Русская конница на рубеже веков: Belle Époque или Fin de Siècle?

Шапиро Бэлла Львовна кандидат исторических наук доцент, кафедра музеологии, Российский государственный гуманитарный университет 125993, Россия, г. Москва, ул. Миусская Площадь, 6 Shapiro Bella PhD in History Docent, the department of Museology, Russian State University for the Humanities 125993, Russia, g. Moscow, ul. Miusskaya Ploshchad', 6 b.shapiro@mail.ru Другие публикации этого автора

Время правления царя-миротворца было для России не только эпохой национального культурного подъема. Для определенных кругов планомерная и последовательная русификация имела безрадостные последствия. Как следствие, от Николая II, его преемника, ожидали если не начала новой эры ^{[1, с. 82]}, то, во всяком случае, перемен к лучшему. Безотлагательного вмешательства требовала армия, прежде всего, кавалерия: одним из главных результатов развития русской конницы в царствование Александра III можно считать относительно успешную модернизацию, но ее воинский дух, поколебленный реформами Сухотина и Ванновского, оставлял желать лучшего.

В 1895 г., в самом начале нового царствования, была восстановлена должность генерал-инспектора кавалерии; на это место был назначен «кавалерист Божьей милостью» ^{[2, с. 42]} великий князь Николай Николаевич младший, любимый в армии. В тот же год была восстановлена традиция проведения пышных парадов и смотров ^[3], прежде всего так называемого Майского парада, отмененного Александром III — грандиозного зрелища, завершающего зимний сезон Петербургского гарнизона.

Характерной приметой парадных мероприятий этого времени стало тяготение к большим формам. Одним из самых масштабных в истории русского парада и зримым воплощением мощи русской армии стал грандиозный парад, проведенный в 5 сентября 1902 г. в рамках Больших Курских маневров: его участниками стали более 90 тыс. военнослужащих Московского, Киевского, Одесского и Виленского военных округов [4 с. 53–59]. В качестве аналогов могут быть названы лишь два события первой половины XIX в.: парад при Вертю в августе 1815 г., когда победоносная русская армия в 150 тыс. человек презентовала себя союзным монархам и европейским военачальникам, и стотысячный парад, сопровождавший открытие Александровской колонны в августе 1834 г.

На рубеже XIX–XX вв. гигантомания русского парада вновь обозначила совершенство подготовки армии. Масштабными военными парадами отметили 200-летие Санкт-Петербурга в 1903 г. ^{[5, с. 81]}, в 1909 г. — 200-летие Полтавской битвы ^{[6, с. 90–91]}. Майские дни 1910 г. были наполнены парадами и конными празднествами по случаю 100-летнего юбилея Офицерской кавалерийской школы (далее — ОКШ) ^{[7, с. 385–398]}; ^{[8, с. 433–441]}. С размахом отпраздновали великое событие русской военной истории — 100-летие Отечественной войны 1812 г. Войска и воспитанники военно-учебных заведений 26 августа 1912 г. прошли церемониальным маршем перед Александровской колонной; в тот же день состоялся парад на Бородинском поле, в Высочайшем присутствии и в присутствии ветеранов, очевидцев и современников Отечественной войны 1812 г. ^{[9, л. 3–5]}; ^[10]. Менее года спустя, в феврале 1913 г., военными парадами отметили 300-летие царствование дома Романовых ^{[11, л. 2–3]}; ^[12].

Приготовления «людей и коней к параду, [чтобы] вывести их чистыми игрушечками на смотр» ^{[13, с. 118]} вновь обрели смысл, утраченный в царствование Александра III, который отменил традиционные парады и смотры. По свидетельству современников, перед особо значимыми торжествами, как в старину, «румянили щеки солдатам, пользуясь для этого соком красной свеклы… фабрили краской усы, дабы придать всем людям одинаковый вид красавцев. Делалось все это без шуток, серьезно и даже благоговейно» ^{[13, с. 119]}. Помпезные военизированные зрелища вновь стали значимой частью имперской культуры, обозначая и память о былых подвигах русской армии, и жажду новых триумфов.

