Смысловая идентификация повести Леонида Леонова «Evgenia Ivanovna»

Безруков Андрей Николаевич ORCID: 0000-0001-7505-3711 кандидат филологических наук доцент, Уфимский университет науки и технологий (Бирский филиал) 452455, Россия, Республика Башкортостан, г. Бирск, ул. Интернациональная, 120-В Bezrukov Andrey Nikolaevich PhD in Philology Associate Professor, Ufa University of Science and Technology (Branch in Birsk) 452455, Russia, Republic of Bashkortostan, Birsk, Internatsionalnaya str., 120-V, sq. 9 in_text@mail.ru Другие публикации этого автора

Фигура Леонида Леонова привлекает истинного и настоящего читателя своей многогранностью, а также многозначностью выраженных в его прозе авторских позиций. С особым пиететом оценивает Л.М. Леонова его вдумчивый исследователь В.И. Хрулев, говоря о писателе, что он «один из наиболее зрелых и глубоких мыслителей» ^{[16, с. 6]}. С этим, несомненно, нужно согласиться и принять во внимание при анализе сложнопараметрической повести «Evgenia Ivanovna». Наследие одного из основных классиков русской литературы ХХ века достаточно хорошо рассмотрено и оценено. Круг критических источников касается в большей степени романных форм Леонида Леонова, его знаковых текстов, таких как «Вор», «Соть», «Дорога на Океан», «Русский лес», «Пирамида». Хотя и малые жанры представляют интерес, ибо строятся по особым, леоновским принципам организации художественной целостности. Одним из таких произведений, на наш взгляд, является «Evgenia Ivanovna». История трагической судьбы человека, судьбы страны, где случилось нарочитое смещение миропорядка, что повлекло за собой потери и обретения метафизического толка, неожиданные открытия человека.

Повесть «Evgenia Ivanovna» построена особым, может быть, даже не совсем характерным для Леонида Леонова, образом. Ее концептуальные уровни – сюжетика, образный ряд, проблемно-тематический вектор – созвучны ряду классических имен русской литературы. Автор моделирует таким образом структурный диалог интердискурсивного характера. Для Леонида Леонова важно внешние факторы совместить с миром внутренних переживаний, так как историческая обстановка ориентировала на изменение правил бытия, придавала фактурность и сложность миропорядку.

Философия леоновского текста в условной простоте, в принятии компромиссного решения, в суггестивном стягивании судеб героев в единое большое событие, касающееся всей страны, всего государства. Формально автор может допускать параметричность развития сюжетного уровня – для читателя это свобода, но Леонид Леонов традиционалист и его сверхзадача передать, воплотить тревожное состояние судьбоносное для России. Нравственный ценз писателя относительно героев глубоко гуманистичен. Безусловно, повесть «Evgenia Ivanovna» одно из самых совершенных и гармоничных произведений Леонида Леонова.

Работа над текстом длилась достаточно долго – с 1938 по 1963 год. Однако есть факты, что Л.М. Леонов начал работу еще раньше, ну а выход в открытую печать ограничивался тем, что проблема эмиграции была неудобна, вызывала сомнения, не допускала массовых обсуждений. Замысел, стоит надеяться, не был для писателя разрешением сложной эстетической задачи, примером могут быть другие тексты – «Метель», «Нашествие».

Леонид Леонов хорошо ориентировался в русской классике, был внимателен и к А.С. Пушкину, и к М.Ю. Лермонтову, и к Н.В. Гоголю, и к И.С. Тургеневу, и к Ф.М. Достоевскому, и к Л.Н. Толстому, и к Н.С. Лескову. Русская проза, так или иначе, проникает в наследие классика ХХ века. Основным узлом синтеза художественного мышления Леонида Леонова с каноническими литературными установками являются вопросы человека и его Родины, человека и его судьбы, настоящей личности и интенсивного движения времени. Таким образом, общечеловеческие ценности повести «Evgenia Ivanovna» оформляют дискурсивную парадигму оценки настоящего и перспективно будущего.

