Проблема коллективизации в Прибалтийских республиках в советской историографии 1970-1980-х гг.

Кананерова Елена Николаевна ORCID: 0000-0002-6218-2618 кандидат исторических наук доцент, кафедры исторических наук и архивоведения Московского государственного лингвистического университета 119034, Россия, г. Москва, ул. Остоженка, 38, оф. стр.1 Kananerova Elena Nikolaevna PhD in History Associate Professor, Department of Historical Sciences and Archival Studies, Moscow State Linguistic University 119034, Russia, g. Moscow, ul. Ostozhenka, 38, of. str.1 ekananerova@yandex.ru Другие публикации этого автора

Проблема коллективизации в Прибалтийских республиках в советской историографии 1970-1980-х гг.

Введение

В статье освещаются достижения советской исторической науки 1970-1980-х гг. в исследовании проблемы коллективизации в прибалтийских республиках. Объектом иcследования стало развитие советской исторической парадигмы. Предметом - развитие советской исторической науки в контексте изучения послевоенной коллективизации в Прибалтике в 1970-1980 гг. в условиях ресталинизации.

Актуальность исследования обуславливается необходимостью осмысления достижений советской исторической науки в изучении данной области, установления малоизученных тем, вопросов, в изучении которых проявились идеологические установки того времени. Проблема финального послевоенного этапа коллективизации в Прибалтике, Западной Украине, Западной Белоруссии, в отличие от хорошо изученной коллективизации 1930-х гг., лишь в наши дни стала объектом внимания современных исследователей. Кроме того, актуальность связана с необходимостью на современном этапе изучать коллективизацию в западных республиках и районах после Великой Отечественной войны по причине обострившейся обстановки на постсоветском пространстве, в которой тенденциозно используются факты из истории СССР.

Советская историография 1940-1960-х гг., посвященная коллективизации в Прибалтике и на Западной Украине были предметом отдельного исследования автора. Хронологические рамки данного исследования обусловлены политическими процессами, протекавшими в это время в стране, в частности ресталинизацией 1970-х гг. с одной стороны и распадом страны с другой.

Целью исследования было выяснить направление развития историографии коллективизации в Прибалтике в 1970-1980-х гг., изучить эволюцию тематики и оценок в условиях окончания «оттепели» и прекращения ревизии сталинизма. Для достижения поставленной цели применялись как общенаучные методы: анализ, синтез, индукция, типологизации и идеализации, так и собственно историографические принципы и методы: принцип историзма, проблемно-хронологический метод изложения, сравнительно-исторический, историко-генетический, историко-системный, метод периодизации.

Новизна работы заключается в том, что автор впервые проводит анализ советских исторических трудов исходя из современной парадигмы, опираясь на опыт изучения коллективизации 1930-х гг. историками научной школы В. П. Данилова.

В связи с тем, что данная тема не становилась предметом специального исследования автор обращается к советским историографическим обзорам и современным исследованиям развития исторической парадигмы в целом. В ходе исследования было впервые установлено противоречие между подробными статистическими сведениями и идеологизированными выводами о характере коллективизации и «раскулачивания» в Прибалтике.

В 1970-1980-х гг. предприняты первые попытки историографического осмысления коллективизации в прибалтийских советских республиках. Г. А. Шаджюс, А. Ефременко и авторы «Истории советского крестьянства» выделяют следующие этапы развития историографии проблемы: 1940-1953 гг., когда в процессе аграрных преобразований создаются статьи, брошюры непосредственных участников социалистического преобразования сельского хозяйства ^{[17, с.30]}. Научные работы этого периода посвящены отдельным аспектам коллективизации.

После 1953 г. благодаря расширению источниковой базы и критике сталинизма в предшествующий период расширяется тематика, подробно изучается первое послевоенное десятилетие развития советской деревни и появляются критические оценки мер по подъему сельского хозяйства ^{[14, с.9]}. 1950-1960-е гг. — время систематического изучения проблемы, что позволило создать целостную картину процессов, происходивших в прибалтийской деревне в переходный период ^{[17, с.31]}, определить состояние сельского хозяйства республик до начала аграрных преобразований, выявить характер сельского хозяйства накануне преобразований, цели и характер, принципы аграрной реформы, изучить опыт первых довоенных колхозов, проследить изменение численности и состава крестьянства в послевоенные годы, выстроить периодизацию коллективизации, ее предпосылки и классовую борьбу в процессе ее проведения, изучить различные аспекты колхозного строительства ^{[18, с. 56-59]}. А. Ефременко высказывает мнение о том, что деятельность партии изучена хорошо, но «процесс сплошной коллективизации освещен в общих чертах» ^{[19, с. 8]}.

Предпосылки, факторы, методологические основы развития историографии коллективизации в Прибалтике в 1970-1980-е гг.

Советская историческая парадигма сложилась в 1940-e гг. под влиянием сталинского Краткого курса истории ВКП(б) ^[1], монополизировавшего право задавать направление и рамки развития советской исторической науки на долгие годы ^{[2, с.256-271]}. В основе советской парадигмы лежала задача теоретически обосновать решения руководства партии, страны и лично вождя при конструировании социалистической системы. Это делало работы 1940-1950-е гг. иллюстративными, ищущими конкретные примеры, подтверждающие постулаты «Краткого курса».

