Правовой менталитет российских граждан

Гуляихин Вячеслав Николаевич доктор философских наук профессор, кафедра теории права и прав человека, Волгоградская академия Министерства внутренних дел Российской Федерации 400089, Россия, Волгоградская область, г. Волгоград, ул. Историческая, 130 Gulyaikhin Vyacheslav Nikolaevich Doctor of Philosophy Department of the Theory of Law and the Human Rights, Volgograd Academy of the Ministry of Internal Affairs of the Russian Federation 400089, Russia, Volgogradskaya oblast', g. Volgograd, ul. Istoricheskaya, 130 gulyaich@yandex.ru Другие публикации этого автора

В осмыслении процессов современной жизни российского общества важное место следует отвести исследованию роли менталитета российского гражданина в формировании новых и реформировании устаревших социальных институтов, отвечающих за общественный порядок. Несмотря на большой интерес ученых к этой проблеме, наука мало продвинулась в этом направлении. Это можно объяснить сложностью использования рациональных методов в процессе научного познания феноменов бессознательного, которые по своей сути иррациональны. Поэтому «со вре­мен К. Юнга, и до сих пор выявление неосознаваемой основы существующих ценностных структур или национальных стереотипов поведения ведется в рамках психоаналитической традиции, единственной надеждой которой является удачливость интуиции исследователя» ^{[2, с. 27]}.

Правовой менталитет, представляя собой поле априорных инвариантных форм правосознания человека, определяющих паттерны социального поведения, отношение к правовому статусу другого индивида, а так же интенции рефлексивных актов мышления, направленных на понимание природы феноменов права. Ментальная компонента правосознания выполняет функцию своеобразной призмы, через которую воспринимается субъектом общественно-правовая реальность. Ее важной составляющей являются исторически сложившиеся и транслирующиеся из поколения в поколение представления о формах и организации социально-правового бытия, которые могут подвергаться медленной коррекции в соответствии с требованиями времени. Еще П.Я. Чаадаев отмечал в «Философических письмах», что народы – это такие же нравственные существа, как и отдельные личности, только их воспитывают века, а отдельных людей – годы. Поскольку изменения менталитета происходят медленно, а развитие современной жизни становится все более динамичным, то возникает диссонанс между этими взаимозависимыми процессами. Противоречия между установками менталитета и требованиями времени особенно сильны у народов, которые вынуждены «догонять» передовые нации, задающих ритм мировому историческому прогрессу.

Истоки менталитета находятся в коллективном бессознательном, которое является вторым отделом бессознательного – так называемым «сверхличным» (К.Г. Юнг). «Содержание этого коллективного бессознательного... принадлежит не одному какому-либо лицу, а по меньшей мере целой группе лиц; обыкновенно они суть принадлежность целого народа или, наконец, всего человечества. Содержание коллективного бессознательного не приобретается в течение жизни одного человека, они суть прирожденные инстинкты и первобытные формы постижения – так называемые архетипы или идеи» ^{[19, с. 98]}. Этно-коллективное бессознательное практически тождественно у представителей одного народа. Оно образует общее психическое основание национального духа, поскольку является по своей природе сверхличным.

Архетипы составляют содержание коллективного бессознательного. Они дают импульсы эмоциональному функционированию комплексов, содержащихся в личностном бессознательном. Один или несколько архетипов выступают источником этих эмоционально заряженных групп идей-образов, которые концентрируются вокруг некой сердцевины, созданной благодаря полученным импульсам. Правосознание практически не контролирует комплексы, которые «всегда содержат воспоминания, желания, опасения, обязанности, необходимости или мысли, от которых никак не удается отделаться, а потому они постоянно мешают и вредят, вмешиваясь в нашу сознательную жизнь» ^{[20, с. 95]}. Комплексы – источники всех человеческих эмоций, их можно рассматривать как строительные блоки психического.