Текстовый массив повести окончательно сложился лишь к 1960-ым годам – времени «оттепели», периоду «свободной манифестации взглядов», моменту «обретения новых ценностных ориентиров». Традиционный взгляд автора в данном тексте несколько нивелирован, Леонид Леонов не гонится за «шаблонностью» и «схематизмом». Хотя «Evgenia Ivanovna» и созвучна пейзажно-интимной прозе И.С. Тургенева, И.А. Гончарова, философско-психологическим романам Ф.М. Достоевского, Н.С. Лескова, сюжетно-колористическим текстам А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Л.Н. Толстого, А.П. Чехова. Оценочность бытия при этом у Л.М. Леонова выходит на новый проспект реализации этического замысла. Автор, консолидируя взгляды классиков XIX века, переориентирует как себя, так и читателей на волну небуквального понимания трагедии основных героев повести. Номинация персонажей, их судьба – лишь повод импульсивно оттолкнуться и начать движение к философии обобщений, генерализации метафизического и концептуального, ведь «разменность судьбы есть обязательное условие для познания общебытийного закона человеческого существования» ^{[6, с. 31]}.

Внимание критиков привлекло то, что во внешне простом сюжете Леонид Леонов мастерски соединил вариантную реальность ХХ века, связал в единый блок исторические перипетии, героику же произведения довел до точки гибельности, печали и ностальгии. Расширяя пространство наррации, автор использует «принцип двуплановости» ^{[16, с. 97]}. Таким образом достигается становление жанра: кавказская повесть, лирическая новелла, философско-психологический отчет, «маленький роман». Генеративная природа жанра у ряда критиков ^{[8, 9, 11, 12, 13, 14, 15]} вызывала дискуссионный спор, ибо нельзя однозначно конкретизировать, какой формат удалось Леониду Леонову претворить в жизнь.

«Маленький роман» заключает в себе огромный внутренний план, поднимает вопросы национальной истории и национального характера. Повесть имеет компактную поэтическую структуру, которая более ориентирована не на внешнее – буквально сюжетное, но на внутреннее – психологически-неоднородное, эмоционально-чувственное. Драма жизни, изображенная Леоновым, субъективна, однако, типическое и выявленное автором, безусловно, касается каждого. «Evgenia Ivanovna» – текст, на наш взгляд, аллюзийно, реминисцентно, интертекстуально ^{[2, 8]} вбирающий дискурсы классики повествовательных и лирических форм.

Сюжет повести сосредоточен на фигуре Евгении Ивановны, которая является «невольной» эмигранткой, милой и несчастной женщиной, юной женой, человеком со стойким характером, непоколебимым духом, крепящимся истинными правилами жизни. Героиня разделила участь белого офицера, но через полгода была им брошена на чужбине на произвол судьбы. Женя познает полную меру унижения, отчаяния, нищеты. Чужой мир для заглавной героини является гранью допущения крайностей, базисом противопоставлений, пространством обретения и познания себя. Стоит предположить, что такой вариант разверстки художественной нарраци близок текстам А.С. Пушкина и Н.С. Лескова. Классические начала становятся в повести «Evgenia Ivanovna» духовными скрепами. Ориентир на пушкинских «Кавказского пленника», «Цыган», «Египетские ночи» позволяет констатировать желание Л.М. Леонова на основе традиции обрести самость. Лесковский же пласт как бы претворяет орнаментальность судьбы героев: здесь и «Некуда», «На ножах», «Островитяне», «Житие одной бабы», «Леди Макбет Мценского уезда», «Очарованный странник». Фабула леоновского текста основана на смене/повороте от счастья как такового к случаю, меняющему весь нормальный ход событий: Когда Женя уже прощалась с жизнью, явился спаситель в лице англичанина мистера Пикеринга, который и протянул ей руку помощи. Пикеринг приглашает Женю с собой в качестве секретаря в ближневосточную археологическую экспедицию. Он любит героиню, восхищается искренностью, умением быть настоящей, при этом основное желание Пикеринга – привязать Женю к себе, обрести вместе ту так необходимую гармонию, без которой человек не мыслит земное существование. Следовательно, заданность судьбы превращает ориентиры намеченного лишь только в иллюзию, грезы, мечту.

Леонид Леонов как мастер стилистической игры языковой уровень повести доводит до пределов совершенства. Необычайно точно и художественно звучит практически каждое слово в описании/пейзаже, который одновременно есть и фон, где разворачиваются события, и место реального пребывания героев – Кавказ, Европа, Турция, Россия, и дополнительный маркер эмоционально-чувственных переживаний. Ведь именно переживания становятся для автора проблемой дешифровки, так как их весьма непросто понять, изобразить, признать сильнейшим манипулятором сознания, мышления. Как отмечает В.И. Хрулев, «поэтическая мысль Леонова не только многослойна, но и прихотлива, ажурна… Мысль художника влечет к тайнам жизни…» ^{[16, с. 103]}. «Помимо параметров наррации, слышен и виден всезнающий голос автора-устроителя, демиурга, создателя художественной парадигмы, который еще более влияет на текст-модель и ведет читателя по эмоционально-кодифицированным координатам» ^{[5, с. 79]}.

