Лингвоюридическая конвергенция: внешнеторговый дискурс

Асадов Раму Беюкханович старший преподаватель кафедры государственного права и управления таможенной деятельностью, Юридический институт Владимирского государственного университета имени А. Г. и Н. Г. Столетовых (ВлГУ); главный редактор, НПЖ Диалог (www.npzhdialog.ru) 600000, Россия, г. Владимир, ул. Горького, 87 Asadov Ramu Beyukhanovich senior lecturer of the department of state law and management of customs activitieslaw, Law Institute of Vladimir State University named after A. G. and N. G. Stoletovs (VlSU); editor-in-chief, NPZH Dialog (www.npzhdialog.ru) 600000, Russia, g. Vladimir, ul. Gor'kogo, 87 asadov@npzhdialog.ru Другие публикации этого автора

Развитие права в русле коренных преобразований системы российского законодательства, усиливающихся процессов глобализации и интеграции является импульсом к переосмыслению уже существующих юридических средств и поиска новых, отличающихся наибольшей эффективностью, правовых механизмов, отвечающих требованиям современного общества и адаптируемых к нынешним реалиям отечественной правовой действительности.

Произошедшие резкие изменения внешней конъюнктуры и введенный санкционный режим против России на политико-экономической арене лишний раз обозначили важность преобразования системы импортозамещения и поддержки несырьевого экспорта. Об этом В. В. Путин заявил на заседании Совета по стратегическому развитию и приоритетным проектам ^[1]. В ряде отраслей российской экономики накоплен значительный и при этом нереализованный экспортный потенциал (в частности, авто- и авиапром, сельскохозяйственное и железнодорожное машиностроение), который может стать звеном в цепочке смежных производств тяжелой, легкой промышленности, транспорта.

Согласно данным, представленным Федеральной службой государственной статистики и Центральным банком, в России наблюдается положительная динамика внешнеторговых показателей, которые за I квартал 2019 года составили 157,7 млрд. долларов США (99,1 % к I кварталу 2018 г.), в том числе экспорт — 102,0 млрд. долларов (100,3 %), импорт — 55,7 млрд. долларов (97,0 %). Сальдо торгового баланса оставалось положительным — 46,3 млрд. долларов США (в I квартале 2018 г. — положительное — 44,2 млрд. долларов) ^[2] (см. рисунок 1).

Практика Международного коммерческого арбитража при ТПП РФ (далее — МКАС) свидетельствует о том, что лидирующая роль, среди различных видов внешнеэкономических сделок, принадлежит внешнеторговому контракту купли-продажи товаров (поставки). Путем его заключения и исполнения осуществляется большая часть внешнеторгового обмена России ^[3]. Так, например, в соответствии с официальной статистикой МКАС, внешнеторговый контракт, как основание исков, поступивших на рассмотрение в арбитраж в 2018 году, составлял 72,0 % ^[4] (см. рисунок 2). Поэтому все большее значение с теоретической и практической сторон приобретает технико-юридический анализ международного договора поставки (далее — внешнеторговый контракт, международный договор купли-продажи).

Внешнеторговый контракт призван регулировать гражданско-правовые отношения между контрагентами, коммерческие предприятия которых находятся в разных государствах. В зависимости от предмета, сделки могут содержать обязательство по купле-продаже товаров, услуги либо продуктов творческой деятельности. Такое разноплановое содержание влечет за собой изменение структуры и языкового наполнения формы сделок. Венская конвенция 1980 года ^[5] содержит стержневые положения, касающиеся договора международной купли-продажи товаров, и в значительной мере унифицировала положения и текстовое обрамление контракта. Однако каждый конкретный договор может иметь как схожий с другими «скелет», так и содержать индивидуальные позиции, таким образом, представляя собой оригинальный текст со своей лексической насыщенностью и вариативностью ^[6].