Полки буквально требовали замены навязанного полкам реформой 1882 г. «мужицкого» мундира, который не был и не мог быть овеян военной славой. Все большую популярность приобретала идея возрождения мундира исторического, поскольку в массовом сознании «с кепи связывались славные воспоминания Шипки и Шейнова, а с лацканами и ментиками… предания Фридланда и Бородина» ^{[2, с. 12]}.

Долгожданные реформы мундира прошли в 1907–1909 гг.; по их итогам полкам были возвращены традиционные мундирные формы, дополненные множественными отсылками к давно ушедшим временам. Так, в преддверии столетнего юбилея Отечественной войны 1812 г., полкам был возвращен кивер как вещественное олицетворение побед русской армии. Часть полков получили кивера с султанами, отчасти схожими с киверами образца 1812 г.; особые высокие кивера с султанами и кутасами, весьма схожие с историческими, получил Генштаб, генералитет, гвардейская конная артиллерия и гвардейские драгуны.

В армейской кавалерии были восстановлены гусарские и уланские полки с их историческими наименованиями и эффектной парадной формой, включая уланки и ментики. Весьма нарядная парадная форма была пожалована национальным конным формированиям (Крымскому и Дагестанскому полкам, Осетинскому и Туркменскому дивизионам). В новую форму переоделись кавалерийские училища. Кавалерийские сапоги — важнейшая деталь экипировки — теперь делаются по новой, эффектной моде, с гладкими жесткими голенищами (гвардейские образца 1908 г.) Эфесы всех родов офицерского холодного оружия украшаются вензелем царя ^{[14, с. 105–107]}; ^{[15, с. 91–94]}; ^{[16, с. 109]}. Возвращается утраченный в александровское время кавалерийский шик, поддержанный модой на ношение мужских корсетов ^{[17, с. 96]} (модой, казалось бы, ушедшей в середине XIX столетия и вновь воскреснувшей).

В итоге, по воспоминаниям современников, триумфальные шествия «красивых, как боги» кавалеристов ^{[13, с. 72]} воскрешали в памяти «давно отжившие времена эпохи Александра I и Николая I» ^{[1, с. 94]}, когда «на краю поля, со стороны инженерного замка, появлялась блиставшая на солнце подвижная золотая конная масса… кавалерийские полки выстраивались в резервные колонны, занимая всю длину Марсова поля, противоположную Летнему саду… шашка [генерал-инспектора кавалерии Николая Николаевича младшего] опускалась, и по этому знаку земля начинала дрожать под копытами пятитысячной конной массы, мчавшейся к Летнему саду. Эта лавина останавливалась в десяти шагах от царя. Так оканчивался этот красивый спектакль» ^{[1, с. 108–111]}.

Новым эстетическим идеалом эпохи стал идеализированный образ военного, высказанный двадцатилетним офицером Лейб-гвардии Кирасирского Её Величества полка В. С. Трубецким: «прекрасно быть человеком красиво одетым, человеком чести, человеком, всегда носящим оружие — военным человеком — защитником родины» ^{[13, с. 22]}.

Однако эта идеализация происходила на почве негативных настроений, естественных образом связанных с декадентскими переживаниями «Fin de Siècle» и «перелома веков», активизированных поражением в Русско-японской войне. То и дело высказывались замечания, согласно которым конница как самостоятельная ударная сила исчерпала свои возможности: с началом нового века, в условиях стремительно растущей машинизации армии, ее роль является не более чем вспомогательной, и, следовательно, затраты на этот дорогостоящий род войск не оправданы.

Для того, чтобы конница могла удовлетворять условиям современного боя, от нее в очередной раз требуют усовершенствования ^[18], прежде всего увеличения подвижности, маневренности, так как конница все еще представляет собой «единственное маневренное средство оперативного уровня… обеспечивает высокий темп наступления армий и фронтов в целом <…> и для возможности своей работы должна владеть большим пространством» ^{[19, с. 160, 184]}.

