Общее и конкретное в современном историческом знании

Хвостова Ксения Владимировна доктор исторических наук главный научный сотрудник, Институт всеобщей истории РАН 119334, Россия, г. Москва, ул. Ленинский Проспект, 32а, оф. Институт всеобщей истории РАН Khvostova Kseniya Vladimirovna Doctor of History Senior Research Associate, Institute of World History of the Russian Academy of Sciences 119334, Russia, g. Moscow, ul. Leninskii Prospekt, 32a, of. Institut vseobshchei istorii RAN xeniakhvostova@yandex.ru Другие публикации этого автора

При изучении ряда теоретических проблем исторической науки автор в качестиве иллюстрации обращается к результатам собственного анализа византийских источников, содержащегося в ряде имеющихся авторских публикаций.

Полагаем, что сегодня понимание особенностей отдельных наук выглядит по иному, чем допустим десять лет тому назад. Сегодня в рамках постнеклассической научной парадигмы развивается тенденция определенного сближения естественных и гуманитарных наук. Подобные эпистимологические идеи были сформулированы еще в 90-е годы прошлого столетия лидерами современной синергетики И. Пригожиным ^{[1, c. 51]} и К. Майнцером ^{[2, c. 86]}, констатирующими не только определенное сближение задач, целей и методик естественных и общественных наук, но и отметившими известное влияние гуманитарных методов исследования на методологию естественных наук .

Подобные выводы лидеров постнеклассической научной парадигмы представляются актуальными и в наши дни. Это, в частности, проявляется в возрастании в различных видах естественных и технических наук роли нарратива ^{[3, c. 82]}, а также в повышении в естественнонаучном знании интереса к событийности.

Роль гуманитарного знания, в частности, исторического, проявляется также в том значении, которое придается в настоящее вермя в науке таким эвристическим приемам, как фрактальность, детализация, деструкция целостности и создание ее нового образа ^{[4, c. 110]}, а также акцентированию в различных сферах знания значимости короткого исторического времени, цикличности развития, сравнительных методов и междисциплинарности исследования ^{[5, c. 6]}.

Особую значимость приобретают стратегии трансдисциплинарности, с помощью которых благодаря соответствующей интеллектуальной рефлексии создается единый образ гетерогенных явлений. В связи с этим, целесообразно в качестве примера указать на функциональное сходство современного права прецедентов и, казалось бы, столь отличного института отдаленного прошлого, каким являлся византийский податный иммунитет XIV в. Сходство разновременны́х и различающихся по своему содержанию юридических феноменов объясняется той ролью, которую в разных пространственно-временны́х диапазонах исторического бытия играет учет историческими агентами в их юридической практике тенденций и прецедентов повседневности.

Проблема связи времен, цикличности времени, повтора сходных по своей функциональности роли ситуаций прослеживается по источникам римско-византийского права, в частности эти явления нашли свое отражение в Дигестах и Василиках. В Дигестах говорится, что старые законы переходят в новые. Благодаря этому они управляют сходными ситуациями ^{[6, vol. I, & 1, 3, 26; vol. II, & 1, 36, 37]}.

Полагаем, что стратегия трансдисциплинарности, отражающая наличие аналогии, сходство независимых социальных феноменов, может рассматриваться как вариант расширенной исторической интерпретации. Это обстоятельство дает основание ставить вопрос об известном влиянии методологии истории на современную методологию знания в целом.

Внимание к проблемам трансдисциплинарности свидетельствует о значимости глобальных научных стратегий в современном историописании. Это обстоятельство побуждает исследователя более подробно остановиться на соответствующей проблематике, а именно, на рассмотрении в качестве иллюстрации некоторых особенностей такого глобального понятия как цивилизация.

Как известно, существует множество определений цивилизации. Они, как правило, отличаются акцентированием одного или нескольских проявлений данного сложного явления. Мы полагаем, что целесообразно понимать под цивилизацией глобальную совокупность функциональных и корреляционных связей между социально-экономическими, политическими, правовыми, культурологическими и ментально-психологическими факторами, отражающими соответствующие тенденции, традиции, институты, отношения в рамках фиксированного длительного пространственно-временного диапазона ^{[7, c. 2]}.