Личностное бессознательное состоит в основном из эмоционально окрашенных комплексов, стимулирующих развитие частной и общественной жизни личности в задаваемом ими направлении. Если «базис» правового менталитета образуется в коллективном и личностном бессознательном, то его «надстройка» – на «поверхности» правосознания. Комплексы отличаются аффектом, которые человек не всегда осознает. Они относительно автономны как по отношению как к архетипическим началам, так и рационализациям сознания. Им присущи признаки конфликта, потрясения и несовместимости. Комплексы могут содействовать или препятствовать работе правосознания. Представляя собой чувствительные зоны психики, они реагируют на внешние стимулы, беспокоящие человека. Своей несовместимостью и неассимилированностью комплексы могут выступать как препятствием, так и стимулом творческих устремле­ний личности, давая ей новые возможности в правовой деятельности.

На «поверхности» правосознания комплексы рационализируются, превращаясь порой в весьма стройную, но часто ошибочную систему суждений и силлогизмов, «объясняющую», например, необходимость существования какого-либо социально-правового института. Рационализация проходит в виде процедуры, посредством которой человек стремится дать логически взаимосвязанное и этически приемлемое объяснение своим социально-правовым установкам, идеям и чувствам, подлинные мотивы которых он может так и не осознать. Рационализация имеет неявную защитную функцию. Она не осуществляет прямо влечения человека, но маскирует их, тем самым, защищая его от возможного внутреннего конфликта. Рационализация успешно пользуется имеющимися моральными ценностями, религиозными убеждениями, идеологическими схемами, политическими теориями, правовыми установками и т.д. Она помогает связать архетипы и комплексы правового бессознательного с правовой реальностью.

Ментальная компонента правового сознания человека имеет три основных уровня, взаимосвязи которых и определяют ее структуру. В коллективном правовом бессознательном находится ее нижний уровень, содержание которого составляют архетипы, обладающие, по К.Г. Юнгу, противоречивым содержанием. В каждом из них, утверждал психоаналитик, присутствует как злое, так и доброе начало. Поэтому производимые ими импульсы приводят к прямо противоположным результатам. В области личностно бессознательного находится средний уровень ментальной компоненты. Здесь комплексы, заряженные психической энергией, эмоционально «окрашивают» и делают первичные преобразования импульсов, идущих от архетипов, ориентируя их на высшие или низшие чувства человека. На «поверхности» правосознания происходит трансформация импульсов-образов в составляющие правовой рационализации, которую можно определить как подход к правовой реальности с уже готовым представлениями и суждениями о ней.

Рационализация направлена на обоснование заранее сделанных выводов (А. Маслоу). Тем не менее, ядро «правды» может находиться именно в них, поскольку оно является производным от исторической памяти этноса, которая зафиксировала в правовом бессознательном оптимальные «алгоритмы» решения тех или иных социально-правовых проблем. Архетипическая «правда» лежит в основе национальной идеи, которая в свою очередь является одним из системообразующих элементов душевного строя народа. «Каждый народ обладает душевным строем, – утверждал Г. Лебон, – столь же устойчивым, как и его анатомические особенности, и от него-то и происходят его чувства, его мысли, его учреждения, его верования, его законы и его искусства» ^{[13, с. 12]}.

Антиномии присутствуют в психике каждого человека. В качестве фундаментальных взаимосвязанных противоречий личности З. Фрейд признавал инстинкты смерти и жизни. Развивая его учение, Э. Фромм выделил две основополагающие тенденции развития человека – биофилию и некрофилию, между которыми он усматривал диалектическую связь. Фундаментальные антиномии психики личности определяют структуру ментальной компоненты правового сознания личности. Дихотомия ее структурных связей детерминируется биофильной или некрофильной потенциальностью человека. Архетипы коллективного бессознательного, будучи по своей сути индифферентными по отношению к этическим и правовым нормам, тем не менее, оказывают воздействие на комплексы личностного бессознательного, которые фильтруют импульсы, идущие из архетипического слоя правового сознания, и задают алгоритм социальному поведению субъекта. Этот алгоритм рационализируется человеком, который находит разумное объяснение своему образу жизни и своим стереотипным действиям. В зависимости от ориентации личности (биофильной или некрофильной) проявляются ментальные особенности ее правового сознания. Биофильная направленность способствует проявлению «святого» начала в русском человеке: духовности, стремлению к правде, вере в светлое будущее, любви к жизни, личностному подходу к Другому, коммуникативности, мягкости, выработке терпения и стойкости, негативному отношению к чрезмерному накопительству («вещи душат»). Некрофильная ориентация содействует «звериному» началу: деперсонализации правовых отношений, излишней формализованности и неразвитости правосознания, неуважению к чужой собственности, «дионисическому опьянению», зависти, ненависти, низкопоклонству и заискиванию.