Советская историческая парадигма претерпевала изменения, подвергалась как эрозии 1960-х гг., так и попыткам сохранить монолитность методами идеологического принуждения 1970-х гг.

«Хрущевская оттепель» кратковременно и частично открыв архивы заронила зерно сомнения в том, что официальная оценка событий — истина в последней инстанции. В существующей советской парадигме сложилось новое направление ^{[3, с.78—81]} или новая исследовательская программа ^{[4, с.15]}, которая перенесла внимания с проблемы политики партии на анализ объективных процессов истории советской деревни (социально-экономических, демографических и культурных проблем).Однако уже во второй половине 1960-х гг. прекратилась критика сталинизма и культа личности И. В. Сталина и широко распространились разгромные компании под видом защиты марксистско-ленинской теории от ревизионистов.

«Брежневская ресталинизация» вновь закрыла историкам доступ к документам, которые подрывали советскую парадигму, ужесточила государственный и партийный контроль над наукой, способствовала развитию консервативных взглядов. Для аграрной историографии 1970-1980-х гг. характерны возврат к упрощенным сталинским моделям, замалчивание «неудобных» проблем, завышение оценок развития СССР, в том числе развития сельского хозяйства на базе коллективизации, некритичная оценка деятельности КПСС ^{[5, с 229]}.

Тем не менее в 1970-е гг. продолжали работу историки-«шестидесятники». Идеи нового направления не были реализованы из-за противоречий в политической сфере и половинчатости ревизии сталинизма. В результате противостояния историков нового направления «шестидесятников» и нового официального направления в лице С. П. Трапезникова дискуссия сосредоточилась вокруг оценки государственной аграрной политики.

При изучении работ этого периода обращает на себя внимание тот факт, что наряду с обязательными ссылками на труды В. И. Ленина ^{[6, С. 73]}; ^{[7, с.168]}; ^{[8, с.675]}; ^{[9, с.16]}; ^{[10, с.37]}; ^{[11, с.52]}; ^{[12, с.122]}; ^{[13, с.284]}; ^{[6, С. 280]}, появляются ссылки на работы С. П. Трапезникова, возглавлявшего неосталинистское направление в институте истории Академии наук ^{[14, с.358]} Ссылаясь на труды В. И. Ленина историки делают акцент на ленинских принципах коллективизации, ленинском кооперативном плане как теоретических основ проводимой коллективизации, что не соответствовало действительности.

В научный оборот в 1970-1980-е гг. хотя и вводятся новые документы, все они исходят от партии и правительства, в том числе ЦСУ Литовской ССР; партархива Института марксизма—ленинизма при ЦК КПСС (ПА ИМЛ); архива Государственного историко-революционного музея Литовской ССР (Архив ГИРМ ЛитССР), местных архивов таких как государственный архив Харьюского района (ГАХР). Опыт изучения коллективизации 1930-х гг. показывает, что основную роль в коллективизации и «раскулачивании» принимали органы государственной безопасности. Именно в их архивах откладывалась документация о реализации политики партии на местах. Вероятно, по этой причине в работах советских авторов 1970-1980-х гг. отсутствует не только описание «раскулачивания», но и точные данные о численности «раскулаченных», местах высылки и их дальнейшей судьбе ^[15].

В 1970-1980-е гг. новые сборники документов практически не публикуются. Исключение составляет многотомное издание (36 томов), продолжающееся с 1961 г. «История коллективизации в СССР», содержащее официальные документы ^[16]. Последние тома издания посвящены коллективизации сельского хозяйства в республиках Прибалтики. В сборниках 1960-х гг. под влиянием XX съезд КПСС. публиковались материалы, отражавшие негативные стороны коллективизации и аграрной истории СССР, публикации 1970-начала 1980-х гг. стали вновь отражать сталинскую интерпретацию событий.

В 1970-е гг. по проблеме коллективизации в прибалтийских республиках в основном издавались статьи, сборники по итогам конференций, многие из которых проводились при местных отделениях Института Истории АН СССР. В 1970-1980-е гг. были подготовлены обобщающие работы по истории партии прибалтийских республик, истории каждой из прибалтийских республик, в которых проблема коллективизации рассматривалась в контексте социально-экономического развития СССР и послевоенного хозяйственного восстановления.В1980-е гг. были подготовлены коллективные монографии, где коллективизация в прибалтийских республиках рассматривалась как завершающий этап единого процесса социалистического переустройства советской деревни в СССР.

Изучение этапов и предпосылок коллективизации в прибалтийских республиках в работах 1970-1980-е гг.

Несмотря на сужение идеологических рамок в середине 1970 годов на фоне спада темпов производства в сельском хозяйстве аграрная проблематика приобретает особую актуальность.

