О методологических дилеммах теоретической этики

Максимов Леонид Владимирович доктор философских наук профессор ведущий научный сотрудник Институт философии, Российская академия наук Российская Федерация, 109240, г. Москва, ул. Гончарная, д. 12, стр. 1 109240, Россия, Московская область, г. Москва, ул. Гончарная, 12 стр. 1, оф. 421 Maximov Leonid Vladimirovich Doctor of Philosophy Leading Scientific Associate, Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences 109240, Russia, Moskovskaya oblast', g. Moscow, ul. Goncharnaya, 12 str. 1, of. 421 lemax14@list.ru Другие публикации этого автора

Введение

Одной из постоянных тем в истории этической мысли является анализ и поиск решения особых (реальных или гипотетических, абстрактно возможных) жизненных коллизий – моральных дилемм, определяемых обычно как «ситуации, в которых приходится делать трудный выбор между двумя способами действий, каждый из которых влечет за собой нарушение морального принципа» ^[18]; или, в другом варианте, как «ситуации очевидного ментального конфликта между моральными императивами, когда подчинение одному из них приводит к отступлению от другого» ^[17]. Например, в известном Кантовом эссе «О мнимом праве лгать из человеколюбия» ^[5] рассматривается ситуация, когда домохозяин, укрывший в своем жилище друга от преследующих его злоумышленников, стоит перед дилеммой: либо честно ответить (в соответствии с нормой «не лги») на вопрос преследователей о местонахождении беглеца (и тем самым содействовать злодеянию), либо нарушить моральный запрет, т.е. солгать (но ради другой морально санкционированной цели – спасти жизнь невинного человека). Правда, с позиций «обычного» морального сознания здесь нет собственно дилеммы (т.е. ситуации трудного выбора), поскольку «грех лжи» в предложенных условиях представляется ничтожным, несоизмеримым с предательством друга, или даже вообще не «грехом», а моральной обязанностью. Однако «тяжелая артиллерия» кантовских аргументов в защиту идеи абсолютной недопустимости лжи придает описанной коллизии статус дилеммы, поскольку оба возможных (и взаимоисключающих) ее решения оказываются основательно фундированными и имеют своих сторонников, выдвигающих все новые аргументы в защиту своих позиций ^[14].

Такого рода моральные дилеммы принято называть также этическими, и для этого есть основания, поскольку термин «этика» традиционно понимается либо как полный синоним морали, либо как ее рациональный слой, т.е. как совокупность вербально выраженных моральных принципов, норм и их кодексов, а также учений, провозглашающих и отстаивающих ту или иную моральную позицию. Вместе с тем в этике на протяжении веков формировалась и эволюционировала еще и другая форма рационализации морали – теоретическое (философское и научное) познание ее как особого феномена, т.е. ее описание и объяснение. Эта внутридисциплинарная дихотомия была выявлена и концептуально зафиксирована сравнительно недавно, лишь в XX веке: сначала в англоязычной аналитической философии морали, а затем и в других философских школах; классификация этических проблем (и соответствующих трудов) по их принадлежности к этике нормативной или этике теоретической в настоящее время обычно учитывается в редакционно-издательской практике, в учебных программах, в специальной справочной литературе. Правда, такая градация этического материала все же не является общепризнанной: нередко этику в целом традиционно определяют как «науку о морали», тем самым приписывая научный статус не только собственно знаниям о морали (о моральных ценностях и нормах, об их становлении и развитии, культурно-исторических трансформациях, социальных функциях, духовных механизмах и пр.), но и рассуждениям, прокламирующим и обосновывающим моральные позиции, т.е. представленным в аксиологической или деонтологической (а не когнитивной) модальности.

Если все же указанное членение этических дискурсов на нормативные и теоретические признать правомерным (далее к этому вопросу мы еще вернемся), то и этические дилеммы также следует разделить на два вида: (1) дилеммы нормативно-этические, или собственно моральные, т.е. проблемные ситуации, где имеет место конфликт моральных обязательств и где, соответственно, противостоят разные моральные позиции, подходы к разрешению конфликта (см. пример в начале статьи), и (2) дилеммы теоретико-этические, т.е. проблемные ситуации, где имеет место конфликт познавательных (в частности – мировоззренческих, методологических) подходов к описанию и объяснению феномена морали, – подходов несовместимых, но одинаково претендующих на получение истинного знания и имеющих весомые основания для таких претензий.