Отличительной чертой внешнеторгового контракта, является то, что его сторонами выступают представители различных правовых систем, явившихся результатом исторической эволюции, со свойственной им уникальностью социокультурной и языковой природы. Дву- или многоязычие контракта — это одна из основных трудностей, с которой сталкиваются контрагенты при оформлении сделки.В зависимости от количества участников, он может составляться на двух и более языках, а добиться аутентичности каждой версии — довольно сложно. По этой причине не угасает интерес к переводоведению и терминообразованию, основывающихся на конвергенции национально-культурных концептосфер, правовых и лингвистических методов.

При переводе контракта возникают определенные сложности понятийно-терминологического аппарата, который может пониматься сторонами исходя из признаков национально-юридического языка, и, как верно отмечал профессор И. И. Лукашук, в данном случае важно учитывать лингвоюридический аспект ^[7]. Прежде всего это отсутствие готовых или установленных аналогов, невозможность в некоторых случаях воспроизвести точный перевод, полностью репрезентирующий текст оригинала. Здесь необходимо следовать определенным принципам и особенностям юридического дискурса при структурно-семантическом анализе каждой терминологической единицы — многозначность составляющих ее компонентов; несовпадение подходов к одним и тем же правовым явлениям; лингвокультурные различия наций; речевые привычки носителей языка; прагматического потенциала в целом — без нарушения адекватного и полноценного восприятия правового документа ^[8].

Словарей обычно бывает недостаточно для такого перевода: в общеязыковых словарях отсутствуют многие термины, а в специальные — не включается лексика, которая является основой для построения устойчивых фраз. В этом контексте отметим, что британский ученый Б. Рассел, рассматривая вопрос о разграничении общественно санкционированного значения слова (т. е. словарного) и того смысла, который подразумевается индивидом в речевом акте, говорил: «Но, хотя словарь или энциклопедия дают нам то, что может быть названо официальным или общественно санкционированным значением слова, нет двух людей, которые в своем сознании вкладывают в одно и то же слово одинаковое содержание» ^[9]. Поэтому, отдавая предпочтение овладению не только терминами и терминологическими сочетаниями, но и принятыми в практике каждого языка формами изложения, можно добиться двуязычной соотнесенности, коммуникативной эквивалентности текстов, в наибольшей степени отражающей оттенки значения слов.

В этом состоит многоаспектность изучения проблем юридического перевода, которая обуславливает использование комплексной методики анализа. Перевод как акт социальной медиации, межъязыковой коммуникации является главным объектом гуманистических исследований. Перед переводчиком стоит задача понимания того или иного текста, чтобы представить его содержание на другом языке, для читателей другой культуры. И это помещает наш теоретический подход в парадигму философской герменевтики. С герменевтической точки зрения перевод носит медиальный характер и образует новую формулировку послания, понимаемого на основе предметных знаний, культурного сознания и стилистического мастерства. На рубеже XX–XXI вв. внимание специалистов концентрируется на межкультурной коммуникации как научной дисциплины, которой имманентно присущи элементы филологии, социолингвистики, теории языковых контактов, когнитивистики и др. Переосмысление роли языка как важнейшей знаковой системы послужило концептуальной реакцией формирования лингвистической герменевтики.

Для современного мира языковой действительности характерна тенденция к конвергенции. Конвергенция — процесс взаимодействия языковых систем либо их составных частей, характеризующийся сближением, нивелированием различий между ними, увеличением согласованности и взаимосвязанности. Она стала последствием эпохи стремительных трансформаций, которую переживает наше общество (международная экономическая интеграция, развитие информационно-коммуникационных технологий, глубинные изменения социальной структуры и т. д.) (см. рисунок 3). Особенно отчетливо мы можем наблюдать ее на примере английского языка, поскольку именно он с конца XX в. занимает позицию ведущего языка международного общения. В связи с этим предметом многих исследований становятся факторы, детерминирующие статус английского языка как «глобального».

М. Б. Штегер указывает на снижение количества разговорных языков в мире. По его словам, в XVI в. их насчитывалось ≈ 14500, к концу XX в. ≈ 6700, в 2016 году ≈ 6400. Из них 50–90 %, по прогнозам некоторых лингвистов, к концу XXI в. будет искоренено ^[10].