В 1970-е гг. историки выделяют три основных этапа коллективизации: 1940-1941 гг. — аграрные преобразования, начало социалистического строительства; 1944-1948 гг. – ликвидация последствий ВОВ; подготовка коллективизации. Эти этапы совпадают с этапами, выделенными в 1940-1960-е гг. Рамки сплошной коллективизации и ликвидации кулачества как класса расширены до 1949-1953 гг. ^{[17, с. 31-32]}. В 1980-е гг. в процессе коллективизации как отдельный этап выделяют «организационно—хозяйственное укрепление колхозов в начале, середине 1950 годов» (укрупнение). [13 с.292]; ^{[14, с.20]}; [13 с.321]

Рассматривая цели коллективизации советские авторы 1970-1980 годов акцентируют внимание не на экономической составляющей - ликвидации хозяйственного отставания, вовлечении в обработку всей наличной земли как авторы работ 1960-х гг., а на политической — необходимости разгрома кулачества — социальной базы буржуазно-националистического подполья и его террористических банд» [19 с.27].

Исследователи 1970-1980-х гг. развивают тезис о неизбежности коллективизации, но признают, что предпосылки коллективизации в прибалтийских республиках были подготовлены партией ^{[13, с.285]}; ^{[14, с.132]}, т.к. «условий для непосредственного перехода к социализму в широких масштабах не имелось» ^{[9, с.15, 20]}; ^{[13, с.285]}. Историки высказывают мнение о том, что «… социальная перестройка деревни к началу 50-х годов … опередила техническое перевооружение сельского хозяйства» ^{[13, с.326]}. Косвенным подтверждением этого являлось и острая нехватка специалистов даже к 1950 г. ^{[20, с.105]}; ^{[20, с.203]}. «Используя на своих полях тракторы и другую технику МТС, крестьяне воочию убеждались в преимуществах машинной обработки земли…» ^{[21, с.94]}. Важнейшим фактором, сдерживавшим развитие механизации сельского хозяйства, стало хуторское землепользование ^{[21, с.94]}. Интересно мнение М. Рубина, о том, что коллективизация «открывала широкие перспективы для механизации». ^{[21, с.92]}. В «Истории советского крестьянства» говорится, что «в 1945-1948 гг. полевые работы были механизированы на 4—8%, в 1950 г. — на 20,8 %» ^{[14, с.131]}. Исходя из этого мы можем сделать вывод, что не механизация была предпосылкой коллективизации, а наоборот, колхозы создавались как потребители продукции машиностроения.

Важнейший вопрос советской историографии — проблема предпосылок коллективизации. Первой предпосылкой коллективизации по мнению авторов 1970-1980-х гг. была аграрная реформа 1940-1941 гг. В ходе реформы были отменены выкупные платежи за землю, ликвидировано капиталистическое землевладение и созданы условия для перехода к социалистическому землепользованию, изменившая распределение земли в крестьянских хозяйствах, лишив зажиточные хозяйства более чем трети их земли и передав большую часть их имущества бедняцким хозяйствам ^{[20, с. 83]}; ^{[20, с. 94]}; ^{[20, с. 99]}; ^{[20, с. 177]}; ^{[20, с. 192]}. Авторы подчеркивают, что были установлены нормы землепользования не более 30 га, изъятые излишки земель передавались в земельный фонд и оттуда трудящимся крестьянам. В общем в Прибалтике крестьянским хозяйствам было передано 1723602 га земли значительная часть, живого и мертвого инвентаря ^{[6, с. 122]}; ^{[6, с. 127]}. После ВОВ по мнению исследователей реформа приобрела «политическую направленность. … в отношении активных врагов советской власти имела карательный характер» ^{[20, с. 102]}.

Как и исследователи 1940-1960-х гг. историки подчеркивают особую роль партии в подготовке предпосылок к коллективизации в условиях преобладания индивидуальных хуторских хозяйств ^{[13, с. 270]}; ^{[13, с. 273]}; ^{[13, с. 293]}; ^{[13, с. 302]}, подчеркивая острую нехватку партийных кадров после ВОВ, и определяя источники пополнения ^{[22, с. 10]}; ^{[22, с. 31]}; ^{[22, с. 32]}; ^{[22, с. 48]}.

По мнению многих авторов 1970-1980-х гг. важнейшей предпосылкой, коллективизации была идеологическая работа партии, в том числе экскурсии единоличников в колхозы и повышение культурного уровня колхозников за счет кружков самодеятельности, концертов, спектаклей, которые прививали культурные нормы и новую систему коллективистских ценностей. «В осеннее—зимний период 1949-1950 гг. на краткосрочных курсах и семинарах учебу прошли 21688 работников» [23 с. 144]. «В Литовской ССР в 1949-1951 гг. было подготовлено свыше 16,6 тыс. трактористов и других механизаторов» [9 с. 28].

Исследователи отмечают, что по мере становления колхозного строя рос и уровень благосостояния колхозников ^{[24, с.158]}. на трудодни в колхозах Литвы выдавали в 1947 г. по 5,5 кг зерна и по 4 руб. деньгами, мясо, молоко, сахар, в 1948 г. от 3-5 до 9,5 кг зерна и по 4,5 руб. деньгами, колхозники приобрели коров ^{[19, с.25]}; ^{[25, с.178]}. Эстонские колхозники получили в 1948 году на 1 трудодень по 6,11 кг зерна, 4,9 картофеля, 3 кг сена и по 3 руб. 20 коп. деньгами ^{[8, с.685]}. Но авторы признают, что потребовалось время, чтобы эти процессы стали ощутимы для крестьян, убыточные хозяйства были ликвидированы только после в 1965 г. ^{[26, с.91]}.

