Записные книжки Романа Фаерштейна как зеркало его личности

Розин Вадим Маркович доктор философских наук главный научный сотрудник, Институт философии, Российская академия наук 109240, Россия, Московская область, г. Москва, ул. Гончарная, 12 стр.1, каб. 310 Rozin Vadim Markovich Doctor of Philosophy Chief Scientific Associate, Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences  109240, Russia, Moskovskaya oblast', g. Moscow, ul. Goncharnaya, 12 str.1, kab. 310 rozinvm@gmail.com Другие публикации этого автора

Роман Фаерштейн, муж моей тети Любовь Семеновны Зимоненко ушел из жизни в Германии в самые первые дни 2017 года. Разбирая в Москве его мастерскую, мы с женой нашли полсотни, если не больше красивых блокнотов и тетрадей. Оказалось, записные книжки Романа, в которых он рассказывал о своих впечатлениях во время поездок по городам Европы, делал зарисовки исторических зданий и людей, набрасывал эскизы выставок и художественных композиций, вел своего рода дневник, правда нерегулярный, размышлял над своей жизнью или поразившими его событиями и высказываниями.

Приведу сначала несколько зарисовок из этих книжек (везде далее рисунки из записных книжек).

Вильбао 2012

Испания, Аликанте. Пасха в городе. 2014.

Гамбург 2010

Горы. Граница Италии и Австрии. 20.4. 2008. г. Бреннер

До 1993 года Роман вместе с семьей, Любовь Семеновной и Анной Зимоненко (оба архитекторы и дизайнеры, а Анна еще научный сотрудник) жили и работали в Москве, причем Роман был довольно известный специалист, спроектировавший ряд крупных советских выставок и музеев. Но перестройка и реформы обрушили налаженные государством институты и производства, и Роман со товарищами архитекторами и дизайнерами оказались практически без работы. (Эту ситуацию я рассматривал в статье «Две жизни Анны Зимоненко и Романа Фаерштейна (история творчества и жизни одной семьи архитекторов) ^[4]). Cам Роман в 2009 году об этом пишет так. «Привычная мне за десятилетия работы система государственных заказов на создание крупных выставочных, музейных и городских ансамблей, система их финансирования и проектирования ‒ все это осталось в далеком советском прошлом. Остались в прошлом почти безграничные возможности, предоставлявшиеся мне и моим коллегам при создании государственно значимых объектов, какими являлись, например, национальные павильоны и экспозиции СССР» ^[7]

Но зато перед семьей открылась возможность уехать на Запад и наконец-то осуществить давнюю мечту советских архитекторов ‒ увидеть знакомые со студенческой скамьи по фотографиям архитектурные произведения. «В Советское время, ‒ вспоминает Роман, ‒ меня, как и многих других никуда за границы нашей Родины не пускали (5-й пункт!). Как архитектор, дизайнер, художник я мечтал собственными глазами увидеть шедевры архитектуры мира, города, музеи, стили, страны. После «перестройки» 1991 года появилась возможность выезда в ФРГ. Наша семья использовала ее. Мы, семья архитекторов, стали много ездить ‒ «сбылась мечта!!!». Объездили Европу (Париж, Лондон, Берлин, Стокгольм, Брюссель, Афины и еще много стран и городов. Появилась моя серия графики «Шедевры Архитектуры» (записная книжка Gamburg 2012).

Записные книжки Романа относятся именно к более чем двадцатилетнему периоду жизни семьи Фаерштейн-Зиманенко на Западе. В них перемежаются впечатление от произведений архитектуры и дневниковые записи личного характера. Вот, например, несколько фрагментов посещения Мюнхена в 2007 году.

«Мы, ‒ читаем в записной книжке ‒ отправились из Гамбурга в Мюнхен…Для того чтобы добраться до вокзала проснулись в пол пятого. Далее сумасшедший дом: сборы, еда, лекарства (кашель, насморк и т. д и т. п.). ..

Анна микроскопическими ручками втащила чемоданы в вагон. Мне перетаскивать багаж категорически запрещено, тем более Л.С. (Любовь Семеновне. ‒ В.Р.)…

Евр. центр в Мюнхене. Тема для творчества. Символ г. Мюнхена ‒ лев. Скульптуры «льва», по-разному окрашенные размещены по всему городу (как в Гамбурге ‒ «водонос»)…Одним из элементов (малых форм) благоустройства может быть использован символ Мюнхена ‒ «лев», но в ермолке или цилиндре! НАХОДКА!...