Немного остановимся на этой проблеме и выделим три злободневные дихотомии «англогизации» языковой картины мира.

1. Это мощный инструмент внешней политики государств и мировой экономики или опасный механизм экспансии, влекущей потерю самобытности и неповторимости национальных языков?

2. Господство английского языка способствует межкультурному диалогу и взаимообмену или это империалистическая и гомогенизирующая сила, наносящая ущерб целостности национальных культур и их многообразию?

3. Расцвет английского языка — феномен «lingua franca» (Лингва франка (итал. «lingua franca» — франкский язык) — язык, используемый для общения между группами людей, говорящих на разных языках. Международное бизнес-сообщество рассматривает английский язык как лингва франка. Определение «lingua franca» из Cambridge Advanced Learner’s Dictionary & Thesaurus. URL: https://dictionary.cambridge.org (дата обращения: 18.02.2019)), который может дать косвенный эффект, — вызывая ответную реакцию, побуждать различные языковые группы к сохранению собственной идентичности, или же он потенциально более опасен ввиду длительности доминирования и постоянства?

Р. Филлипсон, размышляя на эту тему, писал, что английский язык приобрел наркотическую силу во многих частях мира, и эта зависимость имеет долгосрочную перспективу, последствия которой трудно спрогнозировать ^[11].

Для России «английский акцент» стал характерен после выхода из коммуникативной изоляции на постсоветском пространстве, когда в русский язык бурным потоком устремились «англицизмы» и это неизбежно ведет к обострению «системного кризиса». В рамках круглого стола «Кризис русского языка и культуры — есть ли свет в конце туннеля?» ^[12] российский лингвист А. П. Чужакин, дискутируя об излишнем заимствовании и адаптации англо-саксонской культуры, ключевую роль отводит журналистам: «Они не понимают, что нельзя механически переносить на родную почву английские слова и конструкции, хотя русский язык гибок и, в отличие от других языков, легко впитывает иностранные слова» ^[13]. В духе языкового пуризма неоднократно высказывался и лидер ЛДПР В. В. Жириновский, выступая с инициативой «об очистке русского языка» ^{[14, 15]}.

В последнее время многие страны предприняли попытку обеспечить равные языковые условия путем соблюдения стандартов качества и этических норм среди специалистов посредством таких законодательных актов, как например в Соединенных Штатах Америки — Закон о переводчиках Федерального суда.

В феврале 2012 года Американская ассоциация юристов (American Bar Association, ABA) разработала стандарты, направленные на преодоление языкового барьера в судах (оригинальное название — ABA Standards for Language Access in Courts, ознакомиться можно на сайте по адресу: https://www.courts.ca.gov) — оказание содействия лицам с ограниченным знанием английского языка в эффективном доступе к судебной системе.

Европейский союз (далее — ЕС) является прекрасным примером концепции глобализации и связанных с ней проблем многоязычных государств или организаций в несколько меньшем континентальном масштабе. В Европейском Союзе существует двадцать четыре официальных языка (см.: https://europa.eu), которые являются национальными языками каждого государства-члена.

Такая плюралистическая политика зачастую порождает терминологическую непоследовательность и несогласованность в директивах ЕС, что может представлять угрозу для трансграничных операций ^[16].

Иногда судьям предлагается толковать варианты правил и директив ЕС на нескольких языках и выносить заключение, которое препятствует возникновению коллизий между различными аутентичными версиями документов.

В данных условиях указанные проблемы вызвали оживленную дискуссию о решающей роли языка в процессе гармонизации и необходимости общеевропейского юридического языка в качестве предпосылки конвергенции в области частного права.

В целях гармонизации частного европейского права, особенно договорного права, Европейская комиссия (далее — ЕК) приступила к созданию долгосрочного проекта, известного как Common Frame of Reference, CFR.

В декабре 2007 года Рабочая группа по созданию Европейского гражданского кодекса (The Study Group on a European Civil Code) совместно с Группой по исследованию действующего частного права ЕС (The Research Group on Existing EC Private Law, Acquis Group) опубликовали документ с оригинальным названием Draft Common Frame of Reference, DCFR — Проект общей справочной системы ^[17].