А. П. Ефременко и А. Руусман развивают обозначенную в 1940-1960-е гг. тему крестьянской кооперации выделяя кредитную, сельскохозяйственную, торговую, молочную, перерабатывающую, животноводческую, производственную (использование сельскохозяйственных машин), сложившиеся еще в годы «господства буржуазного производства» ^{[7, с.168]}; ^{[19, с. 11]}; ^{[26, с. 173]}. С приходом к власти большевиков кооперация была взята под контроль государства и преобразована в 1941 г. в товарищества ^{[7, с.169]}, чтобы использовать традиционные формы крестьянского объединения для подготовки к коллективизации ^{[27, с.62]}. По мнению А. П. Ефременко в кредитной кооперации в Литовской ССР — 10—13,8 % хозяйств, в других – 12—13,5% в 1947-1949 гг.; А. Руусман определяет, что в Эстонской ССР до 1940 г. — 1/3 крестьянских хозяйств, в 1948 г.1/3 крестьянских хозяйств входили в машинную кооперацию ^{[19, с.172]}; ^{[26, с.174]}; ^{[19, с.13]}; ^{[26, с.175]} В. Ю. Каралютин отмечает, что в 1949 г. в сельскохозяйственных, кредитных и молочных товариществах состояли 70 % крестьянских хозяйств Латвийской ССР ^{[27, с.60]}. Кооперативная линия добровольной коллективизации была отвергнута в условиях сплошной форсированной коллективизации, не исчерпав себя ^{[26, с.176]}.

А. П. Ефременко как предпосылку коллективизации, отмечает облегчение налогового бремени на трудовые крестьянские хозяйства ^{[19, с.7]}. Члены колхозов освобождались от сельхозналога или платили по сниженной на 50 % ставке ^{[14, с.136]}. Кроме того, в статях и монографиях упоминается кредитование, которое наряду с налоговой политикой способствовало коллективизации. До начала сплошной коллективизации трудящимся в Эстонии было выдано более 170 млн руб., в Литве — 240 млн руб. ^{[14, с.122]}. Свертывание кредитования началось в 1948 г. в преддверии форсированной коллективизации ^{[20, с.194]}; ^{[20, с.196]}.

Несмотря на то, что в абсолютном большинстве советских публикаций 1970-1980-х гг. говорится, что к началу 1949 г. в республиках Прибалтики созрели условия для массовой коллективизации» ^{[14, с.137]} темпы добровольной коллективизации свидетельствуют об обратном. Историки вслед за решениями партийных съездов повторяют догматические позиции о вызревании предпосылок для развертывания сплошной коллективизации, что явно указывает на идеологические рамки сталинизма, которые сохранили свои позиции в рассматриваемый период. Изредка можно встретить попытки объективной оценки. «Для крестьянина не так просто было покончить с вековыми привычками и вступить в колхоз» ^{[19, с.20]}. Подводя итог сравнению изучения предпосылок коллективизации в историографии 1970-1980-х гг. и 1940-1950-х гг., можно отметить, что предпосылки, названные авторами обоих периодов идентичны, но в 1970-1980-е гг. произошло углубление их изучения.

Изучение темпов, особенностей, принципов и методов коллективизации в прибалтийских республиках в работах 1970-1980-е гг.

Большинство советских исследователей 1970-1980-х гг. рассматривают проблему темпов коллективизации, начиная с аграрной реформы 1940-1941 гг., когда движение было не массовым ^{[13, с.287]}. К концу 1947 г. в Прибалтике насчитывалось 74 коллективных хозяйства в конце 1948 г.- начале 1949 гг. в Латвийской ССР коллективизировано 10,2% хозяйств, в Литве — 3,8 % хозяйств, в Эстонии — 5,8%, к 25 мая в Эстонской ССР коллективизирован 71,1 %, в январе 1951 г. — в Латвии 96,1%, в Литве 89,2%, в Эстонии 91,6 % хозяйств ^{[14, с.287],[6, с.298]}; ^{[28, с.29]}.

А. Ефременко, А. Руусман, В. Савченко предпринимают попытку комплексного анализа причин медленных темпов добровольной коллективизации, называя среди них задержку создания общественного хозяйства, несвоевременное обобществление земли средств производства, хуторское расселение, недостаток опытных и квалифицированных кадров, низкую организацию и дисциплину, отсутствие благоприятных эконмических условий (мало вложений государства, слабая материальная заинтересованность, низкие заготовительные цены), недочеты планировании и руководстве сельским хозяйством. Такая характеристика, несомненно, перечеркивает утверждение об учете ошибок и опыта коллективизации 1930 гг. ^{[9, с.29-30]}. Таким образом речь идет о незрелости предпосылок для коллективизации. Большинство же авторов продолжают объяснять ускорение темпов коллективизации в 1949 г. вызреванием предпосылок и ростом сознательности крестьянства ^{[13, с.313]}.

Принципы коллективизации, провозглашаемые в работах 1970-1980-х гг. вслед за постановлениями ЦК ВКП(б), такие как «никакой торопливости», «полная добровольность», привлечение в колхозы в первую очередь бедняков, колхозное строительства на базе современной сельхозтехники, не вполне соответствовали действительности ^{[13, с.303]}; ^{[14, с.135]}. Данные о темпах коллективизации, приведенные выше опровергают добровольный характер коллективизации. Только принуждение ускорило темпы коллективизации в 1949 г.