Классическая манежная кавалерийская подготовка в это время переживала серьезный кризис, не имея возможности предложить результаты, хоть сколько-нибудь адекватные современным боевым требованиям. Начались поиски новой доктрины, желательно четкой и простой системы, годной для быстрой переподготовки огромной массы личного и конского состава: при воцарении Николая II в русской коннице числилось 50 номерных драгунских полков, Финский полк и 18 гвардейских полков. В дальнейшем численность конницы лишь увеличивалась, несмотря на разговоры о ее боевой несостоятельности (на начало Первой Мировой войны русская конница включала 124 полка армейской кавалерии, к концу 1917 г. — до двух с половиной сотен полков, в том числе более 70% казачьих) ^{[19, с. 10–12]}; ^{[20, с. 32–33]}.

Было представлено несколько концепций, различных по полноте раскрытия вопроса и по сумме усилий, требующихся для реализации.

Официальное направление было представлено учением Дж. Филлиса. В 1898 г., по настоянию Николая Николаевича младшего и А. А. Брусилова, этот знаменитый наездник был приглашен в ОКШ, где и оставался в качестве старшего преподавателя до 1909 г. Основой своей системы Филлис называл длительную, систематическую и вдумчивую манежную работу, как базу, на которой впоследствии развивалась полевая работа. По сути, система представляла критическую переработку методов великого Боше (так называемых трех золотых ключей Боше) его учеником ^{[21, с. 16]}; ^{[22, с. 32]}; ^{[23, с. 22]}. Учениками Филлиса, в свою очередь, были А. А. Брусилов, Д. П. Багратион, К. Г. Маннергейм, С. М. Буденный, П. Н. Краснов и многие другие ^{[21, с 160]}.

Нужно отметить, что Филлис также работал над выездкой лошадей; мэтр подготовил несколько десятков лошадей высшей школы и несколько сотен лошадей «обыкновенной выездки» ^{[24, с. 65]}; в том числе для генерал-инспектора кавалерии Николая Николаевича младшего. Итогом его многолетних ежедневных трудов стало обеспечение русской военной элиты высокоэстетичным и универсальным чистокровным конским составом, отлично зарекомендовавшим себя и в манеже, и на тяжелых полевых испытаниях ^{[19, с. 184]}; ^{[21, с. 159]}; 25, с. vii, 6].

Опыт ОКШ также использовался Императорской Николаевской военной академией и жандармерией ^{[26, л. 1–2]}; ^{[27, л.1–10]}; ^{[28, л. 3об]}.

Кроме того, в России был довольно хорошо известен опыт Кавалерийской школы в Сомюре (Франция): оттуда в Россию привозили не только превосходно выезженных лошадей, но и передовые методики их подготовки ^{[23, с. 21]}. Определенную популярность имела система подготовки авторства Н. И. Звегинцева, офицера Гусарского Его Величества лейб-гвардии полка, одного из первых отечественных рекордсменов по прыжкам в высоту ^{[29, с. 25]}).

Однако чаще всего спортивные успехи российских конников связывают с повальным увлечением «облегченной» системой Ф. Каприлли, молодого итальянского наездника, победителя международных соревнований в Турине в 1902 г., преподавателя конных школ Тор-ди-Квинто и Пинероло (до своей смерти в 1907 г.). В России учение Каприлли было воспринято весьма горячо, что впоследствии дало стране плеяду выдающихся конников — братьев А. П. и П. П. Родзянко, М. М. Плешкова, Д. Ф. Эксе и др.

Впервые мастерство российских конников на международном уровне было представлено в 1900 г. на Играх II Олимпиады в Париже — в соревнованиях по преодолению препятствий и в показательных гонках упряжек (участвовали офицер лейб-гвардии Конного полка В. Н. Орлов и некто Поляков, не вошедшие в число призеров ^{[30, с. 292]}); затем в 1902 г. —на соревнованиях по конкуру в Турине, откуда А. П. Родзянко, впоследствии названный лучшим из российских конников-спортсменов тех лет ^{[31, с. 37]}, привез передовые методы школы Каприлли.

