азнауре опубликованы в хрестоматии, составленной Т. Хаджиевой (1993 г.); запись З. Кипкеевой в карачаево-балкарской диаспоре в Турции опубликована в 2001 году; большой интерес представляет авторский вариант этой песни, созданный Д.-Х. Шаваевым-Абайхановым.

Карачаево-балкарские варианты по сравнению с кумыкскими более обширны, своеобразны, однако нетрудно заметить их общность, причем не только в общей канве сюжета, в имени основного героя, но и в ряде мотивов, в поэтике, в имени отца Азнаура (Ибак, Ийбак), в объекте набега героя, а то, что у каждого народа места событий в основном получили местную, «свою», локализацию, вполне закономерно и как процесс имеет широкую типологию.

В балкарской песне Азнаур Джанхотов – также представитель знатного рода горских князей (таубиев) из селения Каспорты (ср. кумыкск. Костек) в Большой Кабарде, его подговаривают идти угонять табуны в Ногайские степи (как и у кумыков) кабардинские князья с предводителями Хамзатом Кайтукиным, слышавшем (как и у кумыков хамыза) о храбрости Азнаура, и т.д. В варианте кумыкского «Йыра об Азнавуре» использовано ныне непонятное слово «тавусхан». Комментируя это слово в балкарской одноименной песне, исследователи предполагают, что происходит от глагола «таусхан» («заканчивал»). В кумыкской песне Азнавура просят не выезжать в опасный и обычно неприветствуемый народом набег отец, мать, сестра и наконец, жена героя, в балкарской – его отец. Отказ выезжать мог быть воспринят как трусость, и герой, движимый неписанным «кодексом чести», все-таки намеревается участвовать в набеге. Видя это, жена Азнаура проклинает мужа. Ныне нет однозначного объяснения этому вроде бы неуместному поступку супруги героя: одни кумыкские сказители говорят, что проклятия жены Азнавура («вещуньи», как и у балкарцев) могли вызвать обратный результат, другие сказители поясняют, что жена героя, описав то, что ожидает его, если поедет в набег, хочет предотвратить трагедию – последнее логично, хотя здесь не исключено относительно поздняя интерпретация ставшего загадочным древнего магического действа. Такое же объяснение дается проклятию жены Азнаура в балкарской песне ^[12]. Большое сходство в этнических версиях произведений об Азнавуре наблюдается и в самих текстах страшных проклятий.

Непосредственные взаимосвязи кумыков и карачаево-балкарцев отражены также в «Йыре об Ибаке и Зоруше» ^{[3, с. 104]}.

События, описанные в этом йыре, происходят в Кумыкии и в ее северных пограничных районах. Герои, очевидно, являются жителями древнего кумыкского селения Бораган (Брагуны), относящегося ныне к Чечне. Гельбах, куда Зоруш посылает гонца, – это старинное название кумыкского аула Чирюрт (ныне – город). В период событий, описанных в данной песне (XVII в.), очевидно, Гельбахом называлось княжество. Однако в конце йыра мать героев сетует, кто будет узденем в «ее Кабарде», кто соорудит мосты на Чегеме (река в Балкарии) и кто будет собирать ясак в Кабарде. В истории взаимоотношений кумыков и кабардинцев имели место не только факты дружбы, но и взаимных набегов, походов, организуемых кабардинскими и кумыкскими феодалами, длительное время боровшимися за приоритет на Северо-Восточном Кавказе. Известно также, что в XV–XVIII вв. Кумыкия, Кабарда и Балкария граничили друг с другом, а в отдельных населенных пунктах кумыки, карачаево-балкарцы и кабардинцы даже жили совместно. Связи этих народов не ограничивались лишь политическими и культурно-экономическими взаимовлияниями: они выливались и в родственные отношения. Из этого видно, что в йыре отражена вполне определенная историческая эпоха теснейших связей Кумыкии с Кабардино-Балкарией и становится понятным, почему, даже живя в кумыкском ауле, мать Зоруша говорит о Кабардино-Балкарии как «о своей» и не порывает с нею связей.

Вполне реальны для истории региона и «ясачные» отношения.

Интересно, что в исторических документах и исследованиях встречаются сведения об «Ибаковых кабаках», об Ибакмурзе Муцалове.

Ю. Идрисов пишет: «В 1594 г. Тюменское (кумыкское – А.М.) владение, просуществовав около ста лет, в результате московского завоевания исчезает с этнополитической карты Северо-Восточного Кавказа. Не смирившиеся с господством иноверцев тюменские правители и их подданные принимают покровительство и власть Солтан-Мута Эндиреевского. Одним из последних тюменских князей был Зоруш, сын Ачакана, а его сын Шаухал был последним известным тюменским князем и погиб в битве на реке Малке вместе с шамхалом Айдемиром в 1641 году. Учитывая, что владения Зоруша располагались на Сулаке близ Гельбаха, упоминаемого в «Йыре о Зоруше» как удел главного героя, значит, он и является его прототипом, собиравшим «ясак» с каких-то земель в Кабарде…» ^{[10, с. 26]}.

Возможно, есть определенные взаимосвязи также в карачаево-балкарской песне о Бекмурзе и Кайсыне и кумыкской песне об Акмурзе и Бекмурзе. И дело не только и не столько в общности в обеих песнях имени одного из героев песен – Бекмурзы, а в сближениях целого комплекса мотивов, идей и коллизий.

Таким образом, интересный, но до сих пор малоизученный материал, свидетельствующий о значительной общности названных выше народов, даёт фольклор. При этом важно различать, где проявляются законы общей типологии, где перед нами общетюркское единство, а где генетическое родство и контактные взаимосвязи, отраженные в фольклоре балкаро-карачаевцев и кумыков.

Типологические схождения, контактные связи, генетическое родство в фольклоре зачастую бывают взаимосвязаны, и вообще их разграничивать, как правило, довольно сложно. Здесь особую значимость приобретает обращение к деталям, к элементам поэтики, языка, которые, можно сказать, нередко этнически, как бы маркируют произведение. Это особенно важно при исследовании древних пластов устно-поэтического творчества.