Далее будут рассматриваться дилеммы только второго вида, причем лишь из числа тех, решение которых затрагивает фундаментальные основы этической теории и во многом определяет ее конкретное содержание. Речь пойдет о дилеммах философско-мировоззренческого уровня, особенность которых в том, что в них сталкиваются концепции, в принципе не поддающиеся строго научному обоснованию и безусловному делению на истинные и ошибочные.Тем не менее эти противостоящие философские гипотезы не являются произвольными постулатами, все они (или, во всяком случае, те, которые прочно закрепились в истории философской мысли) в той или иной степени ориентируются на общезначимые каноны рационального мышления и неизбежно (но не всегда осознанно) опираются на так или иначе интерпретированные факты обыденного опыта. Эти общие ориентиры научного познания хотя и не обеспечивают полного консенсуса в теоретических спорах, однако делают возможной осмысленную полемику, выявление и критику логических и фактологических ошибок в философских построениях оппонентов, что позволяет квалифицировать ту или иную позицию как более обоснованную и приемлемую в сравнении с противостоящей ей.

Дилемма когнитивности/некогнитивности моральных ценностей и норм. Когнитивизм и нонкогнитивизм

Являются ли моральные принципы, нормы (соответственно, оценочные и императивные высказывания) видами знания, «когнициями», т.е. понятийными или образными моделями реальности? Применимы ли к ним характеристики истинности и ложности в строго эпистемологическом смысле? Или моральные высказывания и позиции некогнитивны? Эта теоретическая дилемма представлена в современной философско-этической литературе противостоянием двух концепций – когнитивизма и нонкогнитивизма, дающих противоположные (соответственно положительный и отрицательный) ответы на указанные вопросы и подкрепляющих свои решения определенными доводами. Обозначенное выше деление этики на две части – нормативную и теоретическую – базируется как раз на одном из решений названной дилеммы, а именно – на нонкогнитивистской позиции, на признании моральных ценностей и норм некогнитивными феноменами духа в отличие от знаний о морали (как объекте исследования), что и явилось основанием для различения в составе этики нормативных и теоретических (когнитивных) контекстов. Сама понятийная дихотомия «когнитивное – некогнитивное» применительно к этике первоначально была сформулирована представителями одной из метаэтических школ – эмотивизма; они утверждали, что моральные высказывания не являются когнитивными, т.е. ничего не сообщают о своем объекте, а лишь выражают позитивные или негативные эмоции говорящего в отношении объекта, о котором идет речь. Позднее эта нонкогнитивистская позиция в ходе полемики со сторонниками когнитивизма приобрела более точную формулировку: моральное сознание не может быть целиком редуцировано к знанию и познанию, поскольку его неотъемлемым элементом являются – помимо знаний о содержании моральных нормативов – также специфически моральные интенции: чувства долга, одобрения, осуждения и другие (сопутствующие им) переживания. Наличие этого некогнитивного элемента не позволяет трактовать мораль (и нормативную этику) как вид знания.

Дискуссии на эту тему идут уже в течение столетия, причем их интенсивность не уменьшается, выдвигаются новые аргументы с обеих сторон ^{[16, 19, 20, 21]}, что свидетельствует о важности для этики того или иного решения дилеммы когнитивности – некогнитивности. Действительно, с каждым из этих решений связаны свои, радикально отличные от взглядов оппонентов, общие представления о природе морали, ее источниках, психологических механизмах, методах нравственного воспитания и проч. Когнитивизму инкриминируется неоправданное использование категориального аппарата эпистемологии как для описания и объяснения принципов и норм морали (их становления в человеческом сознании и функционировании в качестве мотивов поведения), так и для их обоснования путем доказательства их «истинности», – в предположении, будто такие «доказательства» побуждают людей принять эти нормы как руководство к действию, т.е. являются средством нравственного воспитания и разрешения моральных коллизий, возникающих в человеческих отношениях. В свою очередь, сторонники когнитивизма обвиняют противную сторону в моральном релятивизме, субъективизме, размывании критериев добра и зла, – хотя будь даже эти обвинения справедливы, они все же не могут свидетельствовать о теоретической несостоятельности нонкогнитивизма. Вообще, когнитивизм в этом споре опирается не столько на рациональные аргументы, сколько на устойчивую многовековую традицию этической мысли, где эта методологическая установка воспринималась (за редкими и малозаметными исключениями) вплоть до 30-х гг. XX в. как самоочевидная, вербально никак не обозначенная, без рефлексии, без сопоставления с какой-либо другой позицией; ее предпосылкой является, очевидно, свойственный обыденному сознанию и языку ценностно-познавательный синкретизм, неразличение знаний и ценностей. В рамках этой единой позиции возникали, однако, существенно отличные друг от друга философско-этические концепции, расхождения между которыми были связаны в основном с принятием разных эпистемологических (рационализм, эмпиризм, интуитивизм и др.) и мировоззренческих (трансцендентализм, натурализм, детерминизм, индетерминизм, телеологизм и др.) подходов. Согласно Сократу, например, дурные поступки человека суть следствия незнания им «объективного» добра. Многие философы Нового времени (Декарт, Гоббс, Локк, Спиноза, Лейбниц и другие) фактически рассматривали систему принципов и норм морали как дедуктивное знание, как науку, стоящую в одном ряду с математикой. У Канта же философия морали вообще представляет собой одну из ветвей (или приложений) его грандиозной эпистемологии.

