Образ common people в романах Г. К. Честертона

Поринец Юрий Юрьевич кандидат педагогических наук доцент, кафедра зарубежной литературы, Российский Государственный Педагогический Университет имени А. И. Герцена 191186, Россия, г. Санкт-Петербург, ул. Наб. Р. Мойки, 48 Porinets Yurii Yur'evich PhD in Pedagogy Associate Professor of the Department of Foreign Literature at Herzen State Pedagogical University of Russia 191186, Russia, g. Saint Petersburg, ul. Nab. R. Moiki, 48 porinets2015@yandex.ru Другие публикации этого автора

В традиции европейской литературы XIX века обыкновенные люди («common people», или иначе – «vulgar men» или «ordinary men») часто предстают как носители усредненных свойств, воплощение посредственности. Мы встречаем таких героев уже в литературе романтизма. Образы, в которых множатся, повторяются одинаковые черты, становятся для многих романтиков символом утраты индивидуальности, обезличенности, неподлинного бытия. Обыденность противоположна идеальному миру, принадлежащие обычному миру персонажи не понимают и не воспринимают мир идеальный, они прозаичны, их интересует лишь земная реальность. Отсюда – мотив повторения, воспроизведения одного и того же. Над такими персонажами довлеет окружающий их быт, они сами уподобляются быту, овеществляются. Как отмечает Н. Я. Берковский, «После Гете мелкий быт, вульгаризация человека стоят в литературе под знаком Мефистофеля» ^{[2, с. 401]}. Существование становится автоматическим, люди похожи на автомат, их жизнь становится механической, чисто внешней. Мы встречаем таких героев, например, у Гофмана, обличающего филистеров. «У Гофмана из быта уходит все живое», – пишет Н. Я. Берковский ^{[2, с. 429]}. В литературе реализма и тем более в натурализме критика обыденности, посредственности усиливается. Быт и среда изображаются с негативной точки зрения, как то, что необходимо преодолеть. Под воздействием среды в обществе торжествует посредственность, люди превращаются в безликую толпу. Даже пороки, недостатки, страсти не делают героев индивидуальными: они повторяются. Так происходит во многих произведениях Флобера, Теккерея, Золя. Этому царству заурядности довольно часто противостоит возвышенный герой, чьи качества приподнимают его над другими. Обычные же люди изображаются как носители косного сознания, не способные к изменениям. В какой-то степени эта традиция продолжается и в литературе модерна, следующей в этом отношении романтической традиции. В модернизме мотив обезличенности выражается, например, в образе «живых мертвецов».

Именно с такой традицией изображения повседневности, обыкновенных заурядных людей полемизирует в своем творчестве Г. К. Честертон, считавший, что «мы недооцениваем жизнь простых людей» ^{[6, с. 248]}. Его творчество становится «апологией common people» ^{[3, с. 527]}. Как отмечает Н. Л. Трауберг, «обычного человека он считал не дураком, не пошляком, а подвижником, знающим скоромность, радость и надежду» ^{[4, с. 37]}.

Честертон занимает в литературе своего времени особое место. В своих эссе он равно подвергает критике и литературу реализма, и литературу модернизма. Творчество же самого английского писателя дает основания для того, чтобы утверждать, что его художественные тексты нельзя назвать ни реалистическими, ни модернистскими в чистом смысле этого слова. Современная литература и философия, по мнению Честертона, изображает утрату человеком реальности, она ставит под сомнение само понятие нравственности, проповедует пессимизм, изображает «бессмысленность бытия» ^{[6, с. 253]}, ничего не предлагая взамен читателю.

Сам Честертон считает себя в какой-то степени последователем Чарльза Диккенса. Следует отметить, что творчество Диккенса неоднократно становилось объектом осмысления Честертона. Ему принадлежат несколько статей, эссе и отдельная книга о Диккенсе, в которых содержится оригинальная интерпретация творчества английского классика. Как считает Честертон, Диккенс в своем творчестве, показывает радость окружающего мира, открывает «необычные вещи, близкие обычному уму» ^{[12, с. 107]}. Для него Диккенс – великий демократ, чьи вкусы совпадают со вкусами народа, который все свое творчество «клал на алтарь обычного человека» ^{[12, с. 106]}. Диккенс поэтизирует обыденность, описания его пиров, мелочей бы­та в интерпретации Честертона свидетельствуют о «радости жизни». «Вели­кое же предназначение» литературы, которое воплощено в творчестве Дик­кенса, не в том, чтобы «создавать настроение тоски, колебания, неуверенно­сти, рефлексии», а в том, чтобы «доставлять радость» ^{[10, с. 479]}. Именно этот образ подлинной реальности, путь к миру «простых вещей» ^{[13, с.179]}, который «преисполнен бытия» ^{[14, с. 13]}, Честертон стремится показать в своих романах.