Характеризуя особенности коллективизации в Прибалтийских республиках исследователи 1970-1980-х гг. традиционно отмечают, что агарная политика местных компартий опиралась опыт братских республик и «ошибки прошлых лет». Коллективизация в Прибалтике «не знала спадов и отливов». Вместо разнообразия коллективных форм хозяйства (артель, коммуна, тоз) после ВОВ организовывалась универсальная сельскохозяйственная артель. Особенностью коллективизации в Прибалтике стали более сжатые сроки проведения: 4 года против 8 лет в 1930-е гг. ^{[14, с.144]}. «Отличительной чертой коллективизации в Литве было то, что наряду с быстрыми темпами организации колхозов шел одновременный процесс хозяйственно-организационного укрепления колхозов, который в старших республиках советских республиках занял более длительное время» ^{[12, с.124]}.

Основным методом коллективизации авторы изученных нами работ называют кампании, т.е. принудительные и форсированные методы построения социализма, характерные и для 1930-х гг., в том числе кампании по зимнему ремонту техники, лесозаготовкам, выборам, госзайму, весеннему севу, массовой коллективизации и выявлению кулаков ^{[20, с. 84]}; ^{[20, с. 165]}; ^{[20, с. 166]}.

Не все темы, связанные с коллективизацией в Прибалтике, по мнению исследователей 1970-1980-х гг. были изучены одинаково. Проблемы сплошной коллективизации «освещены лишь в общих чертах» ^{[14, с.8]}.

Эволюция представлений о нарушениях при проведении коллективизации и критериях и численности кулацких хозяйств в прибалтийских республиках в работах 1970-1980-е гг.

Важнейшей проблемой в историографии 1970-1980-х гг. стал вопрос нарушений при проведении коллективизации, о которых в историографии 1940-1960-х гг. лишь вскользь упомянуто как о единичных фактах. Большинство исследователей 1970-1980-х гг. также отталкиваются от мысли, что колхозы создавались в Литовской ССР «без перегибов, на здоровой почве, не допускалось обобществления мелкого скота, птицы, предметов быта», с учетом опыта старших республик, что «извращения политики партии» не носили массового характера и «пресекались быстро и решительно» ^{[20, с. 122]}.

А. П. Ефременко признает, что имело место давление на крестьян через механизм упорядочивания артельного землепользования, когда еще до начала массовой коллективизации крестьянам, воздержавшимся от вступления в колхозы, отводились земельные участки за 10-12 км, в 4 раза урезались участки ЛПХ по сравнению с колхозниками ^{[19, с.33-34]}. О чрезмерном использовании административных мер пишет в своей статье и В. Малишкаускас ^{[23, с.143]}.

В трудах «Очерки истории коммунистической партии Эстонии», «Построение социализма в советской Прибалтике» и «Истории советского крестьянства» речь идет о фактах занесения в списки кулаков и гитлеровских пособников лиц, не относящихся к ним ^{[13, с.306]}; ^{[6, с.303]}; ^{[14, с.141]}.

А. Ефременко, А. Руусман, В. Савченко отмечают не массовые случаи «штурмовщины, администрирования, нарушение принципа добровольности» ^{[9, с.26]}.

Вопрос численности кулачества и критериев его определения является первостепенным в рассмотрении «раскулачивания» как инструмента коллективизации.

Все авторы 1970-1980-х гг. согласны во мнении, что по итогам возобновления аграрной реформы после ВОВ изменилась социальная структура крестьянства, хотя некоторые оценки не вполне адекватны. Например, Э. А. Жагар пишет, что в Латвии большинство крестьян были безземельные или малоземельные» ^{[29, с.44]}. В большинстве же работ даны трезвые, подкрепленные архивными данными сведения. Численность кулаков Латвии в 1940 г. оценивается в 17%. в Эстонии к 1939 г., до начала социалистических преобразований — 28 % бедняцких хозяйств (1—10 га земли, 11,4% от всех лошадей, 11,8 % всех коров), 46,7 % — середняцких (10-30 га земли, 43,9 % всех лошадей, 46 % всех коров), 25,3 % — кулацких (50-100 га земли, 39,6 % всех лошадей, 41,5 % всех коров) ^{[6, с.72]}. По подсчетам А. Руусмана и Г. Тидо по итогам аграрных преобразований в Эстонии больше всего (вдвое) выросла группа с наделом 20-30 га., а группа до 10 га уменьшилась. Тем не менее хозяйства с наделом до 10 га и 10-15 га составляли 57 % ^{[20, с.96]}.

В 1970-1980-е гг. расширяется круг критериев, установленных в 1940-1960-е гг., в качестве признаков исследователи называют — не только систематический найм работников и применение сложной техники, но и предоставление на кабальных условиях другим крестьянам семян, скота, с/х машин, размер надела (свыше 30 га) ^{[13, с.306]}.