Диалоги повести «Evgenia Ivanovna», ряд оценочных суждений автора становятся формой контакта «собственно своего» и «налично чужого». Неслучайно Леонов приводит факт, что мистер Пикеринг «нуждался в практике русского разговорного языка: в давние студенческие годы он овладел им настолько, что в курсовой работе сравнивал литературный стиль Слова и Задонщины» ^{[10, с. 132]}. «Стилизация как одна из форм оживления прошлого имеет у разных писателей неоднородный характер. Прежде всего, она может быть то более интенсивной, сгущенной, то сравнительно умеренной и сдержанной» ^{[1, с. 16]}. Для Леонида Леонова собственно язык становится зоной эстетического комфорта, преодоление которого выбивает из обстановки участливого соприсутствия: «Все шумы мира поглотила вода за кормой, вскорости исчезли и птицы, скользившие над серо-жемчужной гладью. Марсель таял в вечерней дымке, сады и кубики приморских вилл сменились лентой береговых огней…» ^{[10, с. 134]}. Автору удается попытка колористику окружающего героев пространства соединить с рецептивной и актуальной установкой-памятью читателя.

Фактурная пейзажная проза И.С. Тургенева, И.А. Гончарова, до этого М.Ю. Лермонтова объективирует стиль Леонида Леонова, его неповторимую манеру визуально раскрепощать и делать достойным образец. Следовательно, картины природы, естественного открытого пространства в повести усиливают непростое состояние в душе Евгении Ивановны. Героиня, находясь на некоем эмоциональном пределе, точками-импульсами переживает оторванность от родного дома, страны, России. Следовательно, второй фабульный поворот связан с зарождающейся у Жени болезнью – ностальгией, порой самой страшной тоской – тоской по Родине.

Формат домашнего уклада в русской классической литературе (некое интерьерное и экстерьерное, усадебное, исконно отечественное) художественно претворялся на протяжении всего XIX века. К этому тяготели А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, Л.Н. Толстой, И.А. Гончаров, М.Е. Салтыков-Щедрин, А.П. Чехов. Наследие указанных прозаиков симбиозом сочетается в грезах героини: «И чуть не каждую ночь Евгении Ивановне снился игрушечный, с мальвами, садик на севере, где на грядках возится с помидорами мать, и воротившаяся из-за границы дочка торопится обнять ее прежде, чем закопают старушку, но у калитки уже стоит, не уходит, еще не посторонний, однако нежелательный теперь человек…» ^{[10, с. 140]}.

Повесть «Evgenia Ivanovna» в рамках сознательных, бессознательных леоновских повторов классики может быть интерпретирована авторским интердискурсом, стремящимся к центричности изображения бытийного кадра. В эстетической манере письма это как вариант было свойственно Николаю Лескову, Антону Чехову, далее Ивану Бунину, Евгению Замятину, Михаилу Булгакову, Михаилу Зощенко, Михаилу Шолохову. Картины реальности в текстах указанных авторов для читателя становятся фоном раскрепощений: духа, силы воли, истины, правды. Конкретизировать пафос Родины и России в душе героини для Леонида Леонова есть попытка преодолеть фронтир целой жизни. Писатель, таким образом, создает уникальное явление – микророман, в основе поэтики которого «лежит умение автора создавать «оптические обманы» нашего читательского зрения и восприятия. Если это удается, то мы получаем удивительный эффект, когда в наших мыслях произведение не сжимается до единичной ситуации, времени и пространства (к чему тяготеет рассказ), а наоборот, расширяется до масштабов романа» ^{[14, с. 193]}. Таким образом, гармоничная структура текста расширяет мыслимое видение и миросозерцание писателя. Читательское же сознание становится генератором требований, так как точки подъема самосознания русской ментальности сокрыто в непростых отношениях с Родиной, Россией.