Он был призван для оптимального решения проблем частного права, острых вопросов согласованности и адекватности законодательства ЕС. Развернулись дебаты как на юридическом, так и на лингвистическом фронтах относительно перспектив общеевропейского языка, также некоторые специалисты выразили надежду на плодотворность результатов работы двух групп, которая поспособствует созданию взаимных стимулов для развития национальных систем частного права государств-членов и как результат — образованию нового ius commune europaeum.

Сьюзен Шарчевич, в своей статье «Создание общеевропейского юридического языка» ^[18] рассматривая CFR и его цели, отмечает, что такие радикальные изменения в рамках CFR сомнительны, ввиду отсутствия единой культуры и юридического языка в настоящее время. Проблема с гармонизацией правовых стандартов, предложенных CFR, заключается не только в несогласованности терминологии разных языковых версий, но, в более широком смысле, — отсутствии единообразных концепций на уровне ЕС, особенно в потребительском праве.

Это также подчеркивает вопрос о том, что не существует чисто «европейской» культуры, самобытности или образа мышления, которые бы помогли создать аналогичный общий юридический язык, а точнее, право ЕС в значительной степени зависит от условий и концептуальных установок национальных правовых систем государств-членов.

Даже если Европейский Союз мог бы каким-то образом создать или принять решение об общем языке, многие ученые-юристы твердо убеждены в том, что это должен быть нейтральный метаязык с общими правовыми концепциями, отделенными от их национальных законов, правовых языков и культур.

Некоторые также полагают, что создать совершенно новый язык будет проще, чем «синхронизировать использование одного языка и его юридической терминологии в разных государствах» ^[19].

В любом случае изучение как права, так и языка в совокупности, выступающих предметом междисциплинарных исследований, остается крайне важным для дальнейшей гармонизации в сфере частного права и юридическом языке в целом. Другой проблемой в поисках согласованности директив ЕС является отсутствие нейтральной терминологии из-за различий в системах гражданского и общего права и индивидуальных национальных толкований.

Кажущиеся простыми термины, такие как «добросовестность» (good faith), могут не иметь общих определений и интерпретаций, и их перевод приводит только к большей непоследовательности и путанице, поскольку значение на одном языке порой трудно согласовать с другим. Аналогичным образом проблема полисемии, распространенная в юридическом языке, также возникает в этом контексте, когда несколько слов выражают одно и то же понятие в разных местностях.

Цель CFR состояла в том, чтобы освободить английский язык от его «багажа» общего права, сделав его одинаково приемлемым как для системы гражданского, так и общего права. Однако многие юристы высказались против подхода проекта CFR, считая, что Европа стремится «цивилизовать» общее право.

Многие предпочитают сохранять идентичность своего национальное законодательство, языка и культуры. В связи с этим некоторые высказывали предположение о том, что CFR служит в качестве факультативного инструмента независимого режима договорного права, который стороны трансграничного договора могут использовать по своему усмотрению, но это также вызвало неменьшую критику. Правительство Соединенного Королевства даже назвало этот вариант «эсперанто-подходом», заявив, что «он будет неудобным и незнакомым для всех» ^[20].

Принимая во внимание нынешнее состояние глобализации, важность и риски, связанных с переводом и толкованием юридического языка, а также дискуссии об общеевропейском языке, представляется вполне естественным задаться вопрос о том, может ли существовать глобальный юридический язык или подлинный глобальный лингва-франка. Существует точка зрения о том, что такая идея является не более чем продолжением амбиций Европейского Союза и проекта метаязыка CFR, и, по общему признанию, аналогичная концепция была опробована в форме нейтральных универсальных вторых языков, таких как эсперанто, с относительно небольшим успехом ^[21].

Преимущества глобальной юридической языковой структуры очевидны, поскольку они могут быть экстраполированы из модели меньшего масштаба, на примере ЕС. Использование метаязыка или общего языка в глобальном масштабе позволит сократить операционные издержки транснациональных сделок за счет создания общепризнанной правовой структуры и лексики, а также за счет сокращения потребности в письменных и устных переводчиках.