Интересен подход Э. Э. Ласси к теоретическому осмыслению критериев кулачества. Он считает, что количества земли не может быть критерием в определении социальной структуры. Вслед за В. И. Лениным он предлагает использовать как основной фактор оценки в Прибалтике количество дойных коров ^{[30, с.163]}. Основываясь на этом критерии А. Руусман выделил в середняках «маломощных, обычных и крепких», утверждая, что «… жизнеспособным (середняцким) в Эстонии является хозяйство, имеющее не менее 15 га сельхозугодий» ^{[20, с.183]}. Э. Э. Ласси на базе данных А. Руусмана приходит к выводу о том, что в 1947-1948 гг. численность бедняцких хозяйств (по доходу и наличию 1 коровы или бескоровных) составляла 54,2%, кулацких — 2%, середняцких — 43,8 % ^{[31, с.56—57]}. А. Руусман, Г. Тидо подчеркивают, что несмотря на активную аграрную политику власти значительное число хозяйств оставалось бедняцким по причине отказа бедняков от прирезков, т.к. им не доставало рабочей силы для их обработки отрезков, находившихся на удалении друг от друга, им угрожали расправой кулаки. ^{[20, с.188]}. В «Истории Эстонской ССР» по состоянию на 1 июля 1948 г. хозяйств до 1 га осталось 1,8 %, 1—10 га — 23,5 %, 10-30 га — 74,7. Таким образом число середняцких хозяйств выросло за счет крупных, которые фактически были ликвидированы ^{[32, с.677]}.

По данным А. П. Ефременко количество кулацких хозяйств в 1947-1948 гг. сократилось почти вдвое ^{[19, с.14]}. А. И. Руусман пишет, что в 1941 г. в Эстонии было 13 % кулаков, т.е. 23 тыс. хозяйств, а благодаря аграрной политике советской власти «в середине 1948 г. в списки кулаков занесено 2743 хозяйства», т.е. их численность сократилась в 10 раз и составила (по нашим подсчетам) 1,3 % .

«В конце 1948 г., то есть непосредственно перед началом массовой коллективизации, в Эстонской ССР насчитывалось 1,8 %..., в Литовской ССР — 1.4%,… в Латвийской ССР 3,6%...» ^{[13, с.307]}. В свою очередь авторы «Истории советского крестьянства» пишут, что в 1948 г. в республиках Прибалтики бедняцкие хозяйства составляли 34—40%... В Латвии — 3,6% кулаков, в Литве — 1,4, %, в Эстонии 1,8 % ^{[14, с.130]}. Существенная разница в цифрах объясняется разными критериями подсчета.

Изучение методов «раскулачивания» и крестьянского сопротивления в прибалтийских республиках в работах 1970-1980-е гг.

Исследователи 1970-1980-х гг. описывают две основные формы борьбы с кулаками: вытеснение и ликвидацию как класс, рубежом в применении которых стало начало сплошной коллективизации ^{[6, с.301]}. «Земельная реформа 1940-1941 гг. и ее развитие в послевоенные годы ограничили возможности кулацкой эксплуатации (предельные нормы землепользования до 30 га, сложная сельскохозяйственная техника конфисковалась) ^{[33, с.12]}, причем наемный труд в послевоенной Прибалтике не запрещался ^{[19, с.13]}.

При проведении политики вытеснения государство руководствовалось принципом «социалистической законности», хотя авторы признают случаи неправомерного отчуждения земли ^{[8, с.304]}.

С 1947 г. начинается экономическое наступление на кулака, усилившегося за счет выгодной рыночной конъюнктуры. Налоги на кулака, нормы сдачи сельскохозяйственной продукции государству были повышены на 20-50 % ^{[19, с.14]}; ^{[19, с. 24]}. К тем кулакам, которые не исполняли налогового законодательства применяли судебные меры до 1949 г., например, в Эстонии к суду за 1946-1948 гг. привлечены 0,8-1,3 % населения ^{[20, с. 168]}. Важнейшим инструментом вытеснения кулаков было их исключение из кооперативов с 1948 г. «Только в 1948 г. из сельскохозяйственных кооперативов Латвии было исключено 3 тыс. кулаков» ^{[13, с. 305]}. Часть кулацких хозяйств была ликвидирована как бандитская ^{[19, с. 39]}. Интересно, что одним из критериев отнесения к кулачеству было наличие более 30 га земли. А. П. Ефременко утверждает, что в кооперативах было немало кулаков, вместе с тем приводя данные о том, что на 15.11.1946 г. в кооперативах состояли 3,4 % хозяйств, имевших более 20 га земли, хозяйств с более чем 30 га земли к этому моменту уже не было ^{[7, с. 171]}. Очевидно, советские историки завышали численность кулаков в кооперативах и их роль в хозяйственной жизни для подтверждения пресловутого сталинского тезиса о «росте классовой борьбы» по мере становления социалистической экономики.

Большинство авторов 1970-1980-х гг. оценивает политику по вытеснению кулака как эффективный инструмент подрыва экономической мощи кулаков, но отдельные авторы считают, что «до 1949 г. борьба против кулачества велась слабо» ^{[6, с. 286]}. «Обстановка острой классовой борьбы в деревне предопределила то, что ликвидацию кулачества как класса в Прибалтике пришлось провести в основном в тех же формах и методах, что и в 20-е и 30-е годы в других регионах страны» ^{[13, с. 319]}. С началом форсированной коллективизации начались и репрессии в отношении кулаков, выражавшиеся в экспроприации, выселении кулаков. В другие районы страны. И если о бандитизме и кулацком сопротивлении пишут все авторы, то о высылке кулаков есть упоминание только в 2 изученных нами работах ^{[8, с. 305]}; ^{[14, с. 141]}.