Вечером 18 апр. Мы с Анной не поленились и отправились на «вернисаж» в Мюнхенскую «Пинакотеку», где в «Музее ‒ модерна» открылась выставка «100 лет немецкого объединения архитекторов и дизайнеров ”WERKBUND” 1907-2007…Все места были уже заняты, кроме нескольких пустых в первом ряду. Мы с Анной «НАГЛО» уселись в первом ряду рядом с самыми «важными» немецкими деятелями…

Потом бегом по экспозиции (ничего особенного). Впереди у нас страшная ночь в гостинице!!!...

Мюнхен «FRAUENKIRCHE» 15.4.2007

19 апреля. Вместо того, чтобы в последний день пребывания в Мюнхене посетить намеченные в нашей программе объекты, мы (я и Л.С.) весь день провалялись, не вставая в постели ‒ (результат итальянского обеда накануне; ‒ИТАЛЬЯНЦЫ-ОТРАВИТЕЛИ! ‒ КАК УВИДИШЬ ИТАЛЬЯНСКИЙ КАБАК ‒ БЕГИ ПРОЧЬ»). Только наш «фюрер» Анна все-таки все объекты повидала и сфотографировала. Бог есть!

20 апреля. Сегодня мы покидаем Мюнхен. Общее впечатление. 1. Побывали в городе-музее, где соседствуют два мира ‒ Готика, Ренессанс, История. Бавария ‒ это дворцы, церкви, соборы, памятники. 2. Современная архитектура, представленная такими шедеврами, признанными во всем мире, как Олимпийский центр, Новая Пинакотека, Еврейский центр ‒ Синагога, музей, здание еврейской общины в Мюнхене…

Бавария ‒ самая богатая земля Германии. Это пример сохранения старины …

и одновременно она тратит огромные средства на сооружение современных «шедевров»..

(С ужасом вспоминаем Лужковскую Москву, где собираются сносить дом Мельникова и др. Поменять бы правительсово Московское на Баварское!)» (записная книжка «Мюнхен. 2007 Бавария»).

Концерт Жоры Файдмана в Гамбургской консерватории – декабрь 2006

И одновременно семья не забывала Москву. Практически каждый год несколько недель жила в своей мастерской на Ленинском проспекте и сумела сделать не одну выставку в Москве, например, в Центре современного искусства МАРС, в Галерее ВХУТЕМАС, в Культурном и религиозном центре МЕОЦ, в Еврейском музее, в Союзе Архитекторов, в МАРХИ, в выставочном зале на Кузнецком Мосту и т.д…

Расцвели хризантемы у нас в мастерской… Москва 2011

Листая записные книжки Романа, поражаешься его трудолюбию и таланту, и спрашиваешь себя, где он и Любовь Семеновна с Аней находили силы для такой продуктивности ^{[2; 4]}. Роман в записной книжке 2012 года сам отвечает на этот вопрос ‒ труд, творчество и любовь в семье.

13 окт. 2012 «Наша дружная семья празднует 85 лет со дня рождения Л.С. (мама, жена)…85 лет ‒ «это не семечки» (из них 20 лет в эмиграции). Причина долголетия (почти все подруги и друзья «уже ушли») это любовь в семье и беспрерывное творчество!!!...

Работать «не покладая рук» ‒ это средство не только рекомендация медиков, но и необходимость сохранить спортивную форму в творчестве. На Западе это оказалось серьезной проблемой. Тем более что мы приехали, имея за плечами солидный возраст (мне 67 лет, Л.С. 65, Анне 40 лет). Однако благодаря общим усилиям и особенно Анне, быстро освоившей немецкий язык, удалось вписаться в профессиональную архитектурную и художественную среду ФРГ. Стали членами Союза художников и союза архитекторов Германии (продолжая, конечно, оставаться членами Союза архитекторов и художников России. ‒ В.Р.). Отсутствие привычных в России Госзаказов заставило «творить» по новым правилам: самим находить возможности экспонировать свои работы, соблюдая непривычные правила “Запада”» (записная книжка Hamburg 2012).