Это способствовало бы глобализации путем поощрения передачи товаров и идей и теоретически могло бы способствовать созданию глобальной культуры, с которой мог бы быть связан язык.

Вместе с тем сохраняются некоторые внутренние препятствия для принятия или создания нейтрального глобального языка. Многие из проблем, отмеченных в примере проекта CFR ЕС, проявляются и здесь: многозначность, избыточность и отсутствие общих концепций. Одним из главных сдерживающих факторов является активная политика государств по завоеванию международного языкового господства: оно обеспечивает значительную власть доминирующим языковым странам. С помощью языковых средств они могут оказывать большое политическое, экономическое и культурное влияние на международной арене. В то же время граждане этих стран пользуются значительным преимуществом в различных переговорах: риторика кого-либо, говорящего на своем родном языке, всегда более убедительна, чем риторика на языке, которым человек владеет не в полной мере.

Кроме того, невозможно рассматривать данный вопрос вне системного контекста. Это поднимает вопрос о системах гражданского права и общего права (не говоря уже о других существующих правовых системах), как отмечалось вскользь, в контексте CFR Европейского Союза. Основы гражданского права и систем общего права во многих отношениях настолько различны, что часто возникают концептуальные сложности, которые трудно преодолеть. Английские системы, в частности, исторически связаны с общим правом. И наоборот, большая часть остального мира придерживается системы гражданского права, где отсутствуют суды справедливости, а прецедентное право выступает в качестве вторичного источника толкования. Перевод некоторых терминов на новый язык может оказаться проблематичным даже между сторонами, придерживающимися одной системы.

Быстрый рост и развитие английского языка в последние годы сделали его лучшим кандидатом на глобальный юридический язык. В то время как превалирующее большинство людей говорят на китайском языке, чем на любом другом языке (составляет 1,3 млрд. чел. ^[22]), английский остается официальным языком в восьмидесяти семи странах и регионах мира ^[23] и обычно считается наиболее широко используемым вторым и изучаемым языком в мире.

Однако доминирование очень редко сопровождается нейтралитетом, необходимым для такой лингвистической роли, как глобальный юридический язык.

Гегемонистская мощь Соединенных Штатов и общественное мнение страны во всем мире, в частности, ставят под угрозу любой потенциальный нейтралитет, который может породить статус второго языка. Одна из основных проблем, связанных с принятием английского языка в качестве глобального юридического языка, связана с его взаимосвязью с правовой системой общего права. Как упоминалось выше, большинство правовых систем следует гражданскому праву, и многие понятия общего права, в том числе те, которые подпадают под одни и те же или схожие термины, имеют совершенно разные значения в гражданских системах.

Любое предложение принять английский язык в качестве глобального юридического языка, скорее всего, столкнется с проблемами, обусловленными западными истоками языка и соответствующей ему культурой. Международное право уже выглядит очень западно-ориентированным. Если бы английский язык был каким-то образом навязан мировому сообществу как глобальный правовой язык, он, несомненно, внес бы вклад в западные концепции международного права и, скорее всего, сделал бы это в ущерб уникальным особенностям других правовых систем. Китай, в частности, представляет собой яркий пример, поскольку его невероятно долгая династическая история в сочетании с оксидентализацией многих областей права создала поистине уникальную правовую систему.

Введение глобального языка потребовало бы от государств, желающих принять в этом участие, значительных усилий. Наиболее вероятным способом достижения такого универсального обязательства было бы принятие резолюции в Генеральной Ассамблее Организации Объединенных Наций. Однако даже Организация Объединенных Наций (далее — ООН) не включает в себя все государства мира, и некоторые из них неизбежно будут подвергнуты изоляции.

В целом препятствия для английского языка или любого другого существующего языка в этом вопросе в нынешних условиях, скорее всего, остаются слишком большими, чтобы иметь реальную возможность создать глобальный юридический язык.