Стабильные победы так называемой «смены богов» ^{[32, с. 116]} начинаются в 1910-х гг.: Г.А. Бертрена — в Лондоне (1910), М. М. Плешкова — в Вене (дважды, 1911), Д. Ф. Эксе (Лондон, 1911), К. Н. Авалова (Ливерпуль, 1912), А. Е. Панчулидзева (Вена, 1914), и, конечно же, феноменальная трехкратная победа команды русских офицеров-конкуристов в главном международном состязании по преодолению препятствий — на Золотой Кубок короля Эдуарда VII (1912, 1913 и 1914) ^{[24, с. 98]}; ^{[33, с. 85]}; ^[34]; ^{[35, с. 35]}; ^{[36, c. 563]}.

Распространению нового знания способствовало печатное слово: учение Филлиса, записанное им в 1890 г., в 1901 г. было переведено на русский язык и опубликовано ^[25]. Система Каприлли была изложена в двух публикациях: в его статье от 1901 г. ^[37] и в брошюре П. П. Родзянко, написанной им в 1911 г. по возвращении с трехлетней стажировки в пинерольской школе ^{[21, с. 159]}; ^[38]. На страницах журнала «Вестник русской конницы» (издавался при ОКШ в 1906–1914 гг.) была развернута оживленная дискуссия, где обсуждались достоинства и недостатки той или иной школы.

Чаще других критике подвергалась итальянская школа: против поверхностной ускоренной подготовки русских каприллистов по системе, не проверенной долговременным опытом и, вдобавок, дошедшей в Россию «понаслышке через третьи руки» ^{[39, с. 159]}; ^[40] высказывались В. А. Химец, начальник ОКШ в 1909–1914 гг., один из лучших ездоков и знатоков лошади в русской армии ^{[41, с. 138]}, С. П. Урусов и др. «В последние 2–3 года некоторые из наших молодых кавалеристов, желая усовершенствоваться в езде, побывали в Сомюрской и Пиннерольской школах и вынесли много полезных приемов управления лошадью. К сожалению, как это часто бывает у нас, русских, не имеющих достаточно терпения изучать предложенный вопрос всесторонне во всем его объеме <…> Подражатели [Каприлли] схватили… только верхушки, прибавили кое-что “от себя”, вышло “нечто”, громко названное “основой военной езды и выездки по итальянской системе”. Они говорят, что по этой системе… совершается чудо... Все существующие системы, как сложные, требующие большой физической работы, по их мнению, следует бросить как негодные, а перейти на итальянскую и тогда честь русской конницы будет спасена. Открытие это некоторым из пылкой молодежи вскружило голову», — замечал Д. П. Багратион, редактор «Вестника» [39 с. 159]. Однако в преддверии Первой Мировой войны упрощенная система Каприлли, обещающая ее приверженцам быстрый результат, стала особенно популярной; кавалерия была буквально заражена «прыжкоманией».

Все предложенные системы, несколько отличаясь в деталях, имели общую конечную цель — подготовку квалифицированного всадника и соответствующей ему по своим качествам лошади, смелой, со свободными движениями, развитым дыханием и мускулатурой; прошедшей серьезные испытания (парфорсные охоты, которые с 1897 г. вошли в обязательную программу подготовки в ОКШ, конкуры, скачки) и адаптированной к военному строю, не робеющей перед широкими аллюрами и пересеченной местностью. С назначением на пост начальника ОКШ А. А. Брусилова (1902), страстного и убежденного конника, совершенствование конницы стало особенно убедительным; «изо дня в день вся русская кавалерия меняла свое лицо» ^{[1, с. 116]}, так как «старым кавалеристам тех времен и не снилось, что можно было требовать от коня» ^{[22, с. 32]}.