Важно подчеркнуть, что понятие цивилизации подразумевает признание принципа научного эмерджентизма. Использование этого принятого в современной философии понятия, непривычного для исторического исследования, диктуется необходимостью акцентировать некоторые важные для данного иследования черты цивилизации. Энерджентизм означает, что общее содержание, значение и способ функционирования цивилизации как единого целого во времени и пространстве не равняется сумме содержаний, значений, а также и способов функционирования составляющих ее элементов. Иными словами, каждая из вышеназванных тенденций, входящих в цивилизацию, обладает своим специфическим функционированием и значимостью, представляющими предмет самостоятельного исследовательского интереса. Развитие цивилизации во времени и пространстве связано обычно с изменениями не всех, а только отдельных составляющих ее частей.

Иными словами, эти изменения при сохранении общего архетипа цивилизации, происходящие в разные временные периоды, определяются или социально-экономическим развитием, или культурно-психологическими факторами, или переменами в сфере политического развития. Эмерджентизм цивилизации, таким образом, отражает не только роль целостности,но и самостоятельную историческую роль отдельных переменных величин, составляющих цивилизацию. Поэтому вряд ли можно согласиться с мнением, восходящим еще к О. Шпанну ^{[8, c. 127-129]} и разделяемому некоторыми мыслителями, в частности, Гуссерлем, согласно которому только целое имеет историю ^{[9, c. 32]}. Более справедливыми представляются выводы Кассирера, согласно которым признается значительная роль отдельных факторов сложных социальных систем ^{[10, c. 77-78]}.

Все выше сказанное, отражающее связь общего и конкретного в рамках представлений о цивилизации, является эпистемологическим обоснованием как комплексного изучения цивилизации как целого, так и ее единичных проявлений, в том числе такого предельного его выражения, каковым является историческое событие.

Проблема исторического события находится в центре внимания как историков, так и философов. Однако в понимании события представителями этих двух дисциплин отсутствует единство во мнениях. Полагаем, что в рамках исторической науки историческое событие правомерно определить кка научное умозаключение, фиксирующее совокупность действий исторических агентов в фиксированном пространствено-временном ареале прошлого. Исторический факт понимается как умозаключение, фиксирующее единичный результат подобных действий.

В некоторых исторических исследованиях понятия события и факта отождествляются ^{[11, c. 59]}. Подобная практика является допустимой и оправданной, поскольку источники, относящиеся к отдаленному прошлому, не всегда содержат сведения, позволяющие однозначно определить пространственно-временные грани происходящего. Необходимо также учитывать присутствующую не только в гуманитарных, но и в естественно-научных исследованиях так называемую ментальную казуальность, отражающую ценностно-психологические особенности индивидуального исследовательского подхода ^{[12, c. 132]} при изучении соответствующих явлений.

Для наших исследовательских целей существенно то, что не только в русском языке, но также в древне- и новогреческом языках событие понимается как некоторое единство, происшедших действий (со-бытие). Язык, как известно, представляет собой ту грань, которая определяет пределы, в которых разброс исследовательских мнений об изучаемом предмете воспринимается как те пределы, в которых допустима субъективная ментальная казуальность исследователя.

Понимание в историописании события и его связи с фактом в известной степени сопоставимо с его определением в современной теории вероятностей, в рамках которой, под событием понимается «всякий факт, который может произойти или не произойти» ^{[13, c. 21]}. Факт, таким образом, понимается как потенциальная возможность события. Историк, для которого событие всегда результат свершившегося действия, тем не менее также явно или неявно учитывает и оценивает его бо́льшую или ме́ньшую детерминированность, т.е. связи с другими предшествующими событиями и фактами.

Как в теории вероятностей, так и в историописании события понимаются иногда как случай. В историописании случайное событие и факт рассматриваются как результат таких действий исторических агентов, которые оцениваются как нередуцируемые или слабо редуцируемые в исследовательской практике к ранее происшедшим фактам и событиям. Подобная исследовательская позиция является эпистемологическим обоснованием достаточно распространенной в историописании практики применения различных случайностных, то есть вероятностно-статистических методов при изучении социально-экономических явлений, характеризуемых в источниках численными показателями.

Представляется чрезвычайно важным то отмеченное выше обстоятельство, что определение события в обществе по-разному осуществляется в историописании и философии.

Понимание события в современной философской мысли ярко выражено в работах таких крупных мыслителей как Хайдеггер и Делёз.