Традиционной для советской историографии позицией является рассмотрение проблемы кулацкого сопротивления в совокупности с борьбой националистов против Советской власти ^{[19, с. 15]}; ^{[34, с. 51]}. В работах советских авторов содержится немало упоминаний о преступлениях «кулацко-националистических банд», многие из которых описываются в страшных подробностях. В «Истории советского крестьянства» сообщается, что националисты были особенно активны в Литве, где весной 1947 г. действовали 183 вооруженные банды, чьими жертвами стало более тысячи человек. По данным тех же авторов В Латвийской ССР действовали кулацко-националистические банды, из бывших военизированной организации «Айзсарги», шпионско-диверсионной организации «СС Ястфербанд Остланд», «лесные братья». В Эстонской ССР бандитизм был менее развит ^{[13, с. 291]}. Авторы «Истории советского крестьянства», Ласси Э. Э. и А. Руусман утверждают, что «всего в Эстонии от рук бандитов погибло ок.900 человек» ^{[30, с. 166]}; ^{[14, с. 125]}; ^{[33, с. 165]}. З. А. Заляпуга и авторы «Построения социализма в советской Прибалтике» утверждает, что в Литве «за 1944-1951 гг. погибло более 13 тыс. партийных и советских работников…» ^{[25, с. 163]}; ^{[13, с. 315]}.

Особое внимание советские ученые уделяют борьбе отрядов добровольцев с националистически—кулацкими бандами и легализация тех, кто не совершил серьезных преступлений ^{[19, с. 16]}; ^{[14, с. 126]}

Как и исследователи 1940-1960-х гг. историки рассматриваемого периода называют методами сопротивления кулаков до начала форсированной коллективизации наряду с бандитизмом удерживание лучших земель, враждебную агитацию, подрывную деятельность и саботаж в кооперативах и советских учреждениях. Однако исследователи 1970-1980-х гг. детализируют методы сопротивления, называя сокрытие земли путем фиктивного раздела между родственниками, запугивание крестьян, в пользу которых перераспределяли конфискованные земли, подкуп волостных и уездных властей для принятия неправомерных решений, в том числе признание членов семей кулаков новоземельцами, подстрекательство к продаже скота и уничтожению личного скота, закапывание камней на старых межах при обобществлении земли, поджоги, намеренную порчу машин, перегон зерна и картофеля на самогон с последующей спекуляцией, угрозы сельским активистам, т.е. делали все, чтобы обойти советские законы, а также сами представляли из себя «базу для империалистической агентуры» ^{[6, с. 77-79]}; ^{[14, с. 124]}; ^{[20, с.107]}; ^{[35, с.26]}; ^{[13, с. 291]}; ^{[34, с. 52]}; ^{[19, с. 37]}; ^{[8, с. 304, 305, 307, 680, 686]}; ^{[14, с. 137]}; ^{[14, с. 140]}.

Изучение укрупнения колхозов и оценка результатов коллективизации в прибалтийских республиках в работах 1970-1980-е гг.

В работах 1970-1980-х гг. исследователи впервые обращают внимание на процесс укрупнения колхозов, уделяя особое внимание тому факту, что финальный этап коллективизации в Прибалтике совпал со всесоюзным укрупнением колхозов. Причиной обращения к данной проблематике стали трудности в развитии сельского хозяйства. В. Ю. Каралютин приводит статистические данные по укрупнению: в конце 1950 г. в укрупненных колхозах состояли 96,5% крестьянских дворов и 94,7 % земли ^{[27, с. 65]}. В коллективном труде «История Эстонской СССР» называют недостатки укрупнения, в частности объединение без достаточной подготовки и со слабой разъяснительной работой, а значит эффективность таких крупных хозяйств была не высокой ^{[8, с. 311]}; ^{[26, с. 90]}.

При этом многие авторы указывают, что «… во многих областях укрупнение колхозов проводилось как очередная кампания, в спешке, без достаточного обоснования…» ^{[14, с. 12]}. Таким образом авторы рассматриваемого периода лишь намечают основные моменты в изучении проблемы укрупнения колхозов. Очевидно и здесь сказывалась нехватка архивных сведений. Пролема укрупнения требует дальнейшего осмысления современными исследователями, исходя из того, что это был общесоюзный процесс, имевший региональные особенности.

Изучение роли политотделов МТС и органов госбезопасности в коллективизации в прибалтийских республиках в работах 1970-1980-е гг.

Большинство авторов рассматриваемого периода считают коллективизацию закономерной и оценивают ее результаты положительно. Однако оценка не всегда соответствует цифрам, которые приводят авторы. В «Построении социализма в советской Прибалтике» говорится, что сельское хозяйство Латвийской в 1950 г. — составляло 77% от довоенного уровня. Многие признают, что «социальная перестройка деревни к началу 1950 г. опередила техническое перевооружение сельского хозяйства» ^{[13, с.325]}; ^{[13, с.327]}.