Существующий привычный порядок обычного мира в изображении Честер­тона – это победа над хаосом, подобная тому, что поезд приезжает на следу­ющую станцию по расписанию, как говорит Сайм в споре с анархистом Гре­гори из романа «Человек, который был Четвергом» ^{[13, с. 183]}. Каждая вещь в мире, по удачному выражению С. С. Аверинцева, «увидена Честертоном в состоянии беззвучной и героической самозащиты против обступившего ее небытия», и именно поэтому «ценность этой вещи утверждена окончательно и навсегда» ^{[1, с. 313 – 314]}. Честертон воспевает поэзию порядка. Обыкновенный мир для него – мир сказочный, повседневность удивительна, а «каждое мгнове­ние сознательной жизни – невообразимое чудо, каждое лицо на улице неве­роятно, как в сказке» ^{[5, с. 302]}. Честертон заново открывает трюизмы и ба­нальности, привычные вещи. «Самые глубокие мысли – общие места», – го­ворит его персонаж Патрик Дэлрой в романе «Перелетный кабак» ^{[11, с. 203]}. Трюизмы для писателя – это то, «без чего невозможна человеческая жизнь» ^{[6, с. 252]}.

Критикуя современную литературу, Г. К. Честертон нередко противопоставляет ей не только Диккенса и классические тексты, но и так называемое «дешевое чти­во»: беллетристику, приключенческие романы, детективы. Неслучайно, сам Честертон обращается к жанру детектива, желая говорить с обычными читателями на доступном им языке. Не преувеличивая литературных достоинств подобных книг, Честертон считает, что они «при всем своем идиотизме нормальны» ^{[6, с. 252]}. Он опровергает обвинение простых читателей в вульгарности на том основании, что в таких произведе­ниях традиционные ценности находятся на своем месте. «Эта тривиальная романтическая литература вовсе не является уделом плебеев – она удел вся­кого нормального человека» ^{[6, с.251]}, – пишет он. «У заурядного чи­тателя, быть может, весьма непритязательные вкусы, зато он на всю жизнь уяснил себе, что отвага — это высшая добродетель, что верность — удел благородных и сильных духом, что спасти женщину — долг каждого мужчины и что поверженного врага не убивают. Эти простые истины не по плечу литературным снобам — для них этих истин не существует, как не существует никого, кроме них самих. В самом захудалом и наивном грошовом романе заложены прочные нравственные устои, по сравнению с которыми изысканно-утонченные этические построения лишь эфемерный блеск и мишура» ^{[6, с. 253]}.

Эту идеализация обычных людей, common people, полемику с литературной традицией, критикующую заурядность и обыденность, мы находим и на страницах его романов. В них он часто противопоставляет образ высоколобых интеллектуалов образам простых недалеких людей, людей несовершенных, несвободных от недостатков, но твердо знающих, где истина, и в минуту, когда мир может погибнуть, встающих на сторону добра. Спасение мира не в интеллектуалах, а в common people. Для него «здравый смысл и трюизмы традиционной морали» ^{[1, с. 325 – 326]} – это прибежище против эстетства и нигилизма современности. Это можно видеть в романе «Перелетный кабак», в котором рассуждающий о Ницше, Востоке и Западе утонченный джентльмен лорд Айвивуд фактически пытается разрушить не только английскую культуру, но и всю христианскую цивилизацию, стремится уничтожить традиционные ценности. Айвивуд из тех людей, которые, по мысли Честертона, наслаждается только собой, воспринимает только себя, а не мир и людей вокруг, а поэтому не способен к радости ^{[7, с. 484]}. В романе ему противопоставлены не только капитан Патрик Дэлрой, кабатчик Хэмп, носитель «полуосознанных преданий»,воплотивший «в себе самую суть Англии» ^{[11, с. 161]} и поэт Дориан Уимпол, которых заурядными назвать никак нельзя: они сочиняют стихи, совершают нестандартные поступки, философствуют. Среди тех, кто идет против Айвивуда и его реформ, многие представители common people: «шумный и простоватый лудильщик» ^{[11, с. 178]}, продающий осла, рабочие, требующие выпивки. Они изображаются грубыми, невежественными, любящими выпивку, они не умеют правильно говорить. Но в них есть твердые нравственные основы, «здравость эстетической реакции» ^{[1, с. 326]}. они порой неосознанно следуют традициям, идущим из глубокой древности. В отличие от современных образованных людей они остаются как будто глухи к искушениям новейшей морали и к реформаторам нравственности.

Это подчеркивается в романе «Человек, который был Четвергом». Когда поэт и «певец порядка» сыщик Сайм сидит на совете анархистов, ему страшно, но он слышит простые звуки шарманки, на него снисходит «сверхъестественное мужество» и он ощущает себя посланцем «людей простоватых и добрых, каждый день выходящих на бой под звуки шарманки» ^{[13, с. 227]}. Сайм видит себя и окружающих его анархистов с «сияющих высот обычности», и это придает ему силу. «Если шарманочный люд может держаться старых как мир обязательств, может и он» ^{[13, с. 228]}, – думает герой. Когда Сайм сражается с человеком, выдающим себя за маркиза, он вспоминает о «об истинно человеческом в своей эпопее – о китайских фонариках Шафранного парка, о рыжей девушке в саду, о честных, налитых пивом матросах в портовом кабаке, о верных товарищах, стоящих рядом с ним» ^{[13, с. 271]}. Верные товарищи, возлюбленная, красота мира, common people. Вот о ком думает герой во время дуэли.