В качестве первоочередного средства подготовки был избран конный спорт, который, как уже отмечалось, к рубежу XIX — XX столетий приобрел характер культа. При ОКШ открывается Общество конной и ружейной охоты и развития скакового дела в кавалерии (1900), чьей задачей стало руководство развитием конного спорта в русской армии. Появляются полковые общества конного спорта. Среди популярных военно-прикладных направлений конного спорта числятся прежде всего преодоление препятствий (т. е. конкур), барьерные либо гладкие скачки, рубка, конное фехтование, вольтижировка, реже выездка (манежная езда) ^{[13, с. 33]}; ^[42]; ^{[43, л.1–2 об]}; ^{[44, л.1–6]}; ^{[45, л. 1]}. Не была забыта и рыцарская карусель ^{[46, л. 3]}; ^[47]. Набирают популярность дальние и стоверстные пробеги ^{[48, с. 30]}.

В 1889 г. в Санкт-Петербургском Михайловском манеже были впервые были проведены состязания по конкуру; с тех пор манеж занял позицию главного соревновательного центра русской армии ^[49]; ^{[50, с. 51]}. Скачки для офицеров Петербургского гарнизона проводились на Красносельском, Царскосельском (после Русско-японской войны все реже и реже) и Коломяжском ипподромах ^{[51, л. 1–2об]}, пробеги — на Гатчинском поле и в Тяглево ^{[35, с. 33–35]}; ^{[50, с. 50]}; ^{[52, с. 241]}; ^{[53, с. 3–5]}. Прибытие участников стоверстного пробега по Выборгскому шоссе в Михайловский манеж было одним из кульминационных моментов спортивного сезона: ворота манежа внезапно раскрывались, и в них «влетал, весь в грязи и измученный, победитель, под бешеные овации публики» ^{[50, с. 51]}.

С 1890-х гг. конкуры проводились и в Москве ^[46]; а затем и в других городах Российской империи. В 1913 г. на Всероссийской олимпиаде в Киеве впервые состоялось первенство России по конному спорту; состязания проводились по выездке, конкуру и троеборью.

В условиях надвигающейся войны декларировалось доведение конницы до полного совершенства при строго практической направленности подготовки ^{[54, с. 5–9]}, поскольку «искусство ради искусства» теперь не может иметь места ^{[55, с. 3–4]}. «Состязания, соответствуя духу требований кавалерийской службы, не должны иметь шаблонного характера, а охватывать широкую сферу спортивных действий, способствуя развитию военного искусства, — так определял этот вопрос Устав одного из полковых спортивных обществ. — Спорт может и должен быть поощряем лишь в том случае, если преследует в конечном результате боевые цели» ^{[56, с. 2, 11]}. Суть вопроса была кратко сформулирована как «манеж — средство, поле — цель» ^{[56, с. 1]}.

Нижеследующие материалы Общества конского спорта Лейб-гвардии конно-гренадерского полка дают представление о примерном распределении конных состязаний и призовых сумм для победителей — офицеров полка (таб. 1.), победителей из нижних чинов (таб. 2) а также статистические данные о количестве участвующих в состязаниях офицеров (таб. 3). «Как результат деятельности Общества явилось то, что более половины офицерских лошадей полка принимали участие в состязаниях, причем ездоками были, за малым исключением, почти все состоящие на лицо г.[оспода] офицеры», — заключалось в отчете о деятельности Общества ^{[57, л. 2об]}.

Таб. 1

Таб. 2

Таб. 3

В оформлении такого подхода немалую роль сыграло убеждение, что «степень развития конного спорта в кавалерии есть верный показатель состояния техники кавалерийского дела и отечественного коннозаводства, этих двух слагаемых, на которых базируется специальная работа конницы» ^{[58, с. 328]}. Участие в конных состязаниях повышало престиж военного и его воинской части; довольно скоро сложилась практика покупки специально подготовленных лошадей к определенным состязаниям ^{[59, л. 5об]}; ^{[60, с. 26–27]}.