Мне кажется, что, рассказывая о том, как семья вписалась в западную творческую жизнь, Роман не договаривает. Дело в том, что он и Любовь Семеновна так и не заговорили свободно на немецком. Все внешние связи обеспечивала Анна. Она составляла запросы и предложения, переписывалась по интернету, общалась с заказчиками, переводила на выставках, заказывала гостиницы и прочее и прочее. Как бы сказали социологи, Анна стала «социальным телом» Романа, с ее помощью он мог продолжать творчество и жить на Западе.

Вопрос, была ли эта жизнь полноценной, ведь Роман подобно колобку ушел из российской профессиональной среды и не вошел в немецкую (в том смысле, что не мог без помощи Анны общаться с немецкими архитекторами, дизайнерами и художниками). Он жил в семье, пере-живал проблемы России, но уже из Германии, не участвуя прямо в российской жизни. Он, конечно, следил за общественной жизнью Германии, но опять-таки не как коренной ее житель, а как эмигрант и еврей, которого Германия приняла и обогрела. Роман с семьей делал в Германии выставки и достаточно успешные, но означало ли это, что он полноценно вошел в немецкую художественную жизнь? Вряд ли. Он жил и творил так сказать на ничейной полосе. Тело его с достаточно большим комфортом пребывало в Германии и путешествовало по Европе, а дух и сознание находились в пространстве и реальности вне России и вне Германии. Где же они, спрашивается, пребывали? Записные книжки проливают некоторый свет на этот вопрос.

Когда я их читал и рассматривал, то меня поразили две вещи: взгляд как бы со стороны, как наблюдателя, и художественное и проектное восприятие всего. А потом я подумал, а что здесь удивительного, ведь Роман был эмигрант. А позиция эмигранта похожа на позицию наблюдателя, туриста и путешественника. Кроме того, Роман был дизайнер и архитектор, т.е. проектировщик. Он был также прекрасным художником, и поэтому видел и осмыслял все эстетически.

Но, подумав еще раз, я решил, что не все тут так просто, чувствовалось в его рисунках, размышлениях и описаниях событий что-то еще. Наконец, сообразил: Роман не просто художественно и проектно описывал все, что он видел как наблюдатель, он одновременно строил полноценный виртуальный мир, в котором мог жить и реализовать себя как личность. Здесь кто-то может усомниться, а разве не все талантливые художники или дизайнеры так живут ‒ и в этом обычном мире и в мире, созданном ими с помощью художественных средств. Так, да не так. Они живут именно в двух реальностях: обычном мире и мире художественной реальности ^{[1, с. 61-62; 5, с. 374-384]}. А Роман ведь ушел из обычного мира культуры: уехал из России и не вошел полноценно в культуру Германии, поскольку не знал немецкого языка.

Он вынужден был создать для себя новый мир, причем такой, где он мог себя реализовать, мог полноценно жить. Как художник и дизайнер, а также как эмигрант и путешественник он в записных книжках, с помощью рисунка, эскизов и нарративов (описаний и размышлений) создает виртуальный мир, который можно назвать миром Романа Фаерштейна ‒ миром дизайнера, художника, эмигранта и путешественника. Этот мир, с одной стороны, эстетический, с другой ‒ удовлетворяющий проектной идеологии, с третьей ‒ мир наблюдателя и путешественника.

Как обычный человек, как личность повседневности (есть и такая) он переоткрыл для себя семью, а его, казалось бы уснувшая любовь к близким снова дала о себе знать. Не то чтобы Роман не ценил в России свою жену и дочь, но он очень успешный в работе, да и женщины не обходили его стороной, принимал любовь со стороны своей семьи как должное, отводя им в мире своей личности привычное место: жена, дочь, семья ‒ ничего особенного, не хуже, чем у других. Дело в том, что Роман принадлежал к той плеяде советских людей, которые делали культуру, считали это главным делом своей жизни, а в результате семья занимала у них не первое место. Например, мой учитель, Георгий Петрович Щедровицкий объяснял, что на первом месте для него работа и творчество, на втором друзья и только на третьем любимые женщины. Возможно, похожая иерархия ценностей была и у Романа в советский период его жизни.