Когнитивистская установка (как правило, несознаваемая самими ее носителями) доминирует не только в философии морали, эта доминанта характерна в целом для философии сознания, для «наук о духе» (гуманитарных дисциплин и психологии), – везде, где в поле исследования попадают ценности, нормы, мотивы, цели, эмоции, переживания. Все феномены и проявления человеческого духа, всякая духовная активность субъекта (в том числе идеология, мифология, магия, религия, мораль, право, художественное творчество и проч.) и идеальные продукты этой активности трактуются как «познание» и «знания»; внешне-предметные действия и их объективированные результаты тоже предстают как реализация и опредмечивание знаний. Т.е. когнитивизм в его наиболее последовательных формах фактически всючеловеческую жизнедеятельность описывает и объясняет (прямо или косвенно) в понятиях и терминах эпистемологии. Слова «знание», «познание», «наука», «теория» нередко применяются к любым так или иначе систематизированным суждениям и рассуждениям, в том числе ценностно-нормативным.

В средневековой и классической философии, несмотря на допущение множества «модусов» духовной «субстанции», сама эта субстанция почти неизменно отождествлялась с так или иначе обозначенным «знанием» (или «мышлением», «разумом» как познавательной – и одновременно «практической» – способностью).Широкий спектр каузальных взаимодействий между человеческим духом и внешним миром сужается при этом до одного только познавательного отношения. Такой подход явно вырисовывается и в некоторых сравнительно недавно возникших дисциплинах – в социальной эпистемологии ^[15], эпистемологии ценностей ^[12] и когнитивной науке ^[11]. Можно сказать, что когнитивизм был и остается одной из ведущих парадигм гуманитарно-философской мысли в целом ^{[9, 10]}, а тем самым – и парадигмой философии морали. Нонкогнтивистская интерпретация морального сознания, основанная по сути на простом, непосредственно очевидном факте наличия некогнитивного (эмотивного, побудительного) элемента в моральных оценках и императивах, благодаря именно этой очевидности обессмысливает любые возможные аргументы в защиту когнитивизма. Но дело в том, что современный когнитивизм держится не столько на аргументах и фактах, сколько на многовековой укорененности его в этических и иных философских и научных контекстах, что «де-факто» делает эту стихийную, несознаваемую самими ее носителями методологическую позицию весьма устойчивой в противостоянии с современным нонкогнитивизмом.

И все же освобождение (пока еще неполное) ценностно-нейтрального (и в этом смысле объективного) миропонимания от ценностно-нормативных привнесений, различение когнитивной и аффективно-волевой сфер духа, – это одно из самых значительных достижений европейской духовной культуры, достижение, позволившее создать науку как адекватную репрезентацию мира в сознании, как объективное знание, явившееся необходимым условием разработки эффективных технологий – производственной, социально-организационной, социально-экономической, медицинской, воспитательной и пр.

Дилемма естественности и не-естественности морали. Натурализм и метафизика, эмпиризм и трансцендентализм

«Сколько бы ни было естественных мотивов, побуждающих меня к хотению, сколько бы ни было чувственных возбуждений, они не могут породить долженствование…»; «Долженствование служит выражением особого рода необходимости и связи с основаниями, нигде больше во всей природе не встречающейся…»; «…если иметь в виду только естественный ход событий, то долженствование не имеет никакого смысла», – писал Кант [6. С. 335] (выделено мною. – Л.М.). В этих (и многих других) кантовских высказываниях ясно выражена основная идея, на которой базируются по сути все трансцендентально-метафизические концепции морали: мотив долженствования признается «неестественным», не свойственным человеку как «природному» существу; этот мотив, независимый от человеческой «чувственности», от каких бы то ни было «эмпирических» факторов, принадлежит иному, сверхчувственному бытию и постигается лишь умозрением (в других версиях – интуицией, либо через благодать свыше).