Анархист, по мнению Сайма, может совратить миллионера или интеллектуала, но никогда «не сможет совратить обычного, здравомыслящего человека» ^{[13, с. 280]}. А доктор Булль утверждает, что ни за что не подумает, «что толпа обычных людей – скопище дрянных современных мыслителей. Нет, сэр, я демократ и никогда не поверю, чтобы Воскресенье совратил хоть одного матроса или приказчика. Быть может, я безумен; но человечество в своем уме» ^{[13, с. 291]}. «Если вы верите, что обычные люди в обычных домах могут стать анархистами, вы сами безумней анархиста», – говорит он далее. «Я знал, что не могу обмануться в обывателях (в оригинале «I knew I couldn’t be wrong about the mob» ^{[15, p. 325]} – «Я знал, что не могу обмануться в толпе»), – и он оглядел с сияющей улыбкой толпу, тянущуюся вдоль набережной направо и налево. – Вульгарный человек не сходит с ума. Я сам вульгарен, мне ли не знать!» ^{[13, с. 298]} – говорит доктор Булль, когда выясняется, что обычные люди преследовали их по ошибке, принимая за анархистов.

В романе «Шар и крест» последний посетитель кабака, пьяный крестьянин, становится арбитром в споре между Макиэном и Тернбуллом, и, не понимая вопросов о религии и атеизме, повторяет только, что он человек. После его ухода Макиэн говорит: «Мы только и знаем, что человек – это человек» ^{[14, с. 53]}. Так устами пьяного, мало чего понимающего обыкновенного человека, Честертон выражает важную для него мысль. В романе «Перелетный кабак» простой человек, в поисках выпивки забредший на выставку «постфутуристов», призван рассудить спор между Айвивудом и Уимполом о современном искусстве. Он сравнивает картины, на одной из которых нарисован дождь, а на другой – старуха, и говорит: «Это пьяный рисовал». «Вы выдержали испытание! Вы спасли цивилизацию!» ^{[11, с. 308]} – резюмирует герой.

Так в романах Честертона суждение common people определяет истинность и ложность эстетических принципов, философского спора. Наивность и прямолинейность, некоторая нарочитость этих сцен бросаются в глаза, но это вполне соответствует авторской художественной манере. Суждение обыкновенного, заурядного человека здесь предстает как будто в свете идеализации. У Честертона выходит, что он не может ошибиться, он ведает, что добро, а что зло, что красиво, а что безобразно.

Согласно авторской концепции, эти герои являются носителями глубоко укорененных в сознании истин об основах мироздания. У Честертона не common people, а наоборот изысканные одиночки и интеллектуалы вроде Айвивуда («Перелетный кабак»), доктора Уорнера («Жив-человек») психиатра Гэмбрела («Возвращение Дон-Кихота»), бывшего оксфордского профессора («Шар и крест») описываются как безумцы, люди, лишенные точки опоры. Автор подчеркивает в их описании мертвенность, пустоту. Именно эти герои, а не заурядные люди в романах Честертона похожи на живых мертвецов. Об Айвивуде сказано, что простые чувства у него были мертвы, он «умел придать красоту всему, что скажет; но двигались только губы, лицо оставалось мертвым» ^{[11, с. 156]}. «Мы сидели рядом с привидением. Доктор Герберт Уорнер уже давно умер», – говорит Мун в романе «Жив-человек» ^{[8, с. 516]}. По Честертону именно в неповоротливом и во многом косном сознании common people кроется залог спасения этого мира, стоящего перед угрозой расчеловечивания, исчезновения. Во всех его романах присутствует этот мотив, неразрывно связанный с мотивами апокалиптическими.

Обычные, вульгарные люди, coommon people показаны в свете идеализации, несмотря на их очевидное несовершенство, обозначаемое в романах самим автором. В романе «Шар и крест» Тернбулл говорит: «Только не думайте, что я верю в сельскую идиллию и невинных пастушков. Крестьяне пьют и уподобляются скотам – но они хотя бы не болтают, уподобляясь бесам. Они убивают зверей в диком лесу и свиней на заднем дворе, но они не приносят кровавых жертв какому-то богу силы» ^{[14, с. 47]}. Таким образом, Честертон одновременно идеализирует нравственное чувство обычных людей и показывает их недостатки. В это можно усмотреть очевидное противоречие художественного мира английского писателя. Но именно такие противоречия во многом и являются основой его творчества. Парадокс – один из центральных приемов в его романах. Г. К. Честертон верил в то, что «парадоксально все, что значительно» ^{[14, с.12]} и что «человека утешит лишь парадокс» ^{[9, с. 175]}.

Мир в изображении Г. К. Честертона парадоксален, парадоксален и человек.