Согласно воззрениям названных ученых событие понимается как «истинное бытие», которое подразумевает только крупные социальные происшествия мирового масштаба. Они противостоят будничной усредненности повседневного рутинного «неистинного бытия», которое характеризуется как примитивное существование. События, как полагают названные философы, представляют собой «просветы» и «эффекты» в повседневности, составляющие истинное бытие ^{[14, c. 195, 126, 129, 21-22]}. Отечественный политолог М.М. Федорова разделяет позицию названных выдающихся ученых ^{[15, c. 46]}.

Полагаем, что философские идеи Хайдеггера, Делёза и ряда других исследователей, целесообразно рассматривать с учетом некоторых известных философских традиций, восходящих к античности. Согласно идеям Парменида и Платона, бытие рассматривается как вид реальности, имеющей завершенность, т.е. предел. Именно подобная предельность, по мнению античных мыслителей, делает данный вид действительности доступным для понимания. Наряду с этим существует беспредельная множественная реальность, недоступная для рационального понимания и не являющаяся предметом понимания ^{[16, c. 10, 68, 90]}.

Идеи близкие к названным представлениям античности, находим, в частности, в сочинениях Шеллинга, который писал о событии как «остановке» и «задержке» времени в общественной жизни ^{[17, c. 60]}.

Видимо, представления Хайдеггера и Делёза о событиях как «просветах» и «эффектах» в повседневности переводят изначальные онтологические идеи античности и некоторых позднейших мыслителей о пределе в общественном бытии, понимаемом как реальность, доступная пониманию человека, непосредственно в феноменологическую, социологическую и эпистемологическую плоскость.

Кроме того, понимание общественных событий как просветов и эффектов бытия, противостоящих неопределенной повседневности, по-видимому, может быть также сопоставлено в известных аспектах с современными идеями эмерджентизма, означающими несводимость общего к сумме его частей. Однако, например, приверженец эмерджентизма А. Уайтхед, определяющий общее как простое соединение более дробных частей ^{[18, c. 639]}, признает в отличие от идей Хайдеггера и Делёза, а также их последователей не только историческую роль крупных, но и мелких событий.

Очевидно, позиция Хайдеггера, Делёза и других философов кардинально отличается от принятого в исторической науке традиционного подхода к оценке исторической событийности. В исторических исследованиях, как известно, уделяется внимание изучению нее только событий мирового масштаба, но и мелким происшествиям повседневности, которые как в отдельности, так и в своей совокупности рассматриваются как исторически значимые и именуются событиями. Их изучению посвящены конкретно-исторические работы историков.

Для историков существенно то обстоятельство, что крупные события не мгновенны. Они состоят из более мелких и единичных кратковременных индивидуальных и коллективных акций. Иными словами «просветы» и «эффекты» в бытии – это процессы разной длительности, которые развиваются в функциональной связи с конкретной повседневной пространственно-временной ситуацией, исторической практикой и подготовляются таковыми.

Подобная исследовательская позиция, отличающая современную историческую науку, имеет, на наш взгляд, эпистемологическое оправдание в теоретических принципах современной постнеклассической научной парадигмы, придающей, как отмечалось выше, первостепенное значение методике изучения конкретного, детализму, фрактальности, процессуальности, а также трансдисциплинарному единству не только однородных, но и гетерогенных исторических явлений.

Признание исторической значимости временных процессов, образуемых мелкими событиями, одни из которых составляют реальное содержание «просветов» и «эффектов», а другие их подготовляют, определяя тем самым историческую прогностику, свидетельствует о внимании историков к изучению тенденций и традиций в обществе. В частности, в результате изучения правовых норм, регламентирующих однородные, будничные, повторяющиеся на протяжении определенного времени события, историк выявляет роль права, как в повседневности, так и в истории общества в целом.

При наличии в исторических источниках определенного массива однородных количественных сведений, характеризующих временной процесс взаимосвязи мелких однородных событий, образующих исторически значимые тенденции, возможно применение количественных методов. В частности, могут быть применены коэффициенты регрессии и корреляции. Их использование позволяет получить единую количественную оценку процесса.

В рамках исторической науки признается то обстоятельство, что роль подобных обобщающих оценок при изучении исторического прошлого, в частности экономических и социальных тенденций повседневности, является не менее значимой, чем результаты качественного анализа крупных событий, образующих «просветы», «эффекты» в системе повседневности.