Трагедия и обреченность Евгении Ивановны вероятно не в изгнании и потери связи с родным домом, но с тяготящей ее и постоянно возникающей мысли о чём-то близком, что утрачено и безвозвратно потеряно. Героиня, конечно же, пытается ухватиться за родной географический краешек – Кавказ, Грузию, российский юг – но барьер слишком высок и фактически недостижим: «Неохватная громада России лежала по ту сторону гор на горизонте. Она тянула к себе русское сердце даже сквозь толщу Кавказского хребта, не говоря уже о защитной броне горчайших воспоминаний, и, в случае сопротивленья, тяги хватило бы вовсе вырвать этот трепетный комочек мяса из груди» ^{[10, с. 151]}. Натуральность описываемого чувства Евгении Ивановны отчасти близка тенденциям физиологического очерка, «натуральной школе», дискурсу естества и нрава. Леонид Леонов акцент на привязанности человека к тому или иному месту/топосу зацикливает непростыми ходами сюжета.

Возврат в прошлое возможен с введением в образный строй фигуры Стратонова. Судьба, сведя Женю со Стратоновым, испытывала ее на человечность, душевность справедливость. Поэтому, встретив Пикеринга, уже Evgenia Ivanovna попробовала обрести доброе и качественно иное чувство. Все так хорошо и по-другому устроилось; для Жени, вероятно, начиналась новая жизнь с потенциалом нерастраченного, цельного, одухотворенного. Однако Пикеринг не мог возместить Жене утрату Отечества, не может погасить в ее сердце мир прежних переживаний, мир обретений и потерь.

Поэтика ранних произведений Леонида Леонова, а повесть «Evgenia Ivanovna» можно отнести к таким текстам, уже вбирает в себя приемы и формы литературных манифестов XIX века. Не случайны такие средства художественной реализации замысла как сон, поток сознания, пейзаж, историческая перспектива, момент провокации, воспоминание, сращение антиномий. Автор на уровне образного ряда близок в этом Ф.М. Достоевскому и отчасти Л.Н. Толстому. Философия поступка, аксиологическая дилемма, метафизика крайностей – все это солидаризирует художественное мышление Леонида Леонова с классическим реализмом. Для главной героини, несомненно, связь и отношения со Стратоновым синтезировались и с мыслью о Родине. Загадочная привязанность к родине есть для Жени душевная потребность. Кроме того, в характере этой сильной русской женщины – ненасытная жажда справедливости, отчаянная готовность сопротивляться насилию над своим внутренним миром. Страсть жить в Евгении Ивановне отображается на примере реализации эстетического пути. Путешествия закаляют, дают некий шанс «обрести» потерянное, но и стягивают узел судьбы, который никому не удается развязать. Неслучайно же бывший муж Жени, таинственно исчезнувший Стратонов, ждал чету Пикерингов на Кавказе в качестве гида из турбюро. После первого замешательства и взаимного «неузнавания» начинается психологический поединок, превращающий ход событий в казнь Стратонова. Каждый из противников по-своему доказывает некое нравственное совершенство. В случае подобной игры автор апеллирует к классическим ситуациям «дуэли», «мести», «героического поступка», «вызова», «буквальной встречи», «ролевой расстановки образов», реципиент реализует целостную программу «эстетики чтения» ^[7]. Композиция борьбы героев настолько созвучна известным литературным сюжетам, что смысловая разверстка леоновской модели оценки действительности органично вплетается в этический дискурс. Первооснова текста – буквально-видимый слой – видоизменяется до практики интердискурсивного. Авторский взгляд на мир конфигурируется с подачи уже произнесенного и высказанного, но трансформированного и усложненного.

Леонид Леонов умеет осмотрительно и вдумчиво оценить изображенное, придать фактурность не только внешнему (поэтический колорит), но и внутреннему (смысловая целостность). В этом же русле справедливо тезирует Пикеринг, размышляя об искусстве: «цель искусства… заключается в осознании логики явления через изучение его мускулатуры, в поисках кратчайшей формулы его зарождения и бытия, а следовательно, в раскрытии первоначального замысла» ^{[10, с. 177]}. Стоит констатировать: «писательский талант в том, чтобы выстроить диалогические, дискурсивные отношения с реципиентом» ^{[3, с. 86]}, а это получается у Л.М. Леонова необычайно умело и профессионально. Автор сводит финал повести к трагедийной развязке. Героиня умирает от послеродового осложнения, хотя основной причиной ухода Евгении Ивановны, конечно же, является «тоска по родине в русском ее понимании». Текст повести необычайно символичен, это также примета или свойство интердискурса. Россия как герой-фактура периодически возникает в сознании Жени, но разные ракурсы данного топоса калейдоскопом играют на разрешение авторского замысла. Главное, что понимает героиня: без России, как и без Родины, а, следовательно, и любви, она не может быть счастливой. Просто – не может жить.