Представление о «неестественности» морального мотива имеет определенные основания: уже на уровне обыденной рефлексии индивид обнаруживает в себе не только привычные «естественные» побуждения, которые он непосредственно отождествляет со своим Я, но также и особый императив, воспринимаемый и переживаемый как нечто чужеродное, как голос, хотя и звучащий во мне, но не мой, поскольку требует от индивида поступаться собственными интересами ради других существ, не обещая никакой компенсации за эти жертвы и ничем не обосновывая свои требования. Иммануил Кант в своей известной патетической философеме о «двух вещах», размышления о которых, по его словам, «наполняют душу удивлением и благоговением», ставит мораль («нравственный закон во мне») в один ряд с безграничной Вселенной («звездным небом надо мной») [7. С. 499]. Нравственный закон, по Канту, настолько необычен, что предполагать его истоки в обыденном сознании – и вообще в «эмпирическом» мире – невозможно, и это обстоятельство явилось для Канта одним из главных оснований для постулирования особого интеллигибельного мира, обеспечивающего, в частности, надежное прибежище для морали – во всей ее незамутненной чистоте, автономности, абсолютности и универсальности. По словам отечественного специалиста-кантоведа, «Кант не чем-то обосновывает мораль, а, напротив, фактом наличия морали обосновывает необходимую для этого структуру мира» [3. С. 30-31]. Т.е. мир «построен» так, чтобы он мог продуцировать мораль; значит, мораль предзадана миру, и соответственно этой идее мысль Канта идет ретроспективно – от феноменологии морали к феноменологии мира.

Впрочем, сама идея трансцендентности, «потусторонности» морального законодательства высказывалась в той или иной форме многими философами до и после Канта. Учения, концепции и вообще любые рассуждения, базирующиеся на этой идее, обычно квалифицируются как «метафизика морали». Сущность метафизики вообще, по словам английского философа, основателя метаэтики Дж. Мура, «состоит в попытке получить путем рассуждения знание о том, что существует, но не является частью природы»; метафизика претендует на то, будто она «доказывает истины о не-естественно (non-natural) существующих вещах» [13. С. 188-189]. В русле этого философского подхода моральный закон как умопостигаемая сущность (ноумен) резко отграничивается от мира феноменов, трактуемых как данность «чувственного опыта», как реальные нравы; следовательно, мораль в идеальной чистоте ее принципов и норм не вписывается в систему естественной каузальности и не может быть воспроизведена и объяснена в соответствующей системе «эмпирических» понятий.

Одной из предпосылок метафизики является рассмотренная выше когнитивистская парадигма, согласно которой все содержание человеческого духа есть «знание», т.е. всем «правильным», «истинным» понятиям и представлениям соответствует определенный референт. Эта модель очевидна применительно к эмпирическому познанию; однако в нашем сознании имеются также «чистые идеи», в том числе моральные идеалы, которым нет аналога в эмпирическом (естественном) мире; поэтому необходимо признать существование иного, умопостигаемого мира как источника наших моральных (и других) идеалов. Этот общий ход мысли воплотился (существенно по-разному) в двух основных метафизических конструкциях, ассоциируемых с именами Платона и Канта.