Л.Н. Гумилев ментальность определяет как особенность психического склада и мировоззрения людей, входящих в ту или иную этническую целостность, формирующуюся в ходе этногенеза. По мнению ученого, с повышением ранга этнической системы ментальность проявляется ярче, и в суперэтносе, где наблюдается разнообразие стереотипов поведения, ментальность является основным консолидирующим фактором, который регулируют, координируют и сохраняют целостность этнических групп, выражающуюся в единстве их строения и поведения в эволюционном процессе. Изменения в менталитете «идут неуклонно, не будучи функционально связаны ни с модификациями географической среды, ни со сменами общест­венно-экономических формаций, хотя постоянно взаимодействуют с теми и другими» ^{[5, с. 503]}. Л.Н. Гумилев описал в одной из своих публикаций своеобразные проявления менталитета разных этносов Советского Союза. Для наглядности он смоделировал вполне вероятную ситуацию, которая иллюстрирует правовые действия субъектов, относящихся к разным этносам и отличающиеся друг от друга архетипами правового мышления. Суть смоделированной ситуации в следующем. Если в общественный транспорт войдет подвыпивший молодой человек и начнет хулиганить, то представители разных этносов будут реагировать на выходки хулигана так, как им «подсказывает» собственный менталитет. Так, немец, обладая ментальностью западного человека, для которого порядок прежде всего, побежит скорее всего за милиционером. Татарин не станет связываться с дебоширом, плюнет и отойдет в сторону. Кавказец, как человек горячий, может ввязаться в ссору, а то и затеять с хулиганом драку. Русский же, когда немец приведет милиционера, будет хулигана, жалея, его защищать.

Русский правовой менталитет – это, своего рода, исторически сложившаяся правовая «память» русского этноса, которая получила свое закрепление в архетипах коллективного бессознательного, оказывающих воздействие на развитие комплексов личностного бессознательного человека, которые рационализируются на «поверхности» правосознания в виде системы представлений о праве, чье содержание составляют правовые ценности, установки, верования, умонастроения и т.п. При упрощенном подходе правовой менталитет выглядит как совокупность стереотипов сознания человека, выступающая в качестве детерминанты его правового поведения. Как у каждого взрослого человека есть рамки поведения, установленные неосознанным инфантильным опытом (З. Фрейд), так и у каждого этноса имеются стереотипы социокультурного поведения, сформировавшиеся под воздействием ключевых событий этногенеза, о которых сами субъекты могут лишь смутно помнить или даже полностью их оставить за границами поля своего исторического сознания.

Обычаи, традиции, ценности, различные исторически сложившиеся социально-психические содержания, регламентирующие правовую жизнь человека, являются регуляторами, сформировавшимися в поле действия правового менталитета. Все эти феномены имеют рациональные объяснения своего существования и многие из них узаконены в юридических нормах. Но содержанием поля менталитета выступают главным образом те знания, которые бессознательно ассимилируются человеком в процессе его погружения в определенный культурный мир. Культурное бессознательное играет большую роль в жизни русского человека. Б. Гройс даже заявляет, что «…у России не может быть подсознания, потому что она сама есть подсознание» ^{[4, с. 245]}.

Л.П. Карсавин включал в менталитет «духовную жизнь человека, в том числе и не всегда осмысляемые, но выражающие себя в поведенческих формах подсоз­нательные рефлексы ... Каждая коллективность и каждый относящийся к ней индивид обладают, если воспользоваться современной терминологией, той общей картиной мира, той системой ценностей и «умственных привычек», которые моделируют их социальную практику и повседневную жизнь, создавая «всеединство», и определяют специфику их времени, эпохи» ^{[21, с. 40]}. Как представляется, применительно к русскому менталитету это «всеединство» является внутренне противоречивым, и его можно вполне оправдано назвать единством противоположностей. Возможно, что эта противоречивая целостность и составляет суть загадочной русской души.