Совершенно другая ситуация в Германии. Культура иная и делают ее сами немцы, нет привычной среды общения, нет работы, дающей высокий статус и удовлетворение, нет внимания к твоей персоне. Но зато дочь Анна смогла стать его социальным телом и помочь возобновить творчество, а жена Любовь Семеновна поддержала его в этот трудный период и не просто поддержала, а своей любовью и терпением влила в него силы и энергию, дала смысл для жизни и творчества. И Роман переоткрывает свою семью и свою любовь к ним, или, говоря иначе, его любовь претерпела преображение. Вспомним, что он пишет в записной книжке: «причина долголетия это любовь в семье и беспрерывное творчество!!!...»

Здесь я невольно вспомнил Павла Флоренского, размышлявшего о том, что может держать человека на плаву жизни в период советского террора. Он приходит к выводу, что держать, давать смысл может семья и род. Отталкивается здесь Павел от убеждений своего отца, который был уверен, что из семьи можно построить настоящий «рай». Окружающие семьи, пишет Павел, были «старым человеческим родом. Наша же семья должна была стать новым родом. Тот, старый, род пребывал в законах исторической необходимости и исторической немощи; в отношении же нашего, нового, отец словно забывал и законы истории, и человеческое ничтожество: почему-то от нее ждалось чудо…качественно семья предполагалась им исключительной: она представлялась ему сотканной из одного только благородства, великодушия, взаимной преданности, как сгусток чистейшей человечности» ^{[6, c. 125]}. По мерке семьи отец Павла понимает и социальные отношения. Социальность для него – это «человечность» («вот любимое слово отца, ‒ замечает Павел, ‒ которым он хотел заменить религиозный догмат и метафизическую истину…человечность же, теплота и мягкость человеческих отношений исходит из семьи – верил он» ^{[6, c. 122-123]}). «Но о роде, ‒ с удивлением пишет Павел Флоренский, ‒ который есть подлинный элемент общества, папа никогда не говорил, и это тем более удивительно, что он всегда читал исторические сочинения» ^{[6, с. 120]}.

После революции 1905 г. и позднее репрессий советской власти в отношении православной церкви Флоренский вынужден констатировать пришествие на русскую землю зла. В результате он ищет не то, чтобы замену церкви, но хотя бы временное прибежище людей, сохраняющих и отстаивающих веру и жизнь. И находит это прибежище в «роде». Род, вот та «храмина», в которой дышит дух Божий и одновременно укрываются и живут обычные люди в периоды нашествия зла. Но род глядит на мир «ликом личности», точно заметила Светлана Неретина ^{[3, c. 112]}.

В некотором смысле Роман претерпел похожую эволюцию: он сумел умерить эгоизм собственной личности в пользу переоткрытой им семьи и рода ‒ еврейской традиции и культуры ^{[4, с. 124-135]}. Конечно, лично понятой и переосмысленной, опять же художественно и проектно. В его записных книжках появляются эскизы выставок на еврейские темы, описания посещения синагог, замечательные рисунки верующих евреев. Семья делает несколько выставок, посвященных истории своих семей, еврейскому алфавиту, художественных реминисценций на тему еврейской культуры.

Лекция. Тема: Евр. Календарь. Лектор. 2000 г.

Отвлекаясь от того факта, что Роман был моим родственником, стоит обратить внимание на три момента. Во-первых, каким образом творческий человек справился с ситуацией жизни вне культуры. Он создал собственный сложный мир, реализовав при этом себя, как художник, проектировщик и наблюдатель. Этот мир позволил ему не только полноценно жить как индивиду, но и сделать вклад в художественную и проектную культуру Германии и России. Во-вторых, силы, энергию и смыслы Роману давали семья и род. Они образовали субкультуру, в которой творческий человек мог продолжать жить и творить вне, так сказать, большой культуры. В-третьих, в этих условиях произошла серьезная трансформация личности Романа. Он встал на путь снижения своего эгоизма и пересмотра ценностей, связанных с семьей и любовью к своей супруге (как написано в ряде эпитафий на надгробиях XIX века кладбища «Донского монастыря» в Москве ‒ «жене и другу по жизненному пути»). Рядом с ценностью работы и творчества для него встали ценности семьи и любви. Во всяком случае, я склоняюсь к такому пониманию, читая и рассматривая записные книжки Романа Фаерштейна.