Альтернативная метафизике методологическая установка в философии морали – натурализм, понятый как один из видов философского монизма, согласно которому все существующее и происходящее образует единый естественный мир. «Любые естественные объекты, от минералов и растений до человеческих существ и социальных институтов, существуют внутри пространственно-временного и каузального порядков… Любые объяснения со ссылками на неестественные объекты не допускаются… Если для того или иного круга явлений применяются ненатуралистические объяснения, то это свидетельствует о том, что здесь еще не достигнут прогресс, который приведет к их замене естественными объяснениями… В самом по себе универсуме нет моральных или идеальных ценностей, отличных от ценностей индивидов или социальных групп» [8. С. 270]. Мораль понимается как феномен, всецело принадлежащий этому единственному, естественному миру, поэтому любая философская или научная теория, претендующая на адекватное объяснение морали, должна исходить исключительно из реалий этого мира. Натурализм фактически ориентируется на общенаучный принцип, именуемый «бритвой Оккама»; этот принцип запрещает «умножать сущности без необходимости», что в данном случае означает запрет на выдвижение экзотических («сверхъестественных») объяснительных гипотез до исчерпания возможных «естественных» объяснений морального феномена. Правда, натуралистические учения в своем стремлении «заземлить» моральные ценности, нормы, мотивы часто упускают из виду их уникальность, необычность в сравнении с другими ценностными ориентирами, из-за чего специфически-моральное долженствование подменяется иными – естественными, но при этом внеморальными – жизненными установками («разумный эгоизм», личные интересы, склонности, тщеславие, страх наказания и пр.), которые могут мотивировать поведение, формально идентичное моральному, но не являющееся таковым по существу. В этом отношении моральная метафизика имеет определенное преимущество перед натурализмом, поскольку нередко строит свои спекулятивные теории, отправляясь от действительных особенностей изучаемого феномена. Поэтому натуралистическая этика может составить реальную альтернативу трансцендентализму лишь в том случае, если она берет в расчет подлинные признаки морали, при всей их необычности, и интерпретирует их в понятиях естественного мировидения.

Дилемма психологизма и антипсихологизма

Философско-методологическая дилемма психологизма и антипсихологизма впервые была концептуально (и вербально) обозначена в середине XIX в., хотя фактически она сложилась в европейской философской мысли значительно раньше. Названные позиции расходятся, главным образом, по вопросу о том, могут ли проблемы эпистемологии и логики быть представлены в понятиях психологии как общей науки о человеческом сознании. По существу, эти расхождения касаются возможности психологической трактовки только рационального мышления и познания. Антипсихологизм исключает рациональность из сферы психики, т.е. приписывает разуму (как познавательно-мыслительной способности) и производимому им знанию особый внепсихический статус. Психологизм же признает единую психическую природу обоих уровней познания – как чувственного (перцептивного), так и рационального. «Начала методологии психологизма, – пишет В.А.Бажанов, – можно найти в философии Дж. Локка и Д. Юма… Психологизм представлен именами А. Бэна, В. Вундта, У. Джеймса, Хр. Зигварта, Дж. Милля, Ж. Пиаже… Многие установки психологизма близки натуралистической теории познания». «Антипсихологизм был характерен для таких мыслителей как Ф.Г.Брэдли, Э.Гуссерль, Г.Фреге, Ч.Пирс, Б.Рассел… Вообще, психологизм преодолевается в направлениях, придерживающихся установок последовательного платонизма…» [2. С. 775]. Впрочем, ни психологизм, ни антипсихологизм в теории познания не сложились в качестве целостных, четко сформулированных концепций, каждое из этих направлений представлено целым рядом значительно расходящихся версий, поэтому безоговорочно ассоциировать психологизм с натурализмом и эмпиризмом, а антипсихологизм – с трансцендентализмом и априоризмом нет достаточных оснований.

В философии морали эта дилемма имеет свои особенности: здесь предметом полемики является вопрос о психическом или внепсихическом статусе уже не знаний, а особых духовных операций и состояний, характерных для морального сознания, таких как: принятие решений, побуждения к действию, оценка поступков и пр. Для сторонников психологизма моральные интенции (стремления, ценностные отношения) – в составе принципов и норм любой степени общности – всегда ассоциируются с «чувственностью», причем не с перцепциями (ощущениями, восприятиями, представлениями), которые тоже принято относить к сфере «чувств», а с эмоциями, переживаниями, волевыми усилиями. С этих позиций функционирование морали описывается в таких «психологических» понятиях, как чувства долга, одобрения, осуждения, «угрызения совести» и пр. Антипсихологизм не отвергает полностью наличие элементов «чувственности» в моральном сознании, однако признает этот факт лишь в отношении обыденной, «эмпирической» нравственности, а не ее «подлинного», «высшего» бытия – нравственного закона, чистого идеала; в этом ее бытии мораль умопостигаема, т.е. доступна лишь внепсихическому разуму. Так, Кант все «психологическое» относил к «эмпирии», утверждая при этом, что «все эмпирическое не только совершенно непригодно как приправа к принципу нравственности, но в высшей степени вредно для чистоты самих нравов» [4. С. 266].