О противоречиях русского национального характера писал еще Н.А. Бердяев: «для русских характерно совмещение и сочетание антиномических, полярно противоположных начал» ^{[2, с. 15]}. Русский философ говорит о двух противоположных началах, которые лежат в основе русской души: языческая дионисическая стихия и аскетически-монашеское православие. По сведениям историка русской церкви А. Карташева, еще до принятия Русью христианства арабский мыслитель Ибн Даста писал о наших предках, что «все руссы постоянно носят при себе пики, потому что они мало доверяют друг другу, и что коварство между ними дело самое обыкновенное; если кому удастся приобрести хоть малое имущество, как уже родной брат или товарищ начинает завидовать и домогаться, как бы убить его и ограбить» ^{[12, с. 245]}. В области же плотского наслаждения царила такая необузданная животная чувственность, о которых, по выражению летописца, нельзя было «и глаголати». В русском народе присутствует темная, «в дурном смысле иррациональная, не поддающаяся просветлению стихия… В народной жизни эта особенная стихия нашла себе яркое, я бы даже сказал, гениальное выражение в хлыстовстве. В этой стихии есть темное вино, есть что-то пьянящее и оргийное, и кто отведал этого вина, тому трудно уйти из атмосферы, им создаваемой. Хлыстовство очень глубокое явление, и оно шире секты, носящей это наименование… В ней скрыта подлинная и праведная религиозная жажда уйти из этого постылого мира» ^{[3, с. 241]}. Н.А. Бердяев опасается, что Россия может изойти в природно-народном дионисическом опьянении, которое можно избежать только при ее духовном возрождении.

Являясь относительно самостоятельной духовной формой освоения мира, российское право тесно связано с общим ритмом многонациональной жизни страны. Несмотря на достаточно большое количество бытовых случаев проявления ксенофобии и националистического шовинизма, межэтнические противоречия сглаживаются в правовой сфере, несмотря на все имеющиеся в ней проблемы. Этому способствует одно замечательное свойство русского национального характера, которое Д.А. Хомяков определил как «привычку воспринимать других людей как братьев независимо от национальной принадлежности» ^{[6, с. 81]}. Ф.М. Достоевский говорит об обладании русским человеком «всемирной отзывчивостью и полнейшим перевоплощением в гении чужих наций» и умении вмещать «в себя идею всечеловеческого единения, братской любви, трезвого взгляда, прощающего враждебность, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия» ^{[8, с. 132]}. Писатель отмечает талант А.С. Пушкина «перевоплощаться в чужие национальности», считая данную способность типично русской. Но не все столь позитивно оценивают этот дар перевоплощения. Так, М.К. Мамардашвили считает его следствием отсутствия формы сознания у русского человека. Но способность русского человека к перевоплощению – это не следствие его бессилия и отсутствия формы сознания, а своеобразное проявление его ментальной силы, устремленной к идеалам гуманизма, для воплощения которых в жизнь необходимо глубокое понимание Другого. З. Фрейд также не понял природы этой особенности русского национального характера и сделал для себя вывод, что эти русские, как вода, которая наполняет любой сосуд, но не сохраняет форму ни одного из них.

Н.А. Бердяев утверждал, что у русского человека нет рыцарского закала души, поэтому наш народ не хочет быть мужественным строителем и его природа определяется как женственная, пассивная и покорная в государственных делах, он всегда ждет мужа и властелина. Рыцарство выковывает чувство личного достоинства и чести, без этих качеств ни один индивид не станет свободным человеком, ясно и четко осознающим свои права и свободы, при этом уважающим правовой статус других. Ментальные особенности правового сознания русского человека приводят к тому, что он в зависимости от своего положения может быть как нигилистом, так и правовым идеалистом. А в качестве промежуточного звена между этими крайностями у него традиционно проявляется правовой инфантилизм.

Для русского менталитета свойственна склонность к персонификации общественных идей, учений и событий. Поэтому по давней традиции в случае провала очередного социального проекта власть бросает «худого боярина» на растерзание толпе, который мученически выполняет определенную ему свыше функцию «козла отпущения». Так, в современной российской истории были выбраны на эту роль либералы Е. Гайдар и А. Чубайс.