Однако стандартные известные в теории вероятностей статистические коэффициенты корреляции и регрессии часто оказываются недостаточными для оценки конкретных исторических реалий, происходивших в ограниченном пространственно-временном ареале прошлого, и отличавшихся рядом индивидуальных черт. Поэтому, например, при изучении имущественного расслоения византийских крестьян XIV века автором данной статьи был разработан основанный на дифференциальных уравнениях специальный показатель, учитывающий особенность названого процесса в специфических условиях отдельных небольших пространственно-временных ареалов. Сопоставление подобных показателей, позволило получить обобщенные и новые выводы, характеризующие развитие крупномасштабных явлений, вызванных серией единичных мелких локально-временных событий ^{[7, c. 118-120]}.

Сказанное выше отражает особую роль индукции при изучении конкретных повседневных исторических закономерностей, Известно, что в современной эпистемологии имеет широкое распространение восходящее к Попперу, Лакатосу и другим представителям современного постпозитивизма представление, согласно которому индукция не является надежным средством получения общего законоподобного знания. Утверждается невозможность и неправомерность суждения о будущем на основе знания о прошлом ^{[19, c. 113]}. Однако в историописании ситуация, связанная с эффективностью индукции, отличается существенной спецификой. История изучает конкретный ограниченный пространственно-временной диапазон прошлого. Соответствующие выводы не распространяются на временной период будущего, данные о котором в конкретном исследовании не рассматриваются и обычно вообще отсутствуют. Соответственно, как известно, индукция является одним из основных методов исторического исследования. На основе индуктивного анализа историк изучает ограниченные пространственно-временные ареалы. Их сопоставление является одним из средств получения общих выводов.

При этом для историка, изучающего отдаленное прошлое, немалое значение имеет тот факт, что в некоторых источниках имеет место повтор и известное варьирование некоторых сведений. Иными словами существует явление, характеризуемое в рамках современной информатики, как избыточная информация. Однако в исторических источниках, относящихся к отдаленному прошлому, подобный повтор выполняет важную функцию. Он отражает особое внимание авторов текстов к определенным явлениям. В частности, при изучении византийских аграрно-правовых отношений ХIY века исследователь обнаруживает в жалованных грамотах неоднократное повторение перечня налогов, взимаемых с определенной территории.

Данное обстоятельство своеобразным способом и косвенно подчеркивает значимость исторической индукции, являющейся необходимым элементом в подобных исследовательских ситуациях.

Кроме того, повтор информации, то есть некоторый круговорот сведений, относящихся к определенным отношениям, наглядно отражает роль в исторических исследованиях конкретных событий.

Внимание современных исследователей к понятию эмерджентизма, отражающего специфический иерархический характер взаимосвязи общего и конкретного во многом связано с идеями К. Поппера и его последователей, отстаивающих идею сложной структуры общих выводов об изучаемом предмете.

Иерархическая связь общего и конкретного в историческом знании побуждает вновь обратиться к идее эмерджентизма. В частности, существенно остановиться на таком отличительном признаке данного явления как самоорганизации целого ^{[12, c. 128]}.

Возникает вопрос о том, может ли историческое цивилизационное развитие рассматриваться в рамках современной постнеклассической научной парадигмы как пример изучаемых синергетикой самоорганизуемых систем.

Полагаем, что в отличие от однородных элементов, именуемых в рамках синергетики как динамический хаос, развивающийся путем самоорганизации, каждый элемент – событие исторического процесса, имеет свое качественное индивидуальное содержание и особенности. Они несводимы к понятию самоорганизации, происходящей в рамках вероятностно-случайностного процесса, изучаемого синергетикой, и понимаемого как динамический хаос. Исторические события в отличие от таковых, подчиняемых идее самоорганизации и вероятностного динамического хаоса, могут быть выделены из их общего потока и явиться предметом самостоятельного исследования. А именно отдельно изучаются явления культуры, экономики, политики, социальные отношения и т.д.

Подобный вывод значим и для византийских социально-экономических отношений. Характерно, что идеи самоорганизации в своеобразной форме присутствуют в византийском исихазме, в частности, в представлениях Григория Паломы. Согласно его воззрению, существуют божественные энергии, посылаемые в мир благодаря действию, содержащихся в них божественных логосов, восходящих к Логосу, Богу-Слову. Божественные энергии воспринимаются человеком в силу присущей ему синергии ^{[20, c. 71, 75, 43, 47]}.