На празднике в Алазанской долине происходит последний разговор со Стратоновым, ему возвращено кольцо, предано забвению совместное прошлое. Ощущение, что груз снят как бы успокаивает Евгению Ивановну, но она прекрасно понимает: «…в самую минуту отъезда с Алазани миссис Пикеринг чувствовала себя на редкость легко, вплоть до ощущения невесомости порою, хотя и со щемящей болью падения в сердце, какою, впрочем, и должна сопровождаться смена родины» ^{[10, с. 196]}. Утрата Родины даже в профиле героини меняет облик естества. Стратонов в итоге также обречен, но он хотя бы остался в России. Расстановка героев происходит в смертельной пустоте, наполнить которую уже не представляется возможным. Читатель с подачи автора должен завершить, подытожить историю, но «как»? Леонид Леонов риторически раскрепощает мыслимые «горизонты смысла» ^[4]. Авторский дискурс ориентирован на трепетное и внимательное отношение к судьбе Евгении Ивановны. Героиня обретает самость и уникальность буквальным страданием и горечью, с этим же она и остается в памяти читателей. Следовательно, традиция дискурсивных перекличек с текстами А.С. Пушкина, И.С. Тургенева, И.А. Гончарова, Л.Н. Толстого, Н.С. Лескова, А.П. Чехова обретает свою индивидуальность и у Леонида Леонова.

Таким образом, повесть «Evgenia Ivanovna» является уникальным явлением в творческом поиске новых художественных форм. Сила данного текста заключается в непоколебимом желании автора реалии жизни преподнести точечно, объективно, но, одновременно с этим и особо эмоционально. Женя, конечно же, стала жертвой страшных жизненных обстоятельств, но она не потеряла человеческий облик. Косность других героев повести ориентирует на двойничество, прием, доведенный до совершенства Ф.М. Достоевским. Классик XIX века для Леонида Леонова есть пример совершенствования героя как носителя эстетической правды. Тема свободы так необходимой Евгении Ивановне для посещения Родины органично перекликается с А.С. Пушкиным и М.Ю. Лермонтовым, с Л.Н. Толстым и М.Е. Салтыковым-Щедриным, с Н.С. Лесковым и А.П. Чеховым. Парадигма изменений исторического уровня не вытравила в героине той правильности и честности по отношению к себе и другим. Русские писатели XIX века старались сохранить подобную мысль в ракурсных литературных текстах, к этому вероятно и возвращает нас Леонид Леонов – уже классик века ХХ-го.

Текст повести «Evgenia Ivanovna» наводит читателя на мысли о непростой судьбе человека, нравственном поведении людей, умении любить, желании сопереживать. Родина, единение с которой всегда так интимно для человека, у Леонова не только место, где комфортно, но и пространство/пункт, нуждающийся в особой защите. Внешне это может быть сохранность территорий, границ, внутренне – придание Родине ристалища памяти. На примере судьбы героини данного произведения любые факторы отрицательного, нелицеприятного, страшного позволяют потенциальному читателю актуализировать правду жизни, правду бытия. Жизнь для автора и читателя, конечно же, неостановима, импульс ее течению в финале повести придают символы костра, искр, капель дождя: «Сквозь мутное овальное окно за спиной видно было, как среди поля разгорался покинутый костер. Ветер вычесывал из него пригоршни искр, они неслись вдогонку. Потом биук повернул за оливковую рощу, и рядом с царапинами времени на целлулоиде обозначились подвижные царапины дождя» ^{[10, с. 196]}. Автор завершает текст извечным движением к естественному и быстротечному, хотя фокус реверсивного внимания прокручивает весь путь Жени, Евгении Ивановны, Evgenii Ivanovny. Трудный выбор главного ориентира – смысла жизни человека – практически всегда связан с Родиной. Человек не может буквально отречься от того, что психотипически находится в нем, окружает его. Это и культура, и литература, и история, и память! Леонид Леонов дискурсивно консолидировал в повести «Evgenia Ivanovna» весь спектр необходимого человеку потенциала. Потеря связи с родиной ностальгически уничтожает человека, что и видно из сюжета. Сохранность целостности и естественности, по Леонову, в умении беречь, не разрушать, преумножать.