Психолог В.А. Ильин отмечает, что тенденция к персонифицикации социальных феноменов начинает проявляться у россиян уже в детские годы ^[10]. Если спросить у нашего школьника о том, какой предмет ему нравится больше других, то его выбор будет обязательно связан с личностью учителя. Ребенок переносит эмоциональное одобрение понравившихся ему личностных качеств преподавателя на школьный предмет, который тот ведет. Практически у всех детей младшего и среднего возраста мышление конкретно и персонифицировано. Если с ними говорят об образовании, то они имеют в виду конкретного учителя или директора школы. Когда их спрашивают о законе, то дети видят перед собой милиционера, преступника или телевизионного судью. Если учитель рассказывает школьникам о правительстве, то они представляют себе президента, министра или губернатора. По мере когнитивного развития происходит важное изменение правового мышления, когда оно достигает абстрактного уровня. Ребенок начинает пользоваться такими понятиями как справедливость, естественные права, свобода, равенство и т.п. У русских людей, даже вступивших во взрослую пору, преобладающим остается персонифицированный подход к оценке многомерных феноменов политики и права. Их позитивное или негативное отношение к данным явлениям остается субъективным. На правовые феномены проецируется отношение к персоне, с которыми они ассоциируются. К сожалению, для нас остается актуальными слова Бердяева, что в русском народе еще не окрепло сознание личности, достоинства и прав. Личность еще только просыпается в России, которая остается пока страной безличного коллектива. В современное время инфантилизму нет места, поскольку «он ему не соприроден и принципиально чужд. Он удобен, может быть, только для текущих задач близорукой власти, равнодушной к дальним целям культуры, национальной истории и государственности» ^{[14, с. 174]}.

Некоторые правовые принципы способствуют отчасти деперсонифицированности человека. Например, принцип равенства перед законом является базовым в современных правовых отношениях, при которых не должны приниматься во внимание сугубо индивидуальные особенности человека. Символом этого является Фемида с повязкой на глазах. Русским человеком обычно понимается нормативный правовой акт персонифицировано, т.е. как разновидность распоряжения определенной личности, но не как волеизъявление юридического лица (например, государства) ^{[17, с. 38]}. Поэтому россиянин, получив от начальника приказ, в первую очередь обычно интересуется, есть ли у того властные полномочия и возможности применять санкции за его неисполнение. И уже, в зависимости от этих обстоятельств, он будет его выполнять или нет. Несмотря на доминирование персонифицированного подхода в правовых оценках, в русском правосознании лицо так и не стало в четко очерченные рамки, которые одинаковы для всех. Это еще один парадокс российского правового менталитета. Русский человек плохо понимает разницу между лицом, абстрактно относящимся к области права, и персоной, которая является конкретным субъектом правовых отношений. Эта наше свойство особенно бросается в глаза западному человеку. «Любой западный адвокат и западный бизнесмен, которые когда-либо вели переговоры с советскими или нынешними российскими властями или экономическими инстанциями, могут рассказать массу историй о том, как все нужно было начинать сначала, если ответственное лицо с российской стороны умирало, перемещалось или продвигалось по службе, или же уходило со своего поста по другим причинам, и дело требовалось вести с преемником. В сто первый раз тут же выяснялось, что каждое согласие, каждая договоренность есть не согласие представителя или органа юридического лица «государство» или юридического лица «фирма», а личное обещание партнера по переговорам, которым его преемник, конечно, не связан» ^{[17, с. 45]}.

Отношение русского человека к будущему отличается противоречивостью. С одной стороны, можно наблюдать удивительную беспечность по отношению к нему (как известно, пока гром не грянет, мужик не перекреститься), с другой – поглощенность будущим. Неизвестный автор писал издателю «Колокола» А.И. Герцену: «Забота о будущем не в нашем духе; на словах готовы мы взвалить на свои плечи хоть все человечество, будем социалисты, демократы, будем говорить об высокой честности с глазами в крови; на деле – боимся всякого труда, всякой мысли, живем настоящей минутой; наш чиновник ворует для того, чтоб покутить, купец мошенничает, чтоб сыну чин доставить, мужик работает, чтоб пьяну напиться. Даже материальной заботы об будущем нет; на того, кто об этом думает, в России показывают пальцами, он предмет насмешек и неприязни» ^{[11, с. 41]}.