Европейский Союз, вновь выступающий в роли миниатюрной модели глобализации, работает над уменьшением ошибок и несогласованности перевода, содействием лучшему взаимопониманию, используя новый вид профессионалов — юристов-лингвистов. Юристы-лингвисты являются относительно новым типом профессионалов, которые появились после создания Европейского экономического сообщества, ЕК и ЕС, и они, как правило, работают в учреждениях, ответственных за разработку законодательства на множестве языков. Целью этих специалистов, обученных как языку, так и праву, является, по существу, устранение разрыва между юристами и лингвистами-переводчиками. Они работают в группах по 4–5 человек на каждую языковую версию и своей работой затрагивают почти все аспекты управления Европейским Союзом.

Уникальность этих специалистов в том, что они понимают правовую перспективу гораздо глубже, чем традиционные переводчики. Распространенной метафорой является то, что переводчики выступают в качестве моста между языками и культурами. Юристы-лингвисты, однако, построили новый и еще более прочный мост, действительно культивируя взаимопонимание.

Юристы-лингвисты, как правило, обладают знаниями и глубиной понимания, необходимыми для достижения концептуального эквивалента, требуемого в переведенном юридическом документе или сообщении. В рамках Европейского Союза юристы-лингвисты нередко участвуют в совместной разработке проектов, которая помогает обеспечить достижение максимального уровня эквивалентности законодательства.

В связи с этим интерес представляет метод «синтеза языков», который известный российский юрист-международник В. Л. Толстых определяет как «использование возможностей нескольких языков при составлении, переводе, толковании и применении текстов. Составление текстов на нескольких языках может осуществляться путем перевода либо путем совместного редактирования. Во втором случае происходит своеобразный «пинг-понг»: редакторы постоянно сверяются с версиями друг друга и вносят необходимые коррективы, в том числе в изначальную версию (при ее наличии). Данная работа сложна, зато она позволяет поддерживать языки в рабочем состоянии и обогащать их за счет взаимодействия с другими.

Составление текста на нескольких языках предполагает использование всех лингвистических версий при переводе на третий язык. Благодаря этому переводчик может выйти за пределы ограничений, налагаемых одним языком, более точно сформулировать для себя идею автора текста, адекватно выразить ее при помощи средств третьего языка. Переводчик в данном случае может быть представлен в качестве интерпретатора, использующего дополнительные средства толкования, или даже в качестве судьи, в распоряжении которого имеется не один свидетель, а несколько. Кроме того, когда это уместно, переводчик может выбрать из имеющихся версий ту, которая наиболее удобна для перевода на третий язык» ^[24].

Такие лингвистические эксперты окажутся особенно полезными при разработке международных соглашений, затрагивающих частное право, таких, как двусторонние инвестиционные договоры и региональные соглашения. Государственный сектор международного права сильно отличается от частного сектора, где основными действующими лицами являются многонациональные корпорации. В публичной сфере главными действующими лицами являются сами государства, но существует также ряд важных международных организаций.

Организация Объединенных Наций, безусловно, остается самой заметной, но не единственной. Всемирная торговая организация (далее — ВТО), Международный валютный фонд и различные международные лоббистские группы и неправительственные организации также могли бы воспользоваться услугами юристов-лингвистов.

Отметим, что Европейской экономической комиссией ООН (далее — ЕЭК ООН) в сотрудничестве с Комиссией Таможенного союза Республики Беларусь, Республики Казахстан и Российской Федерации, а также Торгово-промышленной палатой Российской Федерации был разработан англо-русский глоссарий терминов, направленный на упрощение процедур торговли ^[25].

Идея создания такого глоссария зародилась во время организации семинара по упрощению процедур торговли ЕЭК ООН для переговорщиков ВТО среди республик бывшего Советского Союза (стран-членов ВТО): Армении, Грузии, Кыргызстана и Молдовы, а также представителей четырех стран-кандидатов на вступление в ВТО: Азербайджана, Казахстана, Таджикистана и Узбекистана. Во время подготовки к семинару для создателей стало очевидным, что во многих случаях единый установленный термин английского языка переводится на русский язык при помощи различных терминов и выражений. В некоторых случаях в русском языке вообще не существует соответствующего эквивалента.