Но каким образом эта «внепсихическая» способность человеческого духа может выполнять функцию морального долженствования, «категорически предписывать» определенный образ действий, выносить одобрительный или осудительный вердикт? Со времен Сократа и Платона спекулятивная онтология ценностей представляла эту процедуру так, будто человеческая душа, познав объективное (иномирное) добро, тем самым становится носителем доброго начала, т.е. человек благодаря этому «знанию» уже мотивирован к соответствующим поступкам и не нуждается в какой-то особой чувственной интенции. Подобным же образом этический интеллектуализм XVIII в., принявший идею о морали как некотором виде рационального знания, приписал этому знанию императивную функцию [1. С. 174]. В этической теории Канта, как и в других трансценденталистских учениях, моральный долг, лишенный всякой «материи желания», с необходимостью вменялся ноуменальному субъекту «чистым разумом»; причем эта «необходимость» (или «категоричность») понималась не в психологическом, а в логико-эпистемологическом смысле. Способность разума не только мыслить, познавать, но и быть особым, без участия «чувств», побудителем, движителем человеческих поступков, представлялась Канту очевидным фактом (надо сказать, в полном согласии с расхожим, обыденным пониманием этого духовного механизма). Вместе с тем Кант признавал принципиальную непостижимость того, каким образом «чистый» разум выполняет практическую, морально-мотивирующую функцию [4. С. 308], т.е. по сути констатировал методологическую несостоятельность антипсихологистского истолкования морали.

Многочисленные споры о месте и роли «разума» и «чувств» в моральном сознании (т.е. контроверзы рационализма и сентиментализма) совсем не обязательно идут в русле рассматриваемой дилеммы: часто вопрос о «внепсихичности» разума (и тем более чувств) в этих диспутах просто опускается. Концепция этического антипсихологизма формируется преимущественно в контексте трансценденталистского (и вместе с тем когнитивистского) понимания морали, когда нравственный закон в его чистом виде мыслится пребывающим вне человеческого сознания и постигаемым (познаваемым) с помощью разума, или же представляется априорным конструктом разума; причем в обоих случаях «разум» исключается из числа «естественных» феноменов человеческой психики.

* * *

Нетрудно видеть, что дилемма «психологизм – антипсихологизм» тесно связана с двумя другими традиционными дилеммами моральной философии: «когнитивизм – нонкогнитивизм» и «натурализм – метафизика». При этом близкие (дополняющие и подкрепляющие друг друга) подходы, представляющие одну из сторон в этих дилеммах, а именно – нонкогнитивизм, натурализм и психологизм, образуют своего рода концептуальную «коалицию», противостоящую другой «коалиции», в которую входят соответственно когнитивизм, трансцендентальная метафизика и антипсихологизм. Эти два методологических блока не имеют собственных названий и не входят (именно в виде таких «комплексов») в стандартные – научные и учебные – типологии философско-этических направлений и школ. Тем не менее они реально существуют и конкурируют в теориях и учениях, по-разному описывающих и объясняющих феномен морали. Если, например, некий теоретик последовательно придерживается линии философского (мировоззренческого) натурализма, то эта установка, как правило, сочетается в его трудах с психологизмом и нонкогнитивизмом (даже если сам он не отмечает с достаточной определенностью наличие такой связи). В свою очередь, трансценденталистская трактовка морали обычно является предпосылкой или следствием антипсихологизма и когнитивизма. Конечно, говорить о «неразрывном единстве» методологических установок, составляющих каждую из этих (условно скомпонованных) триад, нет достаточных оснований, учитывая неизбежные расхождения участников дискуссий по частным вопросам, разнообразие проблемных контекстов, методологический эклектицизм, нередкий даже в профессиональных работах, и прочие привходящие факторы, размывающие концептуальную целостность философских позиций.

Разумеется, в истории этической мысли (в ее теоретической, а не нормативной ветви) сложились и другие, помимо названных, весьма значимые методологические коллизии. Так, дилемма «детерминизм – индетерминизм» (вкупе с ее ответвлением – «каузальность – телеология») была и остается одной из центральных тем философских дискуссий, главным образом – в связи с проблемой свободы воли и моральной ответственности. Однако эта дилемма, при всей ее важности, стоит в этической теории несколько особняком, то или иное ее решение не сказывается заметным образом на постановке и решении других проблем в этой области знания. В настоящей статье специально выделены и рассмотрены те концептуальные дихотомии, которые, взятые вместе, образуют не просто некоторую совокупность методологических подходов, но скорее их систему, – систему, конечно, неполную, однако занимающую заметное место в базисной структуре этической теории и определяющую в значительной степени ее проблематику.