Многие русские люди, убежденные в своем «несчастье», стремятся найти свое счастье в некоем будущем идеальном мире и устремляются к нему. Но так и не достигают его, ощущая себя еще более несчастными. Как известно, правовой нигилизм и правовой идеализм являются двумя сторонами «одной медали» ^{[15, с. 14]}. В России позитивное право устремлено к некой идеальной цели, в результате чего многие положения законодательства получают форму общественной программы. Из-за правовых идеализаций российское право имеет в значительной мере описательный характер. Оно используется для провозглашения определенной идеологической цели, в результате чего, правовые нормы перестают быть регуляторами общественных отношений. Немецкий ученый Ф. Халем объясняет правовой идеализм российского законодательства тем, что в основе ценностей русского человека лежит не католическое, взятое из Римского права понятие истины, для которого источником является только действительность, а византийское, для которого характерно релятивное понимание истины. Поглощенность русского человека отдаленным будущим проявляется не только при формировании государственно-правовых отношений, но и на бытовом уровне. Хотя З. Фрейд подозревает русских в том, что они имеют некую хитрую злонамеренность, свойственную скорее варвару, чем цивилизованному человеку. В статье «Достоевский и отцеубийство» он пишет о том, что сделка с совестью – это характерная русская черта. По мнению психоаналитика, русский писатель не избавился от мелкодушного национализма, и напоминает варваров эпохи переселения народов, убивавших и затем каявшихся, – так что покаяние становилось своего рода техническим примером очищения от греха, ведущим к новым убийствам. Так, например, поступал царь Иван Грозный.

Западный человек склонен к формально-логическим приемам правильного мышления. В этом его сила и слабость. Доминирование формальной логики в процессе мышления помогает ему быть рациональным и, как следствие этого, относительно успешным. Но также она способствует узости его мышления, делая часто кратковременными достигнутые им успехи. Русский человек больше полагается на интуицию, поскольку с помощью различных концептов и формально-логических приемов мышления практически невозможно понять стихию российской жизни и выбрать верные ориентиры для социальной деятельности.

Особенностью правовой культуры русского человека является правовой нигилизм, наложивший своеобразный отпечаток на общественно-правовые отношения в России. Нигилистическое отношение к правовой действительности нашло свое отражение в пословицах и поговорках русского народа: «Законы святы, да законники супостаты», «Перед судом все равны: все без окупа виноваты», «Все бы законы потонули да и судей бы перетопили», «Судья – что плотник: что захочет, то и вырубит» ^{[7, с. 145]}. В книге «Русская идея» Н.А. Бердяев говорит о том, что русские люди – это бегуны и разбойники, но так же и странники, ищущие Божьей правды и отказывающиеся повиноваться властям.

В первом «Философическом письме» П.Я. Чаадаев пишет о странном положении русского народа, мысль которого не примыкает ни к какому ряду идей, которые у европейских народов зарождаются и постепенно развиваются одна из другой. С его точки зрения, движение русской мысли ограничивалось лишь слепым и поверхностным подражанием другим нациям, что повлияло соответствующим образом на дух каждого нашего человека, и если идеи долга, справедливости, права, порядка образовались в европейском обществе, став необходимым элементом социального уклада этих стран, то среди русских людей они не являются таковыми. Русский мыслитель делает заключение, что «если нам присущи кое-какие добродетели молодых и малоразвитых народов, мы уже не обладаем зато ни одним из достоинств, отличающих народы зрелые и высококультурные» ^{[18, с. 320]}. Схожие оценки развитию нашей правовой мысли дают некоторые современные отечественные ученые. Так, Р.С. Байниязов говорит о неадекватности восприятия россиянином общечеловеческих правовых ценностей, являющуюся следствием нерационализированности его сознания. «Российский менталитет неадекватно воспринимает ценности правовой культуры общества… дистанцируется от правовой культуры, от ее общечеловеческих ценностей и начал, таких, как неотчуждаемые права человека, правовая автономия индивида в рамках юридического сообщества, доминанта права над государством и т.д. Это происходит, поскольку данные социально-правовые ценности для российской ментальности нетрадиционны. Они не стали «родными» для российского сознания, что объясняется его нерационализированностью» ^{[1, с. 39-40]}.