При рассмотрении проблемы «раскулачивания» исследователи 1970-1980 гг. впервые, хотя и вскользь упоминают роль органов госбезопасности ^{[35, с.26]}. Исходя из опыта изучения коллективизации 1930 гг. можно предположить, что и в прибалтийских республиках органы госбезопасности организовывали «раскулачивание» и в их документации откладывались основные сведения об этом процессе. Скудность и однообразие сведений о «раскулачивании» объясняется секретностью архивов органов госбезопасности.

В историографии 1970-1980-х гг. впервые упоминается о создании важнейшего политического органа для укрепления социалистической формы сельского хозяйства — политотделов МТС, руководители которых были одновременно и заместителями директора МТС и отвечали за выполнение плана (многие колхозы стали перевыполнять планы).

Г. Буткус в своей статье определяет функции политотделов МТС: организация работы с молодежью и социалистических соревнований, просветительская и агитационная работа среди женщин, издание газет, борьба за завершение коллективизации и организационно—хозяйственное и политическое укрепление колхозов, совместно с партийными и советскими органами обеспечивали подбор кадров колхозного актива, воспитание колхозников в духе соблюдения государственной дисциплины ^{[36, с.32-35]}; ^{[8, с.313]}; ^{[23, с.146]}; ^{[25, с.179]}; ^{[13, с.327]}; ^{[14, с.143]}.

Выводы

Подводя итоги изучению советской историографии 1970-1980-х гг. коллективизации в прибалтийских республиках можно сделать следующие выводы. Для аграрной историографии коллективизации в прибалтийских республиках характерны те же особенности, что и для всей исторической науки этого времени: догматизм, одностороннее толкование официальных документов, субъективизм, ограничение в изучении архивных документов.

Исторические исследования 1970-1980-х гг. формально продолжали базироваться на марксистской концепции аграрной истории СССР, интерпретация событий, связанных с коллективизацией соответствовала сложившимся традициям советской историографии.

В эти годы были предприняты первые попытки историографического осмысления проблемы, с выделением этапов развития исторической науки в рамках изучаемой темы.

Окончание ревизии сталинизма в 1970-е гг. заставило историков отказаться от критических установок и сосредоточиться на темах, которые не были табуированы как расшатывающие основы советской парадигмы. Несмотря на сложные политические условия историки, работавшие в 1970-1980-е гг. внесли существенный вклад в развитие изучения проблемы коллективизации в прибалтийских республиках.

Углубление и детализация рассмотрения проблемы предпосылок и темпов коллективизации позволила уточнить этапы коллективизации, отчетливо увидеть противоречия приведенных статистических данных и стандартных выводов о вызревании предпосылок коллективизации, о неизбежности коллективизации как единственного способа построения социалистического сельского хозяйства, о добровольном характере и воплощении в жизнь ленинских принципов, о хозяйственной эффективности колхозов, о повышении уровня благосостояния крестьянства Прибалтики благодаря вступлению в колхозы, а также красноречиво доказывает превалирование политических целей в ходе коллективизации над экономическими. Оставаясь преданными последователями советской исторической парадигмы, многие авторы признают насильственный характер и методы коллективизации в Прибалтике, подробно анализируя нарушения при проведении политики создания коллективного социалистического хозяйства. Особое место в историографии 1970-1980-х гг. занимает проблема изменения социального состава крестьянства и критерии кулачества. Богатый статистический материал, который в избытке предлагают нашему вниманию советские исследователи, позволяет с уверенностью говорить о том, что численность кулачества была незначительной и постоянно сужалась за счет советской аграрной политики, а значит кулаки не могли оказывать серьезного сопротивления государству. Однако советские историки 1970-1980-х гг., следуя идеологической доктрине поддерживают постулат об обострении классовой борьбы в ходе колхозного строительства.

В трудах советских историков 1970-1980-х гг. впервые, хотя и весьма поверхностно, затрагивается вопрос роли в коллективизации политотделов МТС, в общих чертах определены направления их работы и полномочия.

Советские историки 1970-1980-х гг., подводя итоги коллективизации, пишут о ней как о закономерном процессе с положительным результатом. При этом статистические данные, приведенные в их работах, такой оценке не соответствуют. Подобный диссонанс между фактическим материалом и выводами характерен для советской историографии, особенно в годы ресталинизации и возврата на консервативные позиции. Именно детали, подробные статистические сведения в анализе разрешенных тем обнаруживают несоответствие фактической стороны и идеологически выверенных выводов.

Авторы 1970-1980-х гг. признают неравномерность изученности разных аспектов коллективизации, в том числе слабую разработку вопросов сплошной коллективизации и «раскулачивания». Это позволяет нам сделать вывод о недоступности источников по данной проблеме.

Слабо изученными оставались проблемы ЛПХ, трудности при проведении коллективизации, укрупнение колхозов, которые в основном объяснялись шаблонным перенесением методов 1930-х гг. или простой констатацией результатов данных процессов. Но дальше заявлений авторы не шли.

Вопросы, связанные с сопротивлением колхозному строительству. рассматриваются с упрощенных позиций отождествления кулаков и националистов. Как известно, сегодня из обстоятельного постсоветского изучения коллективизации в старших советских республиках сопротивление крестьян было весьма неоднородным и обуславливалось противоречиями экономических интересов и потребностей населения с одной стороны и требованиями ускоренной модернизации с другой.