Соответственно требованиям новой эпохи, развивалось и отечественное коннозаводство: к началу Первой Мировой войны в строю уже были отечественные лошади, родившиеся «для того чтобы прыгать» ^{[61, с. 12]}. В итоге спортивная лошадь частично заменила собой лошадь строевую и лошадь парадную (на протяжении столетий неизменно рослую, круглотелую, даже тучную ^{[62, с. 27]}), что, во многом, способствовало модернизации конского состава армии и, в итоге, самой конницы. «Современной конницей может считаться лишь та, чей личный состав сидит на современных боевых конях. Последние же по своим свойствам должны стоять выше того конского состава, каким должна была удовлетворяться конница прошлого», — констатировал выпускник ОКШ, профессор Императорской Николаевской военной академии А.Ф. Матковский в своей «Коннице» (1913) [Цит по: 63, с. 226].

Определенную роль, согласно словам Брусилова «кавалерист — не берейтор, не узкий манежный специалист, а конный воин, составляющий единое целое с лошадью» [цит. по: 20, с. 114], сыграло новое понимание единства всадника и его лошади. Люди были готовы буквально «спать в подковах… лошадей. В кавалерии всадник без лошади — ничто, и конь без всадника — тоже ничто...» ^{[64, с. 46]}. Сочетание прекрасно подготовленного конского и личного состава (здесь нужно добавить, что именно кавалерия исторически комплектовалась отборными людьми) в сумме своей давали России, не преувеличивая, лучшую конницу как самостоятельный род войск не только в Европе, но и во всем мире ^{[19, с. 105]}; ^{[20, с. 69]}. Казалось, что наступает расцвет русской конницы, по времени совпавший с расцветом русской Belle Époque.

Численность конницы, несмотря на все негативные высказывания о целесообразности этого шага, только увеличивается: благодаря «Большой программе по усилению армии», принятой в 1913 г., произошло увеличение вооруженных сил на 39%, в том числе кавалерии на 8%, что позволило выделить войсковую конницу, не нарушая кавалерийских дивизий ^{[65, с. 92]}.

Максимально полно используется опыт, накопленный «природной конницей» России — казаками; так, построение традиционной казачьей конной лавой ^[66] было заимствовано регулярной кавалерией в качестве основного для конной атаки ^{[19, с. 65]}; ^{[20, с. 115]}. В поисках путей развития казачья военная культура идеализируется едва ли не больше исторически сложившейся имперской ^{[67, с. 274]}. Появляются рассуждения, что модернизированная прилитием «первобытно-могучей» ^{[20, с. 78]} казачьей культуры русская конница станет главной ударной силой: «неудержимые конные лавы будут сметать врага, преследовать и рубить бегущих, перехватывать тыловые коммуникации, сеять хаос и панику и, в конечном счете, решать исход боевых действий» ^{[19, аннотация]}.

События середины — второй половины 1910-х гг. разрушили эти надежды. Летом 1914 г. Россия вступила в Первую мировую войну с составом в 36 кавалерийских дивизий (24 дивизий с 12 конными орудиями каждая, 8 отдельных бригад и несколько отдельных частей, общим числом в 732 эскадрона/сотни, включая только первоочередные казачьи части) ^{[65, с. 93]}; ^{[68, с. 26]}. В ходе войны русская конница произвела до 400 атак в конном строю ^{[19, с. 38]}; ^[69], однако, не имея навыков действий в современном общевойсковом бою, согласно самым скептическим прогнозам, все более утрачивала себя в качестве самостоятельной ударной силы.

Фетишизация исторического мундира и культ конного спорта, чрезмерно развитые в армии, привели не только к поднятию воинского духа и к повышению качества подготовки, но и к тому, что многие кавалеристы не интересовались повседневной строевой работой или не были способны к ней ^{[13, с. 34, 45]}; ^[70]. По словам военачальника, генерала от кавалерии, замечательного кавалериста и «первой шашки России» ^{[71, с. 21]} Ф. А. Келлера, «школа забыла, что она воспитывает не берейторов, а строевых офицеров и средство… превратила в цель» ^{[19, с. 22]}. Взращенная с таким тщанием, русская конница не сыграла и четверти той роли, какую должна была. Не имея возможности выполнить возложенные на нее задачи, она оказалась практически безоружной перед лицом современной войны ^{[19, с. 10, 24, 35–37]}.