Идея справедливости давно образовалась в сознании русского человека, но в силу ряда исторических факторов она не развилась в необходимый элемент социального уклада, не стала первопричиной тех принципов права и порядка, которые государство претворило в жизнь. Идея права, трансформированная и реализованная властью, потеряла свой первоначальный смысл, перестала быть производной от принципа справедливости и вызывает лишь нигилистическое отношение народа к несправедливой «правовой» регламентации общественной жизни. «Закон и право в народном сознании не были самоценностью. Закон лишь тогда выступает ценностью, когда определяется как «справедливый». Справедливый закон я выполнять буду, а не справедливый – не буду. В западной традиции справедливость и право соединены более органично. Там есть установки сознания, что если закон не выполняешь, то, значит, и несправедливо живешь» ^{[16, с. 24-25]}. Нравственные искания справедливости постоянно ведутся русским человеком, и он легко преступает закон, если убежден, что тот не имеет достаточных этических оснований, и за его нарушение не последует строгого наказания. Александр Невский сформулировал одно из основополагающих положений русской национальной идеи: «Не в силе Бог, а в правде». Идея справедливости, не реализованная в правовой жизни российского общества, стимулировала искание «царства правды». Для русского человека «правда» есть нечто большее, чем истина. «Правда» создает особый эмоциональный накал, за нее и «живота не жалеют». На фоне поиска «правды» парадоксальным выглядит склонность русского человека к отречению от своих прав, подчинению себя как личности государству. Видимо, происходит своего рода «эффект маятника»: чем больше народ лишается своих прав и свобод, тем сильнее у него жажда найти «царство правды». В моменты народных возмущений русский человек компенсирует период отчуждения от своих естественных прав крайним нигилизмом, проявляющийся в виде насилия и произвола, которые преодолеваются властью еще большим произволом и лютым насилием, ввергающим его вновь в рабское состояние.

И.А. Ильин и Н.С. Трубецкой связывают особенности русского национального характера с татаро-монгольским влиянием. По мнению мыслителей, с одной стороны, ханское господство породило такие отрицательные черты в народе, как склонность к разбою и мятежу, неразвитое правосознание, низкопоклонство и заискивание, а также неуважение к частной собственности; но с другой – оно воспитало такие позитивные свойства, как терпение и стойкость, проницательность и способность стойко выносить жизненные тяготы, умение самопожертвования и самоотдачи делу, гибкость и покладистость в процессе общения с другими.

Терпимость русского народа связана не столько с его повышенным самоконтролем, сколько со способностью накапливать негативные социальные чувства к своим обидчикам до порога социального взрыва, когда начинается «бессмысленный и беспощадный бунт», подавляемый властью с еще большей беспощадностью. Народ, «выпустив пар», возвращается к своему полурабскому состоянию до следующего стихийного бунта.

Ф.М. Досто­евский считал, что у русского человека есть особый жизненный порыв, который проявляется в забвении всякой мерки и потребности хватить через край, отказе от самых главных святынь и неукротимом желании заявить о себе в хорошем или поганом. При этом в порыве саморазрушения и самоотрицания честный человек может совершить безнравственный поступок, а добрейший – стать преступником. Такой жизненный порыв представляет собой бунт против абсурдности общественного устройства, который традиционно приводит бунтующих к очередному «разбитому корыту» – к свободе в кандалах.

С помощью интуиции легче воспринимать этические истины, чем правовые. Русский человек ориентируется прежде всего именно на нравственные ценности, его интуитивное познание опирается на личностное и коллективное бессознательное, которое по своей сути иррационально и противоречиво. Действия русских, ведомые интуицией и порой переходящие из одной крайности в другую, представляются западному человеку непонятными, загадочными и подозрительными. Он не может понять их смысла. Для него это остается тайной, за завесой которой, по его разумению, русские, возможно, лукаво замышляют нечто коварное.