По мере того, как наш мир продолжает идти по пути глобализации, расширение международного взаимодействия ведет к увеличению языковой путаницы и непонимания. Существует множество потенциальных проблем с навязыванием западного языка и связанных с ним правовых рамок всему миру.

Стремление к использованию глобального правового языка и формированию глобального сообщества должно происходить практически одновременно, но пока направление в этом русле протекает слишком медленно. В настоящее время наилучшим решением является дальнейшее содействие взаимопониманию между правовыми системами и культурами и работа над достижением наилучшей эквивалентности по смыслу путем повышения роли юристов-лингвистов и более тесного сотрудничества в области как публичного, так и частного международного права.

Расширение международных контактов и интеграционная политика нашего государства актуализируют вопрос разработки лингвистических оснований эффективной межъязыковой коммуникации и обращает наш взор на проблему построения номинативного поля фрейм-сценария языковой юридической конвергенции (лингвоюридической конвергенции) как типа лингвокультурного концепта, основная цель которого — систематизация и обоснование набора стратегий перевода. Исходя из анализа моделей представления знаний, он будет содержать в себе результаты выявления национально-культурной и ментальной специфик языковых структур.

Как пишет Т. П. Некрасова, «юридическая терминология представляет собой одну из наиболее сложных и востребованных сфер, в которых необходимо научное осмысление теории и практики поиска межъязыковых соответствий» ^[26]. Тесные взаимоотношения между языком и правом становятся объектом новой теоретико-методологической и прикладной дисциплины — «юридической компаративистской лингвистики» ^[27], рассматривающей проблемы перевода в герменевтическом освещении, и, сквозь призму лингвоюридического анализа, выявляющей грани различия между теоретическими требованиями, предъявляемыми к терминам в лингвистическом терминоведении и терминологическими реалиями российской правовой среды.

Соответственно, фрейм-сценарий может оказать значительную помощь в переводе контрактов как результат трудоемкой и детальной работы переводчиков-интерпретаторов, в котором будут интегрированы онтологические свойства смысла текста.

Траектория когнитивного исследования языковой юридической конвергенции во внешнеторговом дискурсе включает в себя (нами был выбран для сравнения именно английский язык как один из самых популярных в практике заключения внешнеторговых сделок):

— рассмотрение лингвоюридических особенностей культурной переориентации языка, соотношения языка и многочисленных окружающих его культур;

— детальный разбор лексических, грамматических и синтаксических характеристик внешнеторговых документов, например, русско-английского содержания (структурирование предложений, использование аналитических структур, выражение модальности долженствования, лексико-семантическая и синтаксическая сочетаемость и др.), в том числе судебная практика, с учетом несовпадений подходов к одним и тем же правовым явлениям, лингвокультурных различий и коммуникативных привычек наций, прагматического потенциала в целом;

— практические рекомендации по овладению при переводе терминами, терминологическими сочетаниями, формами изложения, принятыми в практике каждого языка. Особое внимание будет уделено двуязычной корреляции фраз и форм, обеспечению полноценности (адекватности) и эквивалентности двух текстов.

Его задача состоит в установлении объективных закономерностей английского языка межкультурного общения, в основе которых лежит нормативный юридический английский язык.

В качестве материала исследования могут быть взяты аутентичные тексты англоязычного описания русской правовой культуры, торговые договоры и соглашения, выполненные носителями родного английского языка.

Арсенал методов такого фрейм-сценария будет направлен на предотвращение языковой ассимиляции и разрушения лингвокультурного пространства. Возможно использование потенциала билингвизма, который, по справедливому мнению В. В. Кабакчи, является «ключом к пониманию языкового процесса межкультурной коммуникации с его стремлением к двуязычной симметрии и к устранению всех тех сторон языкового механизма, которые препятствуют установлению взаимопонимания коммуникантов» ^[28].