Говоря об исторической реальности, историк исходит из идей современного конструктивизма. Иными словами, мы оперируем образами, отражающими индивидуальный исследовательский подход к проблеме, и не утверждаем при этом факт существования объективной реальности, независимой от исследовательского внимания.

Проблема реальности и образа в историописания восходит, как известно, к идеям Канта, характеризующего «вещь в себе», как наше субъективное ви́дение мира. Соответственно, Риккерт сводил, как известно, всякое знание к сознанию образам человека. Академик В.А. Лекторский на основе детального изучения современных нейрофизиологических исследований, в которых отсутствует однозначное мнение о характере реальности, в которой живет и ориентируется человек, предлагает некоторое условное ее понимание. «Человек – не демиург вселенной. Его сознание не создает реальный мир. Человек создает мир в формах своей деятельности и своими действиями создает новый уровень реальности», - пишет Лекторский ^{[21, c. 20-21]}. Подобный тип реальности условно можно обозначить как реальность «для нас».

В современной исторической науке наряду с практикой получения общего знания на основе индуктивного анализа сведений источников о совокупности событий, имеет место и противоположная стратегия, основанная на анализе общих понятий. В качестве иллюстрации подобной методики обратимся к рассмотрению данной процедуры, осуществленной на материале византийских источников. В византийском богословии, как известно, существовало понятие «прония», обозначавшее в богословии божественное провидение и восходившее к античным традициям понимания всякой заботы и попечения. На протяжении многовековой византийской истории происходило постепенное расширение семантического диапазона данного понятия, завершившееся его внедрением в повседневную жизнь и юридическую практику. В источниках поздней Византии данное понятие употребляется в конкретном значении пожалования императором чиновнику за его службу права на получение налогов с определенной территории ^{[7, c. 66]}.

Имеет место таким образом радикальная детализация обобщающего понятия. В своем новом значении понятие «прония» обозначает повторяющиеся во времени события повседневности и отражает один из характернейших видов соотношения в ментальной практике византийской империи общего и конкретного.

Пример из византийской истории связанный с расширением семантического диапазона понятия «прония», имеет не только конкретно-историческое, но и общее методологическое значение. Возникает инверсия содержания современного понятия трансдисциплинарности, изначально подразумевающего стратегию образования ученым единого понимания глобальных характеристик, получаемых в результате изучения и обобщения конкретных единичных гетерогенных фактов. Причем процедура такой трансдисциплинарности, т.е. перехода от общего к единичному, вырабатывается не современным исследователем, а находится в рамках самой изучаемой реальности и зафиксирована в исторических источниках. Использование историком двух видов трансдисциплинарности целесообразно оценить как эпистемологическое оправдание исторической значимости множественных форм образования понятий, применяемых историков при изучении прошлого.

В целом подобный лингвистический анализ византийского понятия «прония», имеющий целью продемонстрировать сложную связь общего и конкретного в византийской правовой ментальности, иллюстрирует кроме того роль лингвистических исследовательских приемов в современном историописании в целом.

Идея соотношения общего и конкретного, понимаемая как важнейший фактор развития, как известно, характерна в целом для постпозитивистской науки и отличает ее от позитивистского представления о приоритете конкретики и строгих закономерностей. Однако по отношению к историописанию подобные различия названных направлений не являются абсолютными. Представитель, например, один из влиятельных теоретиков применения математических методов в социальной и исторической науке, представитель позитивизма Р. Будон писал о слабой замкнутости социальных систем ^{[22, p. 38]}. Полностью соответствует современным историческим подходам и изучению отдаленного прошлого идея Э. Дюркгейма о сложной единой сетевой зависимости многих факторов, воспроизводимых исследователем на основе детального анализа проблемы ^{[23, p. 130-131]}.

В ходе развития историописания меняются формы и усложняется понимание общего и конкретного в развитии общества, но подобный комплексный подход неизменно присутствует в исторических сочинениях, посвященных изучению общественных отношений прошлого. Все сказанное выше, подтверждаемое примерами византийской истории, показывает правомерность признания роли общего и конкретного в историческом знании, не сводимой только к значимости крупных событий.