Еще С.А. Аскольдов объяснял крайности душевных стихий русского человека наличием в нем двух антиномий: святого (специфически человеческого) и звериного начала. По его мнению, если у западного человека эти стихии уравновешены, то у русского народа более сильными являются святое и звериное начало. Неуравновешенность начал приводит к резким колебаниям между святостью и звероподобием. Поэтому любовь и ненависть, ярость и мягкость, тихость и беспокойство переплетаются в русском менталитете в сложных и подчас неожиданных сочетаниях, проявляясь также и в правовых ситуациях.

Вместе с глобальными общественными изменениями постепенно меняется правовой менталитет российского суперэтноса. В стране появилось новое поколение, которое не связывает устроение собственной жизни с государством. Оно надеется прежде всего на себя, на свой ум, ловкость и умения. Эти люди работают на себя, поэтому и без государственного принуждения. Они почти перестали думать о духовном, стали прагматиками, взяв в качестве эталона западный образ жизни. Вместе со старым поколением уходят те черты, которые являются характерными для русского менталитета: чувство изолированности, мессианизма, разрыв между настоящим и будущим. Процесс вестернизации зашел так далеко, что затронул ментальный слой жизни российского народа.

Думается, что постепенно Россия будет все более втягиваться в процесс глобализации, инерционная сила будет на нее оказывать все меньшее воздействие. Будучи в основном традиционным обществом она не обойдется без внешнего воздействия (мягкого или жесткого) при переходе к развитой рыночной системе хозяйственных отношений. Догоняющая модернизация выступает особым типом радикальной перестройки общественно-экономических отношений в нашей стране. В основе этого процесса лежат процедуры переноса элементов развитой западной техногенной культуры на российскую почву, следствием чего является изменение культурно-генетического кода нации, детерминирующего социальные отношения. Еще Н. Бердяев заметил, что все мужественное, освобождающее и оформляющее было в России как бы нерусским, заграничным, западноевропейским, французским или немецким или греческим в старину.

По мнению Э. Фромма, западная цивилизация создала новый тип человека – homo mechanicus, чувствующего влечение ко всему механическому и испытывающего отвращение ко всему живому. Homo mechanicus является продуктом общества, отличительными свойствами которого являются бюрократизация, овеществление человека, абстрактно-отчужденные социальные связи, интеллектуализация в ущерб духовности, квантификация как количественное выражение измерения качественных признаков жизни. Механический человек равнодушен к жизни и его действия деструктивны по отношению к ней. Он принимает низменные соблазны за радость жизни и уверен, что обладание большим количеством вещей сделает его счастливым. Слабая социально-политическая активность россиян показывает, как далеко мы зашли по пути нашей трансформации в homo mechanicus. Человек в техногенном обществе все более превращается из субъекта в объект, когда им управляют, как винтиком, в плохо отлаженном государственном механизме. Он становится вещью, так же как и люди, входящие в политическую элиту и им манипулирующие. Ведь, как утверждает Сартр, повелевать и подчиняться – это, в сущности, одно и то же. Субъект, отчуждаясь от жизни, от естественных прав и свобод сам превращает себя в объект чуждой ему воли. Переход России к западной модели общества не будет для нее спасением. Для решения вопросов, стоящих перед российским государством, необходимо сформировать, исходя из традиционных этических принципов нашего народа, гармоничную целостность социального и юридического бы­тия, единство последнего с многогранной национальной культурой и социокультурной действительностью. Именно так можно преодолеть негативные последствия исторической авторитарной инерции, являющейся одним из источников правового нигилизма, и построить действительно социальное и правовое государство, заняв тем самым достойное место в цивилизованном мире.

Таким образом, правовой менталитет представляет собой глубинный пласт сознания личности, который детерминирует ее позитивное или негативное отношение к феноменам правовой реальности. Существуют значительные противоречия между традиционной моделью правовых действий российских граждан, задаваемой их менталитетом с доминантой архетипа Правды, и современной системой законодательства, чрезмерно забюрократизировавшей общественные отношения в угоду некрофильно-ориентированному (по Э. Фромму) чиновничеству.